Скука. Глава I. Часть 2.⁠⁠

Улыбка нашей поварихи мне сразу не понравилась. Ехидная и злая, как у ведьмы на иллюстрациях к детским сказкам. Только вместо остроконечной шляпы – дурацкая косынка, из-под которой в растрепку торчат сухие рыжие копны. И здоровенный половник как замена метле. А вот котел такой же почти, хоть и алюминиевый. Стоит рядом, дымится.

Наша повариха вообще личность неприятная, так что с ней надо аккуратно. Дипломатично и тактично. А то закроется в себе, как царевна Несмеяна, и не узнаешь, что это ее так развеселило. А интересно ведь!

– Что это вы, Мария Ивановна, лыбитесь сегодня так... – я шамкаю секунду губами, делая вид, будто пытаюсь подобрать более точные слова, – как параша?

Необъятные телеса поварихи сразу же поворачиваются в мою сторону с отточенной грацией автоматической турели, и крупнокалиберное ее дуло изрыгает в мою сторону очередь разрывных снарядов:

– Я ТЕБЕ ДАМ ПАРАШУ, СУЧЕНЫШ, ХАМЛО ПОДЗАБОРНОЕ, ТЫ КОГДА УЖЕ, ПАДЛА, ЗАПОМНИШЬ, ЧТО Я МАРИНА?!! – и, чуть-чуть продышавшись, добавляет со стальной ненавистью в голосе: – Ты жди-жди, урод, я тебе мышьяка-то наебеню, будешь знать, как казенные харчи задарма питонить...

Вообще-то, повариху можно понять. Она тут одна готовит на целую столовую, весь день у плиты, да еще и котлы эти огроменные тягает, на которые мне смотреть-то тяжело. Попробуй-ка прокорми целое учреждение! А наш Отдел Внутреннего Контроля ей представления чуть ли не каждую неделю сыпет. Им показатели надо откуда-то брать? А на одних уборщицах отчетности много не сделаешь. А сотрудники других отделов в большинстве своем ребята подкованные, на ОВКшников тоже жалобы подавать можно. Так что приходится им с поварихой работать. А она баба нервная, ей вообще побоку, ОВК или ОСпа, или из других отделов. Она свою злость на всех срывает.

Так что по-хорошему – пожалеть бы ее, да подбодрить. А то так и до инфаркта человека можно довести.

– Кто бы про задарма говорил, сама-то небось не на подсобном хозяйстве такую жопу отожрала, – вообще-то я тоже не железный, я себя сейчас чувствую, как будто через дорогу перед грузовиком бегу. А грузовик сигналит, сигналит...

– ТЫ СЕЙЧАС В ЭТУ ЖОПУ БАШКОЙ СВОЕЙ ОКУНЕШЬСЯ, ГОВНО СОБАЧЬЕ!!! ТЫ, БЛЯДЕНЫШ ТАКОЙ... – но вдруг тирада резко обрывается, и злорадная такая улыбочка приподнимает тяжелые шторы лоснящихся щек. Эта улыбка напоминает мне Атланта, держащего небосвод на плечах своих. – А ничего-ничего. Недолго тебе, дармоеду, здесь питаться-то осталось. Скоро ты по пустыньке-то босичком прогуляешься. Вот тогда и поглядим... – повариха делает вкрадчивую паузу, – кто смеятися-то будет!

Я озадаченно смотрю через плечо на Андрея, развешивающего свой пиджак на спинке одного из стульев. Он отрывает критический взгляд от белых разводов в подмышках своей одежки, смотрит в свою очередь на меня, а потом неопределенно кивает на повариху.

Так что я пожимаю плечами и снова к поварихе:

– Вы меня, Маша, извините, но, по-моему, вы тут по запарке свои мозги последние вместо огурцов засолили. Причем я это давно понял, еще когда вас в первый раз увидел. Какого это хрена мне в пустыне босиком гулять?

– А вот так! – с детским нахальством в голосе говорит Марина Ивановна. – Поувольняют вас тут всех скоро к чертям!

И чуть ли не язык показывает, светится аж.

– Ну и желчи в вас, вы бы ее хоть в соус какой-нибудь для остроты...

Но договорить я не успеваю.

– В смысле поувольняют, у нас тут нехватка кадров уже лет пятнадцать!.. – повернувшись, я вижу опешившего Андрея, чуть ли не по струнке выпрямившегося, глаза – две тарелки. Я первый раз его таким вижу, но это немудрено. Увольнение же. Страшно подумать! Обычно о таком даже не заикаются.

– Да, – говорю я раздраженно, – в смысле, поувольняют?

– А вот так! – опять дразнится повариха. – Вот так вот!

– Совсем поехала, в общем, – я поворачиваюсь к Андрею. – Ты есть-то будешь или...

Но он уже мимо меня к поварихе пролетел.

– Что же это вы, Марина Ивановна, говорите такое? По каким это таким основаниям нас увольнять должны?

Я закатываю глаза.

– Да она чушь какую-то... – Андрей жестом показывает мне замолчать, и я замолкаю. Не нравится мне его такая обеспокоенность.

