Осьминог. Реализм
Осьминог
Выполнен линером Unipin 003
Размер рамы 18*24 см
больше моих работ смотрите здесь
https://www.instagram.com/jan_tsivinsky?igsh=MXhxbXNrd3lja2x...
Осьминог
Выполнен линером Unipin 003
Размер рамы 18*24 см
больше моих работ смотрите здесь
https://www.instagram.com/jan_tsivinsky?igsh=MXhxbXNrd3lja2x...
К полудню натруженное тело становится таким же твердым и ломким, как кирпичи, которые мы мерно кладем один на другой, один на другой. Оно похрустывает и тихо стонет, но остается сухим и ладным. Весна в Москве – славное время. Ветреное, грязное, но доброе. Весна не изнуряет морозами и солнцем. Весна пахнет абрикосами и домом.
Я потягиваюсь, стряхиваю утомление и смотрю вниз. С каждым днем, с каждым кирпичом земля становится все дальше, а люди – все меньше. Я вспоминаю, как мы с Анваром рассматривали букашек в траве, как он, завидев муравьев, кричал: «Мӯрча! Отец, смотрите! И еще один!» И мы ползли на карачках за ними, завороженные их быстротой и силой. Сын ловил их и смеялся, как щекотно они бегут по руке. И люди там внизу тоже были муравьями – суетными, красивыми, темными и блестящими. Они текли дорожками, и каждый нес в этот мир что-то свое, нужное.
Я прицокиваю языком и говорю:
– Зебо. Красиво.
Но Шавкет не отзывается. Опять заткнул уши музыкой и не слышит ничего вокруг. Хороший парень, сын дехканина, крепкий, молчаливый, радостный. Когда зимой нас сбивало с ног сухим ветром, когда летом кожа плавилась на костях от злого солнца, когда осенью дождь бил в лицо так, что не вздохнуть и век не поднять – он улыбался. И его красивые зубы сверкали желтизной и золотом. Жаль, Соро поспешила замуж, а то не задумываясь отдал бы ее за такого.
Объявляют обед, я тяну Шавкета за рукав, тот вздрагивает и благодарно кивает. Мы сливаемся с толпой – все в синих робах и оранжевых касках. Чужие, усталые и такие схожие. Мы идем вереницей на дальний двор, где выстраиваемся в очередь перед «Газелью». Мы гудим, смеемся и много говорим, ведь обед – всегда про радость.
В пластиковом контейнере сегодня то, что они называют пловом. Мы с Шавкетом садимся рядом на землю и едим рис, который местные повара совсем не умеют готовить, но тело все равно принимает с благодарностью. Отсюда дом, что мы строим, кажется серым иссушенным скелетом, на котором кирпич за кирпичом нарастает мясо нашими руками. И я вдруг понимаю, что отсюда, с земли, мы тоже кажемся муравьями – слаженными, трудолюбивыми, красивыми. И возможно, кто-то смотрит на нас не так, как обычно смотрят на нас – словно и не смотрят вовсе, – а любуется.
И я хлопаю Шавкета по плечу, а тот хлопает глазами и ловит выпавший наушник. Спрашиваю, что это он слушает. Шавкет протягивает наушник, и я, захваченный солнцем, негой и сытостью, беру его и засовываю в ухо.
Песня английская, и я качаю головой. Говорю, что мог бы и наше послушать, – важно удерживать в памяти главное. Шавкет пожимает плечами, виновато улыбается, но не переключает.
Мы сидим с ним на земле под недостроенной громадиной, каждый камень которой знает наши руки и шаги. В одно ухо гудят машины и разговоры. А в другое уныло поет далекий и незнакомый мужской голос, без надрыва и силы, не очень-то и красиво поет. Но я прикрываю глаза и на миг ощущаю тепло рядом, словно сидит кто, – не там, где Шавкет, а там, где песня. Я оборачиваюсь и вижу невзрачного человека, слабого, худого. Музыка продолжает играть, но мужчина не поет уже, а смотрит на меня и говорит о великодушии, а я понимающе киваю и рассказываю о полуденном солнце в горах. И кажется, что сейчас качнемся мы и соприкоснемся плечами – две букашки с разных травинок, очутившиеся рядом на ладони мира. А после затянем вместе песнь на древнем вавилонском языке.
и будет это так красиво как и все в этом мире ведь все есть красота и нет ничего кроме нее
Шавкет тычет меня в бок, я просыпаюсь, возвращаю наушник. Мы идем муравьиной тропою туда, где ждут кирпичи. Я насвистываю странную мелодию и улыбаюсь. Впереди наш поток разбивается на два русла и огибает женщину с коляской. В коляске сидит большеглазая девочка в шапке с ушками. Она вдруг машет мне рукой и говорит: “Привет, дядя!”, я смеюсь и машу ей в ответ.
