mdn2016

Пост в Лигу психотерапии.

Загайнов Р.М. Ради чего? Записки спортивного психолога. — М.: Совершенно секретно, 2005. — 256 с.

Перед отъездом из Калгари я решился на такой разговор о его главном сопернике. Всегда избегаю лишних упоминаний о Плющенко, но на этот раз убедил себя: надо!

Иногда действительно надо отдельные вещи говорить спортсмену в глаза. Ведь он уже включил свою волю в работу, а значит, такой разговор выдержит. И Лёша выдержал, хотя сразу помрачнел, нахмурил брови и слушал меня, опустив голову, И ничего не ответил. Но все понял.

— Лёша, — сказал я тогда, — кое-что мы обязаны обсудить. Надо уметь представлять сегодняшнее состояние своего конкурента, его психологию на сегодняшний день. Итак, что в его душе? Какие мысли и какие чувства?

Во-первых, Ягудин не опустил руки, что было бы естественным после двух лет поражений. Во-вторых, Ягудин, наоборот, воспрял и беспрерывно побеждает, выиграл пять турниров из пяти. В-третьих, они — Ягудин и Тарасова — пригласили психолога. В-четвертых, собственные проблемы Плющенко и его тренера: Мишин беспрерывно дает хвалебные интервью, называя Плющенко «Моцартом фигурного катания», а на самом деле: не готова произвольная программа, плохое, с тремя падениями, выступление в Петербурге, личное поражение от тебя в финале Гран-При, снятие с чемпионата Европы.

Так что его уверенность в себе опустилась в лучшем случае до сорока девяти процентов, а уверенность в победе над тобой опустилась почти до нуля. Не на что ей, уверенности в победе, опереться, лишь на давние воспоминания, но они уже еле живы в его памяти. Вот таковы, Лёша, каждодневные и даже ежеминутные мысли твоего соперника, такова сегодня жизнь его внутреннего мира, его доминирующие переживания. И усугубить эту безрадостную картину могут твои шестерки в короткой программе. Так что, — подвел я итог, — я ему не завидую.

Мы медленно шли тогда по утонувшему в снегу Калгари, и ничего Лёша не сказал мне в ответ. Я и не ждал ответных слов. Мне важно было донести суть моих размышле¬ний до его могучего интеллекта. Важно было «дать», зная, что он обязательно «построит»!

...Поспал бы ты, Лёша, ещё, а то у меня может не хватить сегодня времени на решение одной обязательной задачи. Задача эта — лозунг! Во всех пяти победных турнирах имела место следующая процедура. Прощаясь перед сном, я вручал Алексею лист бумаги, на котором было написано несколько слов. Он сразу демонстрировал свое отношение к прочитанному: или улыбался, или всегда тихо говорил: «Спасибо», но равнодушным не оставался никогда.

И в этом аспекте моей работы я многому научился у спортсмена. «Есть слова, словно отлитые для тебя!» — сказал Юрий Петрович Власов, и можно ли сказать точнее? Он шёл на помост, всегда говоря себе: «Выше знамёна, капитан!», а на его тренировочной штанге гвоздем было выцарапано: «Я изменяю жизнь волей!»

Порядка двух тысяч лозунгов-девизов собрал я за свою жизнь и немало времени провожу за этой папкой, выбирая именно тот, который «отлит» для моего спортсмена, готовящегося сегодня к своему испытанию, а может быть — подвигу.

Из тех лозунгов, которые я использовал в тех наших пяти турнирах, отлитыми для Лёшиной души оказались два (я всегда вижу их в Лёшином чемоданчике, где размещено самое ценное — коньки и тряпочка, которая кладётся на пол, а на неё уже ставятся лезвиями коньки).

Первый, который я заимствовал ещё в 1971 году у Бориса Кузнецова, ставшего через год олимпийским чемпионом в Мюнхене, звучит так: «Л ю б а я помеха только мобилизует меня!»

Этот лозунг в мои последующие тридцать два года работы оказывался вне конкуренции, и не только у спортсменов, но и у всех тех, кто бьется за лучшую жизнь в своей области. А как известно, человек всегда стоит на развилке из двух, трёх и более дорог, и ни одна из них не является ровной. И дойти до победы вряд ли возможно без правильной установки, правильного отношения к колдобинам и ямам на пути. Они, если их преодолевать всегда с нервными затратами, способны лишить человека сил и самообладания. И не раз спортсмены, причём взрослые и много чего испытавшие в спорте, благодарили в своих дневниках Бориса Кузнецова за помощь. Его лозунг, вовремя всплывший в сознании, блокировал панику и потерю самоконтроля у спортсмена.

Ещё в Лёшином чемодане всегда находился лозунг в стихотворной форме:

«Из чего твой панцирь, черепаха?» —

Я спросил и получил ответ:

«Он из пережитого мной страха,

и брони надёжней в мире нет!»

Этот лозунг всегда, во всех командах, и в юношеских и во взрослых встречался на ура.

... И вот сейчас я в нелёгких раздумьях — что предложить в этот страшный по ответственности момент моему спортсмену. Уже всю папку просмотрел я «от» и «до», но ни-чего не устроило меня пока. Все самые красивые сочетания слов счел я сегодня неподходящими наступающему завтра. Потому что завтра ничего красивого не будет. Завтра будет что-то страшное!

И я стал рассуждать. Всё в единоборстве двух лучших фигуристов мира в конечном итоге решат прыжки. Их надо исполнить безошибочно, а значит, идти на прыжок или, как говорят фигуристы, «заходить на прыжок», надо непременно уверенно, без тени сомнений.

Беру лист бумаги, красного цвета ручку и ак-куратно вывожу каждую букву:

ПРЫГАЙ СМЕЛЕЕ - Я ОТВЕЧАЮ!

С тайным волнением после ночного сеанса я протяну ему этот листок, боясь, что не увижу никакой реакции, не увижу пользы от своей работы, что переживу поражение.

И вот он, уже открыв дверь, задерживается на пороге, читает, и вдруг (!) лицо его преображается! Он впервые за эти дни улыбается и, ничего не сказав, уходит. Но последний его взгляд сказал мне именно то, что я мечтал увидеть в его глазах на прощание.

...Ревность тренера — давно привычное мне явление, и я отношусь к нему спокойно. Знаю: нужно одно — побеждать, и твоя фартовость в этом случае становится гарантией твоей крепкой позиции в любой команде, особенно — в футбольной, где мерилом всего являются деньги, а деньги приносят победы, и в этом случае фарт и фартовость отдельных людей — на вес золота. Помню, Сережа Бубка нередко пытался перевести серьезные темы в шутку и говорил примерно следующее: «Рудольф Максимович, все это ерунда (так оценивал он тему разговора, предложенного мной), главное — окружать себя фартовыми людьми!»

Начиная в футбольной команде, я всегда понимал, что как бы отлично я ни работал, оценка этой работы и меня как специалиста будет на сто процентов зависеть только от того, придут ли вместе со мной победы, окажусь ли я фартовым. И не дай Бог — не окажусь! Одно поражение (спасибо Боженьке, никогда я не начинал с поражения!) мне ещё простят. Хотя более напряжённым будет микроклимат вокруг моей личности. А вот второе поражение мне уже не простит никто! И не вратаря, плохо отстоявшего в воротах, будут обвинять, не капитана, не забившего пенальти, а — тебя! Потому что ты — новый человек, и ты принес с собой неудачу, нефарт! И не нужны сразу и твои интересные опросники, и твои доверительные беседы. Эти занятия оказались нефартовыми!

Свою последнюю книгу я назвал «Проклятье профессии». Во многих письмах и на моих лекциях психологи утверждают, что я сгущаю краски и наше ремесло не столь проблемно и трагично. К сожалению, нет возможности пригласить их в футбольную команду хотя бы на два последних дня перед ответственным матчем, чтобы они прочувствовали на своей «шкуре», шкуре психолога, сверхнапряжённую атмосферу в коллективе из тридцати мужиков, ожидающих, во-первых, попадания-непопадания в состав, во-вторых, самой жестокой борьбы в честной игре, в-третьих, засуживания на чужом поле, в-четвёртых, игры через боль (у половины игроков всегда что-то болит) и в-пятых — самого главного — фарта, и ты можешь только молиться, чтобы он, этот фарт, был сегодня с тобой, а значит — и с твоей новой командой!

(продолжение в следующем посте)

Пост в Лигу психотерапии.

Загайнов Р.М. Ради чего? Записки спортивного психолога. — М.: Совершенно секретно, 2005. — 256 с.

— Ты — величайший спортсмен в истории лёгкой атлетики! Ты почему забыл об этом? — кричал я Серёже Бубке по телефону эти слова, когда он позвонил мне со своего шестого чемпионата мира, за день до финала, последнего в его фантастической биографии пятикратного чемпиона мира и тридцатипятикратного рекордсмена.

И в ответ на его признание в своей неспособности на этот раз мобилизоваться (боли в ноге не смолкали ни днём, ни ночью), я впервые за шестнадцать лет нашей профессиональной дружбы перешёл на крик и повторял:

— Держи в голове только одно — свой лучший, эталонный по технике прыжок!

Держи в голове только это!

И после победы Серёжа позвонил и сказал:

— Спасибо, Вы меня успокоили.

11 февраля

Сон кончился, — снова сказал я себе в четыре часа утра. Лежал и вспоминал вчерашнюю жеребьёвку. Лёша был неспокоен, и я понимал его.

На последнем турнире, в чемпионате Европы ему Достался первый номер, номер, который не любит никто. Мы сидели как всегда рядом, и Лёша шепнул мне: «Вот увидите — оставят мне первый номер».

— Не может быть, — ответил я ему.

И выходили один за другим шестнадцать человек и вытаскивали номера со второго по семнадцатый. Лёша должен был (по алфавиту) выйти последним, но идти было не обязательно: в сумке, которую держал на сцене судья, оставался один первый номер.

И вот эта картина! Лёша встает и медленно (!) направляется к сцене. Он идет сквозь строй своих соперников и, в его лице такая печаль, что улыбки с их лиц мгновенно исчезали. И началась... овация. Сначала тихо, а затем громче и громче. И когда Лёша подходил к судье, на его покрасневшем лице появилась улыбка, как благодарность соперникам за поддержку, и зал счастливо засмеялся...

Никогда не забуду.

Продолжаю размышлять об этой «особой» категории спортсменов-чемпионов и признаюсь: не всё сказано о них. У великих качеств, которые и выделяют их из общего числа высококлассных спортсменов, есть так называемые «продолжения достоинств». Например, жёсткость по отношению к сопернику могла легко перейти в жестокость и даже в её крайнюю степень — в садизм, в том же боксе, когда проигрывающий соперник «добивался», хотя необходимости в этом не было.

В то же время в тренировке, в процессе преодоления сверхнагрузок спортсмен становился мазохистом. Он терпел эти адские нагрузки и, преодолевая их, переживал удовлетворение и даже радость.

Садомазохизм — так, наверное, можно определить это личностное качество чемпионов. Ранее я даже не предполагал, что эти два совершенно различных по своей сути качества могут уживаться в одном человеке.

Итак, остался один день. Сегодня одна тренировка и всё. А значит, много пустого времени и возможны проблемы. Но пока об этом думать рано. Качество сегодняшней тренировки — вот что необходимо обеспечить в первую очередь. И лично у меня наиважнейшее дело — не только идеально провести сеанс, но и по нашей традиции вручить ему после сеанса лозунг — самый точный и самый нужный.

