GubastiKudryash

Егор Куликов ©

Я не всегда был вожаком. Когда-то, я одиночкой скитался по заснеженному лесу в поисках пищи. Мечтал о сочном куске мяса, но готов был питаться и падалью.

И на кой черт мне нужна была эта свобода? Там кормили, заботились, ухаживали. Но, видимо, на роду написано. Видимо, под коркой мозга сидит эта навязчивая мысль. Недаром говорят: «Сколько волка не корми, он известно смотрит в лес». Вот и я заглядывался в тенистые дебри деревьев. А как выдался шанс, то и сорвался. Только крики людей за спиной. Только хлопки ружей. С тех пор и скитаюсь по дремучим лесам, уже больше месяца.

Удалось поймать несколько полевок. Проглотил не разжевывая. И дальше шатаюсь по бесконечному снегу. А зима выдалась особенно холодной. Даже падаль и та встречается крайне редко. Несколько раз натыкался на обглоданные кости лося. Надеялся, что останется хоть что-то, но нет. Останки отполированы до зеркального блеска.

Вокруг только белое покрывало, куда проваливаешься по самое пузо. Только снег и ветер. И постоянный мой спутник – голод.

Иногда, мимо прохаживаются лоси, ковыряя снег широкими копытами. Фыркают, оглядываются на меня, но не боятся. Был бы я со стаей, как в далеком детстве, тогда бы они не так себя чувствовали. Помню, будучи щенком, видел, какой опасной бывает стая. Как слаженно она работает. Как загоняет зверя. Впивается ему в глотку. Валит на белоснежное покрывало, окропляя его алой кровью. А потом загнали нас. Подобрали меня и увезли к себе эти люди. Посадили в клеть. Сколько раз пытался бежать и все бес толку. Железные прутья очертили для меня мир квадратами. Несколько зубов обломил, когда пытался перегрызть.

А сейчас…

Сейчас лоси выглядят так, будто я и не хищник вовсе. Мало того, что не убегают, так даже не оглядываются в мою сторону. А ветвистые головы все равно задирают кверху, повыше поднимая горло. Видимо, у них тоже это на роду написано, как и моя свобода.

Страшная выдалась зима. Мороз трещал и птицы падали замертво. Природа убила одного зверя, но спасла другого.

Я еще издали почуял запах мертвечины. Дурманящий аромат прокрался в нос и ударил точно в мозг. Не помня себя, я мчался, взрыхливая грудью снег, молясь лишь о том, чтобы мне хоть что-то осталось.

Стая ворон уже пировала на мертвом кабане. Эти черные вестники всегда первыми прилетают на смерть. Они несут ее на своих крыльях и следуют за ней по пятам.

Первый ломоть мяса был проглочен мгновенно. Холодная, твердая плоть камнем провалилась в желудок, и я тут же почувствовал вкус. Вкус жизни. Смерть для кого-то – жизнь для другого. И сегодня, этим другим оказался я. Одинокий, полуодомашненный волк, сбежавший из плена.

Насытившись, я завалился в дебрях кустарника, под упавшим деревом. Вылизывая окровавленную пасть, я думал лишь о том, как бы мне приткнуться к стае. Зима не часто дает такие подарки. Возможно, следующий раз, вместо того кабана на снегу буду лежать я. А черные вороны будут лакомиться моей плотью. Обгладывать мои кости.

Короткие дни угасали, сменяясь бесконечно длинными и холодными ночами. Изредка я выл в небо, надеясь услышать ответ. Изредка чувствовал едва уловимый запах своих собратьев. Этот запах манил меня и пугал одновременно. Я хотел в стаю. Но хотела ли стая принять меня.

Как бы эгоистично это не выглядело, но единственное, что толкало меня по следам стаи – это то, что в одиночку я умру. Весной и летом прожить можно. Но зима вносит свои коррективы. Зимними ночами можно только в окрестных деревнях скот таскать. Да и то, надолго ли это? До первой поимки. До первого хлопка ружья.

Больше месяца я блуждал в одиночестве, собирая останки животных и дробя каменные кости. Затем напал на след других волков. Встречный ветер запахами рассказывал мне о том, что я приближаюсь к своим собратьям. Семь особей, четыре из которых самки. Один слегка ранен и западает на заднюю лапу. Вряд ли он переживет эту зиму. Обо всем этом мне рассказывали запахи. Они рисовали картину и рассказывали об окружающем мире. Может быть, я и прожил со щенячьего возраста до двухгодовалого волка у людей, но это не значит, что я приобщился к ним. Собак они смогли приручить. Смогли посадить их на цепь и заставить выступать себе на потеху. Они и меня старались переиначить. Но я волк. И мои инстинкты умрут со мной.

Пока брел по заснеженным следам, вспоминал беззаботное детство. Вспомнил свою мать и нашего вожака – Грома. То был огромный волк. Серый, с черной холкой. Хвост его всегда торчал трубой, а остальные члены стаи, поджимали хвосты, показывая, что они принимают его правление. Но Грому этого казалось мало, и он периодически оскаливался на них, кусая за пушистые бока и хвосты. Подчиненные либо прижимались к земле, облизывая ему морду, либо заваливались на спину открывая горло. Я тогда мечтал стать таким вожаком как Гром. Мать говорила мне:

- Гром это единственная наша надежда.

- Мама, почему мы всегда куда-то идем? – спрашивал я, плетясь в лапах.

- Потому что люди гонят нас. Если мы не будем уходить, нас всех убьют.

- Мама, - продолжал я приставать с вопросами, - Я хочу быть таким как Гром.

- Будешь сынок, - отвечала она, и ее теплый язык скользил по моей шерсти.

- А почему наш вожак такой хмурый?

- Он думает. Он понимает, что только от него зависит то, спасемся мы или нет. Единственно, о чем он должен думать, это о сохранении стаи.

- А разве другие не думают?

- Другие подчиняются.

Вспоминал я и о том, как учился выть на луну. Правда мама всегда поворачивала меня, потому что я выл на звезду. На самую яркую звезду, повисшую на черном куполе.

Эта привычка прошла со мной до сих пор. Когда я был в плену, луна изредка заглядывала ко мне. Не всегда я ее видел. А яркая звездочка всегда была со мной. Вот на нее я и выл, изнывая от тоски и одиночества. И сейчас, холодными ночами я пою песни своей звезде, которая покорно слушает.

Чем ближе я подбирался к стае, тем четче запахи рисовали картины. Тем страшнее мне было. Тем крепче сжимал я челюсти, чувствуя сломанный когда-то зуб.

***

Счастливые и безмятежные дни закончились. Конкурирующая стая теснила нас с юга, потихоньку выдавливая с территории, где мы охотимся. Люди отвоевывали территорию с севера. Они все чаще заходили в наши угодья, развешивая красные флажки на тонких веревках. Мне-то все равно. Я привык к этим флажкам еще с глубокого детства. Но ведь я не стая. Я спасусь, а как же они. Кто кроме меня спасет их.

- Ты почему такой хмурый? – спросила меня волчица.

- Я должен спасти стаю.

- Нам что-то угрожает?

- Да.

Я всегда был немногословен. Наверное, сказалось время, проведенное в одиночестве. Вся моя стая не чувствует опасности. Они живут беззаботно и спокойно. Но я, как вожак не имею права на надежду. Я опираюсь на строгий расчет. И этот расчет, говорит мне, что если мы не уйдем с этих мест, - мы все умрем.

Холодным зимним утром мы вернулись с охоты. Каждый шел с набитым пузом, слизывая на ходу кровавые капли, падающие в снег. Хромой лось недолго бегал по лесу. Мы загнали его и я, одним прыжком оказался у его шеи. Клыки впились в мягкую трубку горла. Я почувствовал, как он дергает кадыком. Почувствовал, как последний стон вырывается из его рта вместе с клубами пара. После чего сильнее сжал челюсть, и лось повалился в снег. Стая насытилась, оставив обглоданные кости воронам, что уже кружили над нами.

- Крес. – Окликнул я молодого волка. – Тебе сегодня следить за территорией.

Он недовольно поежился, огляделся по сторонам, словно выискивая поддержки, и, не найдя ее, побрел в чащу. Стая устроила лежбище под высоким дубом, лениво облизывая кровавые пасти.

Набитые животы мешали ворочаться. От сытости клонило в сон даже в такой яркий день. Погода стояла тихая. Казалось, упади снежинка с дерева и ее будет слышно. Я присел немного поодаль, оглядывая истоптанную поляну. Солнце проглядывало через порванные облака, что медленно плыли по небу.

На снегу кувыркался молодняк, выкручиваясь перед самками. Скоро брачный период и они на все пойдут лишь бы завладеть вниманием другого пола. Софа и Коми лениво смотрели как Клык и Труш извиваются в снегу пересиливая сытую лень. Эльта присела рядом.

