RinaV

Щипчиками он перевернул ближайшие к нему кусочки тонко нарезанного мяса; несколько капель жира скатились с раскаленной докрасна в самой сердцевине решетки и шкварча закапали на угли.

Мужчина развернул небольшой газетный сверток и, расправив его, взял крайний вялый стебель с тускло-фиолетовыми мелкими цветками на нем. Обвязав им кусочек мяса, он положил его на тарелку напротив сидящей женщины. Аккуратно поддев вилкой, та проглотила его, не разжевывая, прикрывая рот салфеткой.

Они выбрали место на открытой веранде: их окружал городской шум, далекое бренчание уличных музыкантов со стороны площади, проходящие мимо голоса, долетающая музыка изнутри заведения, стоило кому-нибудь выйти или же зайти обратно.

Мужчина был одет в легкую рубашку, заправленную в серые хлопчатые брюки. Из-под правой манжеты выглядывал железный браслет, когда человек протягивал руку за очередным кусочком мяса. Сам человек был неплотного телосложения, даже немного худощав; темно-зеленые глаза и практически незаметные светлые брови с ресницами. Когда он в первый раз приблизился к ней, она едва успела сдержать желание отойти в сторону – едкий запах гниющей жимолости исходил от него.

- Я уезжаю из города, - прервал ее разглядывания мужчина. Он подул на занесенный перед ртом кусочек и сомкнул на вытянутой вилке губы. Тщательно разжевывая, мужчина перевел взгляд с женщины на спадающую пивную пенку в своем бокале.

- Надолго? – его поездки не особо волновали ее; она могла редактировать свои расписание под его командировки. В прошлом месяце ей пришлось это делать дважды.

- В этот раз не могу точно сказать. Вполне возможно, на два месяца, - он завернул сверток, стиснув его меж ладонями, и протянул ей. Она молча приняла его и положила в кармашек сумки.

- И что прикажешь мне делать? Ты ведь прекрасно знаешь, что случится, если я испытаю голод.

Женщина поймала чей-то ненароком оброненный взгляд среди толпы, но он был тут же утерян.

- У тебя есть в сумке то, что поможет продержаться в это время, - мужчина вытащил зубочистку и с большим усердием начал выковыривать застрявший мясной кусочек меж слегка заостренных зубов.

Женщина сжала губы и про себя стала читать рекламную вывеску на итальянском. Она  начала учить язык год назад и сейчас могла вполне сносно общаться на нем.

- А если задержишься? – она не хотела выдавать свое беспокойство, но ничего не могла поделать.

- Я хоть раз подводил тебя? – он завернул зубочистку в салфетку и положил сбоку от тарелки.

- Ты слишком часто стала волноваться без повода. Тебя что-то напрягает в наших отношениях? – он наклонился, уперев руки в край стола. В этот момент она представила, как прижимает его лицо к этой раскаленной решетке.

- Нет. Меня все устраивает. Ты и сам знаешь, что поставщика сейчас трудно найти.

- Тут ты права, - он выпрямился и сел, уткнувшись лопатками в спинку стула. В какой-то момент мужчина выловил взглядом пухлого мальчика из стайки беснующихся позади женщины детей и улыбнулся. Пятеро.

Рядом со столиком остановился человек и заговорил с мужчиной. Женщина не обратила на того никакого внимания, а лишь продолжила изучать вывеску. Она ее практически дочитала, когда мужчина ее окликнул.

- Знаешь, ты могла бы и поздороваться. Ведь ему принадлежит это заведение, и именно он предоставляет нам возможность приходить со своим сюда каждый раз.

Женщина лишь пожала плечами. В этот момент из ее сумочки раздался звонок. На дисплее высветилась фотография белокурой девочки в костюме зайца на фоне украшенной елки. Всего лишь на короткую секунду женщине почудилось нечто другие вместо сделанной этой зимой фотографии ее дочери. Она подняла трубку и ответила на звонок, уверив девочку, что вернется через два часа.

- Поражаюсь я все-таки тебе, - неожиданно выдал мужчина. Он уже собрал готовое мясо в контейнер и протянул его женщине. Та приняла его и спрятала в пакет.

- Будут какие-то предпочтения в последнюю неделю перед моей командировкой?

Задержав взгляд на животе проходившей мимо беременной женщины, она широко улыбнулась и произнесла:

- В этот раз хочется деликатес.