И весь оставшийся день я думаю о том, как расскажу обо всем этом Зулмат, но вечером, когда мы с ней созваниваемся, не нахожу слов.
Автор: Александра Хоменко
Оригинальная публикация ВК
Автор: Ferodra
Источник: FurAffinity
Конкурс мемов объявляется открытым!
Выкручивайте остроумие на максимум и придумайте надпись для стикера из шаблонов ниже. Лучшие идеи войдут в стикерпак, а их авторы получат полугодовую подписку на сервис «Пакет».
Кто сделал и отправил мемас на конкурс — молодец! Результаты конкурса мы объявим уже 3 мая, поделимся лучшими шутками по мнению жюри и ссылкой на стикерпак в телеграме. Полные правила конкурса.
А пока предлагаем посмотреть видео, из которых мы сделали шаблоны для мемов. В главной роли Валентин Выгодный и «Пакет» от Х5 — сервис для выгодных покупок в «Пятёрочке» и «Перекрёстке».
Реклама ООО «Корпоративный центр ИКС 5», ИНН: 7728632689
По пятницам мы ходили на дискотеки. Друг знакомился с девушками, угощал их коктейлями и уезжал вместе с ними к себе, к ним или ещё куда-то, куда меня с собой не брали. Первое время он пытался подыскивать подружек для нас обоих, чтобы уехать вчетвером, но та подружка, которая предназначалась для меня — менее фигуристая и более стеснительная, — всегда давала заднюю. Очевидно, из-за меня. В итоге я сжалился над другом и разрешил ему махнуть на меня рукой. Сбрось балласт. Развлекайся.
Пока друг наслаждался общением с очередной девушкой, а возможно, и с её стеснительной подружкой, я пил, дрыгался на танцполе и, случалось, знакомился с такими же пьяными неудачниками, которые не могли найти себе девушку. Казалось, будто бармены смотрели на нас презрительно, и мы, признав свое поражение, лакали это презрение вместе с разбавленным виски.
Как-то раз я плелся домой с дискотеки. Утренний холодок отрезвлял. Было приятно пройтись по улице после клубной духоты, грохота и световой свистопляски. Я словно возвращался с поля боя. Почти все пятиэтажки в моём районе стояли пустыми с разбитыми окнами. Либо их уже снесли. Кое-где лежали неубранные руины, как после бомбежки.
На козырьке одной из опустевших пятиэтажек сидела девушка. Худенькая. Вся в чёрном. Колготки в клетку. Кожаный чокер, похожий на ошейник. Я так устал от незнакомых девушек, что даже не подумал к ней подкатить.
— Эй! — окликнула она меня.
— Да?
— Ты чего, не видишь, что человек хочет покончить с собой?
Я подошёл поближе и увидел на её лице дорожки от слез. Тушь потекла. Одежда — чёрная, тушь — чёрная, а глаза — голубые, как будто небо сквозь закопчённое окно проглядывает.
— Почему ты хочешь... это самое?
— А ты вот сколько кроссовки носишь? — спросила она невпопад.
Я посмотрел на свои кроссовки. Красивые, но неудобные, у меня в них пятки болели и ноги потели сильнее обычного.
— Ну год, может, два.
— А куда их потом деваешь?
Обычно мама относила мои старые вещи в храм — для тех, кто победнее. Но мне не хотелось говорить, что судьбу моих кроссовок определяет мама.
— Выбрасываю, — соврал я.
— Вот и меня так же. Поносили и выбросили, как кроссовки. Могли подлатать и ещё поносить или, например, на дачу отвезти. Но меня просто выбросили.
— Понятно, — сказал я, хотя вряд ли по-настоящему её понимал, потому что меня на тот момент никто не бросал. У меня и не было никого, кто мог бы бросить.
— Если ты спрыгнешь с козырька, то не умрёшь, — сказал я.
— Смотря как упасть. Хочешь пиво?
Она выудила из-за спины бутылку. Я встал на цыпочки и протянул руку. То ли она не рассчитала, то ли я был ещё пьян, но бутылка пролетела мимо моей руки и разбилась об асфальт.
— Так даже лучше, — сказала она. — Если я упаду на осколки, то точно умру. Иди в магазин за пивом.
— Я?
— Ты.
— Пф-ф! — издав этот звук, я попрощался с ней и пошёл в сторону дома.