- Скоро наша стая будет больше. – Задумчиво сказала она.

Я не ответил.

- Ты опять Креса отправил на границу?

- Да.

- За что ты его не любишь?

- За неподчинение. Иногда он слишком многого требует, не предлагая стае ничего взамен.

- Ты ведь знаешь, что он молод. А молодость иногда преобладает над разумом.

- Я тоже был молод. Но я никогда бы не посмел противиться воли вожака.

- Ты так говоришь, словно хочешь полного подчинения от всех.

- Так и есть.

- И даже от меня? – игриво сказала Эльта, повиливая хвостом.

- Единственное что мне дорого – это стая. Я сражался за место вожака не потому что хотел подчинить себе всех, а потому что я знаю путь к спасению.

- Ты всегда говоришь так высокопарно. В такие моменты ты мне напоминаешь ученого пса, а не лесного волка.

- Во мне есть что-то от пса. По крайней мере, меня пытались так воспитать.

- Ну вот, ты ведь можешь быть и добрым, когда…

- Тихо! – зарычал я.

- Но…

Я оскалился, давая понять, что не потерплю еще одного звука. Мой рык услышали и Клык с Трушем. Они замерли, дурачась в снегу и испугано посмотрели на меня, прижав хвосты.

Вдали. Где-то среди деревьев. За оврагом и березовой поляной я услышал стук. Деревом о дерево. Стук не лесной. Таких звуков лес не выдает. Неужели это…

Голоса. Я услышал голоса людей.

- Быстро, уходим.

Ни у кого не возникло вопросов. Все услышали голоса. А если слышишь человека, лучше всего бежать. Они не щадят никого. В их рационе присутствует каждый зверь, но хуже всего, что в их головах присутствует азарт.

- Крес, проглядел. – Рыкнул я и первым ступил на нетронутое покрывало снега.

Стая последовала за мной.

Сломя головы и высунув языки мы убегали от человеческих голосов, которых становилось все больше. Казалось, они окружают нас. Были только сзади, но теперь и слева. Вот уже справа. Они далеко. Мы должны уйти. Человек в лесу чужак.

За мной двигалась Эльта. По запаху я понял, что Крес догнал нас. Потом выскажу ему. Пока что у нас одна задача, уйти как можно дальше.

Легкий ветерок подул в спину, и я отчетливо увидел картину охотников. Увидел их блестящие ружья и пропитанные соляркой вещи. Услышал их сбитое дыхание. Устали. Одни идут. Без псов.

- Быстрее! Быстрее! – Ворчал я, протаптывая тропу.

Я обернулся, чтобы посмотреть, все ли на месте и в этот момент раздался выстрел. Пуля вошла между мной и Эльтой. Снег фонтаном брызнул вверх. Стая, как по команде ринулась в разные стороны. Началась паника. За паникой последовали выстрелы. Один, второй, третий…

Я пытался углядеть за всеми, но и сам чувствовал, как шерсть на холке вздыбилась, а сердце начало выстукивать дробный ритм.

Где вы все? живы ли? – думал я, ускользая от невидимой смерти.

Сзади вновь послышались голоса. Деревья стали реже и впереди что-то замаячило. Затрепыхалось на ветру и там, мечущихся на небольшой поляне я увидел волков. Мы вошли в поставленную человеком ловушку. Красные флажки, как высокий, неприступный забор свисали на тонком канате.

И во всем виноват я. Сам завел стаю в ловушку. Человек перехитрил меня.

Один человек был за «забором» и копошился со своим ружьем. Я услышал жалобные крики своих собратьев. Человек вскинул ружье и прицелился. Времени почти не оставалось. Флажки для меня не преграда. Я еще у людей научился их не бояться. Но стая…

С легкостью перемахнув канат, я успел увидеть ошарашенные глаза охотника.

- За мной! – крикнул я в полете.

Он перевел прицел на меня и выстрелил. Невидимая смерть обожгла ухо, но я свалил его с ног. Второй охотник мешкал и не стрелял, видимо боялся поранить своего друга.

- За мной! – повторил я, но стая не двигалась.

Затравленные, испуганные. Они бегали между флажков, боясь ступить за преграду. Пришлось грызть канат.

Только флажки легли на взъерошенный снег, как стая сорвалась в проем. Я бежал последним, чувствуя, как кровь заливает глаза.

Порядка не было. Близкая смерть гнала волков в разные стороны. Я долго бежал по чистому снегу, роняя капли крови.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я остановился. Снова было тихо. Ни голосов, ни звуков. Лес, словно замер, наблюдая за потерявшимися волками.

Я долго вслушивался в тишину. Ловил запахи. Затем задрал морду к небу и завыл. И вой мой разлетелся высоко поверх застывших верхушек деревьев. Он скользил меж стволов, стелился по снегу. Взлетал ввысь и проникал в уши моих сородичей.

Ближе к вечеру стая собралась на небольшой поляне.

- Где Труш? – спрашивал я.

Никто его не видел. Никто не знал где он. Испуганные глаза подчиненных смотрели на меня.

- Это ты просмотрел, - обозлился я на Креса. – Из-за тебя мы потеряли Труша.

- Но…

Мой рык был ответом Кресу. Он припал на лапы и уполз в кусты.

- Что будем делать? – спросила Эльта.

- Будем выживать.

***

Выживание проходило сложно. Зима прошла, но легче нам не стало.

Не один раз мы попадали в лапы охотников. Животные – наш корм, уходили из этих мест. Вместе с ними двигалась и конкурирующая стая. Большая. Четырнадцать особей. Нам с ней не совладать. Приходилось уходить от человека, прятаться от соседней стаи, увиливать от медведей, которые тоже не прочь были полакомиться волчатинкой, если подвернется случай.

- Чего хмурый? – спросила Эльта.

Я сидел на пригорке, наблюдая как на поляне, перекатываются и играют щенки. Они охотились друг на друга. Прятались в ветках кустарника и с диким рыком выпрыгивали на своих братьев и сестер.

- Если все пойдет хорошо, то наша стая будет насчитывать двенадцать особей. Это хорошая прибавка.

- Пока они встанут на ноги, пройдет не один год. Пока что они лишь обуза для нас.

- Как ты можешь такое говорить? Там ведь и твои дети.

- Мои дети не исключение.

Эльта обиделась. Я же продолжал смотреть на щенков.

Солнце играло листвой, рассеивая яркий свет на свежую траву. Щенки ничего не подозревали. Они еще долго не будут знать об ужасах жизни. О том, что у волков всегда есть только два варианта. Либо ты – либо тебя. По-другому в лесу не выжить. Лес это опасное место. И каждый мечтает о месте под солнцем. Моя задача, дать это место.

Когда я был один. Когда скитался, обгладывая павшие кости, я видел сказочную долину. Там не было людей. Не было других волков. Там животные ходили стадами, проламывая буреломы в лесах и вытаптывая степи до горизонта. Там наше спасение. Только там.

Но долина далека. Слишком далека. Если я решусь, повести туда стаю, то надо будет пройти опасные участки. Люди, волки, другие животные. Может быть, остаться здесь? Попытаться выжить? Попытаться досуществовать, пока стая окончательно не вымрет.

Осенью, когда волчата подросли и обзавелись плотной серой шубой, я озвучил свой план.

- Мы пойдем в долину. Пойдем туда, где пищи вдоволь. Где нет людей и нет другой стаи.

- Где она находится? – спросил Крес.

- Звезда укажет мне путь.

- Звезда? Обычно нам путь указывает луна, - сказал он и хихикнул в сторону.

Я отметил его насмешливый тон. Тон вызова и неподчинения.

- Ты можешь остаться здесь, а остальные пойдут со мной.

Крес испугался. Прижал уши и слегка присел. Он оглядел волков, которые боялись встречаться с ним взглядом.

- Я пойду с вами.

- Тогда помалкивай по пути.

Он вновь бросил на меня косой взгляд. Промолчал. Уступил. Надолго ли его хватит?

По первому снегу мы отправились в путь. Я шел впереди, принюхиваясь и присматриваясь к каждому шороху. Я боялся. Но боялся не за себя. Став вожаком, я давно перестал думать о себе. Точнее я продолжал думать, но подразумевал всю стаю. Иначе никак. Я вспоминал Грома и просил у него помощи. Я знал, что путь будет не близкий и крайне опасный.

Несколько раз мы слышали голоса людей, и я уводил стаю в сторону. Подальше от людей. От тех, кто когда-то забрал меня к себе. Кто отлучил. Кто убил.

Пару раз мы галопом мчались по лесу, убегая от чужой стаи. Большой. Не менее опасной, чем человек. Они вальяжно бродили по нашей территории понимая, что мы слабее. Но скоро наша территория закончится и начнется их. А это уже грозит полным уничтожением.