Они попрощались: мужчина остался допивать пиво, сидя за столиком, а она направилась в сторону автостоянки. Мимо пробежали девочки-двойняшки, едва не задев ее. И в этот момент она несколько пожалела, что не добавила еще один пункт в свое следующее меню.

В тот момент, как я увидела его, стоящего в темно-коричневом пальто нараспашку на пороге дома, то сразу поняла – случилась беда.

Он коротко кивнул в мою сторону, пройдя мимо, и последовал за старшим монахом. Мужчина не разулся, и грязные следы с кусочками бурых листьев вырисовывали размытую дорожку на фоне светло-бежевого пола.

- Кто? – голос монаха не казался мне встревоженным или обеспокоенным. Скорее, по тону я поняла, что он был готов к тому, что скажет пришедший. И прежде чем он притворил за собой и гостем дверь комнаты, я расслышала давно утерянное в прошлом имя.

Мне исполнялось пятнадцать через два дня, когда Саймон пригласил меня на вечерний пикник. Гроза, застигшая наш город во время майской засухи, бушевала три дня, но в ту среду наступило напряженное затишье. Детвора выбиралась наружу и натягивала сетку для игр, женщины вывешивала на улицу белье, и на фоне темно-сиреневого неба оно светилось белизной.

Мы прошли мимо трех срубленных этой весной лип и свернули в сторону ромашкового поля. Откуда пошло это название, никто из нас не знал, но там уже очень давно ничего не росло. Просто выцветший кусок оголенной земли, местами напоминающий вздутый живот, словно готовый разродиться. Мы слышали много легенд об этом месте: про лютого человека, распевающего по ночам смертельную колыбельную; про возможность обжечь руки, если в полдень приложить ладони к глубоким земляным трещинам; про голоса неупокоенных, ведущих разговоры сами с собой. Я не верила во все это, как и Саймон. Мы просто находили это место достаточно удаленным от наших домов.

Обычно я приносила бутерброды, а он – вино. Откуда он его брал, я догадывалась, но никогда не расспрашивала об этом. Нам казался наш маленький общий секрет чем-то связующим и немного романтичным.

В тот вечер было прохладно. Я накинула на плечи связанный свитер, а Саймон был в легкой цветной куртке. Мы прошли мимо растянувшихся около поваленных деревьев собак и щенка, плещущегося в темно-багровой жиже. На улице витали оживленные голоса взрослых и яростные крики детей, обретших на короткие часы свободу. Я услышала, как мимо проходящие старухи обсуждали недавно найденного в лесу ребенка. Он появился сразу после окончания дождя, словно природа дала возможность ему выбраться к людям. Это был мальчик, шести-семи лет. Он не говорил и мог только ползать на животе. Его руки и ноги запечатали. Кто-то предполагал, что и голос у него отняли Беснующие.

Они выкрадывали детей из города, а затем возвращали их. Но всегда с ребенком происходили изменения: он мог не вспомнить свое имя и впоследствии не откликаться; могло случиться и такое, когда он полностью становился бездвижен, и родителям приходилось становиться его руками и ногами. Были случаи, когда девочки возвращались мальчиками и наоборот.

Один раз люди поймали Беснующего. Они привязали его к столбу на площади и призвали Истязателя с соседнего поселения. Он подвергал тело пойманного таким пыткам и увечьям, что ни один из самых сильных людей нашего города не смог бы выжить после этого. А Беснующий молчал. И лишь зловещая улыбка застыла гримасой на его лице. Уже после пыток люди узнали о том, что в то время, когда Беснующего им подвергали, у десяти горожан из их города открывались точно такие же раны, и они испытывали при этом самые невероятные муки. Одна женщина скончалась, когда прямо во время обеда ее язык вывалился изо рта и стал дополнительным ингредиентом в овощном салате. Сам Беснующий пропал в тот же вечер из клетки, обрамленной папоротником, сорванным в пятую лунную ночь после дождя.

После этого случая возросло количество самоубийств. И все они были парными или семейными. Наш город пустел и наполнялся слухами, суевериями и зловещими предложениями. Один слепой старик поведал своей внучке сон, в котором она стояла на ромашковом поле и звала козочку. Та все время где-то позади нее блеяла, но стоило девочке обернуться, как блеяние раздавалось уже с другой стороны. И чем больше она вертелась на месте, тем глубже ее ступни проникали в смоченную дождем землю. И когда она уже увязла в ней по грудь, козочка прибежала и стала жевать косу девочки.