Какая-то дурочка, думал я. Чумазая брошенка. И она ещё будет указывать мне, куда идти. Пф-ф! Я почти дошёл до дома, как вдруг остановился и повернул обратно. Купил пива в шаурмичной.
Она не удивилась моему возвращению. Объяснила, как забраться на козырек подъезда. Слезать со своего наблюдательного пункта она не хотела. Я сел рядом с ней и открыл бутылки. Следующие два часа я медленно посасывал пиво, слушал её рассказы и пялился на деревья, на дорогу, на торговый центр и на людей, которые спешили в метро или в парк, скрывавшийся за ТЦ. Именно в этом ТЦ я купил свои кроссовки, от которых болели и потели ноги. Там же Юля познакомилась с парнем, который бросил её, как изношенную обувь.
Но до расставания у них было много всего хорошего. Он играл на гитаре, а она собирала с прохожих мелочь. Они гуляли по крышам и заброшенным домам. Занимались любовью на козырьке подъезда — того самого, где мы сидели. Они катались вдвоем на велосипеде, пили коньяк с бездомными и убегали от полицейского, который застукал их голыми в парке. Они пускали воздушного змея, играли в приставку и — не опять, а снова — занимались любовью в туалете кафе, на заднем сиденье машины…
— А в нормальных местах вы это делали? — спросил я.
— Ему нравится в ненормальных.
— А тебе?
— Не знаю.
Она не знала, потому что он был у неё первым. Ей казалось, будто так и надо. Ещё я узнал, что она на год старше меня. На один год старше, на одну несчастную любовь больше.
Припекало апрельское солнце. Оно светило в правое полушарие моего мозга, вымывая грустные мысли. У меня не было ничего. Ни работы, ни вузовского диплома, ни девушки, ни своего жилья. Только это большое и теплое солнце, по которому все за зиму страшно соскучились. И этого было достаточно.
Я взял с Юли слово, что она не покончит с собой, прыгнув с козырька на бутылочные осколки, и пошёл домой. Мама, как обычно, стала ругаться. Мол, у меня одни гулянки на уме. Но мама подобрела после того, как я огорошил её новостью о том, что наконец встретил свою любовь. Больше никаких дискотек, пообещал я.
Мы с Юлей сдержали слово. Она не покончила с собой, а я покончил с гулянками. Мы стали видеться почти ежедневно. Юля без конца рассказывала мне свои истории, одна безумней другой, показывала фото и видео с бывшим парнем, водила меня туда, где она с ним когда-то бывала. Мы были словно паломники, посещающие святые места. С собой в паломничество мы брали термос, в котором плескался коктейль из кофе и дешёвого виски. Пили по очереди из горла.
Она часто заговаривала о самоубийстве. Порой плакала. Я утешал её как мог. Обнимал, гладил по голове, целовал в темечко.
— Я больше никого и никогда не буду любить, — говорила она.
— Будешь, будешь, — отвечал я, надеясь, что она уже любит меня, только ещё пока не догадывается об этом. — Вы просто не пара. Непарные кроссовки. Найдешь пару — и будешь любить.
Когда я попытался её поцеловать, она засмеялась и сказала, что её бывший носит бороду, а все безбородые кажутся ей женственными. Я тогда брился в лучшем случае раз в неделю. Моя борода никак не хотела расти, выдавая во мне молокососа, и я стал всерьёз подумывать о трансплантации волос.
Пару недель я ничего не рассказывал другу, который ходил на дискотеки без меня. Но всё-таки излил ему душу. Надеялся получить совет о том, как выйти из френдзоны. Чтобы у него было больше информации для анализа, я объяснил, в какой тяжёлой ситуации находится Юля. Сердце разбито. Брошена, как старые кроссовки.
— Она тебе даёт? — спросил друг.
— Она пока не готова к новым отношениям…
— Тогда заканчивай с этими пиздостраданиями.
Я обиделся и сделал вывод, что друг с его распутной жизнью ничего не понимает в настоящей любви. Решил, что буду счастлив с Юлей назло другу.
Я вправду был счастлив — месяц или чуть больше. Правда, одновременно я был и несчастлив. Время, проведённое без Юли, казалось мне пыткой. Я тосковал по ней каждую минуту. В каждой встречной видел её. Гуляя в одиночестве по району, я зачем-то мучил себя, представляя, в каком укромном местечке — в кустах, за магазином, на детской площадке — она занималась любовью со своим бородатым гитаристом. Я мечтал встретить этого подонка и, ни слова не говоря, надавать ему по его музыкантской роже. На тебе за кроссовки! На!