Днем мы двигались мало. В основном под покровом ночи. Под темным куполом неба, где яркая звезда указывала мне путь к долине. Путь к спасению.

Лето выдалось дождливым, отчего еды было мало. Питались чем попадется. Ели падаль. Охотились. Огромные лоси проходили мимо нас, но мы, обессилев, едва могли даже предположить, что сможем завалить эту рогатую громадину.

- Сейчас движемся особенно тихо. Мы на чужой территории.

Луна подглядывала за нами из-за облаков. Заснеженные ветви деревьев как крылья огромных птиц укрывали нас тенью. Пушистый снег хрустел под подушками лап.

И в этой тоскливой, пугающей и тихой ночи, раздалось жалобное поскуливание.

- Тихо обозлился я, - понимая, что случилась беда. Один из молодняка угодил в капкан. Юный Брит извивался вокруг зажатой лапы. Он скулил, тем самым разнося по лесу весть, что мы здесь. Решение надо было принимать быстро.

- Его надо освободить! – сказал Эльта. – Мы не можем его бросить.

- Крес, - сказал я, не слушая Эльту. – Веди стаю на звезду. Я вас догоню.

- Что ты собрался делать?

- Уходите!

- За мной! – скомандовал Крес и пошел брюхом продавливать снег.

Нехотя, оглядываясь на меня и юного Брита, стая скрылась в ночи.

- Помоги мне… помоги… - скулил Брит и, задрав морду к небу, завыл от боли.

Железная пасть, стальными зубьями вцепилась в лапу Брита, как и мы, цепляемся в горло животным. В точности как мы…

- Помоги мне…

- Не скули, - прорычал я и оглянулся туда, где спряталась стая. – Скорее всего, нас обнаружили. Скоро будет погоня.

***

Я догнал стаю, пытаясь успеть слизать кровь Брита с морды.

- Что ты с ним сделал? – на ходу спросил Эльта.

- Убил.

Эльта замерла. Остановилась и вся стая. Все они слышали мои слова. И все они стали на сторону Эльты.

- Ты…ты убил его?

- Да. Я перегрыз ему горло и оставил в капкане.

- Но он один из нас.

- Если бы я этого не сделал, мы не смогли бы идти дальше. Нас, скорее всего уже заметили и вышли по следу. Но, если бы он продолжил выть, нас бы нашли быстрее. У нас еще есть шанс. За мной!

Никто не двинулся с места.

- Это потому что он не твой волчонок? – спросила Коми. Ее голос дрожал. Только что она потеряла сына.

- Нет. Потому что нам надо идти. У нас не будет другого шанса.

В этот раз стая, словно пристывшая к земле коряга, дернулась с места и, волоча лапы по чистому снегу, поплелась за мной.

Я знал, что меня не любят. Скорее всего, они бы и меня сожрали с потрохами, если бы у них хватило смелости.

Как я и думал. Чужая стая нагнала нас ближе к утру. Изможденные. Голодные и уставшие мы пытались оторваться, пока чужой вой не послышался совсем близко.

- Эльта, уводи стаю. Крес ты со мной.

У нас никогда не ладились дела с Кресом, но он единственный из взрослых волков, кто может мне помочь.

- Уведем их в сторону, - сказал я и окинул взглядом остатки стаи. Молодняк да самки. Жалостливые, припадающие к снегу, покачиваясь, они сливались с серыми оттенками утра.

- Ты же понимаешь, что нам не выжить? – как-то весело и одновременно с испугом спросил Крес.

- Нам нет, - ответил я. – Но мы и не за себя будем сражаться. А вообще, надо бы нам просто увести их.

Я присел и, задрав морду к небу завыл что есть мочи. Крес понял меня и мы слились в унисон. Где-то с веток спорхнули птицы, понимая, что сейчас у них будет пир. Если конечно, им что-то достанется.

- За мной, - скомандовал я и ушел в сторону.

Крес молча побежал следом.

Пошел снег. А мы все продолжали бежать, изредка останавливаясь и завывая в морозное утро. Ветер дул нам в спину, отчего мы смогли уловить по запахам погоню. Семь особей вышли по следу. Семь крупных, сытых особей. Вот что значит стая, - завистливо думал я, утопая в глубоком снегу.

- Они свернули, - задыхаясь, сказал Крес.

- Почему?

- Не знаю.

Улавливая случайно брошенный в бесконечном воздухе запах, я понял, что Крес прав.

- Они пошли по следу стаи?

- Да.

- Назад.

С еще большим усердием мы топтали чистый снег. Не обращая внимание на пугливых зайцев и пушистых лис, которые прятались видя нас. Мы бежали. Неслись наперерез, понимая, что время уходит.

Теперь мы стали погоней.

Стая должна выжить. Должна.

Мы настигли чужаков, когда те только вцепились в молодняк. Страшное было зрелище. Я никогда не видел Эльту такой… оскалив пасть до красных десен она сверкала острыми клыками. Клацала зубами как капканами. Ощетинившись и подняв шерсть на загривке, она была ужасна. Опекая молодняк, Эльта кидалась на каждого кто переступал невидимую черту.

Мы зашли сзади. Вряд ли нас тут ждали. Пока чужаки были заняты, я и Крес быстро разобрались с отставшими. Нас заметили. Началась кровавая бойня. Где не было места пощады и жалости. Клыки лязгали у самого горла. Острые иглы впивались в бока и лапы.

***

Мы отбились, потеряв еще двух из молодых волков. Чужаки ушли, оставив на поляне двух своих братьев. Но они вернутся. Они обязательно вернутся.

Истекая кровью и зализывая раны, мы расположились на кровавой поляне.

- Нам надо уходить! – прорычал я, чувствуя адскую боль в разорванной лапе.

- Но…

- Уходим.

- Они не могут идти, - указала Эльта на молодняк.

- Уходим. – Грозно повторил я.

Вскоре места показались мне знакомы. Когда-то я был здесь. Скитался одиночкой и едва не умер. Впереди будет ущелье, а за ущельем будет спасение. Там будет новая жизнь. Осталось не так много.

- Впереди будет ущелье, - озвучил я свои мысли. – За ущельем будет голая степь, а сразу за степью будет лес. Там наш новый дом.

Весь день мы плелись по снегу, роняя кровь.

В этот раз моя дочь не смогла идти. Она шла в середине, затем отстала, а после и вовсе слегла. Я остановил стаю.

Обеспокоенная Эльта подбежала к ней.

- Уводи стаю, - только и сказал я ей.

- Я ее не оставлю.

- Уводи.

- Нет.

- Крес, уводи стаю.

Без лишних слов, он понял меня.

- Я не хочу, чтобы ты это видела.

- Ты не сделаешь это! – оскалилась Эльта.

- Либо ее живьем заклюют вороны, либо это сделаю я.

- Мы должны ей помочь.

- Я этим и займусь.

Эльта припала к дочери, слизывая запекшуюся кровь с ее лапы.

- Ты настоящий зверь, - бросила она напоследок, одарив меня взглядом полным ненависти.

***

Видимо, волчьему богу было мало наших страданий. К преследованию чужой стаи добавились люди, что как охрана стояли перед ущельем. Я сразу их почуял. Думаю, и они знали, что мы приближаемся.

Сложно сделать выбор. Либо быть съеденным чужой стаей, либо быть убитым людьми.

Я знал, что это будет наш последний шанс, поэтому дал стае отдых. Весь вечер мы только и делали что зализывали раны и отдыхали, остановившись точно посередине, между двумя смертями.

Всю ночь мы едва передвигали лапы, оставляя кровавый след на снегу. По этому следу за нами идут волки. А мы, как загнанные и испуганные щенки несемся в лапы людей, кто уже растягивает флажки от дерева к дереву, создавая отличное место для отстрела нашего брата.

Холодный ветер блуждал среди деревьев и менял направление каждые два часа. Из-за этого запахи доносились со всех сторон, что довольно четко обрисовало неутешительную картину. За нами гонится не менее десяти особей. И они не так далеко, как казалось. Они сыты. Они здоровы. Они готовы убивать и прогонять чужаков, то есть нас. А впереди…

Впереди, пропахшие соляркой и куревом люди. Чистят свои ружья. Смеются. Веселятся. Пьют. Готовятся и занимают места, чтобы не пропустить никого из нас. И мы – ободранные, раненные, голодные. Идем по чистому снегу к туманному счастью. Дойдем ли?..

- Надеюсь, нам дадут переждать этот денек, - с нескрываемой злобой сказал я, осматривая ближайшие поляны и буреломы для отдыха. – Нам нужен всего лишь день. Один день отдыха.

