«В любви двоих нет соревнований»
Мэни и Элли
Цитаты о любви.
Мэни и Элли
Цитаты о любви.
Олесе не исполнилось еще и пятнадцати, когда ее первую статью напечатали во “взрослой” газете. Для нее на тот момент это было необычайно значимое событие. Узнав от редактора, в каком номере выйдет ее статья, Олеся, разумеется, с гордостью рассказала об этом маме. Возможно, этого делать не стоило; вероятнее всего, надо было просто выждать время и потерпеть, посмотреть, что из всего этого получится… Но ведь Олеся с детства была приучена делиться с мамой всеми своими радостями и горестями, и она просто не смогла удержаться, чтобы не рассказать маме такую экстраординарную новость.
На самом деле это было необычайно наивно с ее стороны. На что она вообще рассчитывала в тот момент?.. Ну, разумеется, на то, что мама восхитится ее небывалыми успехами, порадуется за нее, похвалит, пожелает удачи, может быть, и, тем самым, поощрит на дальнейшие подвиги. Ведь для самой Олеси важнее всего в этой жизни было получить мамино одобрение. И она все делала только ради этого.
И, поскольку данное событие действительно было из разряда неординарных, то Олеся, по простоте душевной, даже и не сомневалась, что на этот раз ей удастся заставить маму гордиться своей дочерью. И ей даже в страшном сне не могло присниться, что события могут пойти по какому-то другому сценарию. Вроде бы, с чего?.. Для этого ведь не было никаких предпосылок… Как уже упоминалось, Олесе на тот момент еще не исполнилось и пятнадцати. Но ее работу уже заметили и сумели оценить, и теперь ее статья будет напечатана в серьезной взрослой газете, где работали, вне всякого сомнения, вполне разумные образованные люди, которые уж точно разбирались в таких вещах и не стали бы печатать материал, если бы он не был достоин этого. Олеся искренне полагала тогда, что это событие разом поставит ее на одну ступень с известными и преуспевающими журналистами, что, разумеется, не может не вызвать у ее любимой мамочки гордости за свою достойную и талантливую дочь.
Как же все-таки бедная Олеська всегда мечтала о том, чтобы ее мама гордилась ею!.. Как же сильно ей хотелось доказать своей маме, что она вовсе даже не неудачный гадкий утенок, каковым все члены их дружной семьи, по обыкновению, считали ее, а необычайно талантливый и на многое способный человек, - и вообще, личность, достойная уважения!.. Олеська, совершенно не без оснований, вполне справедливо предполагала, что ее мама всегда была недовольна своей совсем никудышной дочерью. И поэтому все ее поступки, без исключения, были продиктованы именно стремлением доказать маме, что это не так; что она удачная, достойная и талантливая…
Ей просто так хотелось, чтобы мама восхищалась ею!..
Ну, пусть бы даже она и не упала бы в обморок от восхищения и изумления, - Олеся уже тогда прекрасно осознавала, что ожидать от ее мамы чего-то подобного было практически не реально. Какое-то повышенное проявление эмоций по отношению к дочери было вообще не в ее стиле. Но, тем не менее, наивная Олеся даже ни на миг не усомнилась в том, что ее мама будет приятно удивлена, похвалит ее и поддержит. По этому поводу у нее не было даже никаких тревог и волнений.
Мама, по обыкновению, терпеливо выслушала россказни дочери, никак не показывая ни своей заинтересованности, ни недовольства. Она никогда в таких случаях не одергивала Олесю, не говорила, например, что она занимается ерундой, - просто слушала. Как только Олеся узнала, в каком конкретно номере будет напечатана ее статья, она тут же наивно попросила маму по пути с работы купить газету. Ей тогда еще даже и в голову не приходило, что маму нужно стесняться, скрывать от нее свои опусы, - да и вообще давать ей поменьше информации о своей жизни. Все это придет гораздо позже, с весьма болезненным опытом. А тогда она ещё не ожидала никакого подвоха.