(разбивает монотонность тренировочной жизни d- новизной придуманных для конкретного человека в конкретной ситуации лозунгов, d+ за новизну, p+ за изобретательность)

Найти те слова, которые проникнут не только в его сознание, но и в его душу, слова, которые соединятся с его словами и чувствами и в своём единстве сработают так, что завтра в день старта спортсмен выйдет на поле битвы в самом боевом состоянии!

Причём большому спортсмену в отличие от молодого не надо детально объяснять суть мобилизационного процесса, не надо говорить лишних слов о том, что мотивационная сфера должна обязательно быть задействована и мотив должен быть сформулирован. Нельзя выходить на помост с пустой душой! Всегда человек должен осознавать — ради чего он сегодня должен всё отдать для победы!

Суть помощи большому спортсмену прекрасно сформулировал тренер команды Армении по

классической борьбе. Было это на Спартакиаде народов СССР, где за Армению в легчайшем весе выступал хороший мастер Пашеян (имя, прошу прощения, забыл). Он готовился к решающей схватке и страшно «горел», с трудом переживал последние предстартовые минуты. И в это время ко мне подошёл тренер и попросил помочь.

— Как я помогу, я же с ним даже не знаком, — ответил я.

И в этот момент тренер сказал те на вес золота слова — они записаны навсегда в моих психологических дневниках:

— Ему не надо много говорить. Вы ему «дайте», а он сам «построит».

И решение пришло мгновенно. Я подошёл к борцу, обнял его и тихо сказал:

— У тебя сегодня всё будет хорошо. Давай посвятим схватку твоей маме.

Мне сразу пришлось отойти к борцам Грузии, которых я опекал, и его схватку я не видел. И борца не видел тоже — спешил на самолёт. Успел только узнать, что в этой схватке он превзошёл себя и стал чемпионом.

Мы встретились через год, на очередном чемпионате страны. Я подошёл и спросил: «Ты по-мнишь?..» Он вскочил, обнял меня. Повторял: «Это правда были Вы? А я Вас искал тогда, хотел поблагодарить. И всем рассказывал...»

Потом я узнал, что мама воспитывала его одна, работая на трёх работах. То есть я попал в точку. Сегодня, пережив вместе со спортсменами сотни, а может быть, тысячи предстартовых состояний, я знаю, что в моих личных победах сам я на девяносто процентов ни при чём. Это Бог захотел через меня помочь этому человеку, и только поэтому я угадал с мотивом. А спортсмен заслужил эту помощь и получил её.

Абсолютно прав известный экстрасенс, когда говорит: «Я концентрируюсь, накладываю руки на больное место. Остальное решает Бог!»

(этическая установка по Парацельсу, которую мы недавно в Лиге вспоминали)

Настоящему бойцу надо своевременно «дать», а он включит в работу свой практический интеллект и «построит» то, что нужно. Мне это было доказано ещё более двадцати лет назад, когда я работал с Леной Водорезовой и её товарищами по команде ЦСКА. На мои занятия с ними стала проникать пятнадцатилетняя ленинградка Таня Андреева, которая готовилась в это время к чемпионату мира среди юниоров.

С юными спортсменами я выбирал формулировки попроще и, когда объяснял им, например, все то, что касается формирования оптимального предстартового состояния, то не применял строго научные термины, например, такие, как «оптимальный уровень эмоционального возбуждения», а использовал обычный человеческий язык. Говорил примерно так:

— Танечка, предстартовые состояния бывают разные. Запиши:

«спокойная уверенность»,

«холодная голова и горячее сердце» (кстати, так Виктор Санеев определял своё наилучшее состояние в соревновательный день),

«безразличная собранность» (автор — конькобежка Людмила Никлонская — имела в виду: «безразлично какой ветер, кто когда стартует, я знаю, что я готова!»);

«не терпится начинать» —так называл своё наилучшее предстартовое состояние Валерий Борзов; 

«багровая ярость» (эти два слова я взял у Джека Лондона; мне показалось, что не найти ничего лучшего, характеризующего предельный эмоциональный и волевой настрой человека).

И твоя задача с утра в день старта выбрать ту формулировку, на которую будешь ориентироваться при формировании своего предстартового состояния. Например, перед «школой» настрой «багровая ярость», конечно, не нужен.

И вот я читаю дневник Тани Андреевой, который она по моему совету вела в дни чемпионата мира, который неожиданно для всех выиграла:

— Перед школой я выбрала меру настроя «спокойная уверенность». А перед произвольной программой я решила начать ее в состоянии «спокойная уверенность», переходящая на последней минуте в «багровую ярость».

Я был восхищён данным примером интеллектуальной работы спортсмена. Я, например, не догадался предложить подобную идею такого синтеза, основанного, бесспорно, на способности спортсмена контролировать себя в процессе работы и столь же абсолютно управлять собой в стрессовой ситуации.

Кстати, предложенный пятнадцатилетней Таней термин «мера настроя» я применяю в своих теориях.

(это про внутриличностный интеллект, на самом деле, отрывок. Как он у людей работает, на примере Тани)

Ещё в Калгари я вручил Лёше памятку следующего содержания:

Где бы ты ни был, помни — тебя везде изучают! Поэтому ты серьезен, но не озабочен, сосредоточен, но в то же время готов к улыбке. Всегда готов к встрече с любым из конкурентов!

В раздевалку входим уверенно и с улыбкой. Во время переодевания ведёшь себя раскованно. Можно с кем-нибудь вступить в диалог (лучше — с Элдриджем), разговаривать весело и даже шумно.

Если на тебя направлен взгляд, смело встречаешь этот взгляд и ни в коем случае (!) не отводишь глаза первым.

Я всегда буду рядом!

Твой психолог.

Эту памятку я каждый день видел в Лёшином чемодане, рядом с коньками.

Снова Лёша блестяще прыгает и вновь неуверенно выглядит Плющенко. И мысль в голове одна: скорей бы наступало, наконец, двенадцатое февраля! Ну сколько же можно ждать?

И вот этот удар. Лёша идет со льда ко мне, видит мою улыбку и сразу говорит:

— Всё плохо.

Помню, я даже остановился, оцепенел.

— Как плохо? Ты же прекрасно прыгал!

— Нет. И знаете, в чем дело? Делал не как вчера. На автопилоте. Не включая сознание. Завтра так не пройдёт.

Я буквально уничтожен этим сообщением. Всегда доверяю ощущениям спортсмена. Никто лучше спортсмена не знает всех составляющих его состояния, и ни один самый лучший прибор не определит, что происходит с человеком в такой момент.

Слава Шабунин — наш лучший бегун на средние дистанции на вопрос: «Какое у вас хобби?» — ответил: «Сон без сновидений».

Слава, ты сказал правду. Ты очень много сказал. Сон спортсмена — колоссальная проблема, особенно в ночь накануне решающего боя.

Известно, что дети пугаются своих снов, поэтому просыпаются и плачут посреди ночи. Взрослый спортсмен не плачет по ночам, но кричит и стонет почти всегда.

Уже давно в моём номере, на пустующей второй кровати проводит свою последнюю ночь перед боем спортсмен, которого я опекаю. И не было за все мои тридцать пять лет ни одного случая, чтобы он не заснул. И главное, в этом я убеждён сейчас, не в тех практических приёмах, которые я применяю, а в том, что человек засыпает — вернее, пытается заснуть — не один, не в одиночестве.

Я сижу рядом, шёпотом произношу нужные слова, глажу его плечи, согреваю его глаза и пальцы рук и ног. Но главное, повторяю, в том, что я — рядом! Защищаю, оберегаю его сон, как это делают любящие родители со своими маленькими детьми. И сейчас для спортсмена это не что иное, как возвращение в детство, когда он не был оставлен один в тёмной комнате плачущим от одиночества и страха.

И вот он заснул, но это не окончание моей работы. Я так и сказал ему перед сном: если проснёшься посреди ночи, буди меня, и я усыплю тебя снова. Но ни разу никто меня не будил за все эти годы. Вероятно, по той причине, что я всегда начеку и слышу го, что обычно является предвестником пробуждения — те самые стоны или крики.

Сразу (дорога каждая секунда) вскакиваю, склоняюсь над ним, ласково глажу лицо, снова тёплыми ладонями грею глаза и шепчу все те слова, которые шепчут любящие родители своим любимым детям. И всегда этого было достаточно.

В Афинах я подошёл к Вячеславу Екимову и сказал:

— Гарантирую сегодня качественный сон, но спать будете у меня.

Он внимательно посмотрел мне в глаза и ответил:

— Согласен. — И добавил: — В девять я Вас найду.

— Не надо меня искать, я Вас встречу.

В двадцать минут десятого он уже спал.

В восемь утра я провёл рукой по его лицу и тихо сказал:

— Славочка, пора вставать.

...Следующую ночь провёл в этой фартовой (так её потом назвали спортсмены) кровати Миша Игнатьев, ставший олимпийским чемпионом. И до последнего дня Олимпиады постель ни разу не пустовала.

...Я всегда говорю в своих лекциях: работа практического психолога простая, но са-мое сложное — сделать её простой.

Обычно, когда спортсмен засыпает в сеансе, я не ухожу из комнаты. Во-первых, охраняю сон. Человек может застонать во сне, и тогда надо просто погладить его по лицу, погладить ласково. И помогут слова, произнесенные ласковым тоном: «Поспи ещё, Лёшенька, все будет хорошо, я — здесь». И чаще всего лишний час сна обеспечен.

Руки психолога. Кто ещё, кроме психолога, может погладить человека по лицу и сопроводить это действо такими, например, словами: «Все будет хорошо!»? Никто! Потому что не будет понят.

А психолога поймут правильно. Если, разумеется, всей своей предыдущей работой с этим человеком он завоевал право на произнесение этих самых обычных, но имеющих для бойца в ситуации перед решающим боем глубокий смысл слов. А также получил право прикоснуться к его лицу руками.

Разумеется, произносятся эти слова тихо, и не должно в эти секунды быть поблизости других людей. Свидетели данному действу не нужны, оно имеет личный, интимный характер.

А в отдельных случаях, например, в минуты ожидания вызова спортсмена на лёд или ринг, слова необязательны вовсе, и более того, могут оказаться лишними, способными отвлечь спортсмена и помешать процессу концентрации его психики к бою. А руки в этот момент могут работать. И должны работать!

Обнять (на секунду) спортсмена, погладить его плечи, ласково провести ладонью по лицу — все это дает человеку именно то, в чем нуждается он в такие минуты: человеческую поддержку, заботу, ласку. И в ответ в глазах человека я всегда находил тепло благодарности.

Лучшее лекарство — руки матери, — положение, известное тысячи лет. Эти руки лечат, потому что они любят!

Работая в Майами с американцами-теннисистами, я убедился, что в отличие от наших ребят они менее склонны к доверительным беседам, отвечая на мои заботливые вопросы о жизненном настроении, о личной жизни и прочем дежурными «файн» или «ол раит». Помню, я даже был растерян после первого опроса. Но за ночь придумал следующее. Я решил «препарировать» прошедший день, включив в число слагаемых опроса все составляющие жизни спортсмена, начиная с качества сна и заканчивая оценкой настроения перед сном.

И когда их лидер получил этот опросник для проставления оценок и увидел целых двадцать слагаемых, то восторженно воскликнул: «Класс!» и не менее пятнадцати минут, не спеша (ему это было крайне интересно!) он проставлял красным цветом «десятки» (американцы предпочитают десятибалльную систему — в отличие от российских спортсменов), а чёрным цветом «восьмерки» и «девятки». А потом вместе мы высчитывали средний балл прошедшего дня, а это и была оценка «качества жизни», к чему американцы в силу их менталитета относятся как к главной ценности.