В ту же ночь эта девочка пропала. Она стала единственным ребенком, которого не вернули. Некоторые говорили о том, что она просто сбежала, но никто в это не верил.

Мы шли с Саймоном рука об руку. Я вслушивалась в отдаленные переклики птиц, в завывания животных где-то в глубине опоясывающего город леса. Я вслушивалась в наши легкие шаги; в то, как мы дышим. Я ловила его взгляд на себе, а он – мой. Мы улыбались друг другу открыто и непринужденно. Другие подумали бы, что мы слишком счастливы для этого времени. И посчитали бы нас сумасшедшими, узнай, куда мы направляемся.

Ведь с тех пор, как появились Беснующие, весь город догадывался, где они обитают.

Но нам не было страшно идти на ромашковое поле. Мы совершенно не боялись встретиться лицом к лицу с теми, кто наводил ужас на жителей города. Ведь все те, кто сейчас был там, были нашей семьей. А мы – их частью.

Мы помогали им с детьми: уводили малышей глубоко в лес и оставляли там. Беснующие, обернувшиеся белочками или птичками, уводили мальчиков и девочек все дальше, к ромашковому полю. За нашу услугу Беснующие не трогали нас двоих и давали зелье, что помогало усыпить нашу смерть.

Все это могло бы продолжаться бесконечно, если бы не слова Саймона, произнесенные им тем вечером слишком громко.

Беснующие услышали его отказ моими ушами. Они произнесли заговор моими губами. И свершили казнь руками, которыми я ласкала тело своего возлюбленного.

Теперь же я и Саймон неразлучны. Я ношу его частичку прямо под своим сердцем уже много столетий. И он всегда предупреждает меня об опасности. По ночам Саймон нашептывает мне предсказания, а я записываю их на блокноте, что бережно прячу каждое утро в тайнике под раковиной. Иногда я чувствую, как Саймон пытается выбраться из меня, но я пью приготовленный из отмерших побегов ромашек настой, и он ослабевает. И тогда он не может предупредить меня ни о чем. Так случилось и в этот раз.

Человек, пришедший в дом, где я обитаю уже третье десятилетие, не был Беснующим. И не был тем, кто шел против них. Это был шаман с Севера. Он принес с собой слабый аромат древних елей и чьи-то угасающие голоса, что обвиняли меня.

Если бы Саймон за ночь до этого не брыкался так отчаянно, пытаясь разорвать меня, он бы предупредил об этом человеке.

Но что я могла сделать сейчас, когда шаман стоял напротив и улыбался, спрашивая, не хочу ли я узнать свою судьбу?

Обжигающий солнечный поток соскальзывал с крыши и падал на собачью будку. В доме пока все спали. Никто не мог услышать предсмертного поскуливания собаки. Никто не видел, как она выползла из серых, режущих ее тело на мелкую мозаику теней конуры и  утопила свой сухой нос в орошенной траве. Никто не мог узнать и о том, что она почувствовала, когда что-то мерзкое и чужое сдавливало ее изнутри, будто стараясь выбраться наружу. Собака услышала, как нечто кружится у нее над головой. Черно-желтое пятно опустилось ей на голову и прибавило страданий, ужалив в загривок. Собака тявкнула, и нечто взметнулось вверх и исчезло. Мутный оранжевый ручей заструился к ее пасти, и собака высунула язык, чтобы в последний раз ощутить вкус перетертого с запахами и жарой воздуха.

Мальчик проснулся раньше остальных. Когда его нога коснулась остывшего и не успевшего согреться после холодной ночи пола, он уже знал, что сегодня что-то случилось. Он достал из-под кровати кеды и проверил, не заползли ли туда за ночь  пауки (родители уже водили его к врачу, чтобы попробовать избавить мальчика от этой навязчивой идеи). Он спустился, захватив с крючка в прихожей поводок, и выбежал на задний дворик.

Солнце опыляло весь сад. Скрючившийся меж двух яблонь сарайчик отца; небольшая алюминиевая ванна, в которой когда-то купали мальчика, а после он мыл в ней пса, если не шли дожди. Несколько бревен, заставленных в противоположном конце двора.

Мальчик закрыл на миг глаза и прислушался к нарастающему за домом гулу улицы.

Собака не двигалась. Ее подвернутые под туловище лапы казались сломанными.