– А вы это узнаете еще, скоро узнаете, – у меня не получается не отметить, с каким гротескным шармом у нее получается потирать свои пухлые ладошки. Точно паук над мухой насмехается перед обедом.

– Что мы узнаем? – твердо спрашивает Андрей.

Повариха только зубы скалит.

– ЧТО мы узнаем? – повторяет Андрей, катая желваки по скулам.

– А вот! А узнаете, как узнаете!

– Я сейчас вас уволю, – серьезно говорит Андрей. И смотрит ей прямо в глаза, даже меня пробрало.

– Что это ты мне... – начинает она, пытаясь сохранить усмешку на лице. Не сильно получается, видно – глазки-то забегали. Как у цыганки, которой прохожий в спешке проклятие бросил.

А Андрей ее перебивает:

– Вы за последние пять минут разговора с клиентом допустили восемь оскорблений и две угрозы в его адрес. В ОВК будут рады. В какой вы там сейчас раз на испытательном сроке сидите?

Я понимаю тактику Андрея и добавляю:

– А еще меня с ваших пирожков поносит уже вторую неделю, – мой голос просто звенит от честности, но Андрей меня снова жестом осекает. И подписывает поварихе приговор:

– Так что первой по пустыне вы погуляете.

– Да что это вы... Да я же... – не ожидала тетя такого поворота. Копала-то вроде яму не себе совсем…

– Ну, так что вы там сказать хотели? – спокойно спрашивает Андрей.

– Что я хотела... – она смотрит на него пустыми глазами, а он кивает так поощрительно. – Что это... Приказ же новый вышел, вы не знали?

– Какой приказ? – мягко стелет Андрей.

– А что теперь камней на работу брать можно, – и все-таки не получается у нее в этот раз скрыть какого-то превосходства. – Так что теперь нормально хоть работать будем!

Андрей лицом сейчас сам камень напоминает, так что я опять совершаю поползновение к разговору:

– Может, камень хоть варить...

Но он дара речи не потерял, хоть и выглядит, как статуя:

– Что значит «нормально»... – выдыхает он как-то горько. – Что значит «нормально»?! Будто сейчас не работаем...

– А сейчас – через задницу! – повариха опять срывается, не умеет она долго унывать. – Только нервы треплете! Морды надуете, а сами – дураки-дураками! А камни дураками не бывают!

У меня опять появляется странное чувство неправильности. Не так все, как должно быть.

– В смысле, «через задницу»? – бормочу я про себя. – По всей пустыни целые кучи бумажек... Под каждым камнем – стопка представлений, на каждом кактусе – ворох жалоб...

Андрей, однако, меня не слышит, его как будто прорывает, будто на рану старую наступили:

– Работаем мы нормально! Как надо работаем! – жестко бросает слова, как топором от себя отрубает. – Это правосознание у контингента – ниже плинтуса! Никакого уважения, никакой ответственности! Никакой исполнительности! Процент исполнения актов, знаешь, сейчас какой?! Никакой! А исполняем-то не мы! Мы вносим!

Я как будто со стороны на всю эту сцену смотрю. Какой-то театр абсурда. Какого это он еще исполнения от своего контингента-то требует? Мне за него боязно уже становится, надо отсюда уходить. На свежий соленый воздух.

– Андрюха, – я его тихонько так беру под локоть, – что ты ей объясняешь, она знает, только как супы свои ядовитые варить... Пошли уже...

Он на меня смотрит и в глазах его сверкает какая-то глубокая обида. Детская даже, открытая, беззащитная. Но он себя в руки берет, мою отводит и говорит тихо:

– Да, пошли. Нам еще завтра на планерку...

Я говорю поаккуратнее:

– Нам каждый день на планерку.

– Да, – он на ходу подхватывает свой пиджак и направляется к двери.

– Идите-идите... – зло сопит повариха. – Иди-и-те...

Я оборачиваюсь и весело ей подмигиваю:

– Надеюсь, завтра увидимся, Марья Ивановна. Камень-то много не наготовит, а?

Мне в спину разряжается следующая обойма эпитетов и метафор, но я к ней особо не прислушиваюсь.

***

Андрея я догоняю в коридоре.

– Что это ты так разнервничался из-за приказа этого? – я говорю как можно беззаботнее. – Будто не знаешь, как эти приказы исполняются. Будут теперь просто от камней заявлений на работу ждать, вот и все!

– Просто тошно мне, – Андрей снова на меня не смотрит, только прямо. – Мы тут пашем, как кони, нам эти камни чуть ли не в рожи плюют, а теперь еще и к нам их? А нас и правда, увольнять? И что?

Я молчу. Мы выходим на улицу и останавливаемся. Я закуриваю.

– Работаешь тут, живешь буквально этой работой... А!.. – он обреченно машет рукой. – Свинство это, вот что. Ты домой идешь?

Я иду, но сейчас мне надо одному подумать.

– Нет. Я пройдусь немного.

– Ну ладно.

Андрей направляется к жилому комплексу, а я остаюсь курить.