И когда у одного из них средний балл оказался равным «девяти», он спросил меня:

— А как следует назвать недостающие десять процентов?

Я ответил:

— Обычно я называю это «резервом», но это можно считать «браком», ведь ты же виноват,

что проиграл сегодняшний спарринг, плохо подавал, раньше времени устал и прочее.

И вспомнил вот ещё о чем. Не первый раз я слышу, на этот раз — от Алексея Ягудина: мол, чего там рассуждать, разминаться... Надо пойти и сделать!

То же самое я слышал часто, и говорили такие слова представители тех видов спорта, где спортсмен обязан безошибочно выполнять сложные технические элементы.

А первым мне сказал эти слова великий гимнаст Борис Шахлин в далёком 1964 году, кстати, в день отъезда в Токио на Олимпийские игры.

— Мешают человеку сомнения, страх и неверие в себя, — говорил многократный

олимпийский чемпион и чемпион мира. Ещё он говорил как о невозможном, о недостижимом — об абсолютной уверенности человека в себе. И закончил свой монолог словами: «Проблема в одном — как избавиться от сомнений? Любой, самый сложный элемент натренирован так, что я могу ни о чем не думать, а просто пойти и сделать! Но на практике это невозможно, мешают человеку чувства, воображение, память, всё то, что рождает сомнения в себе».

(продолжение в следующем посте)

Пост в Лигу психотерапии.

Загайнов Р.М. Ради чего? Записки спортивного психолога. — М.: Совершенно секретно, 2005. — 256 с.

8 февраля — день открытия и нашего прибытия

Мы ступили на трап, и первое, что сделал Лёша, вынул из кармана куртки заранее положенные туда темные очки и надел их. Была задержка, и мы продолжали стоять на трапе.

Самолеты приземлялись один за другим, и огромный аэропорт был буквально нашпигован людьми.

— Главное, — Лёша обратился ко мне, — забыть, что это Олимпиада.

— А я не вижу, — отвечаю ему, — разницы между финалом Гран-при и Олимпиадой. Соперники те же.

— Десять финалов Гран-при не стоят одной Олимпиады, — говорит он.

Спортсмен выбрал этот путь — быть оставшееся до старта время в образе абсолютной закрытости и недоступности. Я не против и даже приветствую это решение своего спортсмена — боец и должен быть таким в дни главного испытания в своей жизни. Лишь бы только он выдержал этот собственный имидж, выдержал одиночество!

10 февраля

Снова он зашёл ко мне таким же, в темных очках, и спросил жестким тоном:

— Вы готовы?

Мы едем на жеребьевку. Располагаемся в микроавтобусе: Татьяна Анатольевна всегда рядом с водителем, мы с Лешей в первом ряду, а сзади нас Галина Яковлевна Змиевская со своими ита-льянскими учениками.

Потом Татьяна Анатольевна скажет: «Не надо было нам брать Змиевскую. Она, к сожалению, любит поговорить».

А случилось следующее. Галина Яковлевна заговорила сразу. Жаловалась на одну из своих учениц, у которой умерла бабушка, и она уехала на ее похороны.

— Вы представляете, — с искренним возмущением произнесла она, — бабушка и Олимпийские игры!

Все молчали.

Змиевская продолжала:

— Вот такая она в жизни — всех любит. Нет у нее вот этого. — Лицо Галины Яковлевны исказила злая гримаса, и она произнесла-прорычала: - Эх!

Дальше молчать я не имел права и сказал:

— Галина Яковлевна, Вы отдаете отчет в своих словах? — Но она с полной уверенностью в своей правоте ответила:

— Рудольф Максимович, Вы же знаете, что я права!

Но не успел я собраться с нужными мыслями, как в наш диалог вмешался Алексей Ягудин.

— А я, — чеканя каждое слово, произнес он, — согласен с Галиной Яковлевной! Я, например,

всех ненавижу, и я счастлив, что это есть во мне. Поэтому я побеждаю!

Снова наступила тишина. Блеск победы сверкал в глазах тренера, педагога (!) Галины Яков-левны Змиевской! Ответ мой был таким:

— Лёша, я понял, что работал я с тобой плохо, сосредоточился только на спортивном аспекте работы. Поверь мне и запомни навсегда: любить надо всех, а силы для борьбы искать и находить в собственном вдохновении!

Все молчали. И казалось мне, что точка не поставлена и тот, кто сейчас ответит мне, тот и обеспечит победу той или иной точке зрения в этой столь важной идеологической дискуссии.

И этим человеком была Татьяна Анатольевна Тарасова. Повернуться к нам лицом ей было трудно, и она, чуть повысив голос, и все хорошо ее слышали, произнесла:

— Рудольф Максимович! Я с Вами согласна!

Все молчали, молчали до конца пути. Тепло ее протянутой руки я ощущал весь день.

Всю тренировку он был мрачен и не сказал нам ни единого слова. Но работал прекрасно. А Плющенко выглядел неуверенным — и в катании, и в прыжках.

— Будем обсуждать что-нибудь? — спросила Татьяна Анатольевна.

— Это будет ошибкой, — ответил я, — мы после этого разговора в автобусе не должны первыми идти на сближение. Пусть у него будет чувство вины. Идемте лучше в бар, попьем что-нибудь, а он пусть подойдет после душа.

Мы заняли столик, но через минуту Татьяна Анатольевна сказала:

— Все-таки надо что-то ему сказать, — и встала.

— Я скажу сам, — прервал я ее.

Шёл к раздевалке и думал — скажу два слова: «Мы в баре». А Татьяна Анатольевна сказала бы что-нибудь лишнее, типа: «Лёшенька...»

Я открыл дверь, и он сразу поднял голову, и в глазах его не было ничего, похожего на ненависть! И я сказал:

— Лёшенька, мы в баре.

А дискуссия с Галиной Яковлевной Змиевской продолжилась уже на следующий день. Мы с Лешей вернулись в Деревню, и навстречу нам шли Галина Яковлевна и та ее ученица, которая пока не научилась ненавидеть. Секунду я любовался ее добрым лицом и счел себя обязанным сказать эти слова. Галина Яковлевна остановилась, выслушала меня и затем продолжила свой путь, не произнеся в ответ ни слова.

А Лёша, когда я поравнялся с ним, спросил:

— Что Вы ей сказали?

— Я сказал: никакая Олимпиада не сравнится с любимой бабушкой! — В ответ он тоже не произнес ни одного слова.

Мы вытащили четырнадцатый номер. Номер хороший, далеко не первый. Но Плющенко — семнадцатый.

— Ну что же, — разговариваю я сам с собой, — придется откататься на максимуме, откататься так, чтобы наш главный соперник дрогнул. Другого не дано.

Лёше говорить этого не надо. Он это понимает лучше всех.

— Сеанс сделаем завтра, перед короткой программой, — говорит он свои последние слова этого дня.

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

То, что случилось утром в автобусе — не моя вина, а своим несогласием с его «концепцией ненависти» я его не обидел, не задел самолюбия. Все остальное время общение было легким, и ни одной серьезной темой я его не нагрузил.

«Хотя — стоп! — сказал я себе. — Одна тема была, и была она сверхсерьезной, но предложил её сам спортсмен».

Мы шли по Солт-Лейк-Сити, и Лёша заговорил первым:

— Все-таки плохо, что я одинок.

— Почему? — спросил я.

— Некому посвятить свою победу, некому сделать подарок.

— А знаешь, что спартанцы перед боем убивали своих женщин?

— Не может быть! Что за глупость?

— А ты подумай.

— А что тут думать? Дикость какая-то! Получается, что их никто не ждал после боя?

— Вот! Умница, Лёша, ты попал в самую точку! Именно с этой целью и убивали — чтобы

никто не ждал их после боя, и было бы легче расстаться с жизнью.

Он молчал, о чём-то сосредоточенно думал.

Но на этом разговор на эту тему закончен не был. 16 февраля, когда он пришёл прощаться, и мы обнялись в последний раз, и отошли подальше от всех, Лёша сказал:

— А спартанцы были правы. Четырнадцатого числа я был готов умереть ради победы. А если

бы меня ждал любимый сын...

https://www.youtube.com/watch?v=BKgQYHoVGxU&index=9&...

И вспомнил я ещё двух людей, которых опекал. Лена Водорезова, настрадавшаяся в спорте как никто другой, перед отъездом на Олимпийские игры на мой вопрос: «Ты готова умереть ради победы?» — ответила, не раздумывая ни секунды: «Готова!»

А Марина Серова, у которой во всех сферах ее жизни была полная гармония, на этот же вопрос ответила:

— Не совсем. — И с виноватой улыбкой посмотрела на меня.

Я действительно был огорчён тогда, а было это двадцать пять лет назад. Сейчас такие вопросы я спортсмену не задаю. Но и сегодня мне бы хотелось услышать от моего спортсмена тот ответ Леночки Водорезовой: «Готова!» Умирать, конечно, не надо (не дай Бог!), но ради победы надо быть готовым на многое, а может быть, и на все!

А Марина Серова так ничего и не сделала в спорте, не реализовала свой талант. Когда наступало время ответственных турниров, она не выдерживала их напряжения, сгорала в предстартовых ситуациях, не было у неё сил победить себя, умирать в спорте она не хотела.

Понимаю, что об этом феномене под названием «любовь» применительно к спорту надо писать отдельную книгу. Здесь же, на этих страницах скажу об одном — об опасности этой «болезни», способной стать сильнейшей контрдоминантой самому важному делу в жизни человека и способной это дело благополучно загубить.

Любимая бабушка в миллион раз дороже Олимпийских игр, но любовь пусть подождёт до окончания Олимпиады. И будет она в этом случае наградой спортсмену за все его старания и жертвы. На такие слова дают мне право собственные наблюдения, результатами которых я Делюсь в беседах со своими спортсменами и в лекциях — с тренерами и психологами. Сколько раз так называемая любовь появлялась на горизонте в самое неподходящее время — накануне Олимпийских игр. И всегда я пользовался одним и тем же проверенным приемом: просил «жениха» и «невесту» подождать с оформлением отношений до окончания Игр. И почти в ста процентах случаев этот испытательный срок выдержан не был. Болезнь проходила, и мой спортсмен или спортсменка облегчённо вздыхали и вновь с полной отдачей занимались делом. И всегда благодарили меня за своевременную помощь.

Только не подумайте, что к одиночеству я отношусь несерьёзно. Это соперник, которого я больше чем уважаю. Хорошо знаю: одиночество — оно и друг, и враг. Не обойтись без него, когда необходимо сконцентрироваться перед любым важным делом, да и просто надо порой отдохнуть от людей, снять напряжение. И также оно может быть самым страшным из всех испытаний, когда даже ближайшие друзья человека — его воображение и воля — бессильны ему помочь. И ждёт человек любви — своего спасителя!

Однажды я застал моего фигуриста одного в раздевалке. Он не видел меня и, перед тем как убрать коньки в чемодан, поцеловал их и что-то шептал в эти секунды. Шептал и смотрел на коньки, обращался к конькам; повторяю — в раздевалке больше никого не было, а меня он не заметил.

Так я и не узнал, что фигурист говорил своим конькам, о чём просил их, в чём наставлял или, быть может, просил прощения. Возможно даже, предполагаю я, клялся, что эта Олимпиада — последнее его соревнование в жизни и скоро они — коньки наконец отдохнут от этих сумасшедших нагрузок и от сумасшедшего мира спорта.

А Максим Опалев сам и сразу во всем признался. Заметив, что я слежу за ним (в это время он вытирал сухой тряпкой мокрую после тренировки лодку), он сказал:

— Рудольф Максимович, а я иногда разговариваю с ней. Говорю: «Девочка ты моя

сладенькая!»