Я стал реже слушать музыку, потому что она напоминала мне о Юлином гитаристе, и перешёл на аудиокниги. Я слушал книжки по популярной психологии и философии стоиков. Оттуда я узнал, что страдания могут быть либо сильными, но недолгими, либо долгими, но слабыми. Вдохновившись этим соображением, я устроил нам романтический ужин в парке — пиво, шаурма, её любимые шоколадные грибочки — и попытался заняться с Юлей любовью в лучших традициях её гитариста. Была не была, решил я.
Такой реакции я не ожидал. Она ударила меня, как будто я был какой-то маньяк. Метила, видимо, в лицо, а попала в кадык. Я чуть не задохнулся. Она боялась, что я ударю её в ответ, поэтому отбежала в сторону.
— Ты успокоился? — спросила она, когда я перестал держаться за горло с выпученными глазами.
— Угу, — мне ещё было трудно говорить.
— Не успокоился. Давай покурим. Ты там, а я здесь.
Мне не нравилось, когда она держала сигарету в правой руке. На сгибе большого пальца у неё было выбито имя бывшего. Когда она держала сигарету, татуировка бросалась в глаза, и в моём воображении всплывал её гитарист, словно демон, вызванный по имени.
Мы покурили. Юля села обратно на плед. Она извинилась, после чего стала долго и скучно рассказывать о том, как они с гитаристом ругались. Однажды дело дошло до драки. Она расцарапала ему лицо, а он чуть не вывихнул ей руку. Я слушал вполуха, допивал вино и смотрел на узкую и грязную речку. На душе было тоскливо. Утопиться в реке проще, чем разбиться при падении с козырька подъезда, думал я.
В середине мая Юля мне позвонила и позвала на козырёк. Взволнованная, громкоголосая. Ей не терпелось встретиться. Я вообразил, что она наконец поняла, как сильно меня любит и как благодарна за всё, что я для неё сделал и ещё сделаю. Глупенький. Она сидела на козырьке в обнимку со своим гитаристом.
— Это тот твой ухажёр? — спросил он.
— Это Гошенька, мы с ним как лучшие подружки.
Юля предложила мне забраться к ним и выпить пива. Такой радостной я её не видел. Она напоминала девочку, которая дождалась папу из экспедиции на Северный полюс. Она долго рассказывала о его геройстве и боялась, что ей не поверят. Мол, вдруг папа выдуманный. А теперь — вот он, любуйтесь.
Борода у гитариста была действительно шикарная. Он держал сигарету в левой руке, на сгибе большого пальца виднелось тату с Юлиным именем.
Наверное, если бы я сидел на козырьке, я бы столкнул его оттуда. Или её. Или себя. Вариантов много, но я выбрал самый простой. Я молча ушёл. Мой термос с кофе и виски опустел на полпути до дома.
С тех пор Юля мне не писала и не звонила, видимо, была очень занята воссоединением с гитаристом. Чтобы привлечь её внимание, я внёс её в чёрный список и удалил свою страницу в соцсети. Потом восстановил страницу и снова удалил, убедившись, что Юля мне не писала, умоляя вернуться к ней — пусть даже в роли её друга. Даже статус подружки порой казался мне не таким уж и унизительным. Но она не писала.
Я знал, что скоро они снова расстанутся и что она вспомнит обо мне. Позовет на козырёк. Поплачет у меня на плече. И эта надежда, как молочный зуб, который едва держался в десне, мучила сильнее всего.
Спас меня друг. Он давно звал меня в бордель, чтобы покончить с пиздостраданиями, как он выражался, но я сопротивлялся. Не хотел пачкаться. В итоге я поддался на его уговоры. Пышногрудая Ясмина из какой-то волшебной среднеазиатской страны в течение нескольких сеансов залечивала мои душевные раны, выслушивала рассказы о Юле и давала советы на незнакомом мне языке. Я как бы изменил Юле, которая как бы изменила мне. Нарушил обет верности, который не давал, и мне полегчало. Думал, что испачкаюсь, а как будто наоборот — очистился.
Стоики не врали. Мои страдания, которые казались мне довольно сильными, длились недолго. Я вспомнил про учёбу в вузе, задумался о поиске работы и завязал с коктейлями из кофе и виски. Я почти перестал думать о Юле. Чтобы поставить точку в наших отношениях, я совершил маленький перформанс — не для неё, а для себя. Взял у отца машину и несколько раз проехался по кроссовкам, из-за которых у меня болели пятки и потели ноги. Кроссовки почти не пострадали, но я получил удовольствие. Мелькнула мысль о том, чтобы сжечь кроссовки и развеять их пепел на крыше козырька, где мы с Юлей сидели, но я понял, что это перебор. Да и скучно. Мне было двадцать с небольшим лет, и впереди меня ждали дела поинтересней. Я выбросил кроссовки в мусорку.