В тот день Олеся ждала свою мамочку с работы, как истинно верующие ждут второго пришествия Иисуса Христа, буквально сгорая от нетерпения. И вот мама, наконец-то, возвратилась. Олеся тут же бросилась к порогу встречать ее. У нее на языке вертелись тысячи вопросов, которые ей хотелось тут же задать маме, но, лицезрея ее совершенно равнодушное лицо, Олеся изо всех сил пыталась сдерживаться. Мама выглядела далекой и неприступной, озабоченной какими-то своими проблемами. Олеся просто побаивалась сама обращаться к ней и честно ждала, когда мама заговорит на эту тему первая.
Не дождалась.
Мама упорно молчала или говорила о чем-то другом, словно и не понимая причин нетерпения и беспокойства дочери. А Олеся уже была вся на нервах, не понимая, почему она так себя ведет. И, в конце концов, через пару часов, она не выдержала и спросила у мамы:
- А ты газету-то купила?..
- Да, купила, - совершенно равнодушно обронила мама. Со стороны создавалось впечатление, что она вообще напрочь забыла об этой досадной мелочи и вот только сейчас вспомнила.
После этих слов мама достала, наконец, из сумки газету и протянула ее дочери. Олеся с жадностью схватила ее и торопливо начала листать, разыскивая свою фамилию. Ей это быстро удалось. Олеська стала читать свою статью, и у нее даже дыхание перехватило при одной только мысли о том, что это именно она - она!.. - ее написала… Она была так увлечена этим и так поглощена охватившими ее чувствами, что смысл последующих маминых слов не сразу дошел до нее.
- Что-что?.. - переспросила Олеся, осознав вдруг, что все это время мама что-то говорила ей.
- Я прочитала твою статью на работе, - совершенно спокойно и даже равнодушно произнесла мама и добавила, - все тем же самым ровным невыразительным голосом, без малейших эмоций. - И знаешь, что я хочу тебе сказать?.. Мне она, честно говоря, вообще не понравилась!
Если бы она просто окатила свою дочь ушатом ледяной воды, Олеся и то, наверное, не была бы в таком шоке, как после этих ее страшных и жестоких слов. Полностью оглушенная, ослепленная, ошарашенная этой маминой фразой до такой степени, что почти утратила способность соображать и мыслить здраво, Олеся смотрела на свою такую строгую и честную мамочку, с трудом сдерживая готовые хлынуть из глаз слезы, с непередаваемым словами ощущением дикой никчемности и беспомощности. А ее дорогая любимая мама тем временем поразительно спокойным и ровным голосом перечисляла своей просто сраженной наповал дочери все недостатки ее статьи, сразу же, якобы, бросившиеся ей в глаза.
Тут следует весьма кстати упомянуть о том, что Олесина мама, вне всякого сомнения, была женщиной весьма начитанной и, наверное, не глупой, но вот к русскому языку и литературе, - а также к сочинительству, писательству, журналистике и прочим издательским делам, - отношения не имела от слова вообще. Она даже газет никогда не читала и вряд ли представляла, что и как там пишут. Так что ее мнение относительно дефектов написанной Олесей статьи, вне всякого сомнения, было просто необычайно авторитетным.
- Честно говоря, я думала, что ты как-то гораздо лучше пишешь! - закончила мама свой пространный монолог.
Признаться честно, Олеся не запомнила и даже не поняла из него ни слова. Она пребывала сейчас в состоянии глубочайшего шока и на самом деле была способна в тот миг осознать только то, что она снова, как и всегда, совершила нечто на редкость глупое и неудачное, и теперь ее мама, - вместо того, чтобы гордиться дочерью и ее достижениями, как та по простоте душевной рассчитывала, - опять, как и обычно, очень сильно разочарована Олесей и сейчас монотонно выговаривает ей все это. Впоследствии Олеся помнила лишь то, как она изо всех сил пыталась удержать улыбку на своих дрожащих губах и не показать, насколько ей больно, - дико, страшно больно, - потому что ей просто нельзя было обижаться на свою мамочку или еще каким-то другим способом позволить ей понять, в каком она состоянии. Потому что, если показать маме эту свою боль, если признаться сейчас в ней, - то потом будет только еще хуже…
- Я, конечно же, понимаю, что тебе сейчас неприятно все это слушать! - по-прежнему совершенно спокойным ровным голосом, без малейшего намека на эмоции, продолжала отчитывать Олесю ее дорогая мамуля. - Ты, наверное, ожидала, что я буду тебя хвалить! Но я не вижу здесь поводов хвалить тебя, а лицемерить я не умею, - и ты прекрасно это знаешь! И я всегда говорю только то, что думаю, - не зависимо от того, нравится тебе это или нет!.. В конце концов, кто же еще скажет тебе правду, если не мама?..