Мальчик несколько секунд осматривал ее с крыльца, не решаясь подойти ближе. Затем он туго закрутил поводок вокруг своего запястья и спустился.

Он подошел к ней и, нагнувшись, зажал меж пальцев одно из ее ушей. Холодное, жилистое и немного шершавое. Ему показалось, что стоит растереть его, как оно испарится, словно осенний лист. Он часто собирал их в октябре, высушивал и затем, запираясь в своей комнате, крошил в мельчайшую пыль.

Ему стало любопытно, а что было бы, если бы кто-нибудь из родителей нашел собаку первым. Скорее всего, они ничего бы ему не сказали в этот особенный для него день. Куда бы они спрятали ее?..

Он мельком глянул на сарай, а затем опустился на колени рядом с собакой. В этот момент он пожалел, что не завел будильник на час раньше.

Мальчик вытащил из кармана блокнот и раскрыл его на последних страницах.

«Двадцать пятое июня», - он посмотрел на часы, глянул на окна родительской спальни, обернулся и несколько секунд внимательно изучал ствол дерева за спиной. Раньше ему казалось, будто он может слышать, как оно иногда вздыхает.

«Двадцать пятое июня. Вчерашняя порция яда оказалась достаточной. Смерть наступила рано утром.

P.S. необходимо учесть вес следующих подопытных» - аккуратно вывел он.

Мальчик отложил в сторону блокнот и еще раз внимательно посмотрел на пса. Ведь когда-то он спал в его кровати, а сейчас… Что-то позади ребенка пришло в движение. Он резко обернулся и успел заметить тень, взмывшую вверх по стволу вишни.

Всего лишь белка. Единственный живой свидетель. Он перевел взгляд на окна родительской спальни. Если бы они сейчас проснулись… Если бы…

Он отряхнулся, прошел до папиного сарая. Ключ в выемке под плитой с буквой «S». Он недолго искал лопату. И мешок.

Но прежде…Мальчик подвинул стул к полкам, окутанным влажной темнотой. Он не мог видеть, что именно лежит на них, поэтому с особой осторожностью водил пальцами по шершавой поверхности дерева. И представлял, как в его кожу впрыскивают яд те, кто таился и выжидал там.

Нашел. За пакетиками с удобрениями. В самом углу. Он хорошо запомнил, как мама запрещала ему подходить и отгоняла пса от тушек обездвиженных мелких грызунов. Она говорила, что это очень опасно. И мальчик проследил за ней и запомнил, куда именно она спрятала ту самую бутыль.

Мальчик вновь раскрыл блокнот. Щелкнул ручкой по бедру и наклонился над листком. «Двадцать пятое июня. Сегодня я хочу попробовать кое-что новенькое…Мама всегда приглашает много гостей».

Он мурлыкнул себе под нос.

Ему казалось, что это самый лучший его день рождения.

Собака была тяжелее. Намного. Сначала он приподнял при помощи лопаты ее задние лапы и начал натягивать на них раскрытый мешок.

Сзади что-то щелкнуло. Утреннюю тишину нарушило радостное «С днем рождения!».

Папа с мамой стояли на крыльце. Мама держала в руках торт, а папа - небольшую коробку. Мальчик знал, что в ней – его новенькая и долгожданная приставка.

Он не оборачивался. Он все это знал. Он знал, насколько предсказуемыми были его родители и все те, кто его окружал. Поэтому он и захотел хоть что-нибудь исправить.

Но сейчас…Сейчас он даже не мог вообразить, что будет. Он выпустил мешок из рук.

И повернулся.

Это была лысая женщина ростом с ребенка в ослепительном желтом одеянии, напоминающим робу монахов. Она пряталась за расцветающими ветками яблонь и наблюдала за семьей, устроившей пикник. Под некоторыми деревьями несколько лет назад установили деревянные столы, покрыли их водоотталкивающей краской и сдавали в аренду за небольшую плату прибывающим в этот сад гостям.

Женщина никогда не подходила близко к людям: лишь рассматривала их лица издалека, тщетно пытаясь что-то вспомнить. Иногда к ней подбегали собаки и старательно вынюхивали землю вокруг. Тогда женщина слегка отталкивалась ногами от травы и повисала в воздухе в метре над начинающими бесноваться животными. Она не могла знать, видят ли они ее или только чувствуют, но их лай и скулеж раздражали даже больше, чем появление каждую неделю Мао.