Автор: Олег Ушаков
Автор иллюстрации: Лиза Ермакова
Оригинальная публикация ВК
В TikTok завирусился дизайнер Romain Louis со своими масками.
Поезд нёсся в Петербург, самый быстрый поезд из всех возможных сегодня. Трясся откидной столик, ненадёжный и хрупкий, на нём подрагивала большая Генина голова. Гена дремал. Приглушённый стук колёс, скрип вагона, негромкие разговоры – звуки вязли друг в друге, перемешиваясь в шипящий шум. Щекой ощущалась шершавость пластика. Щека дрожала в углублении для стакана, и в полусне Гена представлял, как от вибрации мысли в голове взбиваются в масло, по которому он наконец-то выберется из дурацкого кувшина.
Апрельское солнце жарило спину через окно. Вдоль позвоночника возникли капельки пота, самая наглая медленно покатилась с шеи, вбирая в себя другие, росла, крепла, ускорялась. Гена и это чувствовал, хотя почти уснул. Шаг за шагом, год за годом (разморенный мозг зачем-то перевёл время жизни капли в человеческие года, получилось около тридцати), капля добежала до поясницы (это уже под пятьдесят), резко вниз (мелькнули шестьдесят, семьдесят), проскочила под резинку трусов и с разбега прямо в…
Гена рывком выпрямился и заёрзал, огляделся.
– Кошмар приснился? – спросил сосед.
– Типа того…
Слева сидел какой-то, в очечках, мышиными укусами пытал эклер. Углубление для стакана на его столике было занято бумажным стаканчиком, как положено. Попутчик внимательно разглядывал Гену.
– Конечно, дело не моё, но вот я заметил, что вид у вас... Э-э-э… – сосед подыскивал слова.
– А что – вид?
– Ну, глаза… И руки вот…
– Что – руки?
– Трясутся, – он надругался над эклером очередным укусиком, отпил глоточек из стаканчика.
– Разве?
– Уж мне ли не знать.
– А с глазами что?
– Ворочаются.
– Они у всех…
– Да бросьте, я сразу про вас понял.
– Что?
– Вы, простите, зачем в Петербург?
– Дело не ваше, но на лечение.
– Вот видите! Видите! – обрадовался сосед. – Так и знал! И это правильно! В Питере лучшие специалисты от этого дела, – щёлкнул себе по шее. – У нас ведь в Питере – пить, а как иначе? И все пьют. Поверьте – сам лечился неоднократно, – снова сделал глоточек. – Думаете, здесь кофе? Ха! Хотите?
– Нет, что вы. Я же лечиться…
– Очень правильно, держитесь. Держитесь!
Самый быстрый поезд ехал мучительно долго, и до конечной Гена держался: очень хотелось заткнуть соседа его же эклером, запихать в рот целиком. Не ясно, что раздражало больше – болтовня или эти мерзкие мышиные покусывания.
Вышел на перрон, и толпа понесла на вокзал. Из вещей только повседневный рюкзак. Налегке Гена решил дойти по Невскому до Дворцовой и сразу закрыть тему с фотографиями.
Он шёл, глазел по сторонам, щурился от весеннего солнца, хотел забыться и потеряться в толпе спешащих людей. Завибрировал телефон – мать. Не получилось ни забыться, ни потеряться.
– Вы что, правда с Леночкой по отдельности отдыхаете? – вкрадчиво начала она.
– Ну, так…
– Это плохо. Вспомни дядьку своего, моего деверя.
– Мам…
– У них с женой точно так же начиналось! Сначала стали отдыхать по отдельности, потом он её зарезал кухонным ножом…
– Мам…
– … а сам повесился! Что – мам?
– У него шизофрения, зачем ты сравниваешь?
– Но начиналось всё так же!
– Не надо.
– Хорошо. Где ты отдыхать будешь? В Сочи? Когда полетишь?
– Да я уже здесь. Гуляю вот по набережной.
– Кажется, я слышу шум волн. Рада за тебя, мне бы сейчас тоже на море хорошо. Ох, это море… Помнишь, тётку свою, мою золовку? Только не Маню, а другую? Ныряла всё тоже, ныряла и донырялась!
– Мам…
– Что – мам? Донырялась – сбежала с абхазом!
У Гены не было времени лезть в дебри деверей, блуждать в лабиринтах золовок. Захотелось отбиться.
– Мам, всё…
– Ты тоже там смотри, один. Женщины – они ведь чувствуют. Особенно жёны.
– Всё, не могу говорить.
– Вот ещё что…
На пересечении с Литейным показалось кафе «Шаверма».