О Господи, помилуй!.. Но Олеся вовсе не хотела такой правды!.. Она-то, по простоте душевной, наивно мечтала о том, что ее похвалят и поддержат!.. И эти “честные” слова мамы показались ей настолько жестокими, что она была просто убита морально. Сражена наповал. Без какой-то надежды когда-либо воскреснуть.
Мамины жестокие слова нанесли Олесе в тот день такую мучительную рану, от которой она, похоже, так никогда и не смогла до конца оправиться. Но при этом она была настолько вымуштрована, что, несмотря на страшную боль, не посмела даже обидеться на свою дорогую мамочку, потому что она заранее знала, что, если она хотя бы попытается возразить ей или еще как-то защититься, то на нее тут же хлынет новый поток недовольства, в котором она просто-напросто захлебнется. Ведь ее славная мамочка действительно всегда говорила только правду, - и ничего кроме правды. А на правду ведь нельзя обижаться…
А кроме того, - Олеся вообще не имела права на такую вольность, как чувства… Особенно, чувства отрицательные, - а обида и недовольство как раз к ним и относились…
- Правда, у меня на работе твоя статья всем понравилась, - бесстрастно продолжала мама. - Все очень хвалили ее и сказали, что ты - молодец. Но я ожидала от тебя чего-то большего! Мне всегда казалось, что, уж если ты пишешь постоянно, то должна уметь писать хорошо… И мне очень жаль, что я ошибалась! Потому что мне эта твоя статья, к сожалению, совершенно не понравилась! Я ожидала от тебя чего-то совсем другого и не думала, что это будет вот так!..
Эта несправедливая, - но, главное, честная!.. - мамина критика что-то убила в Олесиной душе. Ей и так, на самом деле, ой как нелегко далась эта ее первая серьезная попытка приобщиться к миру журналистики, но она справилась, - по крайней мере, до той минуты ей так казалось… Но только вот опять, вместо хоть какой-то поддержки и одобрения, она в очередной раз услышала от своей мамы о том, что она - беспутная неудачница, не сумевшая даже статью написать нормально, - так, чтобы она понравилась самому строгому критику из всех возможных - ее маме. И сил продолжать дерзать после этого у нее как-то больше не осталось… Олеся пришла к выводу, что просто не способна писать нормально, - а значит, ей следует заняться чем-нибудь другим. Чтобы лишний раз не разочаровывать свою мамочку, мнение которой значило для нее все…
Эта первая неудача, разумеется, расстроила Олесю, но, как ей казалось тогда, не настолько сильно, чтобы сломать ее окончательно. На тот момент ей было всего лишь четырнадцать лет; она только что закончила школу, поступила в техникум, и ей казалось, что жизнь удивительна и прекрасна… В душе она была наивно уверена в том, что у нее все еще впереди. Она точно знала, что удача ждет ее, - где-то там, за очередным жизненным поворотом. И стоит только лишь протянуть руку, чтобы ухватить ее покрепче и больше уже не выпускать…
Поэтому, несмотря ни на что, Олеся решила ни в коем случае не отчаиваться и не сдаваться. Она честно попыталась продолжить жить, искренне намереваясь получать удовольствие от этой самой жизни. Только вот она тогда еще не понимала до конца, что жестокие слова ее доброй и заботливой мамочки окажутся окончательным приговором, поставившем на этой ее будущей прекрасной и полной обещаний жизни жирную точку…
Видео
Пост очередного нытья.