Им был подросток, долговязый и сутулый, он пробирался в сад поздно ночью и обходил его со связкой колокольчиков на поясе. Мао одевался в темно-бежевый балахон, а на ногах – кроссовки и обегал сад, распевая странную песню про кота и луну. Женщина все никак не могла запомнить слов, хотя они были простыми. Она не знала, услышал ли Мао где-то эту песню или она была его собственного сочинения, но каждый раз после ее исполнения женщина словно погружалась в раздумья, отчего ей становилось спокойно и легко.

- Тетенька, вы все еще здесь! – радостно воскликнул Мао, складывая ладони над головой в виде домика в качестве приветствия. Она начала постепенно привыкать к подобным выходкам с его стороны. Он был чудаковатым, но не опасным. И уж тем более не для нее.

- Сегодня за чертой города жгли поминальные письма. Вы их слышали? Никто не звал вас?

Женщина устремилась вверх и села на гнущуюся к земле ветку. Свесив ноги, она внимательно разглядывала разбегающиеся трещинки на столе под ней.

- Вы прямо, как моя кошка. Ну, то есть она у меня как раз недавно умерла. Точнее, пришлось ее усыпить. Вы знаете, она такая смешная сейчас, когда нападает на меня со шкафа. Правда, иногда пугается, если я слишком громко бряцаю ими.

Мао постучал ногтем по колокольчикам. Они звякнули, и звук растекся, словно масло, по застывающему в весенней прохладе воздуху.

- А что вы чувствуете, когда я пою? Надеюсь, вам хорошо от песни, иначе зря я так распеваюсь дома. Соседи, похоже, не одобряют мою ванную технику.

Мао фыркнул и подошел ближе.

- Ой, вы видели? Вот только что. Прям под ногами? – он звонко рассмеялся и затянул первый куплет.

Кошка-мама съела Луну,

А кот-отец исчез в мешке.

Мао уходил до рассвета. Он никогда не появлялся в саду, когда здесь были люди.

Женщина хотела бы о многом спросить мальчика, но каждый раз она забывала, как должен звучать ее голос.

Она могла лишь скрипеть голыми ветвями яблонь и издавать прерывистые вскрики невидимых птиц, восседающих на самых верхушках.

***

В один из поздних осенних дней сада не стало: вырубили загнивающие деревья, залили фундамент и огородили место.

Мао несколько раз пробирался на стройку поздно ночью или ходил вокруг и напевал куплеты, но больше он не мог почувствовать женщину. Нить, связывающая его с ней, оборвалась окончательно, когда на месте сада открыли супермаркет.

Он несколько раз заходил в него, блуждал между стеллажей с едой, останавливался возле отдела с журналами, прислушивался к тому, как работают кондиционеры, но ничего не мог расслышать из-за голосов покупателей. Но как-то раз около полки со сладостями ему показалось, как кто-то назвал имя.

А потом повторил его еще три раза. Женское имя.

И тогда Мао улыбнулся и тихонько произнес в ответ:

- Очень рад с вами наконец познакомиться.

Жертвенную чашу не окропляли кровью уже девять полных лун. Высушенные стебли собранных диких цветов прошлой весной перестали источать голоса закопанных под ними голов насильников и сквернословов. Этой безликой тихой ночью я впервые сама накрыла глиняный кувшин с медовой настойкой на тимьяне и прислушалась к далеким отзвукам лесных детей. Они очень давно потерялись, и их терзаемые ночными совиными криками тела уносились все дальше вглубь чернеющего на востоке леса. Расползающиеся тени от вековых дубов пытаются оцарапать мои ступни, пустить кровь на эти высушенные полуночным светом доски. Я пячусь назад и задеваю плечом стоящее подле незаправленной кровати зеркало. В нем все еще таятся застывшие улыбки прежних владельцев. Иногда я вижу, как танцует пожилая пара: они о чем-то оживленно беседуют, а их тела сливаются в едином порыве и замирают, когда они улавливают мой взгляд на них. Кажется, они каждый раз забывают, кто заточил их по ту сторону. Раньше мне было любопытно наблюдать за прошедшим временем, таким далеким, но осязаемым, стоило лишь снять шаль с зеркала, как дом наполнялся мелодией джаза и веселыми разговорами, но духи постепенно истончались, и от них оставались лишь струйки, подобные дыму от летних костров. Сейчас лишь одна пожилая пара могла двигаться наперекор времени, сковывающему их движение каждый наступающий день. Очень скоро и они исчезнут, и в зеркале буду отражаться лишь я одна.