– Прости, не могу говорить. Принесли шаурму, если отвлекусь, то бумаги наемся. Пока.
– Так ты, конечно. Мог бы и ко мне приехать…
Отбился. Может, и правда шавермы напоследок?
Гена ощутил рюкзак за плечами, его потянуло, стало невыносимо долго. Зачем пошёл пешком? Вот небо, вот солнце, вот дома – посмотрел и хватит.
До Дворцовой доехал на автобусе, в арку Генштаба чуть ли не вбежал. Сделал пару селфи со столбом и тут же отправил жене. Она перезвонила через минуту:
– Отдыхаешь?
– Знаешь же, что нет. Есть пара часов перед работой, решил по достопримечательностям.
– Мне бы такую командировку: солнышко светит, Питер, гуляй себе…
– Говорю же, только приехал. Даже выходной сегодня не дали.
– Свекровь звонила, сказала, что ты в Сочи.
– Ну, ты ж знаешь…
– Ну да. Совсем с головой у неё…
– Надо будет к ней в отпуск съездить, а то мало ли, – осторожно начал Гена.
– Сразу говорю – я не поеду. А тебе лишь бы куда, конечно. Вот эта командировка – далась она тебе?
– Так послали…
– Скоро я тебя пошлю. У нас топазовая свадьба, между прочим, я готовилась, еды накупила, шампанского. С кем мне теперь отмечать, с соседом?
Гена представил Лену за накрытым столом, рядом его сосед по Сапсану: мелко кусает креветку, жадно глотает шампанское. Жена крутит пальцем локон и хихикает.
– Топазовая какая-то… Урановую ещё придумайте. Ерунда это всё, живём и живём. Чего ты накручиваешь? Еду́ вы с Андрюшкой поедите, а шампанское ты и так себе купила, я ж не пью.
– Андрюшка, чтоб ты знал, с утра с температурой лежит. А мне даже в аптеку некогда: то совещание, то срочные документы. У меня одна девочка уволилась, другая в декрете, работать некому, навалилось – ужас, то одно, то другое, мне теперь ещё…
Гена перестал слушать, он сто раз уже про это слушал.
– На даче пора сажать, ты обещал грядки починить. И уехал – пожалуйста. Дела не сделаны, сын больной, в аптеку некому сходить, а он гуляет…
– Сосед пусть сходит.
– Дурак.
– Дура, – Гена оборвал связь с женой.
Сколько можно, и так много времени потратил. Хватит. Побежал дальше.
Метро. Наверх – на Ленинский проспект. Спустился до Зины Портновой. Шёл быстро, под горку. Рюкзак подгонял – стучался в спину. Из-за поворота выплыла флотилия панельных «кораблей». Армада девятиэтажек. Вон в том флагмане квартира, в носу, в первом подъезде. Квартира, в которой это произойдёт.
Тётка, хозяйка жилья, оглядела с ног до головы и осталась недовольна.
– Тут мне не пить, не курить, дрянь не потреблять.
– Да.
– Что да? Всё в порядке? Лицо какое-то у вас… нервное. И пальцы странно шевелятся.
– Мне бы поскорее. Скоро придёт один человек…
– Любовница?
– Вас не обманешь.
– А то, – повеселела тётка, – не первому сдаю, сразу вижу. От оно, как вас от нетерпения крутит. Тогда за двоих возьму, плюс за амортизацию дивана, хе-хе-хе. В итогове… – она назвала сумму.
Тётка будто обмазала Гену в этом «итогове», захотелось под душ.
Он согласился с ценой, осмотрел квартиру. В зале, как и договаривались, стоял большой, современный телевизор, весь в пыли, тосковал красной лампочкой.
– Работает? – поинтересовался.
– Конечно. Да вам, небось, не до него будет, хе-хе-хе.
Тут же тётка спросила с подозрением:
– А вы сами что, где работаете?
– Пока нигде. Уволился вчера. Как оно бывает: терпишь, терпишь и лопнуло. Последней каплей стало…
– Тогда попрошу всю сумму за неделю, – перебила. – А то знаю вас. Задаток даст, а в итогове…
Гену снова передёрнуло.
– Так даже лучше. Вот, – он отдал нужное количество денег. – Только вы эту неделю сюда не приходите, хорошо?
– Я что, не понимаю? У меня тоже мужик на стороне был. Давно, правда. Такой, знаете…
Тётка наговорила всласть всяких пошлостей и ушла, захотелось вымыть полы после неё.
«Потом помою», – обманывал Гена сам себя. Какое ещё «потом», откуда?
Он бросился в ванную, нашёл какую-то тряпку и быстро протёр телевизор.