Он продолжал нежно вытирать её днище и, как бы в оправдание себе, объяснил:

— Ну а как же! Я же на ней езжу!

А объяснил феномен данного явления, и сделал это одной фразой, выдающийся альпинист Алексей Болотов:

— Когда готовишься к горе, с ней надо сродниться.

И Алексей Ягудин никогда не отдавал, даже на минуту, свой металлический чемоданчик, где хранились в свободное от тренировок время его коньки.

— Этот чемодан ношу только я. Не знаю, как объяснить, но это только «моё»! — такую версию предложил мне однажды Лёша, когда я не понял его отказ оставить чемоданчик с коньками у меня во время его посещения туалета в аэропорту.

И никогда Максим Опалев не сдаёт в багаж свои вёсла.

— Они должны быть всегда со мной, — объяснил он мне.

И целует лётчик свой самолёт перед полётом так же нежно, как Максим обращается к своей лодке, по одной и той же причине: он не хочет оставаться со своим соперником — одиночеством — один на один. И, одушевив своего неодушевлённого партнёра, человек, пусть на уровне иллюзии, уже не совсем одинок и даже становится, вернее — чувствует себя пусть немного, но увереннее и сильнее!

Воображение — вот потенциальный друг и помощник человека! Оно всегда в нас, при нас и готово прийти нам на помощь в любую минуту!

«Воображение важнее знания, ибо знание ограничено», — говорил Альберт Эйнштейн. И надо уметь, особенно — психологу, черпать из этого бездонного источника, помогающие опекаемому человеку идеи, образы, отдельные слова и словосочетания.

(продолжение в следующем посте)

Пост в Лигу психотерапии.

Загайнов Р.М. Ради чего? Записки спортивного психолога. — М.: Совершенно секретно, 2005. — 256 с.

— Доброе утро! — жёстко и ни на кого не глядя произнёс Алексей Ягудин и сразу уехал раскатываться.

— Что? — испуганно спросила Татьяна Анатольевна, сразу подойдя ко мне.

— Не волнуйтесь, — сразу успокоил я её, всё хорошо. Главное — хорошо настроен! Но настроен жёстко.

— Злой как собака, — говорит она.

— Нет, это другое. Таким он теперь будет вплоть до четырнадцатого числа. А наша участь —

это вытерпеть. И простите, что повторяю: первыми ничего ему не говорим. Если ему надо, он сам подъедет и скажет или спросит.

— Хорошо, — отвечает Татьяна Анатольевна — и переводит взгляд на Брайена. А он уже извалялся, и его чёрный костюм наполовину стал белым, он срывает один прыжок за другим.

На ней нет лица. Я вспоминаю слова руководителя фигурного катания Валентина Писеева: «Берегите Татьяну!» — и говорю ей:

— Татьяна Анатольевна, не ищите причин в себе — он затосковал.

— Я думаю — это седьмой день, акклиматизация.

— Нет, затосковал.

— А что делать?

— Добавить эмоций. Хвалите почаще.

— За что? — пожимает плечами она. — Все прыжки сорвал.

— Найдите за что, придумайте! Пообещайте, что и будущем будете помогать ему. Ведите разговоры о будущей великой программе. А Олимпиаду он провалит, и не ждите ничего другого. Это типичный случай, когда спортсмен не готов именно психологически, а эти слепые поводыри везут на это испытание. Кругом сплошной непрофессионализм.

— Это точно! — отвечает мой единомышленник.

...А для спортсмена я готовлю «итоговую фразу». После завершения работы спортсмену важно её услышать. И главное, она должна его удовлетворить, устроить, примирить с действительностью и с собой, со своей оценкой (естественно-субъективной) и со своим настроением.

Обидно за тренеров, а наблюдаю я это уже больше тридцати лет, которые далеко не всегда готовят и произносят такую фразу. И тем самым отдаляют спортсмена от себя.

Лёша подъехал ко мне и посмотрел мне в глаза, ожидая этой уже привычной для него «итоговой фразы». Он услышал: «Стабильно высоко прыгаешь!» Это было то, что он хотел услышать. Для него критерий готовности — прыжки, только прыжки. И когда мы сели в машину, он спросил: «С высотой действительно всё в порядке?»

Он лежит на своей постели. Вид страшный, лицо худое и бледное, мешки под глазами, смотрит на меня и ждёт моих слов.

— Лёша, слушай меня внимательно. Ты абсолютно готов, ты хорош как никогда! Сегодня у

тебя обычный спад жизненной энергии. Это я видел сотни и тысячи раз, у тех же боксёров и

борцов, сгоняющих вес. Теперь у нас одна задача — вернуть свежесть! Предлагаю перейти к одноразовым и коротким тренировкам. Не бойся недоработать. Я отвечаю!

Глажу ладонью его лицо и повторяю:

— Перед тобой отвечаю головой и... всеми своими дипломами. Выброшу все дипломы, если что-то у нас будет не так. Но «не так» у нас не будет, потому что, во-первых, никогда не было и, во-вторых, быть не может! А было в моей биографии восемнадцать олимпийских чемпионов, ты же знаешь!

— Действительно, — принимает решение Лёша, — а не поехать ли нам вместо вечерней

тренировки в хороший ресторан?

— Съезди один, отдохни.

— Нет, один не хочу. Я уже весь Калгари пешком исходил.

— Хорошо, поехали. Я приглашаю.

— Нет, я.

— Я первый сказал.

...И вот летит наша машина по шоссе. Леша расслаблен, глаза блестят, и я счастлив это видеть!

— За вес не бойся, возьми хорошее мясо.

— Да, пожалуй, надо поесть, — соглашается Лёша.

— Можно по бокалу красного вина, — решаюсь проверить его, но слышу категоричное:

— Нет!

Борис Васильевич Спасский, навещавший нас с гроссмейстером Корчным в период нашей подготовки к матчу с Карповым, излагал эти законы, и я как старательный студент фиксировал их в своём дневнике. Однажды он сказал:

— В длительном матче надо быть одному или с кем-то конкретно.

И эту без преувеличения великую истину я многократно вспоминал, все тридцать лет после услышанного.

...Да, «быть одному или с кем-то конкретно». Гроссмейстер, сыгравший больше всех других матчей на первенство мира, абсолютно прав. Как мне было жаль спортсмена или спортсменку, вокруг которых суетились несколько тренеров, жёны и мужья и ещё масса ненужных людей.

— Слишком много людей! — помню, не раз жаловался мне в том матче Корчной, и

мне приходилось постоянно заниматься решением этой серьёзной проблемы.

Власть, не боюсь этого слова, должна быть только у одного человека. Больше одного, показывает мой опыт, — всегда перебор, и в результате давление на личность бойца становится чрезмерным, а его воля под этим прессом нескольких лидеров оказывается частично парализованной. А одному человеку, убеждался я в этом многократно, даже самый великий чемпион отдаёт лидерство и власть над собой добровольно и даже с желанием. И не столько власть, сколько те обязанности, которые в ходе длительного соревнования ложатся на плечи лидера группы, команды. Но и сам спортсмен, это важно уточнить, готов подчинить свою личность тому, кому он абсолютно доверяет, на кого он может опереться в трудную минуту, с кем ему хорошо и спокойно. Боец лучше всех других понимает, что ему сейчас нужна не административная власть, не власть ради власти, а другое — сконцентрироваться на самой борьбе и ни о чём другом не думать. Да, и не боюсь повториться: человек, которому предстоит страшное испытание, добровольно (!) согласен подчинить себя другому человеку! Лишь бы был рядом такой человек в его жизни — вот в чём вопрос, вот в чём иногда главная проблема человека!

Несёмся обратно, в отель. Он говорит:

— Полежу в джакузи. А потом хочу попросить Вас сделать мне большой сеанс.

— Для тебя всегда готов.

Но утром он озабочен, и я боюсь услышать от него что-нибудь типа: «Просыпался двенадцать раз». Но слышу другое:

— Прочитал в Интернете, что у Стойко и ЭлДриджа хорошо пошли четверные прыжки, что

Плющенко безошибочно катается. Я даже испугался.

— Лёша, — отвечаю ему, — ты видишь — я улыбаюсь. — Держу паузу и продолжаю:

— Олимпиаду боятся все, но они ещё боятся и тебя!

— Почему? — возражает он.

— Потому что в этом сезоне ты непобедим! Ты что — думаешь, они об этом забыли? О том, что ты выиграл в этом сезоне пять турниров из пяти?

А об Элдридже вообще забудь как о сопернике.

— Почему? Он же выступает у себя дома.

— Вот именно! — отвечаю я. — Он на параде открытия будет нести флаг своей страны и там и оставит все свои эмоции. Величайший спортсмен двадцатого века Виктор Санеев признался мне, что его большой ошибкой на московской Олимпиаде было именно то, что он нёс на параде открытия наш флаг. Это опустошило его.

...Лёша блестяще катается, а мы переглядываемся с Татьяной Анатольевной. Её глаза светятся. А я с восхищением думаю о Человеке. Я буквально потрясён: как Человек, пребывая в таком стрессе, способен на такое!

...Жду его из душа и вспоминаю всё, что слышал из уст Алексея Ягудина: «Страх убивает меня», «Я мечтаю забыть навсегда о фигурном катании» и тому подобное. И спрашиваю себя: всё ли я сделал, чтобы эти мысли не ожили в его душе до конца Олимпиады?

До самого утра думал о нашей ситуации, о нашей троице — Лёше, Татьяне Анатольевне, о себе, о задаче, которая нас объединяла. Признавался себе я тогда, что чем дальше, тем нам труднее, не с кем нам в этой далёкой Америке обсудить нашу жизнь, не с кем эмоционально разгрузиться, некому пролить свою слезу. И периодически напряжение в нашей группе нарастает, и всегда это находит своё отражение в работе нашего главного человека, главного звена в нашей цепи (мы действительно скованы одной целью-цепью!) — спортсмена. Вдруг с ним что-то происходит, и он совершает невообразимые ошибки. И ни он, ни мы не знаем, что надо сделать, чтобы подобное не повторилось.

Осмелюсь предположить, и даже не сомневаюсь, что именно так и было: и первый человек, появившийся на Земле, после первых своих слов, обращенных к Богу: «Я боюсь!», наверняка на вопрос: «Что собираешься делать?», ответил, скорее всего испуганно прокричал: «Не знаю!» Потому что не мог он знать тогда, почему и зачем, по чьей воле появился на этой незнакомой планете, не знал, что ему делать дальше, как и ради чего жить, есть ли смысл бороться и надо ли всегда побеждать. И Бог наверняка ответил человеку:

«Изобретай!» Это был его совет и приказ одновременно.

...В жизни надо быть изобретателем (!!!) — таким был итог и моих ночных нелёгких раздумий, заменивших, и далеко не в первый раз, столь необходимый мне сон, но я не жалею об этом.

Да, что бы ни было, что бы ни случилось с тобой сегодня, всё равно завтрашним утром открывай глаза и, будь любезен, вставай! И изобретай — как, какими мыслями успокоить себя и поднять на новую борьбу, на новый подвиг! Сначала приведи в полный порядок себя — другого в этой жизни представителю твоей профессии всё равно не дано, а затем вспомни всех тех, кто в силу разных объективных (например, по причине болезни, а в спорте — травмы) и субъективных (потери боевого духа, желания жить и подобных) причин сам поднять себя на борьбу не способен и надеется порой только на тебя, на своего психолога!

— Прыгает стабильно? — спрашиваю Татьяну Анатольевну.

Она отвечает: — У нас в фигурном катании есть такая шутка: стабильность — это не девять из десяти, а один из одного, но когда нужно.