Много читаю истории людей у которых реально полная жопа по жизни и я искренне им соболезную. У меня со стороны не так уж все плохо по сравнению с ними, но как всегда есть но...
У вас бывало такое чувство, как будто вы совершенно не там где должны быть? Вроде есть крыша над головой, супруг/супруга, дети, но это всё кажется не твоим, как будто тебя в другую реальность засунули. Вот именно с таким чувством я живу уже несколько лет.
Да, можете назвать меня очередной поехавшей, однако, факт останется фактом. Я каждый день встаю с мыслью о том, что хочу проснуться не в этой квартире, не в этом городе, не с этими людьми рядом. Муж - хороший человек, рукастый, работящий, не бьет-не синячит и все такое, но я не чувствую к нему больше ничего. Иногда даже сомневаюсь было ли что-то вообще, задаюсь вопросом почему я такая счастливая на свадебных фото и почему согласилась родить ему ребёнка. Как будто это была не я.
Дочь тоже молодец, другие говорят золотой ребёнок. Не болеет, не проблемная, развивается быстрее чем надо. Только нет у меня материнского счастья, только инстинкт и чувство ответственности. Буду жестокой сукой, но думаю я была бы счастливее без неё. Нет, я конечно полюбила её, на душе тепло когда она меня обнимает и я чувствую ее любовь ко мне, делаю с ней фотки и делюсь ее успехами с гордостью, я все таки не совсем конченая. Но все равно, каждый раз когда они с отцом уходят из дома - я выдыхаю с облегчением, но не до конца, потому что они скоро вернутся, а я не хочу этого. Не чувствую себя нормальной матерью и мне очень жаль что не могу дать дочери этой безграничной материнской любви.
Скажете, что я просто дома и с жиру бешусь? Может быть. Я вышла на работу после недолгого декрета и это был как глоток свежего воздуха. Но после работы ожидало возвращение в семью, и рабочая усталость добавляла тяжести к итак невыносимо тяжелой для меня семейной жизни. По итогу, уходила я спать в 8 вечера, лишая себя жизни "для себя" полностью. Да и обычно спокойный супруг начал упрекать в том что горизонтальные отношения у меня только с кроватью. Хватило меня не надолго, пришлось отказаться от работы (благо муж способен содержать семью), перекрыв себе этот "свежий воздух". Снова духота.
Что говорить, я даже погулять не могу нормально. Очень люблю ходить пешком, слушать музыку, наслаждаться видами, но этот город куда мы переехали чисто из-за квартиры меня только угнетает. Здесь нет ничего красивого и вдохновляющего, это просто умирающий провинциальный городок с грустными окнами-глазами пятиэтажек. Я никогда не жила в миллионниках, не жаждала вырваться во всякие питеры-москвы, выросла в провинции, но в других небольших городах я чувствовала жизнь, а здесь ее как будто нет уже десятки лет.
Я не чувствую себя счастливой, хотя видимых проблем нет. Кажется что за забором трава в 200 раз зеленее. Что жизнь была бы кардинально другой, если бы я когда то давно сказала да другому человеку. Что будь я просто одна и не здесь, то была бы счастлива.
Я понимаю что можно подумать: "ты же сама создала себе такую жизнь, никто тебя замуж не толкал, насильно не увозил и рожать не заставлял, так че ты ноешь тогда?".
Собственно об этом я и пытаюсь рассказать. Сказать что понятия не имею как я здесь оказалась, почему озарение пришло только спустя года, почему преследует это чувство "чужой жизни". Чувство ответственности не позволяет мне все бросить и свалить в закат, но и жить так как сейчас очень сложно морально. Я в полной растерянности.
Справились? Тогда попробуйте пройти нашу новую игру на внимательность. Приз — награда в профиль на Пикабу: https://pikabu.ru/link/-oD8sjtmAi
Люди с которыми работаю - разнообразны. В основном это имеющие склонность к самоанализу, жаждущие перемен и пропитанные собственной детской болью взрослые.