Никто не поддержал разговора. Слишком тяжелой выдалась доля. Поникшие волки черными носами касались сугробов. Уставшие, они разлеглись рядом с упавшим дубом, что раскинул корни вместе с пластом земли.

- Дойдем? – тихонечко спросила Эльта.

Я не ответил. Я не знал что ответить.

Молодняк тут же свалился беспробудным сном. Я хотел отправить в дозор Креса, но не смог. Я видел, как его шатает. Задняя лапа порвана. Кусочек уха вырван чьими-то острыми зубами. Он лег… точнее он упал под корни дерева и больше не двигался. Его бок вздымался и опускался. Он дышал. Он был жив и это самое главное.

Я окинул взглядом остатки стаи – восемь особей из них половина готовы сражаться. Все использовали свободное время, чтобы отдохнуть. Я взобрался на корни поваленного дерева, пытаясь держать ситуацию под контролем. Глаза слипались. Клонило в сон. Изредка я улавливал запахи, пытаясь понять наше положение.

Отдых закончился сразу, как только я учуял приближение чужой стаи.

- Подъем! Они снова идут по следу.

Утомленные волки разлепляли глаза, не совсем понимая, что происходит. Коми и Софа тут же разбудили своих детей, которые уже испытали на себе признаки волчьей жизни. Почувствовали на собственной шкуре, что взрослая жизнь не такая радужная, какой кажется в детстве. Кто-то из них прихрамывал – отголоски недавней битвы. Остальные же, кто не получил увечий и ранений, были очень утомлены. Едва задирали лапы, загребая снег.

Продолжение в комментариях

Паблик

Егор Куликов ©

Люди уважали Мишу Поднебесного. Он был весьма сдержан, но не хмур. Весел, но не делал из себя клоуна. Он с удовольствием приходил им на помощь, не требуя ничего взамен. Иногда и сам просил помощи, но редко. Крайне редко. То ли стеснялся, то ли по каким-то другим причинам. Жена его часто за это пилила, дескать другим помогаешь, а как сам работать идешь, то один корячишься.

- Могу ведь справиться один, зачем кого-то отвлекать.

- А тебя значит отвлекать можно?

- Иногда можно. Но если я не могу, то откажу.

- Так и откажешь?

- Легко.

- Посмотрим. – говорила жена, хитро улыбаясь.

Супруги прожили уже долгую жизнь и порядком изучили друг друга. А редкие ссоры лишь дополняли и обновляли их отношения. Чаще всего Надя, жена Михаила, крутилась по хозяйству. Баба она была ворчливая, но от этого не менее хорошая.

- Раз ворчит, значит недовольна. Раз недовольна, значит, хочет меня под свой лад перестроить. Раз хочет перестроить, значит я ей не безразличен. Раз не безразличен, значит любит, - странно рассуждал Михаил и был вполне этим доволен.

Он умело управлялся с хозяйством. Работал трактористом и знал свою машину как никто другой. Сам ремонтировал и чинил железного коня и редко допускал техников.

- Ему не только гайки важны, но и ласка человеческая, - нежно отзывался Михаил о тракторе.

Мужики смотрели на него немного свысока, считая его слишком перемудренным для нынешней жизни. Для жизни в здешних условиях. В обычном селе.

- Родись ты в городе, много бы достиг. – говорили Михаилу.

- А я разве малого достиг! – парировал он. – У меня растут двое замечательных деток. У меня есть дом. Есть хорошая работа. У меня есть что оставить после себя детям и внукам. А что человеку надо для счастья. Вот тебе чего надо?

Вова Шмырев, уже был не рад что обратился. Поставил он вопрос конечно ребром. Вот сейчас ляпнет чего-нибудь не совсем хорошего, потом ведь мужики заклюют как куры.

- Для счастья, - начал было говорить Вова и задумался. Достал мятую пачку сигарет, толстыми пальцами долго ковырял. Как мог тянул время, прокручивая в голове варианты ответа. Много денег. Дворец. Хорошую машину. Много детей. Здоровье. Всемирную славу. И каждый вариант не устраивал Вову. Ему казалось, что все не то. – Ой, да иди ты знаешь куда… - в итоге отвечал Вова, тут же ловко доставал сигарету и так же ловко, одной рукой, прикуривал спичками.

- Вот, а говоришь, что я бы многого мог достичь. Хотя сам не знаешь, чего хочешь ты, - ловко заканчивал Поднебесный, понимая, что обронил оппонента на лопатки.

Коллеги побаивались Михаила, одновременно считая его слишком умным выскочкой и в тоже время немного не от мира сего.

- Он такой, с прибабахом. Тепленький. – Чаще всего отзывались о нем.

Хотя каждый из них любил разговаривать с Поднебесным. Но разговаривали при одном условии – рядом никого не должно быть. С глазу на глаз, они откровенничали с ним, спрашивали совета, вели длинные, порой тяжелые дискуссии, затрагивающие самые разные темы. Бывало, начнут говорить о сломанном подшипнике и о том, чем мотор одной фирмы лучше, мотора другой, а закончат темами о боге, смысле жизни и бесконечной вселенной.

- Надо бы нам как-то с тобой накатить по чуть-чуть и тогда сесть вот так, за стол. Поставить еще чутка и завести беседу.

- Зачем же для этого пить? – искренне удивлялся Поднебесный. – Беседа ведь и без этого хорошо идет.

- Так-то оно так, но с этим, все-таки как-то плавней, нерасторопней.

- А что же тебя сдерживает говорить со мной без этого?

- Миша, давай без своих премудростей. Сам ведь понимаешь.

- Понимаю, - хитро улыбался Миша, - и для такого случая у меня есть кое-что.

- Вот ты жук… - радовался собеседник, помахивая пальцем.

И вправду, беседа после выпитого уносила их далеко за пределы земли.

Самому Поднебесному тоже нравилось общаться с коллегами. Он знал, что они презирают его, но никогда не обижался на это. Зная, что относись они к нему нормально, как ко всем, то никогда быне пришли к нему изливать душу. Никогда.

- Презирают они меня или не презирают, а один черт захочется им душу излить, так они ко мне идут.

Поднебесный знал, что его особенностью было то, что он умеет слушать. Слушать не просто так. Видимо этот дар достался ему от рождения. Потому как начав говорить, люди не могли остановиться. Они говорили-говорили-говорили, а Поднебесный все слушал и слушал. И казалось им, что ему безумно интересно. Иногда он кивал, причмокивал губами, что-то переспрашивал, чему-то удивлялся. Его лицо источало желание слушать. Он целиком и весь погружался в рассказ. Тонул в нем как в омуте и был от этого счастлив.

От этого и повелось, что к нему чаще всего приходили именно для того, чтобы он послушал. Не слушает дома жена… друзья перестали слушать… начальник не дает сказать слова: одна дорога, к Поднебесному.

- Я ей без конца доказываю, что не надо ей в город ехать, а она уперлась рогом своим и давит-давит… самое интересно, что скоро продавит. Я ведь чувствую это. Ей рожать скоро, а она… - сказал Вадик и замолчал. Понял, что проговорился и осекся. Смотрит на Мишу испуганными глазами. Как бы не пустил он слух по селу. Как бы не рассказал ее отцу, ведь тогда проблем не оберешься.

- Не переживай ты так, - видя испуг собеседника говорит Поднебесный. – То, что твоя Ленка беременна я еще неделю назад узнал. Ты продолжай, а то встрял на самом интересном. – Мишка примостыривал колючий подбородок на ладони и принялся слушать.

- Как знал? – глаза Вадика стали еще больше.

- Да вот так.

- А кто? Кто сказал?

- А вот этого я тебе сказать не могу. У меня ведь как получается. Ко мне многое что стекается, а из меня ничего наружу не льется. Просто знаю, что твоя Ленка беременна. Вот уже как пару месяцев. Больше того, знаю, когда она забеременела. Не думай, я за вами не подсматривал, но есть люди, кто случайно вас видел. Зубы мне не заговаривай. Продолжай давай, что там с отцом ее?

Помимо круглых глаз у Вадика еще и челюсть отвисла. Он никак не мог понять, каким образом Мишка все знает. Неужели этот слух по всему селу ходит. Нет… если бы так, то отец Ленки бы тоже знал. А если бы он знал, то не прошло бы и пяти минут, как он бы прибежал с длинным бревном к Вадику. Значит не знает. А откуда тогда Мишка знает?

- Чего застыл. Рассказывай…

Вадик, словно включился в реальность и нехотя, выдавливая из себя каждое слово начал говорить. Но это продолжалось недолго. Мишка смотрел на него так, как детвора смотрит на подтаявшее мороженное за стеклянным прилавком. В глазах Поднебесного читалось одно единственное чувство – интерес. И этот взгляд усыпил встревоженную душу Вадика. И слова как-то легче полились. Нет теперь надобности давить их из себя. А спустя пять минут Вадика уже было не заткнуть.