Предлагаю рецепт для психологов и педагогов, тяжело переживающих разрыв с учеником в том случае, если это произошло по инициативе последнего и переживается учителем не менее как предательство.

Так вот, если это случилось с Вами, скажите себе только два слова: «Работа завершена». Вот и всё. Проконстатируйте это как факт и не более того. И забудьте имя этого человека навсегда. Вычеркните его из своего «личного списка». Ничего другого посоветовать не могу. Всё другое — морально много тяжелее.

В фигурном катании многое выглядит странным. Я был искренне удивлён, когда увидел, что душ Лёша принимает не после тренировки, а перед отъездом на неё. А после душа тщательная причёска, крем на лицо, то есть входит в образ, строгий и артистичный. И параллельно, я хорошо вижу это, меняется его внутреннее состояние: губы всё более плотно сжимаются, взгляд становится суровым, движения точно рассчитанными.

— Ну как? — спрашивает он меня и смотрит прямо в глаза (нелегко выдержать этот взгляд!).

Внимательно, с ног до головы осматриваю его и говорю: «О'кэй!»

И вот она — предпоследняя тренировка. Он набирает скорость, отталкивается, и нет сомнений, что прыжок будет идеальным. И после каждого прыжка мы с Татьяной Анатольевной на секунду успеваем переглянуться. Она довольна, но и чем-то встревожена.

Лёша уходит взвеситься, и я сразу спрашиваю:

— Вы чем-то обеспокоены?

— Есть немного. Так рано он никогда не входил в форму. И это тревожит не только меня, но

и его. Просто он не говорит Вам.

— Я не сомневаюсь, — отвечаю я, — что независимо от вида спорта классный спортсмен обязан уметь удержать свою форму на высшем уровне как минимум одну неделю. А сегодня седьмое февраля — ровно неделя до произвольной программы. К тому же впереди день перелёта в Солт-Лейк-Сити, то есть ещё один выходной. А там останется всего три дня до короткой программы, и всё решит Ваше искусство тренера.

— Может быть, потренируемся сегодня вечером? — спрашивает она.

— Это будет ошибкой, — решительно прерываю я её, — видите: к нему возвращается свежесть, и сразу катание становится мощным.

— И всё же, — продолжает свою мысль она, — что мы хотим от вечерней тренировки?

— Я бы ставил вопрос иначе, — отвечаю я, — а что она может дать, кроме траты энергии? Вы же согласились, что он уже вошёл в идеальную форму. — И заходит Лёша. И сразу, будто слышал наш разговор, говорит:

— Завтра утром — последняя тренировка.

...Ужинаем вместе с Татьяной Анатольевной.

— У Вас, — говорит она, — ещё одна задача.

Вы должны ему внушить, что он должен быть бойцом. За последние два года он растерял это

качество. И сейчас ему надо внушить, что он должен быть... — Она подбирала нужное слово.

— Беспощадным! — предложил я.

— Вот! Это лучшее слово! Но по отношению к себе.

Несколько минут молчим. Я вижу Лёшу, идущего к нам, и говорю:

— Татьяна Анатольевна, сейчас я проведу один разговор, который всегда предлагаю опекаемому спортсмену перед стартом.

— Мне уйти?

— Наоборот, это я всегда делаю в присутствии тренера. Но Вы должны быть со мной согласны. Спортсмен должен понимать, что это наше общее мнение.

Сидим — мы с тренером рядом, а Лёша напротив. Я говорю:

— Лёша, ты уже не раз говорил: «Четырнадцатого я вам скажу», то есть четырнадцатого ты

объявишь приговор всему и всем: программам, тренировочному процессу, нам с Татьяной Анатольевной. Но не забывай, что это будет приговор и тебе. Мы всё для тебя делаем? Нет, не уходи от ответа, — всё?

— В общем, да, — отвечает он.

— А я отвечу иначе: мы делаем больше, чем можем. У тебя сильнейшая команда, может

быть — лучшая в мире. Ты, я отвечаю за свои слова, в блестящем состоянии! Не болен, не имеешь лишнего веса, готов функционально, идеально прыгаешь! Но это — Олимпийские игры! Впереди ажиотаж Олимпийской деревни, очная встреча с соперниками, что нелегко пережить.

И вполне возможен дискомфорт: недоспишь, например, или что-то другое. Но, что бы ни было, ты в этом случае обязан компенсировать любое недостающее или ослабленное слагаемое твоего состояния своей волей! Это я называю распределением ответственности или передачей ответственности! Мы, твои помощники, всё сделали для тебя и сделали ответственно, а теперь, Алексей Ягудин, передаём тебе «эстафетную палочку ответственности». Теперь ты несёшь её на последнем этапе эстафеты! И, будь любезен, донеси!

Он готов к сеансу, но глаза не закрывает, я чувствую — готовит какой-то непростой вопрос.

— Ну, говори, — опережаю его, — чувствую, ты приготовил очередной каверзный вопрос.

— Вопрос не каверзный, но серьёзный. Значит, Вы, мои тренеры, считаете, что теперь я отвечаю за результат?

— Молодец, ты всё понял правильно.

— Я один?

— На девяносто девять процентов.

— А что собой представляет один процент вашей ответственности?

— Наше внимание к тебе, наша преданность, наш профессионализм.

— Молодцы, — говорит он, — всё взвалили на меня.

— Лёша, а большего мы и не можем. Но в этом величие великого спортсмена, и простым смертным этого не понять и не представить. Поэтому я восхищаюсь личностью большого спортсмена и тобой восхищаюсь тоже!

Он смотрит в потолок, потом мне в глаза и говорит:

— У меня впервые за эти годы нет страха поражения. Это плохо?

— Это замечательно! Страха нет, потому что на другой чаше весов появилась сильнейшая уверенность в проделанной работе! Ты действительно выдержал всё!

— Вы никуда не спешите? — спрашивает он. — Мы давно не разговаривали.

— Я спешу в Солт-Лейк-Сити, куда мне ещё спешить? Поверь мне, моё предчувствие меня

никогда не обманывает. Ну как ты себя чувствуешь? Давно мы не оценивали твоё состояние.

— Кроме сна всё в порядке. Но хочу признаться Вам, когда Вы меня усыпляете, я говорю себе: не спать, не спать. Вот такой я человек.

— Враг самому себе?

— Вот именно.

— Значит, до следующей Олимпиады поставим ещё одну задачу: подружиться с собой!

— Мне на самом деле это нужно. Никто не знает, как это мешает мне всю мою жизнь.

И последний разговор здесь, в Калгари, с Татьяной Анатольевной.

— Боюсь общей тренировки, — говорит она, — Плющенко обычно убивает Лёшу тем четверным, который прыгает только он. Хотя в программу он его не включает. А в тренировке делает специально. И Лёша сразу сникает.

— Хорошо, что предупредили.

Я смотрю на потрясающее катание Лёши, и на глазах готовы выступить слезы. Он бесподобен, и все видят это! И все остальные начали падать, а Плющенко сорвал всё, что можно.

— В одни ворота! — говорит мне Татьяна Анатольевна.

...Итак, впереди дверь в раздевалку, где нас ждут наши соперники (по желанию Леши мы всегда приходим в последнюю минуту). Да, мы приходим позже всех, и это психологически верно. Прийти последними, на глазах у «них» уверенно и шумно (!) войти и четким шагом проследовать к своему месту.

— Входим уверенно! — не забываю напомнить Леше и сильным движением руки толкаю дверь раздевалки.

(продолжение в следующем посте)

Пост в Лигу психотерапии.

Загайнов Р.М. Ради чего? Записки спортивного психолога. — М.: Совершенно секретно, 2005. — 256 с.

У психолога кроме опекаемого и почти всегда любимого спортсмена есть еще его наука, в голове всегда анализ происходящего, итоговое осмысление, формулирование психологических законов, иногда — открытия, будущие статьи и книги. И это остается с тобой навсегда, даже в том случае, если работа с человеком завершена. И пусть расставаться всегда грустно, а в отдельных случаях по-настоящему тяжело, но твой опыт еще более обогатился, то есть всё это было не зря. А тренеру после ухода ученика остаётся пустыня. В этом существенное различие.

Человек на пределе. Ещё один психологический феномен, совершенно не изученный «великой» наукой психологией. О кавычках и великой науке позднее. Изучать такого человека невероятно трудно, практически невозможно.

Во-первых, он не подпускает к себе никого, за исключением тех отдельных людей, кто решил эту невероятно сложную задачу — завоевать абсолютное доверие.

Во-вторых, как уже говорилось, он ушёл в себя, закрылся и даже на необходимый для дела диалог с самыми близкими людьми тратиться он не будет — ведь остатки эмоций ему надо сохранить для главного.

И в-третьих, как и какими методиками представитель психологической науки собирается изучать личность человека, стоящего иногда на краю гибели, а так и только так спортсмен-олимпиец оценивает своё возможное поражение. Ну что, — хотел бы я спросить у человека, пришедшего в спортивную команду с полным портфелем тестов, — что вы собираетесь узнать об этом человеке? Уровень его тревожности, например? На это я отвечу более чем ярким примером из тех же шахмат. Чемпион мира на протяжении уже пятнадцати лет Гарри Каспаров в этом тесте займёт одно из первых мест. Но это не значит, что он «тревожится» за судьбу пред, стоящей партии и боится конкретного соперника. Нет, имеет место другое — его реакция, реакция его нервной системы на предстартовую ситуацию, вот и всё! И ничего нового, используя данный тест, вы ему не скажете. А практически помочь ему тем более не сможете, хотя бы потому, что он близко к себе вас не подпустит. И в очередной раз такой психолог скомпрометирует науку, которую он представляет. Как это было совсем недавно, когда Станислава Георгиевича Ерёмина уговорили (целая бригада психологов) обследовать сборную России по баскетболу накануне чемпионата мира. Изучали они, естественно, то же самое — нейротизм, тревожность и т.п. — «Времени они у нас отняли вагон, — рассказывал мне главный тренер сборной, — но, главное, ничего нового мне они о людях не сказали. Всё это я знал и без этих исследований».

До боли обидно мне слышать о психологах подобное. Ещё больнее видеть несметное число преподавателей психологии, в своей жизни ни дня не работавших практическими психологами и передающих следующему за ними поколению знания, полученные из учебников, авторы которых тоже никогда не работали с живым человеком, и всё написанное ими — это фантазии, сочинённые за письменным столом. Только побывав в десятках и сотнях коллективах, дыша этой атмосферой, познав на себе ту атмосферу, которую создаёт лидер-диктатор, или лидер-демократ, или коллективное, мафиозное по сути и духу руководство, ты способен разобраться в сути этого явления, а также в том, как помочь человеку, тому же спортсмену во всех возможных психологических атмосферах.

У Антона Семёновича Макаренко я нашёл эти слова: «сдержанная воля» и сразу внёс в свою записную книжку. Именно «сдержанная», не проявляющаяся, как у людей диктаторского стиля, в постоянных криках, в резких жестах, в стабильно жёстком выражении лица.

А у психолога в его имидже воля должна быть обязательно завуалирована, не бросаться в глаза, быть «сдержанной». Но опекаемый психологом человек должен чувствовать и знать, что воля его личного психолога всегда на месте, всегда наготове, и она мгновенно будет призвана ему на помощь, усилит его в трудную минуту, а может быть, и спасёт.