Они приносят свои сложности, которые мы бережно и мягко разбираем в ходе терапии, аккуратно разматывая запутанный клубок переживаний, что годами пылился где-то на дальней полке.
Какими бы не были разными ситуации которые тревожат моих клиентов - почти у всех есть общая черта. Самые тяжелые и сложные чувства звучат тонким, едва заметным эхом из их детства: отвержение, покинутость, унижение, предательство и несправедливость. Снова и снова находя свое повторение в настоящем.
Пережив это однажды в отношении близких, произошедшее не перестает существовать внутри этих людей. Во избежании столкновения с возникшими тяжелыми переживаниями будучи ещё совсем маленькими они вытесняют, подавляют, замораживают свои чувства. Расщепляют себя на части и вычеркивают из жизни ту, которой было больнее всех. В надежде, что боли после этого больше не будет.
Увы, это решение - ошибочно. Тот малекий мальчик или девочка которых якобы вычеркнули, не перестают существовать. Они словно замерают во времени, в том самом месте где их когда-то оставили, и отчаянно ждут когда их заберут обратно. Всячески пытаясь напомнить о себе через похожие, возникающие чувства и эмоции, которые из года в год прорываются наружу уже у взрослого человека.
Снова и снова работа начинается со взрослыми, а в итоге заканчивается с их внутренними детьми, которым когда-то не хватило тепла, любви, поддержки и понимания. Встречаемся с теми самыми детскими отражениями, которые возникли именно тогда когда взрослые люди ещё сами были реальными детишками.
Сталкиваясь с подобными результатами, рождается вывод: защищать и беречь своих детей важно, когда они ещё дети. И тогда, возможно, им не нужно будет тратить много сил, времени и вниманиях на психотерапию, когда они станут взрослыми. Не придется искать ту самую утраченную внутреннюю опору, после многочисленных расколов и отказов от частичек своей детской Души.
Берегите себя и своих близких <3
Остался у меня на память от тебя
Портрет твой, портрет Работы Пабло Пикассо.
Евгений Осин
Очнувшись от своего творческого запоя, я обнаружила, что за окном идет снег. И это было так странно, странно. С неба падали белые хлопья, похожие на мокрые перья из залитой чаем подушки. Было холодно. И пусто. Я чувствовала себя усталой и равнодушной.
Кто-то как будто просто взял и выключил все эмоции.
Все, что я чувствовала когда-то.
Мокрые хлопья летели на черные ветви яблонь и кусты смородины, голую промерзшую землю, недостроенный сарайчик для хозяйственных надобностей. Супруг крестной не любил заниматься дачей. Я вспомнила этого холодноватого, замкнутого, словно застегнутого на все пуговицы человека и не в первый раз подумала, не пожалела ли крестная о своем решении выйти за него замуж. Была ли она счастлива в этом доме или только играла в счастье?
Как же мне это было понятно – вечно играть на публику, изображать то, чего нет, примерять роли, не чувствуя ничего… И при этом порой заигрываться, как Гурмыжская в «Лесе», «играешь-играешь роль, ну и заиграешься», теряя чувство реальности, переставая понимать, где вымысел, а где действительность.
Наверное, периодическая дереализация – это тоже одна из тех монет, что приходится платить за возможность заниматься искусством…
Я включила телефон. Мессенджеры были переполнены сообщениями. В соцсетях висел с десяток посланий от каких-то неизвестных персонажей, желающих познакомиться – сгоряча всех отправила в бан. Мне бы тут с теми, что уже есть, разобраться.
Не стала разбирать почту – это занятие на час, а то и больше.
Зафиксировала только вчерашнее сообщение от Вика: «Зайдешь сегодня?»
Как сомнамбула, собрала рисунки, карандаши и прочее, оделась. Выбралась на холодную пустую улицу. Мир, припорошенный снегом, изменился необычайно. Он был уже настолько иным, словно не наступало другое время года, а я попала в параллельное пространство.
Зашагала к остановке пригородного автобуса.
Белое к белому. Белое к серому.