Но не в Вадике было дело. К Поднебесному приходили все. Томит что-то на душе. Давит. Жмет. Пойдешь к Мишке и все как рукой сняло. Даже пить необязательно. Можно и без алкоголя так отдохнуть, что потом месяц со спокойной душой жить будешь.

Жена Поднебесного поначалу злилась на мужа, дескать, как он – мужик, а только и делает что сплетни собирает. Слухи по всей деревне. И ходят к нему не только ведь его друзья да коллеги. Иногда и женщины захаживают. Шушукаются там чего-то, секретничают. Злилась жена, что он отобрал по сути ее предназначение. Как-то перевернулось у них все в семье. А после смирилась. Смирилась, когда увидела выгоду этого. И, хоть Мишка никогда не рассказывал жене то, что ей было не положено знать, а все равно она чувствовала, что уж если ей что понадобится, она добьется своего. Скандалом, уговорами… да хоть шантажом, а выпытает у него все слухи и сплетни. Пока что она ни к одному из этих методов не прибегала, но была точно уверена, что если понадобится, то выпытает. Выжмет из него все слухи как сыворотку из кислого молока.

Одним летним вечером, собрались после работы мужики, и давай трещать, пока никто не видит. И пока жены дома не опомнились, отчего это их так поздно нет.

- Миша, ты слыхал, что у Зайцева вчера сарай сгорел?

- Слыхал. – Скромно ответил Миша, помня, что прилюдно они все друг перед другом кичатся и показывают себя.

- Может ты еще и слыхал, кто его поджег?

- Врать не буду. Этого не знаю.

- А я знаю! – сверкая улыбкой сказал Ванька Миронов. – Видали, мужики. Мишка не знает, а я знаю. Наверно снег сегодня пойдет…

- И кто же? – спросил Юрка.

- Увы, товарищи, а этого сказать не могу.

- Хм… тоже мне знания. В таком случае и я знаю кто спалил сарай. Просто не скажу.

- Я взаправду знаю.

- И я взаправду, - растопырил пальцы Юрка. – Хочешь крест отвешу.

- Ну, тебя, богохульник. - Отмахнулся Ванька.

Не заладился вечерний разговор. Не пошел. Угрюмые мужики разбрелись по домам.

А уже на следующий день, Ванька выцепил Мишку одного и скромно так попросил:

- Миш, можешь, на минутку.

Поднебесный остановился, огляделся по сторонам, убедился, что рядом никого и кивнул:

- Слушай Миша, ты это, извини меня за вчерашнее. Честное слово как-то само.

- Да чего уж там…

- Не-не. Погоди. Я вообще не поэтому тебя позвал. Слушай, а ты как справляешься со всем этим?

Мишка вздернул густые брови.

- Я имею ввиду все эти слухи, знания, - тихо продолжал Ваня. – Вот ты столько про всех знаешь всего и всё в себе держишь. Все в себе. Тебе не сложно от этого?

Мишка пожал плечами.

- Ну да, ты, наверное, привычный к этому. А вот я что-то совсем не такой. Вот смотри, - Ванька взял Поднебесного под руку, осмотрел по сторонам и на всякий случай увел его за угол. – Смотри, вчера я понял, что знаю такое, чего тебе неизвестно. Ну, казалось бы, знаю и знаю. Сиди себе да помалкивай в тряпочку. Но не тут-то было. Не поверишь, но я всю ночь ворочался. И не поспал толком ни черта. Всю ночь во мне как будто жук какой-то свербел. И крутит, и крутит, и крутит… посмотрел я на свою. Думал уже ей рассказать, потому плюнул – перетерплю. Это как с курением. Самое главное не сорваться. Вытерпеть, выждать. И не могу. Не поверишь, но не могу. Так и подмывает меня сказать. Выплеснуть. Опять же, думал своей рассказать, а потому думаю, разболтает она всем и пойдет по селу слух. Потом прикинул и решил, что лучше я тебе расскажу. Все равно ты так сказать сборщик всех вестей. Тебе не привыкать, а мне легче будет. Ну, что скажешь?

- Говори, - только и ответил Мишка. И снова его лицо превратилось в самое заинтересованное лицо в мире. Даже самый подготовленный шпион, глядя в эти глаза не смог бы устоять. Раскололся бы и без пыток.

- Эх, была не была. – Ванька выглянул за угол. Никого. – Короче, ты же знаешь, что у Вадика там с Ленкой некоторые шуры-муры. – Мишка не ответил. Он лишь слегка повел бровью, мол слышит это впервые. – Ну, не буду вдаваться в подробности. Заделал он ей там ребеночка, а она только в город собралась ехать. А тут такое. Еще пока пуза не видать, но скоро начнет округляться. И знаешь Мишка, вот у нас село небольшое, а страсти кипят иногда похлеще чем у Шекспира в его этой Ромео и Джульетте. Отец Ленки Вадика этого в глаза видеть не может. Встретятся они случайно на улице и идут друг на друга как бараны. И вот я заметил. Они либо прячут глаза, либо же смотрят друг на друга не замечая дороги. Идут и смотрят. Видимо, когда-то они схлестнутся. А нелюбовь эта у них еще с давних пор повелась, когда сам Заяц с Вадика батей из-за баб спорили по молодости. Жуть… сказали бы что такое может быть, ни в жизнь бы не поверил. Вадик уже и так и эдак пытался контакт наладить, а Заяц ни в какую. Уперся и стоит на своем, мол Ленка тебе точно не достанется. А Ленка ведь сама от Вадика на глазах тает. Распускается как цветочек, когда он только рядом пройдет. И тут Вадик решил идти напропалую. Принарядился, выгладился. Взял цветы в одну руку и пошел к Зайцу просить дочку его. А Вадику-то куда деваться. Ленка то уже того, на сносях. Не пройдет и месяца, как все об этом узнают. – Ванька еще раз выглянул за угол, затем помялся и присел на корточки. Мишка последовал его примеру. – Ну, так вот, пришел он к нему, выговорился. Заяц выслушал его, взял букет цветов, мол передам Лене и слова, и цветы, а потом как хлестанет его по щщам. Раз, второй, третий… а Вадик стоит как вкопанный и не понимает, что происходит. А Заяц хлещет его. В общем в тот же вечер Вадик напился в доску и решил отомстить ему. Я тогда с садов возвращался. Смотрю, идет по всей дороге. Услыхал он, что едет кто сзади и прыгнул в кусты. Я проехал мимо, заглушил мотор и стал смотреть. А он пьяный. Думает, наверное, что он такой скрытный, взял бутылку, запихал туда тряпок, поджег и каааак кинул в сарай. Бутылка еще не приземлилась, а он уже деру дал. Хоть и пьяный был, а бежал как марафонец. Только пятки сверкали. Вот в общем-то и все… - Ванька глубоко вздохнул, достал сигареты и тут же закурил. – Фух… как легко стало. Все, хватит секретов. Следующий раз буду в морду бить если мне кто-то захочет что-то по секрету рассказать.

Мишка несколько раз кивнул. Вадим мельком посмотрел на Поднебесного, затянулся и спросил:

- Ну, чего?

- Не знаю, может что еще расскажешь?

- Я уже все выложил. Хватит с меня секретов. И другим передай, чтоб не подходили ко мне.

- Не обещаю.

- Тогда я сам схожу.

- Ладно, спасибо что выслушал. – Ванька бросил окурок, вдавил его в землю и снова выглянул за угол. – Ты это, побудь здесь минут пять, чтоб мы не вместе выходили. Чтоб, вроде как не секретничали тут.

- Стесняешься?

- Не то чтобы стесняюсь. Ты ведь сам понимаешь. Ладно, ты жди, а я пошел.

Оглядываясь по сторонам, как вор, Ванька быстрым шагом ушел.

А уже на следующий день до Мишки дошли сведения, что Заяц точит зуб на Вадика, за то, что он ему сарай спалил. И не только точит, а уже и заявление грозится написать в полицию. Все село на уши поставил. Соседей подговорил. Вадика уже с работы погнали в шею. На улице косо смотрят. Знакомые отвернулись. А стоит ему пройтись, как за спиной сплетни, как плесень расползается.

- Не жег я ваш сарай. – пытался доказывать Вадик. – Да, с Ленкой было у меня свиданьице. Да, любим мы друг друга.

- Ах он еще и внука мне заделал! – метался Заяц, услышав эту новость. – Вот же ж поганец. Внука заделал, сарай сжег… что еще он своему тестю в подарок преподнесёт. Убьет меня!? Ну, ничего. Он у меня еще попляшет.

- Мишка, ну как так? – укоризненно смотрел на Поднебесного Ванька. – Я ж тебе рассказал не для того, чтобы ты по селу слух пустил. Не приду больше к тебе. И других отговаривать буду.