Есть категория психологов, отстаивающих следующую свою позицию: в жизни психолог имеет право оставаться человеком. Этой точке зрения я дал бой на 1-й всесоюзной конференции по экзистенциальной психологии, обвинив таких психологов в неспособности и в нежелании работать над собой, над своими слабостями. Потому что судьба психолога — быть личным примером, и в связи с этим он не имеет права на всё чисто человеческое — горевать, скучать, печалиться, выглядеть недостаточно оптимистическим и, даже изредка, слабым. Таким он людям не нужен! И об этом необходимо предупредить всех тех, кто хочет избрать эту профессию повышенного риска.

(отстаивает позицию, что психолог - это судьба принципиальных, цельных, а не судьба умелых или судьба душевно щедрых)

Я вспомнил эпизод вчерашнего дня, когда после блистательной тренировки Лёша вышел из раздевалки, а я, увидев его, не смог спрятать улыбку. И сразу «получил» вопрос:

— Не рано мы начали улыбаться?

— У меня предчувствие, — ответил я ему.

— Всё только начинается.

— Это для непосвящённых.

Этот диалог я записал тоже, но не в блокнот для идей, а в личный дневник. Давно усвоил закон — фиксировать всё, что слышишь от спортсмена, и — всё, что говоришь ему. Затем при подготовке к новой встрече с ним очень полезно перечитать всё это и таким образом подготовиться к очередному диалогу, к очередному коварному вопросу, к проверке тебя как человека, на волю которого спортсмен хочет опереться в свою трудную минуту. Быть опорой— пожалуй, главное предназначение психолога!

Я давно понял, что задача номер один практического психолога, помогающего человеку, стать для него опорой, чтобы было ему за кого «держаться». Но чтобы быть опорой, надо обладать рядом личностных качеств. Каких? Драматург Алла Соколова, пишет о режиссёре Георгии Товстоногове: «Товстоногов обладал человеческой стабильностью, которой лишены многие лидеры. Они ведь все или пьют, или сходят с ума, или колются, а в Товстоногове было то, что от судьбы, — равновесие. Он не позволял себе разрушаться, рассыпаться — тоже уникальная черта. И по-этому люди рядом с ним могли чувствовать опору».

Всё верно, и психологу ни в коем случае нельзя, несмотря на возраст, на получаемые раны от поражений и прочего, становиться слабее, разрушаться, рассыпаться. Но не думаю, что это — от судьбы. Частично — да, но есть ещё самодисциплина, самоконтроль, а главное, всё-таки, любовь к тем, кого опекаешь.

Известный тренер попросила просто постоять рядом с её ученицей в последние минуты перед выходом на лёд.

— Просто встретьтесь с ней взглядом, — сказала она. И после её победы я услышал:

— Как мы с Вами рассчитаемся?

— Вы что, с ума сошли? — ответил я.

— И всё-таки? — настаивала она.

— Вы меня хотите обидеть, — такие слова произнёс я вслух, а сам подумал: за добрый взгляд денег не берут, он бесценен!

И навсегда остались в памяти глаза тех кто умолял о помощи, у кого нет психолога.

Главное оружие психолога —это любовь, — я это знаю точно. А даёт человеку способность любить Бог, больше никто не может это сделать. Вот что должен всегда просить у Бога психолог!

(за это его едва не предали анафеме, ибо пишет это человек советской эпохи)

Предательство профессии. С тех пор как я впервые задумался об этом, внимательнее стал наблюдать за поведением и имиджем своих коллег. И установил как факт: многие, можно сказать, большинство, выглядят поникшими, мрачными, даже — сдавшимися, прекратившими борьбу за победу над самими собой. И опять вечный вопрос: «Кто виноват?» Вся ли вина лежит на профессии? А если нет, то в чём вина субъекта профессии — психолога?

Убеждён, что возраст психолога в отличие, например, от профессии танцовщика не играет своей разрушительной роли. Более того, чем старше психолог, тем больше ему, его жизненному опыту доверяет пациент; «Не хватает седых волос», так обычно объясняю я молодым психологам причину их неудач в работе с людьми, тем более с теми, кто значительно их старше.

Внешность психолога — и об этой составляющей личности психолога я раздумываю не один год. Безусловно, кому дано от природы обаяние, неотразимость улыбки, тепло взгляда, тому много легче. А если ещё дан и голос, сам тембр которого ласкает слух, то шансов на успех у такого психолога неизмеримо больше. Вероятно, отсутствие внешних данных сыграло немалую негативную роль в судьбе психологов-неудачников. Я вижу их достаточно часто.

Профессиональное мастерство — его, это слагаемое, я определяю как стержневое, определяющее эффективность практической деятельности психолога. На первый план выходит иное: умение выслушать пациента, и не просто выслушать, а обязательно сопереживая, затем сформулировать безошибочный диагноз ситуации, а также тактику и стратегию решения проблемы.

Самое главное, самое решающее слагаемое успеха психолога, — его способность любить человека!

Много я видел, в том же спорте, достойных профессионалов, работавших поначалу вполне успешно. Они были вполне способны решать частные задачи, например, по оптимизации состояния спортсмена, ускоряющего процесс восстановления, и тому подобное, но если всё «профессиональное» не подкреплялось близкими сердечными отношениями со спортсменом, то такой специалист быстро исчерпывал себя и становился ненужным. Главное для любого человека, и не важно, кто он — великий спортсмен, или актёр, или человек обычный, — чтобы его любили!!! Человеку нужен человек! А затем уже массажист, врач, психолог. Это закон на все времена!

Но одна опасность подстерегает психолога на его пути. Любовь к людям имеет тенденцию к угасанию, и чаще это не вина, а беда человека: или ему было изначально мало дано любви, или он потратил её на свои переживания и сопереживания с опекаемыми. Вероятно, это вопрос судьбы. Каждому из нас, и психологи не являются исключением, дано определённое количество любви, или иначе — способности любить энное количество времени своей жизни. Надеюсь, мне ещё дано это время, время любви. Хотя с возрастом, а с некоторых пор я чувствую это, я не так охотно, как ранее, соглашаюсь работать с новым человеком. Ушла уверенность, что смогу его полюбить. Да и выдержать имидж победителя с блуждающей улыбкой на устах становится всё труднее. Всё чаще, выходя из дома, я приказываю себе: соберись и войди в свой лучший образ, на тебя будут смотреть люди!

— Имидж! Имидж! — надо повторять это слово всегда, когда на тебя смотрит хотя один человек, пусть даже совсем незнакомый. Помни — он оценивает тебя, оценивает восхищённо или осуждающе. А может быть, надо помнить об этом слове и тогда, когда нет никого рядом и себя оцениваешь только ты один! Судьба психолога — обычно я говорю себе эти слова.

(тут речь про эмоциональное выгорание и про то, как собственная истероидность помогает ему с ним справляться)

В большом спорте быть «победителем» — есть своего рода обязательная программа. В этом мире, как сказал Станислав Ерёмин, непобедители отсеиваются в результате естественного отбора.

Психологом-победителем, в отличие от спортсмена-победителя и даже тренера-победителя, быть неизмеримо сложнее, так как у психолога это должно обязательно сочетаться со способностью любить опекаемых людей. Например, Анатолий Кашпировский после быстрого убытия из сборной СССР по тяжёлой атлетике обвинил тренеров, которым не хватило, как он выразился, «уровня культуры», и по этой причине они не поняли и не приняли его.

На листе бумаги, лежащем рядом с моей подушкой, написано: в 7.45 разбудить тренера, в 8.00 — спортсмена, и в 8.15| мы выезжаем.

...Встретил он меня, точнее — не меня, а утро, в состоянии, похожем на ожесточение. И когда открыл мне дверь, даже не подумал замаскировать своё состояние. Я, немало чего повидавший на свете, даже оторопел. Сама воля в её жесточайшей форме смотрела на меня его глазами. Такими же были в дни перед боем и Анатолий Карпов, и Сергей Бубка. Вероятно, это особый вид «энергии естества», так бы я его определил, идущий из «звериного» нутра человека, чего у обычного человека в такой форме и в таком количестве быть не может.

И по пути на лёд я услышал только одну фразу, но это было то, что мне очень хотелось услышать:

— Спал хорошо, спасибо.

И вновь молчание, вплоть до начала разминки.

Лёша шнурует ботинки, а семнадцатилетний француз Брайен (уже неделю как приехавший из Парижа и тренирующийся по просьбе французской федерации у Тарасовой) молча встаёт и один уходит на лёд, чего раньше не было: он во всём копировал Лёшу и ходил за ним как ученик.

— Что с ним? — спросил Лёша.

— Заскучал по дому.

— Пусть привыкает.

— На сколько ты их старше, Лёша?

— На сто лет, — отвечает человек, в семнадцать ставший чемпионом мира среди взрослых.

И ещё дважды подряд повторявший этот подвиг.

https://www.youtube.com/watch?v=cWc0VJ48i7U

Алексей Ягудин Короткая программа на олимпиада в Солт Лейк Сити (2002 )

(продолжение в следующем посте)

Пост в Лигу психотерапии.

Загайнов Р.М. Ради чего? Записки спортивного психолога. — М.: Совершенно секретно, 2005. — 256 с.

...В машине он спросил:

— Татьяна довольна?

— Да, очень.

— Что-нибудь сказала?

— Сказала: лучшая тренировка!

...Он снова подъехал ко мне, и я сказал:

— Одна просьба, все оставшиеся тренировки должны быть проведены в состоянии абсолют

ной концентрации.

— Не отвлекаться на блондинку?

— Взглядом встретиться можно.

Наверное, лет двадцать назад я бы ответил спортсмену иначе. Но работая (это было три года) в баскетбольной команде тбилисского «Динамо» услышал однажды в процессе доверительной беседы от одного из ведущих игроков:

— В разминке изучаю зал, выбираю интересное женское лицо, даже стараюсь встретиться с

ней взглядом, и посвящаю ей матч.

Насколько же одинок спортсмен, когда выходит на поле битвы! Как мне его жалко и как я восхищаюсь им, когда вижу на баскетбольной площадке, на ринге или на льду великого бойца, нашедшего силы для своего очередного подвига!

(посвятить кому-то матч это m+ конечно же, ключевая идея "быть вместе")

И вот эта светловолосая девочка, с которой я «разрешил» Лёше встретиться взглядом, помогает нам тем, что приходит на все Лёшины тренировки и выполняет «функцию зрителя». Встречаясь с ней взглядом, Лёша получает некий импульс, который согревает и оживляет его. Спасибо ей за это! Но она будет тут же забыта, стоит нам сесть в машину и уехать в аэропорт, покидая Калгари навсегда. Полжизни все мы живём в своих фантазиях, в своём воображении.

...И снова Лёша прекрасно катается. Он буквально «звенит» — этот «звон» я всегда чувствую в спортсмене, когда он входит в идеальную форму. Но Татьяна Анатольевна тут же опускает меня «на землю».

— Вот когда он звенит, тогда и начинает срывать прыжки, — говорит она мне.

Но я не отвечаю ей, а издали, как ни в чём ни бывало, улыбаюсь Лёше. Но он всё чувствует и по пути в раздевалку спрашивает меня: «Чем она недовольна?»

— Лёша, ты должен быть к этому готов. Это имеет место всегда и называется «психоз тренера». Тренер начинает гореть, и твоя задача не заразиться. Поверь, от этого во многом будет всё зависеть.

«Осталось пять дней. Как долго!» — первое, о чём подумал я, ещё не открыв глаз. Снова, уже не в первый и не во второй раз, прокручивает моя память кадры тех Лёшиных тренировок, в конце той недели, когда он преодолевал своё сверхутомление, будто выключив из своего организма инстинкт самосохранения. Обычно, когда я вижу такое, два чувства соседствуют в моей душе — восхищение спортсменом и страх за него, за его здоровье, за его судьбу.