Не будет никакого «потом».
Из рюкзака вытащил ноутбук, клавиатуру и провода. Едва не испортил порт HDMI, пытался сунуться в разъём кверху ногами, упорствовал и ругался.
Был Гена и сплыл, не очень-то и хотелось.
Включил ноутбук, телевизор. Непослушными пальцами подключил мышь и клавиатуру. Огляделся.
Этот мир забагованый, пора это признать, принять и уйти в другой.
Подтащил диван поближе. Загрузил игру. Заставка. «Готика», первая часть. Ремастер на новом движке.
Вот с ней двадцать лет вместе. Какая это свадьба? Точно покруче, чем топазовая.
Посмотрел заставку. От начала до конца. В сотый раз. Первый диалог – Гена повторил его с безымянным героем. Помнил наизусть. Первый шаг. Начали.
Вот и всё.
Автор: Оскар Мацерат
Оригинальная публикация ВК
Цифровая живопись, реализм. Работа выполнена в 2022 г.
Начинаю осваивать пикабу :) И одним из первых постов пусть будет мой автопортрет и чутка откровений.
Это я. Адов Лорд, шеддим над шеддимами, керубим падший, Хозяин Песков Пустынных, Владыка Востока, покровитель Искусств и Знаний, архидемон Азазель Аль-Калифа. Ныне влачу каторжное существование во временном человечьем теле, а на портрете - мое истинное воплощение, так я выгляжу на самом деле. В 2021 году моя духовная память пробудилась и мне, наконец, было даровано вспомнить себя и свою настоящую жизнь, а также узнать здешнее предназначение.
О себе и об иных реальных не-людях я рассказываю в своей серии книг "Тлеющий Ад": //author.today/u/RahatLukumchik_Vkusniy
Моя группа в ВК: "Азазель Аль-Калифа|Откровения демона" //author.today/u/RahatLukumchik_Vkusniy
Готов к насмешкам, однако тем, кто желает найти ответы на извечные вопросы или свои личные - добро пожаловать; скоро здесь, как и в ВК, я выложу свои статьи на тему устройства бытия, вероятно, буду публиковать отрывки из своих летописей с иллюстрациями, - а рисую я реальных демонов, ангелов, Дьявола, Бога, и иных известных мне личностей, а также автопортреты и моменты из своей жизни в истинном воплощении.
Господи, как же это бесит – не выспаться!
Какой ты тупой, когда не высыпаешься. Ну, лег в три, молодец, закончил кусок работы, а с утра надо делать следующий: заполнять огромную таблицу с тучей данных. И не отвлечься, и не перепутать.
А рядом Олеська проводит урок по физике:
– Две половинки одного периода, каждая работает в своей части системы…
И голос у нее учительский, ввинчивается в уши, разъедает мозг. А комната одна, и в кухню не уйти, у нас у обоих компы. Был бы ноут…
Как же хочется спать.
Как же было хорошо, когда она не работала. Но в конце концов, мы решили, что пора копить на первый взнос, иначе так и будем сидеть на съеме и друг у друга на голове. Значит, она будет преподавать.
И мы ушли в пахоту.
В принципе, там не так много осталось, еще бы пару месяцев в таком режиме выдержать, и нам нормально так хватит, на хороший варик. Но – никаких лишних покупок.
И какого хрена я так и не купил хорошие шумодавы… Олеська, кстати, сразу предложила, как набрала учеников. Но на крутые денег жалко, они реально нехерово стоят.
Но я больше так не могу. Вот сейчас пойду и закажу на Озоне. Озон… Где этот сучий Озон? У меня три браузера открыто, и не найду никак. Ладно, позже поищу.
Беруши помогли слабо. Обычные наушники вообще не перекрывают этот въедливый голос, и рад бы, но слышу его сквозь всё. Музыка тоже не спасает, да и офигею я постоянно что-то слушать.
– Ток течет всегда вот от этого к этому…
Блядь. Клиент уже торопит насчет готовности, а у меня только половина работы сделана. И в таком темпе я ее не закончу примерно никогда.
Ставлю в наушники белый шум. Ну, монотонный, ну, шумит. Голос все равно пробивается. Прибавляю громкость, на уши начинает давить, но вроде не слышно этого пыточного голоса.
Как же спать хочется… Не, все-таки нужно шумодавы заказать, иначе я рехнусь скоро.
Ночью работать не могу, днем не дают.
Есть белый шум, а есть розовый. Теперь я знаю об этом всё. Ну, он поприкольнее, хоть настроить можно, такой управляемый хаос. Высокие частоты, низкие… И раз в минуту – колокол для медитаций.