Известняк под снегом казался грубее, тяжелее, основательнее. В пейзаже ощущалась безысходность. В крошечном старом городе оставалось не так много жителей, но я не сомневалась, все они сильны духом.
Чтобы жить здесь, нужно быть крепким человеком.
Словно в трансе, я ждала автобус. Воздух пропитался тоскливой обреченностью. В разговоре старушек на остановке чудилось зловещее: у одной умер муж, у другой был при смерти.
«Только не умри раньше меня, – мелькнула невольная мысль. – Я не хочу тебя хоронить. Делай что хочешь, только живи».
Наконец подошел автобус. Мы загрузились в его теплое, дышащее ветошью и коровьим молоком тело и направились в сторону областного центра.
Я даже не стала заходить домой. И почему-то не подумала, что буду делать, если его не окажется на месте. Ноги сами понесли по адресу, который был слишком хорошо знаком. Здесь тоже все было усыпано снегом – и магически преображено его мокрой прелестью. Природа надеялась на обновление. Мне тоже хотелось верить в чудо.
Вик был дома. Одно из потрясающих преимуществ фрилансера – большую часть времени ты все же дома, а не где-нибудь еще.
Он встретил меня в тех же светлых штанах и футболке, в которых я видела его в последний раз. Я знала, что он привязан к вещам, вернее сказать, не выбрасывает их, пока не придут в негодность. Наверное, в том числе поэтому ему было сложно и от меня избавиться – сказывался консерватизм натуры.
– Ты звал…
– Да вот, хотел отдать тебе кое-что.
– Отдать?
Кажется, последними шмотками, осевшими на территории друг друга, мы обменялись уже довольно давно.
– Угу. Да пройди ты, не стой на пороге.
Для Вика это почти вежливость. В недоумении я раздеваюсь и прохожу в комнату.
Он роется в бумагах. Достает пластиковую синюю папку. С одной из таких он ходил на учебу, я помнила.
Я открываю ее.
Собранье пестрых зарисовок предо мной…
Оказывается, он долгие годы хранил все это.
Я сажусь на кровать, начинаю рассматривать.
Интуитивно я чувствую, что все это гораздо лучше того, что показывал мне Вик в прошлый раз, но в то же время понимаю, что совершенно необъективна.
Это рисунки разных лет. Мои портреты.
Нета за компом. Нета с карандашом в руке. Нета на ступенях академии – вид снизу. Так, как он запомнил, когда стоял там. Нета идет по улице – юная, раскованная, светящаяся от счастья. Падают листья – он знал, как я обожаю осень. Нета сидит в кресле, забравшись с ногами. Нета пускает мыльные пузыри. Нета показывает язык.
Нета издевается над этим миром – ведь если принимать его всерьез, остается только заплакать.
О боже, боже.
Сколько же ты думал обо мне.
Все время думал и все время возвращался.
Как же много я для все-таки значу, мой вечный враг и соратник.
Почему мы все-таки не смогли, не выстояли, не сумели?..
Я листаю страницы.
Постепенно характер рисунков меняется. Романтическая идеализация куда-то уходит. Растрепанная девица, валяющаяся на кровати, не слишком привлекательна. Одеяло свисает до пола, валяются разбросанные книги и карандаши, на грязном ламинате несколько пустых кружек из-под чая.
Нета уткнулась в рисунок. Близоруко щурится. Тонкие губы сложены в жесткую ниточку. В глазах нет нежности, только сосредоточенность и воля. Никакой женственности. Эта иссушенная мумия мало напоминает девушку с первых рисунков.
Нета орет. Рот непропорционально увеличен. Весь мир состоит из ее крика. В манере художника что-то от Дали, какое-то фантастическое правдоподобие.
Нета спит. Или может быть, дрыхнет? Лицо лишено всякого выражения. Оно преувеличенно тупо, как у крестьянской бабы. Как он подглядел такое? Неужели я правда так ужасно выгляжу?
Этот нос – разве он так велик? Губы так тонки? Кожа напоминает цветом холодный труп?