Но человек сознательно идёт на это, абсолютно веря в то, что насилие над собой необходимо. Почему? Я ищу разгадку этой тайны. Для простых смертных, не способных на такое преодоление, это бесспорно тайна. И, кажется, приходит верный ответ: такая суперработа, такое самоистязание создают запас прочности, без чего нельзя выходить на такой полигон, как Олимпийские игры, нельзя выдержать стресс Олимпиады. Без запаса прочности сил на борьбу с соперниками может просто не хватить.

Снова думаю о Лёше, о специфике работы со спортсменом экстра-класса. Много нового открыл я для себя, изучая спортсмена такого уровня в работе и в быту. Сегодня я, в частности, убеждён, что в основе деятельности системы тренер-спортсмен заложена не дружба и взаимная преданность, не союз двух творческих личностей и даже не объединение двух деловых людей, а совсем иное. Определяю я это одним словом — противостояние.

Противостояние двух личностей, иногда — сверхличностей, умеющих в этом противостоянии находить всё то, что обеспечит будущую победу!

Дело в том, что у спортсмена такого уровня всегда высочайшие требования ко всем, кому он доверил сегодня себя как личность, по сути дела — всю свою жизнь, полную кризисов и тревог. И ты, не важно кто — тренер, психолог или член группы психологической поддержки, должен и, более того, обязан этим особым требованиям каждодневно и ежечасно соответствовать! И держать, я хорошо это ощутил именно в предолимпийские дни, повторяю — каждодневно и ежечасно, экзамен перед этим человеком! Он хочет видеть тебя в эти сверхважные дни его жизни полностью отданным ему, преданным мечте о будущей победе, готовым ради него на всё, на любое сверхусилие! Если ты выдержал в очередной раз свой экзамен, то он всегда даст тебе почувствовать это: благодарным взглядом, тёплым словом, неожиданным сердечным признанием и даже исповедью.

И сейчас, на тридцать третьем году своей профессиональной деятельности в большом спорте я признаю: они правы! Слишком многое они ставят на кон, слишком серьёзным делом они заняты в своей жизни, и нам не дано не только пережить то, что переживают они, но даже не дано адекватно представить, как ему там одному на льду выполнять этот страшный прыжок в четыре оборота, который, я не сомневаюсь в этом, постепенно разрушает мозг человека. И что будет лет через десять — пятнадцать со здоровьем этих замечательных ребят — Лёши Ягудина и Жени Плющенко, — не знает никто. Не случайно бытует в среде фигуристов выражение: «если гостиница гудит, значит, одиночники закончили». Не случайно, это я слышал от многих, все одиночники или алкоголики, или голубые. Означает это одно: и сама деятельность (само фигурное катание с прыжками, выполняемыми практически на каждой тренировке), и сами фигуристы есть категория «особая», и нам — простым смертным — её не понять. Мы не знаем, и наука не знает, что происходит с мозгом человека, часами скользящего по льду. Кстати, тренеры считают, что доказательством исключительности (чужеродности) льда как среды обитания человека является то, что для воспитания выносливости именно фигуриста работа на земле и в воде оказалась бесполезной.

— Всё пробовали, — говорила Елена Анатольевна Чайковская в разговоре на эту тему, — и плавание, и бег, и — никакого результата. Только на льду можно этого добиться.

Я вспомнил, как в первый же день моего пребывания в Америке Лёша после тренировки спросил меня: «Можете разгрузить мне голову?» Помню, я удивился тогда: почему — голову, а не ноги? Даже мне, прожившему в спорте жизнь, это было внове. Позднее я не раз слышал от Лёши: «Устаёт голова, а не ноги». И вероятно, эта усталость приводит к спиртному как к целителю и верному помощнику. А мы, помощники спортсмена, пока не научились конкурировать с этим соперником, не умеем сделать с мозгом то, что умеет он. На сегодня «непобедимый чемпион».

И я решил сейчас, перед Олимпиадой не тратить ни время, ни силы на перевоспитание Лёши в этом вопросе.

— Вы что, разрешили ему бокал красного вина? — не так давно сердито спросила Татьяна

Анатольевна.

— Да, — кивнул я. И только. Было это на январском чемпионате Европы. Почувствовав, что

в гостинице что-то затевается, я попросил Лёшу: «У меня одна просьба: ограничься красным вином!» Потом Лёша скажет мне:

— Понимаете, в том-то и дело, что надо напиться до конца, до опьянения, когда падаешь в

постель и вертолёты перед глазами летают. У Вас что, никогда не было вертолётов перед глазами, ни разу? — искренне удивился он.

— Извини, — ответил я ему, — не было.

Пора признать: спорт высших достижений превратился сегодня в испытательный полигон по выживаемости человека. И наши герои, вроде такие же люди, как мы, постоянно рискуют своим здоровьем и более того — жизнью. Признаюсь, становится всё труднее сдерживать слёзы, когда в очередной раз сообщают о гибели пусть совсем незнакомого мне спортсмена.

Я из поколения, где воспитывали идолопоклонничество, и это, быть может, сыграло решающую роль как в моём личностном развитии, так и в выборе мною жизненного пути. Всегда было во мне восторженно-трепетное отношение к ним — героям спорта, желание походить на них, знать о них как можно больше и даже (это было в тех детских мечтах) подружиться с ними, стать им полезным, а в идеале — необходимым. Личность великого спортсмена притягивала и притягивает меня и сегодня как магнит огромной силы.

Максим Опалев — герой моей сегодняшней профессиональной жизни, одиннадцатикратный чемпион мира, как трагедию переживший серебряную медаль Олимпиады в Сиднее. Мою симпатию он вызвал сразу, когда непрофессиональной журналистке ответил: «С какой победой? Вы что, смеётесь?»

Наши номера по соседству, и по несколько раз в день он заходит ко мне, просит сделать ещё один сеанс, или садится в кресло и берёт что-нибудь почитать, или задаёт свой очередной вопрос. Чаще всего он говорит о двадцать восьмом августа. Это — финал в Афинах. Его ждёт встреча с двухкратным олимпийским чемпионом немцем Дитмаром, кому он проигрывает в последние годы.

— Рудольф Максимович, для меня сейчас главное в жизни двадцать восьмое августа.

— Задание понял, — спокойно отвечаю я, — двадцать восьмого августа ты будешь в

полном порядке.

— А вдруг я не засну ночью?

— Заснёшь, я обещаю! Буду всю ночь рядом с тобой. Буду контролировать твой сон.

— А спать не будете?

— Ради дела, ради тебя не буду. Не впервой! Не только для тебя, для всех проблема

заснуть в последнюю ночь. Но, скорее всего, посплю на полу, рядом с твоею кроватью. Мне не привыкать. Но то, что ты будешь спать, можешь не сомневаться.

...На другой день тема та же — о двадцать восьмом.

— Вот Вы сегодня высоко оценили мой контрольный заезд. Но вчера я был спокоен и ночью полноценно спал. А если бы вчера было двадцать седьмое августа?

— И двадцать седьмого у нас всё пройдёт гладко. Распишем день по часам, будем всё

время вместе и проведём день идеально.

...И в последующие дни в каждой беседе он заговаривал о «двадцать восьмом». И даже я стал опасаться и Дитмара, и встречи с ним на предстоящем чемпионате Европы, и этого дня — двадцать восьмого августа.

Я оглянулся в своё прошлое, на этот раз за помощью, и вновь увидел Владимира Спиридоновича Майсурадзе — тренера грузинских борцов и услышал его слова: «Бросай смелее, я отвечаю!» В ближайшей беседе о «двадцать восьмом» Максим услышал от меня:

— Двадцать восьмое августа я беру на себя. Ты же знаешь, этих двадцать восьмых чисел

было в моей жизни столько!.. И мои спортсмены всегда побеждали!

Вечером этого же дня я услышал, как Максим кричал кому-то по телефону: «Рудольф Максимович сказал, что берёт всё на себя!» И облегчённо смеялся!

И больше пока (а сегодня шестое июня) к «теме № 28» (так я её называю сейчас) он ни разу не возвращался. А совсем недавно на чемпионате Европы Максим разгромил Дитмара на двух дистанциях.

И теперь, а в этом и специфика практической психологии, я как психолог могу конкретно ничего больше не делать.

А должен одно: быть во всех последующих очных и заочных (по телефону) встречах и беседах тем же — уверенным в спортсмене, внешне спокойным и беззаботным, всё взявшим до двадцать восьмого августа включительно на себя и ожидающим этого страшного для спортсмена дня с радостью и нетерпением. Я давно сформулировал положение: ничто так не объединяет психолога и спортсмена, как мечта о победе!

Лишь иногда, совсем редко Максим повторяет:

— Рудольф Максимович, но двадцать восьмого числа Вы должны быть со мной!

После ужина всегда с Максимом гуляем, и тему для разговора находим легко.

— Не пойму лыжников, — говорю я, — готов понять штангистов, там есть магия победы над железом! Ты согласен? Хрупкий человек, состоящий из мышц и костей, суставов и

связок, поднимает железо, иногда превосходящее личный вес штангиста в два-три раза!

Но в чём находят кайф лыжники — не пойму. Сплошное страдание! Один мазохизм.

— Как и велосипед, — говорит Максим.

— Нет, — возражаю я, — с велосипедистами я работал, и они мне многое объяснили. В велосипеде есть магия скорости. И есть магия в боксе, магия смертельного боя один

на один на ограниченном канатами пространстве.

Оба задумались и идём в молчании. А магия гребли, в чём она? — думаю я. Никогда не задумывался об этом, и соревнования по гребле практически не смотрел. Не мой мир — говорил я себе и переключал программу телевизора. И вот жизнь привела меня в этот мир, и один из его представителей сегодня стал одним из самых близких мне людей. Я спрашиваю его:

— Максим, а вот твоя гребля? В чём её магия? В чём прелесть, которую ты чувствуешь как никто другой?

Он остановился, смотрел вперёд, вдаль, и улыбка вдруг украсила его лицо. Жестикулируя и тщательно подбирая слова, Максим заговорил. Но смотрел не на меня, а туда же, в ту же даль.

— Атака веслом с последующим полным слиянием с каноэ, водой и природой!

— Как ты сказал! — восхищённо прервал я его. — Атака веслом! Прекрасно!

А он вновь заговорил. Глаза горели, улыбался.

— Да, стоишь на колене, а вода внизу, под тобой, чистейшая как зеркало! Стоишь

над ней, и ты атакуешь!

— Атака веслом! Это ты придумал?

— Да! — смутился он.

— Гениально! — восхитился я.

...Вернувшись поздно вечером к себе в номер, я ещё долго не ложился. Вспоминал наш разговор и записал каждое слово Максима в свою записную книжку.

Может быть, человек и идёт на всё это ради только одного — выдержать, преодолеть, победить, улыбнуться самому себе и ещё более высоко оценить себя — человека!

Познать и понять магию незнакомого дела и чужого мира — одна из обязательных профессиональных задач психолога.

«Чем ты "отравлен"?» — давно включил я этот вопрос в число тех, которые задаю спортсмену при знакомстве с ним. Каким явлением жизни, музыкой, охотой к перемене мест, женщиной или мужчиной, стремлением к победе и славе?

А чем он — наш ребёнок — будет «отравлен» в своей будущей деятельности, в главном деле своей жизни: карьерой, материальными стимулами или самим творческим процессом? В чём его предназначение, в чём он талантливее других, в чём преуспеет, победит?

Не в этом ли главная задача нас — родителей и воспитателей всех мастей в диапазоне от детского сада до аспирантуры? Не в этом ли наша святая ответственность, наш долг? Не за это ли с нас потом обязательно спросится на главном Суде — кого мы оставили после и вместо себя?