Поднебесный не ответил. Только взгляд увел в сторону.

А Заяц все не унимался.

- Попляшет у меня зятек нерадивый. Ох, попляшет…

И ведь поплясал Вадик. Нехорошо аукнулись ему поступки. Забился он в своем доме, где родители, и те, наверное, смотрели на него как на преступника. Приезжала полиция, собирала какие-то улики. Но вроде как доказать не смогли – уехали. А Вадик продолжал жить порицаемый всем селом. Больше месяца маялся парнишка, пока его не обнаружили в собственном сарае с петлей на шее и запиской на полу.

Мать, случайно вернувшаяся домой, едва сама там не осталась. Но, благо что вернулась. Так как Вадик только и успел, что записку написать, да петлю себе на шею кинуть. А как вошла мать, открыла дверь, то он и замер, стоя на хлипком стульчике.

Решили они это сохранить в секрете.

- Слыхал чего Вадик учудил, - спустя день подошли к Мишке. – Черти что… в петлю полез. Говорят, не выдержал парнишка. Нервишки сдали. Слыхал или не?..

- Впервые слышу. – Удивлялся Миша, хотя к нему еще с самого утра трое подходили и все об одном. Детали истории сильно разнились. Один говорил, что Вадик уже посинеть успел. Другой, что мать сама чуть табуретку не выбила у него из-под ног, но он вовремя одумался. От третьего история дошла, что Вадик специально в своем сарае решил повеситься и уже приготовился даже сжечь его, как сделал это с сараем Зайца.

- Затравили парнишку. – Продолжали говорить. - Совсем затравили. Черт с тем сараем… он как сгорел, так и построится новый, а вот жизнь не вернуть. Вернись мать чуть позже, нашла бы Вадика посиневшего и с выпученным языком. Нет, совсем беда какая-то.

Но как бы там ни было, а ситуация Вадика не улучшилась. Пожалуй, наоборот. Раньше его только за сарай корили. А теперь еще и за трусость взялись. Дескать слабовольный человек. от любой ответственности в петлю карабкается. Не дело…

Шло время. Но и тут Вадику не повезло. Новых новостей нет, приходится старые обдумывать. Обмусоливать. Прибавлять новые подробности и пускать по новому кругу.

Сидел как-то Миша после работы на лавке. Смотрел на закат. Раскинул руки вдоль спинки. Скинул ботинки и вертит босыми ногами под теплым солнцем. Щурится. Так и прикимарил.

- Не разбудил… - ворвался голос Ваньки.

Мишка и глазом не повел. Даже веки не поднял.

- Разбудил.

- Бывает.

Ванька присел рядом.

Мишка, не глядя на понял, что настроение у Ваньки совсем нету. И голос какой-то тихий, приглушенный. Да и на лавку он плюхнулся как дома на диван: сильно, твердо.

- Тут это… пару слов тебе сказать надо.

- Опять секреты? Ты ведь зарекался…

- Это еще старые тянуться. Вот, снова душу пришел излить. Понимаешь, не к кому больше идти. Ну ты хоть взгляни на меня, а то как со статуей разговариваю.

Мишка разлепил ссохшиеся веки и уронил голову в сторону Ваньки.

- Короче, дело такое… - он несколько раз вздохнул полной грудью. – Во-первых, извини что я тогда на тебя наехал. Я уже знаю, что это не ты рассказал про Вадика. А суть вот в чем… помнишь я тебе рассказывал, что Вадик сарай спалил.

- Помню.

- Так вот, это не он.

- Я знаю.

- Откуда? Сказал кто?

- Сам догадался. Так сказать, картинка сложилась.

- И ты знаешь кто его спалил?

- Пока нет, но видимо скоро узнаю.

- Это ты прав. В общем, тянуть не буду. Я его спалил. Ну вот, выговорился… вот и легче вроде стало. Можешь идти заявлять ментам.

- Зачем? – удивился Поднебесный и снова откинулся на спинку, закрыв глаза.

- То есть как?..

- Ваня, ты хоть себя-то не обманывай. Ты ведь для того и рассказываешь мне, чтобы я тебя сдал.

- Чего плетешь?

- Того. Ты совершил одну пакость, а затем и еще одну, когда рассказал мне и потом сразу еще кому-то на ухо шепнул. Вот и вышло, что ты совершил сразу два плохих поступка. Два. – Мишка вздернул пальцы как римскую цифру пять и снова повторил. – Два! Может быть все бы на том и закончилось, если бы не вышло так как вышло. Вряд ли ты рассчитывал, что Вадика так травить будут. Да и про то, что у вас с Зайцем дележ ворованного имущества не заладился, я тоже знаю. – Ванька хотел что-то сказать в свою защиту, но понял, что Мишку ему вряд ли получится провести. Слишком много знает паразит. – Из-за этого ты и спалил сарай Зайцу, а тут как раз и ссора у Вадика получилась. Хорошая причина отомстить одному и всю вину перекинуть на другого. Только вот Вадика совсем затравили и, если бы не счастливый случай, не стало бы невинного человека. Короче, не буду размусоливать. – Мишка оторвал голову от спинки, посмотрел на испуганного и кипящего Ваньку и продолжил. – Совесть твоя вынудила тебя ко мне явиться. Дескать проступок ты совершил, а невинный человек чуть из-за этого жизни не лишился. Вот тебя и начало внутри что-то терзать. Свербеть, как ты тогда выразился. А ко мне пришел только потому, что подумал, что я, узнав об твоем поступке, пойду и заявлю властям. Но я не участник. Я наблюдатель.

- То есть не заявишь?

- А зачем мне идти у тебя на поводу. Ты ведь и сам хочешь быть наказанным. Только страшно тебе. Боишься ты сам явиться. И меня хочешь использовать как инструмент. Я ведь тут про всех знаю много такого, чего они сами о себе не знают. Если захочу, все село могу перессорить.

- Не заявишь! – то ли спросил, то ли просто сказал Ванька.

- Не-а…

- И тебя не будет мучить совесть, что ты, зная кто виноват будешь молчать. А если за это время Вадик снова попробует повеситься и тогда значит, уже и на тебе будет лежать ответственность за его смерть. Ведь так?

- Ты хоть ответственность всего села на меня повесь. А убедить не получится. Хочешь наказания? Тогда наберись смелости и пойди сам.

Ванька не ответил. Он крепко задумался. Брови встретились на переносице. Лоб взбугрился морщинами.

- А идет оно все к черту. Посмотрим кто кого. Посмотрим, как будет чувствовать твоя совесть, если ты тоже будешь хранить все в секрете.

- Ванька у меня столько в этом опыта...

- Посмотрим, посмотрим. В этот раз ты так просто не отделаешься. – Ванька встал и пошел прочь, продолжая бубнить. – Посмотрим… посмотрим…

Спустя три дня, когда Мишка отдыхал после плотного обеда, прячась в тени узкого тополя, как карандаш впившегося в небо, к нему подошел Юра.

- Слыхал, чего случилось. Ванька-то наш в ментовку угодил. Говорят, сдал его кто-то. Будто бы это он сарай спалил.

- Все-таки не сам явился, - улыбнулся Мишка.

- Чего?

- Это я так… к слову.

Паблик

Егор Куликов ©

Вот так вот, помнишь-помнишь о каком-то важном дне. Знаешь, что надо человека поздравить. Помнишь за месяц. За неделю помнишь… даже за день помнишь, а потом наступает этот самый день и все забывается. Затем приходится кусать локти, извиняться и поздравлять уже с «прошедшим». Примерно так же чувствовала себя вся администрация, которая находилась как раз на грани и уже покусывала локти.

В душном кабинете (а май выдался аномально теплым) из угла в угол метался глава поселения. В окно, точно так же стучался толстый шмель.

- Я не могу помнить все сразу. Не могу! У меня всего одна голова. – Бесился Борис Валерьевич, вытирая платком потный лоб той самой головы.

Он провел рукой по редким волосам, которые в свою очередь отказывались ложиться и топорщились как антенны, словно их кто наэлектризовал.

- Почему вы об этом не подумали? – задавал он риторический вопрос, делая акцент на «вы». – Мария Павловна, вы как мой секретарь после этого никуда не годитесь. Ни-ку-да.

Мария Павловна опустила взгляд, принимая вид виновной и покорной ко всему. Режьте меня, ведите на плаху, я это заслужила. По крайней мере, выглядело все именно так.