Баммм!...
Ничо так. Вроде получше. Голос снаружи почти не слышен. Но все равно мозг не думает. Сидит, хихикает и тупит. И от кофе получаешь не бодрость, а раздражение и желание поссать.
Ладно. Попробую все-таки поработать. Открываю таблицу, вторую… начинаю что-то куда-то переносить и забивать.
В розовый шум тихо встраивается голос, поющий на арабском. Что-то восточное. Протяжное, похожее на молитву муэдзина. Странно. Вроде там не было кнопки «голос». Неплохо, впрочем, поет.
А может, у меня глюки уже? Отключаю шум, пение исчезает. Фух.
Она когда-нибудь закончит свой тупой урок?!
Я больше не могу.
Снова ставлю шум, пусть шуршит. Раз я такой нерабочий – все-таки закажу шумодавы. Озон нашелся, наконец.
Блин, надо же выбрать. Их тут столько… Активное шумоподавление, пассивное… Ого цены, охренеть. Но оно того стоит. Надо заказать. Так, вот эти подойдут – перекрывают примерно всё и нахер. Иначе я кого-нибудь убью.
Отложил три. Хотя в корзине уже и так штук пять лежат. Откуда? Странно.
Ладно, Олеська притихнет и выберу окончательно.
Читал как-то рассказ, как мужик себе в глаза зубочистки воткнул, потому что слепым ему жилось лучше. А мне бы в уши… где эти сраные зубочистки? Ну что за блядская жизнь, хоть разъезжайся!
Абсолютно невозможно ни на чем сосредоточиться под этот неровный монолог. Я где-то слышал, что этому учат специально – говорить так, чтобы слушатель не заснул. А у Олеськи прямо талант. Как будто меня хаотично колотят по башке пустой бутылкой, и они обе звенят. И ни одной мысли.
Господи, как я люблю тишину.
–Ускорение – это производная скорости по времени…
Она заткнется когда-нибудь?
В розовый шум снова вплетается восточное пение, монотонное и неожиданно приятное. Будто идет по пустыне путник, вокруг ветер шепчет, песок шуршит, но всё вместе усыпляет, обнимает тишиной.
А человек поет… Что всё преходяще, жизнь тлен, и так легко её прервать. Как ему хорошо, как он всех убил и остался один, и никто над ухом не жужжит. Счастливый человек...
Надо работать. Пойду на улицу, покурю.
Мелкий дождь загоняет меня под козырёк. Вроде должно пахнуть свежестью, весной какой-нибудь; вместо этого чувствую только характерный выхлоп нашего химзавода. Понятно, дым прибило к земле, ветра нет. Фу, мерзость. Едкая вонь будто звучит в голове, мешаясь с восточным протяжным пением, скребет под веками и в ноздрях. Покурил, блин.
В прихожей попадается на глаза топорик для рубки мяса. Всегда там стоит, на кухне места не нашлось. Бездумно взвешиваю его в руке – а как удобно лежит, надо же, не замечал. Топор-топорик... Ставлю обратно.
Через пять минут она закончит! Да неужели? Неужели станет тихо хоть ненадолго?
Ненавижу…
Голос этот еще в мозгу поет… Точно глюки, конечно. Привет, съехавшая кукуха. А топор надо убрать, чтоб на виду не стоял.
– Всё, на этом закончим на сегодня! До свидания!
Господи, да наконец-то!
Жена встает, подходит ко мне. Серьезность исчезает, она улыбается… но у меня, видимо, такое лицо, что улыбка гаснет мгновенно.
– Мы так тебя достали, да? – спрашивает озабоченно. Озаботилась она блин, коза.
Так, все хорошо. Спокойно. Все нормально, ну я не выспался просто дико.
– Слушай, я знаю, что тебе сложно что-то делать, когда я так жужжу. Но это же работа такая, – говорит она. – Извини…
Заунывное пение, до этого комариным писком зудевшее под черепушкой, почти стихает. Я притягиваю Олеську к себе, утыкаюсь носом в мягкий живот, под ребра. Закрываю глаза. Она теплая и такая спокойная. Умять бы ее под бок и спать, спать.
– И, я знаю, что мы экономить решили… Поэтому ты сам не купишь, тоже знаю. Я тебе шумодавы заказала, сейчас должны принести. Они классные, я посмотрела. Перекрывают всё.
Олеська… чудо ты все-таки. В глазах щиплет, прижимаюсь к ней крепче, прячусь в её тепло. Спасибо. В голове наступает блаженная тишина.
Но топор все-таки надо спрятать.
Автор: Людмила Демиденко
Оригинальная публикация ВК