Но и сегодня Лёша такой же, ушедший в- себя, не реагирующий на сигналы из внешнего мира. Эта картина знакома мне, и я, в отличие от Татьяны Анатольевны, не паникую. А она терзает и терзает меня вопросами.

— Что с ним? — спрашивает она.

— Просыпался этой ночью двенадцать раз. Но это нормально.

— Нормально?

— Нормально.

— Вы на меня не обижайтесь. Скажите: «Таня, надо так!» И я буду так! — Но наш Лёша всё чаще посматривает на нас, и я говорю:

— Лучше вернитесь на своё место, а то он думает, что мы выясняем отношения.

— Хорошо, я пойду. Я Вас люблю.

— Я Вас тоже.

...Ужинаем за одним столом с прыгунами с трамплина. И вновь я узнаю много нового:

— У нас кто не пьёт, тот не прыгает, — говорит олимпийский чемпион в этом виде спорта.

Татьяна Анатольевна отвечает ему: «Значит, не зря в шести видах спорта введён допинг-контроль на водку».

— А какие это виды? — спрашиваю я.

— Те, где присутствует страх, — отвечает мне олимпийский чемпион.

— ...Всё-таки что с ним? — первое, что спрашивает Татьяна Анатольевна, когда мы остались

одни.

—Думаю, что за сорок восемь пустых часов он всё обдумал, передумал, а этим выходные и опасны. И понял, что пошли самые страшные в его жизни дни — ожидание старта. И ещё он оценил всё сделанное за это время — весь свой адский труд, и все свои болячки, и голод, и суммарное утомление, и одиночество — и испугался... не выиграть Игры, а ведь он всё сделал для победы!

Это тот случай, когда человек на пределе! И сейчас у него одна задача, даже сверхзадачa - выдержать оставшиеся дни без потерь, то есть не заболеть, не переработать и в то же время не недоработать. И ещё — где взять эмоции, ведь в вашем виде они необходимы.

Поэтому он и ушёл в себя, перестал улыбаться и реагировать на шутки, бережёт «последнее». И даже «спасибо» после сеансов перестал говорить, чего раньше никогда не было. Но я не обижаюсь. Сейчас, дорогая Татьяна Анатольевна, нам надо забыть о себе. И не говорить ни одного лишнего слова!

Наш главный тренер тоже уходит в себя, рассматривает свои ладони, потом подводит итог услышанному, и тон её самый решительный:

— Да, пора заткнуться!

(продолжение в следующем посте)

Пост в Лигу психотерапии.

Загайнов Р.М. Ради чего? Записки спортивного психолога. — М.: Совершенно секретно, 2005. — 256 с.

Все эти годы я опрашиваю опекаемых мною спортсменов по ключевым моментам психологической подготовки к старту, в частности, задаю вопрос: «Что необходимо обеспечить в своём со¬стоянии в первую очередь?»

Первым опрошенным был гроссмейстер Виктор Корчной — с ним я начинал свой путь в шахматах, и он ответил: «Главное — быть свежим!» Среди опрашиваемых мною в последующие годы были и футболисты, и гимнасты, и боксёры, и все другие, и ответ был таким же: «Свежесть!» — вот о чём мечтает спортсмен, вот что мы должны и обязаны помочь обеспечить ему в такой день, когда решается его судьба. А на Олимпийских играх и подавно!

И вспомнил я в этот момент Лёшу, его состояние, в котором есть всё, исключая ту самую, на вес золота «свежесть». И осознал всю сложность стоящей перед нами, перед всей нашей группой задачи. И понял, что сейчас можно забыть ту прекрасную по отдаче работу Лёши на прошедшей неделе, забыть то, что я оценивал не менее как подвиг. А думать о другом.

Да, он преодолел саму нагрузку, он решил задачи укрепления выносливости и ещё целый ряд задач подготовки. Но сегодня, за семь дней до отъезда «туда», он предельно утомлён.

Вот о чём, о «свежести» — стало ясно мне сейчас — надо думать сегодня. И я пошёл в номер к Татьяне Анатольевне.

Она лежит под пледом, греет опять напомнивший о себе позвоночник.

Спрашивает:

— Что с ним?

— Думаю, всё идёт как надо. Он интуитивно выбрал этот вариант жизни — ушёл в себя, отдалился от всех и от нас в том числе, бережёт энергию.

— По глазам вижу, что он ничего не ест.

— Завтракает.

— Одного завтрака мало. Вы должны ему сказать.

— Нет, ничего говорить не надо. Сейчас опасно любое давление. Он делает в эти последние

дни главную работу — собирает в одну сумму все слагаемые будущей победы. Так же ведут себя все великие, тот же Серёжа Бубка.

— Какие слагаемые? — спрашивает она.

— Прыжки и их качество, а это для него главный критерий готовности. Плюс выносливость — уже не задыхается. Кстати, он бегает после ужина, нам об этом не говорит. Ещё один плюс — вес, весит всего шестьдесят восемь. Ещё плюс — полная концентрация, ни на что постороннее неотвлекается. И ещё один плюс — фарт, отказался выпить в выходной.

— Отказался? — Она искренне удивлена и спрашивает: — И что сказал?

Сказал: не буду.

— А что это значит?

— Значит, хочет заслужить поддержку у Бога, не хочет грешить.

— Дай Бог! — говорит Татьяна Анатольевна и садится.

— Мне даже лучше стало. Идёмте, папаша, в бар. Нам-то можно выпить!

— Ни в коем случае, — отвечаю я, — на фарт мы тоже влияем.

— Ну, тогда — кофе.

Сидим лицом к лицу. И я рассказываю:

— Он изменился. Раньше отказывался воспринимать информацию о других спортсменах, а вчера предельно внимательно выслушал рассказ о Тигране Вартановиче Петросяне, который за три года отбора к матчу с Ботвинником ни разу не нарушил режим и даже в новогоднюю ночь отказался от шампанского. И потом, когда его спросили:

— Ну неужели бокал шампанского помешал бы Вам стать чемпионом? — он ответил:

— Наверняка нет. Но я должен был знать, что сделал всё!

— Это точно, — говорит она, — сделать надо всё! — Потом спрашивает:

— А что ещё он говорит?

— Ничего не говорит. Мы всё делаем молча.

Только: «Доброе утро» и «Спокойной ночи». Татьяна Анатольевна, Вы мне дали добро «на советы», этот, я обещаю, будет последним.

— Давайте, давайте, папаша. Я же сказала, что слушаюсь.

Нельзя в анализе опережать его. Нельзя слух раньше, чем это сделает он, оценивать его работу. Сейчас, в эти последние и решающие дни подготовки спортсмен находится во власти самоанализа и сбивать его с его точки зрения нельзя, даже если мы правы. Этому меня научили тренеры по прыжковым видам лёгкой атлетики, а есть мнение, что они превосходят всех других.

— А что же делать? — чуть повысив голос, спрашивает она.

— Ждать, когда он подъедет и скажет: «Мне кажется...» или «Я думаю...»

— А для чего тогда мы стоим там, у борта? — ещё громче спрашивает она.

— Чтобы следить за ним неотрывно — для него это крайне важно, он хочет видеть наше предельное внимание. И одобрительно кивать, иногда — улыбаться, показывать удовлетворение и даже радость в случае удачных прыжков. Это и есть функция «человека за бортом». Другие наши функции спортсмену сейчас не нужны.

Записываю это, сидя за бортом, а на льду Лёша, и прыгает он после 48 часов отдыха безошибочно. И я заготавливаю фразу, которая точно отразит то, что есть, и то, что примет спортсмен.

— Машина! — скажу я ему. И через пару секунд добавлю:

— Безошибочно работал!

И обниму. Давно я не обнимал его! Целых два дня!

Он уходит в душ, а я читаю интервью с тренером Николаевым, в котором тот утверждает, что эмоции могут мешать фигуристу, что, будучи в плену у них, фигурист часто ошибается в прыжках, особенно в сложных.

В машине принимаю решение поднять эту тему:

— Ты был абсолютно сконцентрированным, без эмоций. То есть была гармония спортсмена и художника. Может быть, в этом и есть ключ к безошибочности твоего катания?

— А как же вторая оценка? — отвечает он. — Ведь я имею преимущество благодаря ей.

— А ты и так красивее всех. Как сказала Татьяна Анатольевна: есть такое понятие, как красота жеста.

— Может быть, — соглашается он.

— Но главное, я убедился сегодня, что мы всё делали правильно, создан запас!

В ответ он ворчит (но видно, что доволен):

— Я так готов должен был числа восьмого.

— А ты ещё не готов! — решительно заявляю я. — Готовы прыжки, а над функцией ещё работать и работать!

— Я Вам четырнадцатого скажу.

Осталось шесть с половиной дней (как долго!) Но это не значит — тринадцать тренировок. Идёт самая последняя неделя, неделя «без науки». Может быть — тринадцать тренировок, если они будут нужны, но их может быть и десять, а может быть и шесть, по одной в день. И зависеть это будет, как упоминалось, — от искусства тренера и интуиции спортсмена.

Но Татьяну Анатольевну я ещё не во всём убедил. Тренер, и в этом я убеждался многократно, всегда боится недоработать. И часто, находясь в состоянии предстартового мандража и даже — психоза, готовит к соревнованиям себя, а не спортсмена.

Сейчас передо мной две задачи —убедить тренера в том, что спортсмен уже готов к соревнованиям и нагружать его не просто нежелательно, а даже опасно. И задача вторая — оберегать спортсмена в процессе последних тренировок от эмоций тренера, от придуманных обид, выяснений отношений и других признаков психоза. Помню нашу встречу с Еленой Анатольевной Чайковской. Было это в Москве, на стадионе «Динамо», где футбольная команда, с которой я тогда работал, проводила предматчевую тренировку, а Елена Анатольевна шла к себе на лёд. Мы поздоровались, и она спросила:

— Что делаете здесь?

— Оберегаю спортсменов.

— От кого?

— От тренера и от жён.

— Правильно! — согласилась она. — Только от жён надо оберегать всегда, а от тренера иногда.

Поэтому я и вспомнил эту встречу. В эту последнюю неделю, и в этом её важнейшая специфическая особенность, необходимо оберегать спортсмена от всего, что может оказаться помехой формированию его итоговой высокой самооценки проделанной работы, а значит — и уверенности в себе и в своих возможностях.

...Через пять минут я снова постучу в дверь его номера, и мы поедем на вторую сегодняшнюю тренировку. Слово «машина» ему понравилось. Это было констатацией того, чего фигурист в общем-то и добивается — выполнять эти трижды и четырежды проклятые прыжки автоматически, не включая нервы и мозг, как машина. И сейчас, когда я войду в его номер, чтобы разбудить, поднять и мобилизовать на вторую тренировку, я обращусь к нему иначе, не по имени. — «Машина марки «Ягудин», — скажу я, — ты чего разлёгся посреди рабочего дня?» Или пошучу как-то иначе, но первые три слова будут сохранены. Я надеюсь, он улыбнётся.

Слова-образы имеют реальную силу, если ими умело распоряжаться. Они могут дать импульс желанию бороться, да и просто — жизненному настроению. А это немало!

(продолжение в следующем посте)

По факту, Загайнов делает массаж своим спортсменам в течение часа перед сном, под трансовую музыку, помогает в трансе расслабиться, - он лекарство от их бессонницы. А суть психотерапевтических вмешательств, описанных автором это эриксоновский гипноз. Спортивная специфика здесь в том, чтобы делать это с учётом графика тренировок и отношений в микрогруппе спортсмен-тренер-сборная.