- А вы чего глаза попрятали? – обращался председатель к заму и депутатам. – Как можно работать? Как можно работать одному и все держать в одной голове? Как может население быть нами довольно, если мы даже элементарного выполнить не можем? Как? Как? – продолжал он сыпать риторические вопросы, расхаживая по кабинету и понимая, что ответа не дождется. Да и не ждал он ответа. Больше говорил лишь бы выместить злобу и ненависть. Стоит отметить, что после двадцатиминутного разноса администрации, после тысячи сказанных слов и трижды выжатом платке, волоски председателя все-таки улеглись на блестящую лысину.

Борис Валерьевич замер после очередной тирады, сунул руки в карманы пиджака и только сейчас понял, что пиджак наглухо застегнут. Обозлясь еще больше, он чуть ли не оторвал с корнями пуговицы, расстегнул пиджак, сел за свой стол, что стоит в углу и замолчал. Просто смотрел в дальний угол и молчал. Никто не решался разорвать тишину. Только ничего не подозревающий шмель, бился о стекло толстеньким мохнатым тельцем, искренне не понимая, почему он все еще не у полного нектаром цветка, а в этой душной комнате с взволнованными людьми.

Через некоторое время Борис Валерьевич понял, что никто не даст ему ответа, поэтому и действовать снова придется самому. По крайней мере, выдвинуть инициативу, а там пусть делают что хотят.

- Итак, господа. И дамы, - добавил он, пронзив взглядом Марию Павловну. – Как бы там ни было, а ситуация есть как есть. Девятое мая уже вот-вот… на подходе. Оно уже чувствуется. Сделаем вот как. Так как все мы проморгали эту дату, то я даю вам полное управление. Разбирайтесь, как хотите, делайте что хотите. А хотите, вообще ничего не делайте. Я устал от вас. Честное слово устал. Не выберут меня на следующий срок, так вот знайте, что и вы потонете вместе со мной. Будет новый председатель, который приведет новую команду, а вы пойдете на улицу. И даже вы Мария Павловна… да-да, не думайте о том, что пересидели здесь уже четвертого…

- …пятого, - пробурчала Мария Павловна.

- Пусть будет пятого. Так вот, не думайте, что вы останетесь. Я можно сказать, лично поспособствую тому, что бы этого больше не случилось. И ведь хорошо, что я вспомнил! – вернулся Борис Валерьевич к прежней теме снова раскаляясь с каждым словом. – У нас ведь и календари висят с красной датой. И смартфоны у всех есть, где тоже отмечена эта дата. Да и сами мы выходные свои планируем, зная, что девятое мая празднично-выходной день. А представьте, что было бы, если бы я не вспомнил. Что тогда? Что? – опять риторические вопросы, на которые никто даже не удосуживался отвечать. – Тогда бы население осталось без парада. Безе шествия. Без концерта. Короче, делайте что хотите, но я в этом мероприятии не буду принимать, ни малейшего участия. Счастливо оставаться.

Борис Валерьевич подошел к окну.

- Может свежий воздух вам придаст идей. – Он с хрустом распахнул деревянную раму. Бархатный шмель, почувствовав ветерок, расправил крылья и помчался прямиком к пышным цветам вишни, что распустилась прямо под окном. Борис Валерьевич некоторое время дышал сухим воздухом, затем развернулся как заводная игрушка, отчеканил пару шагов до двери и, помахав на прощание мокрым платком, еще раз повторил главную мысль. – Если прошляпите, потонем все.

Открыл дверь и вышел.

Треснутые половицы, сбитый угол тумбочки, муравей, карабкающийся по ножке стула вдруг стали не так интересны, как при речи председателя. Собравшиеся начали поднимать глаза, как бы ощупывая и проверяя друг друга. Не было произнесено ни единого слова, но давние коллеги легко общались молча. Мария Павловна закуталась в платок, словно замерзла, тем самым сказав, что она не хочет ничего делать.

Евгений Евгеньевич наоборот, развел руки в стороны, мол, дела у нас не очень хорошие, но надо из этого выходить.

Заместитель Василий Александрович, задрал брови к потолку, чуть позже, за бровями последовали и зрачки. Этим он говорил всем, что устал и согласен даже потонуть, лишь бы ничего не делать. Тоже уйти с этого места, сложить полномочия на чужие плечи просто ждать, как Борис Валерьевич.

Роман Вадимович бегал от одного лица к другому, как бы прося помощи. Его острый, слегка горбатый нос напоминал клюв птицы, которая так же смотрит по сторонам боясь быть проглоченной дворовым котом.

И только Ярослав Вильевич, для всех просто Вильич, сидел, скрестив руки, с закрытыми глазами. Его грузное тело расплылось на стуле как кучка песка, если ее высыпать на пол.

Когда все уже нагляделись и порядком надоели друг другу, то со временем взгляды приковывались к Виьичу. Он как магнит, своим спокойствием притянул сначала один взгляд, затем второй, третий… и когда все присутствующие открыто пялились на него, он, словно почувствовав это, распахнул глаза:

- Ситуация, действительно сложилась скверная, - начал бубнить он в усы, подрагивая вторым подбородком. – Я знаю, что никому ничего не хочется делать, но делать надо. Итак, - он тяжело поднялся. – Маша, тебе разве не приходила разнарядка?

- Приходила.

- И?..

- И отправила им план. Скопировала с прошлого года и отправила.

- Понятно…

- Я всегда так делала, - пожимая плечами, недоумевала Мария и поправляла платок. – Я это делала еще, когда сюда работать пришла. А Лариса Васильевна, которая работала до меня, тоже так делала. Она меня, в общем-то, и научила. Да и девятым маем всегда Борис Валерьевич занимался. А теперь решил на нас спихнуть.

- Ясно. Понятно. – Недовольно сказал Вильич. Застегнул на огромном пузе пуговицу пиджака, достал платок из нагрудного кармана и прошелся им от шеи до блестящей лысины. – Итак, делать вы ничего не хотите, так? – ответа не последовало, но Вильич опять же, легко понял своих коллег. – А делать все равно придется. Борис Валерьевич правильно сказал. Если потонет он, то и мы все последуем за ним. Итак, Роман Вадимович, если я не ошибаюсь, то ты у нас в прошлом году чего-то организовывал.

- Было дело… было, - и острый нос вновь начал прощупывать пространство.

- Тогда на тебе будут какие-то артисты и конкурсы. Это чтоб люди не скучали. Маша, на тебя ложится самая ответственная часть, но ты с ней легко справишься. Что у нас там, в прошлом году было?

- Парад был…

- Парад? – засуетился Василий Александрович, понимая, что он, как заместитель, должен будет больше всего работать.

- Ну как парад, - тут же поправилась Мария Павловна, - Собрались кучкой, взяли пару транспарантов, пару фото своих предков, дошли до памятника, там сказали пару слов и, в общем-то, все.

- Это лучше. Это явно лучше.

- Отставить разговоры, - вклинился Вильич. – Маша тебе надо растрепать всему селу, что в десять утра, возле школы будет собираться парад для того, чтобы идти к памятнику. Понятно? – Мария Павловна недовольно кивнула, но главное что кивнула. – Дальше нам надо найти ветеранов и сделать им какие-то подарки. Можно даже нанять такси, пусть отвезет их к памятнику, где они выступят или просто послушают. Мы от администрации чего-то подарим им, дети станцую, споют, расскажут стихи – неважно. Так, Евгений Евгенич это будет на тебе. Ты у нас тут с рождения, должен всех знать.

- Кривоухов Демьян Анатольевич, - тут же предложил Евгений Евгенич.

- Он сорокового года, какой из него ветеран, - вмешался заместитель.

- Тогда предложите вы? – вызывающе спросил Евгений Евгенич.

Все задумались. Вновь воцарилась тишина. Теплый ветер сквозь открытое окно покачивал прозрачную тюль. Залетела большая зеленая муха, наполнив комнату протяжным звоном. Естественно все свободные взгляды блуждающие по стенам, тут же устремились на муху. Около двух минут люди наблюдали, как толстенькое насекомое плавно летает по комнате, изредка присаживаясь на стены, прочищая крылья и вновь отрываясь от поверхности, улетало в пространство. Сделав почетный круг, муха вылетела в открытое окно.

- Никого что ли не осталось? – слегка испуганно спросила Мария Павловна.

- А списки там какие-нибудь у нас есть? – спросил Вильич, мутным взглядом буравя секретаршу.

- Какие-то есть. Но я их в глаза, ни разу не видела

- А как было в прошлом году?

- В прошлом к нам с района приезжала комиссия. У них и списки были и подарки были. И приезжали они к нам еще в апреле.

- И?

- Что и? И увезли они эти списки с собой.

- Дела.

Евгений Евгенич приподнялся, вздернул руку, как будто решил сказать мировую истину, но тут же сел.

- Говори. – Не вытерпел Вильич.

- А если по домам пройтись. Помните, раньше таблички такие были: «Здесь живет ветеран ВОВ».

- Тысячу лет уже эти таблички не видела.