Я слышу приближающиеся шаги. Ветер в такую холодную ночь может принести только недобрые вести. Это мальчик из соседней деревни. Поверх нагого тела накинута отцовская рубашка. Струйки пота орошают застывший воздух на пороге моего дома. Следы его босых ног проглатывает размягченная моими ночными мольбами земля.

Он не говорит, как велела ему мать, со мной – протягивает клочок бумаги. Женщина, что отправила ребенка ко мне в столь поздний час, не его родная. Она приютила его восемь зим назад, найдя завернутое в покрывало теряющее последние остатки тепла тело на пороге мельницы, где трудился ее муж. Мальчика назвали в честь деда, убившего мне подобную.

Я вернулась в дом, не пригласив мальчика внутрь. Он слышал, как я могу забирать и прятать не только детские голоса.

В чулане из кадки с промерзающим вечно дном я вытащила несколько кошачьих голов, сплющила их лежащим рядом на столе прессом и положила поверх них три илистых куска. Все это я завернула в льняной мешок и перевязала тростниковой нитью. Напоив себя настоянным медом, я произнесла число и месяц, отведенные для нерожденного ребенка.

Все это время мальчик стоял на пороге, жмурясь от непривычно яркого лунного света, облекающего тени, прячущиеся в шиповнике около дома.

Он не поблагодарил меня – лишь принял из рук лекарство и побежал обратно.

Пока земля не успела полностью поглотить его след, я зачерпнула горсть твердеющего чернозема и спрятала грусть ребенка в банку, поставив ее среди множества других.

Лишь под утро воздух прорезал крик новорожденного, а спустя час фермер близлежащей деревни обнаружил в стойле семь задохнувшихся жеребят. Именно столько лет было отведено ребенку.

Свернувшуюся кровь молодой родительницы принесли мне тем же вечером. Посланная служанка повесила на шею чеснок и спрятала среди одежды распятие. Я приняла из ее рук оплату и улыбнулась, уловив тень распространяющейся болезни на ее щеках. Губами девушки меня поприветствовал пришедший из больших городов мор.

Весь следующий месяц ко мне приходили сами и посылали слуг сельчане. И у всех была одна черта – чернеющие и истончающиеся, словно горелые поленья, кисти рук и усыхающие глаза, приобретающие форму вишневых косточек.

Вскоре мор ушел далеко за пределы восточного леса, оставив после себя разрытую землю с вбитыми крестами.

Северную стену дома постепенно атаковывал плющ. Он разрастался с такой скоростью, что уничтоженные огнем побеги с утра ночью давали новые отростки, крепко цепляющиеся за свободные остатки стены.

Но вместе с плющом в дом по ночам стал проникать чей-то шепот. В начале он был слабым и напоминал последнюю мольбу умирающего в кровати, но с каждым появлением луны на темном небосводе его слова становились четче и яснее.

Кто-то проклинал меня. Проклинал с той страшной силой, на которую способна обречь лишь мать. Я прислушивалась к посланию, записывала отдельные непонятые мной слова, а утром искала их в книге, принесенной из сгоревшего Темного леса.

Кто-то желал моей смерти. Желал так яростно, что по утрам я начинала слышать вновь биение моего наполовину людского сердца.

Кто-то хотел так сильно вернуть меня в то состояние, когда я могла испытывать боль, уколовшись об иголку. Когда я могла еще понимать, почему люди могут плакать и смеяться.

И с каждым приходом ночи я начинала все более явственно различать, кому мог принадлежать этот таинственный шепот. Голос был давно позабыт мной. Быть может, проклят. И я ощущала, как мои силы кто-то вырывает, подобно сухожилиям, из моего тела. Вытягивает их так, словно они принадлежат только ему.

Накануне дня поминовения усопших я заметила, как плющ подобрался к моей кровати. И тут сквозь мои столетние воспоминания промелькнул день, когда я услышала об этом заклинании.

Это проклятие, способное возродить душу в чужом теле. Необходимо лишь кровное родство и то, что послужит коконом.

У меня едва хватило сил на то, чтобы перевернуться набок. Плющ карабкался по ножке кровати. А я могла лишь наблюдать за тем, как за окном наполняется силой новая восходящая луна.