Рисунки все больше приобретают характер шаржа. Это карикатуры. Злые, сочные, едкие карикатуры.
Вик всегда умел высмеивать. Был у него такой талант.
Нет, нет, я не настолько изменилась. Настроение эскизов менялось вместе с деградацией наших отношений. Чем больше мы скандалили и ругались, чем больше ненавидели друг друга, тем мерзотнее я выглядела в его глазах. Может быть, он даже рисовал, чтобы не выяснять отношения лишний раз… Выплескивал таким образом накопившиеся горечь и обиду…
В углах листов – даты. В первые годы рисунков очень много. Поначалу он рисовал меня почти каждый день. Потом все реже. Позже – какими-то наплывами, по серии раз в несколько месяцев. И наконец, за последние два года – почти ничего… Всего шесть эскизов… И те сделаны явно без старания и в спешке…
Да ну к бесу. Надо завязывать.
– Я тебя поняла, – я сдержанно улыбаюсь. – Я заберу. И да, это лучше, чем дамы в шляпках.
– Тебе правда нравится? – приподнимает он бровь.
– Даже очень. Здесь много интересного. И эволюция весьма показательная. Но я не думаю, что есть смысл говорить об этом.
– Я тоже так считаю.
Я аккуратно складываю рисунки в синюю пластиковую папку. Я знаю, что она будет со мной всегда, до самой смерти. Но едва ли мне захочется показать кому-то ее содержимое.
.
Живут вместе 25 лет и, вроде как, любят друг друга. Но при этом отец безумно жадный, за каждую копейку, потраченную, по его мнению, зря, он устраивает маме разнос. Зарабатывает отец немного больше, но все покупки и дела по дому возложены на плечи мамы. Уже три года он обещает на день рождения отвезти ее на море, но дальше обещаний дело не заходит. И вот скоро у мамы этот праздник, мы с отцом пошли в турагентство выбирать путевку, я высказала критерии: хороший отель на первой линии, красивые пейзажи, горы, море, пальмы. Естественно, предложили не самые бюджетные варианты, но за вполне приемлемые цены. А варианты попроще были в другой местности, где нет гор и море не такое красивое. Отец начал орать на меня: "Что за понты, зачем эти горы нужны, почему я должен дороже платить, чтобы было видно горы!" Дома высказал все свои возмущения маме, хотя для неё это должен был быть сюрприз. В итоге плакали с ней целый вечер, ни о какой поездке больше речь не идёт. Когда закончу универ и начну работать, обязательно отвезу маму в лучшие курорты мира, она этого заслуживает.
Такую задачу поставил Little.Bit пикабушникам. И на его призыв откликнулись PILOTMISHA, MorGott и Lei Radna. Поэтому теперь вы знаете, как сделать игру, скрафтить косплей, написать историю и посадить самолет. А если еще не знаете, то смотрите и учитесь.
Я пинал по скверу золотые листья.
«Чайф»
Искусство – это тысяча дорог, это ключи от всех тайных дверок, не все эти дороги ведут к успеху, а за дверями далеко не всегда сундук с золотом, но лучше рискнуть однажды, чем всю жизнь глядеть только на тот вид, что открывается только из твоего окна.
Искусство – это то, что оправдывает наше существование и делает его менее невыносимым.
Но все же, при всей самоотверженности и искренности моей страсти, хотелось в этой жизни чего-то еще.
Быть вечно одинокой в своем творческом поиске – пусть, на это я была уже согласна, я смирилась со своей участью.
Но быть не одинокой хотя бы по-человечески, иметь семью, детей – близких людей рядом – неужели я просила у Вселенной слишком многого?
В конце концов, я была единственной, кто мог оставить на Земле след любви моей матери и моего отца, продолжиться, продлиться в вечности…
Как же это было трудно в современном мире. Приходилось прилагать просто какие-то нечеловеческие усилия для того, что раньше получалось само собой.
Активная фаза болезни заняла три дня.