Я уже говорил, что здесь все воспринимают свою работу немного слишком близко к сердцу? На мой взгляд, по крайней мере. Казалось бы – камни, ну и хрен с ними. А нет. Не хрен. Нужны они нам. Как же без камней-то?

И снова колет меня что-то. Какое-то ощущение отстраненности, будто со стороны я смотрю на коллег своих и не понимаю, что они там делают... Просто копирую поведение, чтобы не отбиваться от группы. А группа эта зачем? А как я без нее?

Я поднимаю голову и выдыхаю дым в обшарпанный небосвод. Он, наверное, скоро рухнет на нас. Такое вот предсказание у меня есть. Я представляю себе театральную сцену. За кулисами деревянные балки держат сменную картонку с нарисованным небом. Деревянные балки скоро сгниют. И если быть совсем честным, я не думаю, что буду рад, когда вместо того, чтобы задавить меня, наше небо порвется, а за ним окажутся бьющие по глазам софиты. А может и обрадуюсь.

А вообще – нет, какие балки? Наше небо держат вот эти наши шестнадцатиэтажки. Все на них держится, ибо выше них тут ничего и нет. А значит, они единственные претенденты на роль подпорок неба... Какого хрена я думаю об этом вместо своих экзистенциальных проблем? На чем я остановился?

Я встряхиваю головой.

Я остановился на том, что многого не понимаю. В окружающих ничего не понимаю, в себе тоже. Надо будет с этим разобраться. Поговорить с кем-нибудь. Или за дурака примут? Примут, да.

Я кидаю бычок в урну, наблюдая за его полетом. Мне нравится, как оставляемая им полоска дыма взвешивается на секунду в воздухе, а потом уходит вверх. И нравится, как бычок, ударившись о стенку урны, отскакивает вниз, внутрь. И немного напрягает, что мы до сих пор пользуемся урнами.

Я пожимаю плечами сам себе. Надо будет обо всем этом подумать.

Я направляюсь в жилой комплекс.

***

Жилой комплекс – это одна шестнадцатиэтажка, переоборудованная в общежитие, в котором одновременно едва ли находится два десятка человек. Большая часть сотрудников спит на рабочих местах. Там и не так одиноко, и встать с утра попозже можно... До работы же не надо добираться. Опять же, можно подольше поработать, благо из кабинетов никто не гонит. Зачем вообще нужен дом, если у нас ничего кроме работы нет?

Я поднимаюсь на свой тринадцатый этаж, останавливаясь между шестым и седьмым на перекур. Лифта нет же.

Я пытаюсь как можно меньше звенеть ключами, когда открываю комнату, но один щелчок замка – и за спиной раздается скрип открываемой двери.

– Ты когда мне чайник отдашь?! – меня всегда забавляло, как звучат властные нотки в тоненьком голосе Анджелки.

– Привет... – я поворачиваюсь к ней, заранее улыбаясь, представляя, как она стоит, метр с кепкой, руки в боки... Милашка, что сказать.

– Ты зубы мне не заговаривай! – она хмурится. – Месяц назад забрал! А мне на работе...

– Анджел, ты зачем работаешь?

– В смысле? – она озадаченно смотрит меня. Руки сразу опустились, вышла из атакующей позы.

– В прямом. Зачем?

– Ну как это, зачем, ты и спросил, – обычно она пищит быстро-быстро, а сейчас слова тянет, видимо, правда задумалась. – А что же мне еще делать?

Я вот тоже не раз этим вопросом задавался. Может, хоть ты поделишься?

– Как это что? Что, неужели больше нечем заняться?

– А чем?

Я представляю себе бесконечный солончак, блестящий на солнце.

А Анджела уже выбросила всю философию из головы:

– Чайник мне отдай! Мне на работе воду заваривать не в чем!

– Ну и не надо, – поддразниваю я ее, открывая, наконец, дверь. – На работу его возьмешь, я тебя здесь вообще видеть не буду.

– А оно тебе надо? – видно, что ей это понравилось, даже щечки порозовели.

Я усмехаюсь.

– Конечно! Я специально его не отдаю, чтобы ты мне почаще показывалась.

– А ты ко мне в отдел заходи! – радостно предлагает она. – У нас там сейчас такой хаос!..

Анджела самозабвенно насвистывает мне, что у них в отделе пропала гербовая печать, так что теперь вместо нее используют ластик, на котором начальник каждый раз чернилами рисует птичку и ставит роспись. Я всучаю ей чайник, а она все стоит и щебечет, и прямо светится вся изнутри.

Как солончак.

Я встряхиваю головой, отгоняя эту чертову пустыню.

– Тебе что, плохо? – сразу хмурится Анджела. И губки поджимает.

– Да нет, – я смотрю на нее, невольно улыбаясь. Только у нее так быстро эмоции меняются. Только что – веселье, радость, раз – и озабоченность, раз – и опечаленность. – Все нормально. Просто спать охота – ужас! – я театрально потягиваюсь и издаю зев довольного жизнью льва, только что полакомившегося косулей. – Хочешь со мной?

Она улыбается и уводит глаза вниз.

– Нет уж, перебьешься.

Я не настаиваю.