Я лежала в постели, пила чай с молоком, слушала аудиокниги. Пыталась заигрывать с нейросетями – на настоящее не было сил – получалось так себе. ИИ рождал какие-то скучные, типовые картинки, и поскольку я более-менее освоилась с принципами его работы, меня это раздражало. Хотелось сделать что-то оригинальное, что-то такое, что произвело бы эффект удара табуреткой по башке, как от картин Дали, но было очевидно, что сюрреализм может быть такой же профанацией, как и любой другой метод.
Ничто не радовало.
Наконец, на четвертый день вынужденной своей бездеятельности я поднялась с постели, выбралась на улицу. Холодный воздух остужал самые болезненные фантазии. С трудом преодолевая оэрвишную слабость, я, полная мрачных предчувствий, добрела до церкви святого Дамиана.
Маленькое белое здание в старорусском стиле на высоком берегу когда-то полноводной, а ныне обмелевшей, давно не судоходной реки было пусто. У тяжелых дверей с нелепым расписанием богослужений (как будто с Богом можно общаться по графику) росли давно лишившиеся листвы кусты роз. Я помнила, какие они были летом – ярко-алыми, развратно-прекрасными, назойливыми в своей грубой чувственности. Сейчас ничего не осталось от их вульгарной прелести, это были просто кусты – хрупкие и жалкие. Темные, почти черные ветки отбрасывали на белые стены сложные тени, но искренне любоваться всем этим мог только человек, привыкший к местному климату и не страшащийся простуды.
Я хотела зайти внутрь храма, даже потянула на себя ручку тяжелой древней двери, но было закрыто.
И тут облом. Да что ж такое-то.
Обозленная и понурая, я поплелась домой.
По узкому пешеходному мостику через реку, по холодному, остывшему от летнего солнца парку, мимо старых деревянных домов, стыдливо завешанных баннерами с изображениями архитектурных шедевров, мимо двухэтажек послевоенной постройки и четырехэтажек, которым лет двадцать-тридцать… По тихим пустым улицам, все дальше и дальше…
О мой город, прекрасный и древний, ты сидишь у меня в печёнках.
Я уже устала тебя писать. Рука отказывается вновь и вновь выводить эти известняковые стены, эти белые храмы, эти заброшенные статуи поэтов и политиков, о которых никто не помнит. Да хоть бы ты провалился, в самом-то деле.
Если мне плохо, я никого не люблю.
Пинаю пыль носками ботинок, засовываю озябшие ладони в карманы пальто.
Внезапно возникает желание сменить обстановку, оставить мой прекрасный, но надоевший город.
И я достаю из рюкзака смарт, и звоню крестной.
– Здравствуйте! Можно я съезжу к вам на дачу на пару дней? Хочу сделать несколько эскизов… Вы не будете против?
Конечно, крестная была удивлена. Но отказывать не стала. Голос ее показался мне озабоченным и отстраненным, как будто ей было не до меня.
Я спросила, не случилось ли чего-нибудь. Оказалось, из Питера звонил старший сын, просил совета. Он познакомился с девушкой, которая ему страшно понравилась, но у той был ребенок – это смущало.
– Если будет долго колебаться, так ни к чему и не придет, – заметила я. – Передайте, чтобы не тянул резину. Слишком долгосрочные проекты имеют свойство не осуществляться.
Сборы не заняли много времени. Купила в магазине продукты и отправилась на вокзал.
…Дом встретил меня тишиной и холодными стенами. Все было так, как когда я приезжала сюда в прошлый раз.
И в то же время все было совершенно не так.
Меня никто не встречал.
Никто не угощал чаем с печеньем и семейными легендами.
Я была совершенно одинока – нераспустившийся бутон на хрупкой ветви семейного древа. Встроенная в систему семейной иерархии и выламывающаяся из нее.
Такая, как они – мама, бабушка, тетя Соня.
И в то же время совсем, совсем другая.
Я принялась распаковывать продукты. Хлеб, чай, молоко, сыр, ветчина… Простые действия отвлекали от ненужных мыслей.
Простые действия примиряли с жизнью – и с той ролью, которую приходится в ней играть.