- Тогда надо самых старых найти. Поспрашивайте у своих родителей.

- А это идея! – пошатнулся Вильич. – Пока что это единственное дельное решение. Я сейчас же позвоню. И вы звоните.

Все похватали телефоны. Только Роман Вадимович вновь завертел своим клювом, встал с места и убежал, на ходу крикнув:

- Мне надо готовить парад.

- Вот паскуда! - бросил вдогонку Вильич.

Увлеченные телефонами они и не заметил, как в кабинет, мышкой вошла полненькая женщина. Испугано осмотрелась, поправила широкую панаму и решила подождать в дверях, пока хозяева закончат дела.

Вновь первым опомнился Вильич. При разговоре, он едва-едва прикасался телефоном к уху, чтобы лишний раз не потеть. От этого ему приходилось вслушиваться, что говорит его мать. И снова, из-за этого, ему казалось, что если он плохо слышит, значит плохо слышно и его. Оттого-то он и орал в трубку.

- Да кто-нибудь мама! Спроси у своих подруг, друзей! Да не нужны мне все старики! Не будет подниматься пенсия. Мама, ты вообще слушаешь меня!? Мне нужны вете… - в этот момент он увидел скромную женщину. Наученный многими ситуациями мозг, тут же вышел из ситуации, - ...ринары. Мне мама, нужен ветеринар. Мой Барс заболел. Ладно, мама, пока, наберу позже. Я вас слушаю? – учтиво сказал Вильич и одним движением выдвинул стул.

- Спасибо, я ненадолго. – Все также скромно сказала женщина. – Извините, что отрываю вас от дел. Понимаю, сейчас у вас много работы. Я просто зашла спросить, будет ли какое-то торжественное вручение грамот ветеранам или нет?

Вильич только набрал в грудь воздуха, чтобы начать запутывать следы, как женщина продолжила:

- Дело в том, что мой отец, он ветеран войны, ему прописали в больницу лечь, но он не хочет ложиться до праздника. Хочет, как бы это сказать, собрать лавры. Вы его извините, возраст и все такое… Если ничего не будет, то мы тут же в больницу ляжем, а если будет, то потерпим. Он сказал, что с легкостью вытерпит. Вытерпел войну и это вытерпит.

С каждым словом испуганной женщины, губы Вильича, да и всех присутствующих расплывались. Вначале косые взгляды, а после, нескрываемые улыбки засияли на лицах.

- Как вас зовут?

- Тамара.

- По батюшке?..

- Тамара Денисовна.

- Я снова извиняюсь. А фамилия? - Вильич как крупный карп в мутной воде, подплыл к женщине, взял ее за руку и все-таки усадил на стул.

- Жига Тамара Денисовна.

- Очень приятно. Безумно приятно. Вы не стесняйтесь. Сейчас мы вам все расскажем. На самом деле у нас планируется грандиозный праздник. Вы ведь понимаете, ветеранов осталось не так много. – Вильич слегка потряс телом, дернул головой в сторону и кто-то, сообразив, подставил ему стул. Не отпуская руки Тамары, Вильич расстегнул пуговицу пиджака и присел на стул, продолжая держать женщину за руку, словно собирался делать ей предложение. – Их с каждым годом… да что там с годом. Их с каждым днем становится все меньше и наша задача, сделать так, чтобы они запомнили эти дни. Вы тут, извинялись, что ваш батюшка хочет собрать лавры. Никогда. Запомните, ни-ког-да больше за это не извиняйтесь. Мы сами обязаны им постоянно дорожки мести, перед тем как они идут. Торжество будет разделяться на два пункта. Вначале будет парад. Ну, по-старинке: транспаранты, шествие, школьники, пара венков… что я вам говорю, вы ведь и сами все знаете. Затем будет концерт возле памятника неизвестному солдату, где естественно все ветераны будут награждены. Кстати, у вашего отца есть знакомые ветераны? Может быть, мы кого-то упустили. Всякое может быть. А может быть он ветеран без документов, а у нас в стране ведь как? Без бумажки ты… впрочем, это вы тоже знаете.

Тамара Денисовна раскраснелась от такого приема. Свободной рукой сняла панаму, помахала ей как веером.

- Мы ведь всего полгода у вас живем. Первый раз на параде будем. Вряд ли отец мой успел с кем-то познакомиться. Старики, они ведь сильно прирастают к земле. На новом месте плохо приживаются. Да и отец мой не особо общительный, плюс ходить ему тяжело.

Вильич округлил глаза и теперь точно стал похож на рыбу. Больше смахивая на толстолоба – вытянутые губы, усы, глаза навыкате.

- Я боюсь это предполагать. Нам надо свериться со списками, но боюсь, что ваш отец может быть последним ветераном у нас.

- Как?

- Да-да… вы не переживайте, все будет как в самой столице. Вам не придется никуда идти. Мы пришлем за ним такси, которое отвезет его к памятнику.

- Он хотел пройти парад со всеми.

- Тогда такси будет ехать очень и очень медленно. Не стоит ему ходить. На улице солнце жарит, а здоровье ему надо беречь. Беречь надо. В его возрасте это уже не шутки. Сколько Денису…

- Валерьевичу.

- Да-да, сколько?

- Девяносто пять будет.

- У-у-ух… - Вильич наиграно прислонил ладонь к вспотевшему лбу. – Всем бы нам хотя бы дожить до такого возраста. Тамара Денисовна, даже не противьтесь, он поедет на такси. Машину будет двигаться вместе с шествием, так что он ничего не упустит. Постараемся найти с кондиционером, а то в машине тоже как в печке. Оставьте мне свой телефончик и адрес. Мы все организуем.

Снова кто-то подсуетился, и ручка с листком бумаги оказалась в руках у Вильича.

- Спасибо вам Тамара Денисовна, что зашли. Не переживайте, все будет. Мы все организуем. А потом, после парада, сообщите нам, и такси доставит его до больницы. Всего доброго Тамара Денисовна.

Женщина пятилась задом к дверям, слегка кланяясь и часто кивая.

- Спасибо вам огромное.

Спустя несколько минут тишины, Вильич повернулся к коллегам.

- Ситуация выправляется, - улыбнулся он. - Маша, быстро ищи в списках или где ты там ищешь. Короче мне плевать. Поспрашивай, обзвони знакомых, уточни у подруг, проштудируй почтальонов. Только главное быстро. Проверь, есть ли еще ветераны. Если нету, то ситуация наша как нельзя кстати. Надеюсь наш курносик не подведет с концертом. Потому что если этот, как его там Жига Денис Валерьевич действительно последний ветеран, то действовать надо быстро. Маша, после того как проверишь, на это тебе полчаса, не больше. Сразу начинай трепаться, что у нас последний ветеран на селе. Пусть все знают. Ему дорогу должны лепестками роз устилать сами жители. И поверь моему опыту, если он последний, то так и будет. У нас не так много времени, так что все делаем быстро.

Вильич достал платок, смахнул пот с лысины, повесил пиджак на спинку стула, а сам уперся о подоконник, поглядывая на цветущую вишню, где мохнатые шмели ковырялись в белых бутонах. Немного отдышавшись, он раздал указания, в том числе и самому заместителю. Когда все были заняты работой, и в кабинете никого не осталось, Вильич уселся на свой прежний стул возле стены, сложил руки на груди, закрыл глаза и задремал.

***

Майское солнце уже с самого утра разогрело шершавый асфальт перед школой. Ученики группками стекались, где на том же асфальте было расчерчено место постановки каждого класса. В назначенное время директор сказал пару напутственных слов, после чего колонна, взяв красные транспаранты и фото воевавших родственников, медленно двинулась к памятнику.

Ленивая змея из людей, под палящим солнцем пересекала село и с каждым поворотом, впитывала в себя все больше людей, становясь чуточку шире и чуточку длиннее.

Рядом с шествием, как и говорил Вильич, ехала машина с единственным и последним ветераном на селе. Все… буквально все теперь знали Жигу Дениса Валерьевича. За эти два дня Мария Павловна хорошо поработала и теперь не осталось в селе человека, кто бы не знал последнего ветерана. Ребята из школы, восьмого мая, убрались возле его дома и прибили именную табличку.

Шествие пришло к памятнику; солдат в шинели и с ППШ в руках сурово оглядывал вновь прибывших. Свежие цветы усеивали постамент. Венки с пластиковыми цветами не успели выгореть, отчего яркими пятнами смотрелись на фоне серого бетона.

Курносик не подвел. Концерт был, наверное, лучшим за последние года. Ну, это и не удивительно, ведь чествуют последнего ветерана на селе. А это, весьма важное событие. Помимо выступления председателя, директора школы, учителя по истории, главного магната села Дроздова и многих-многих других сельчан, был концерт. Дети рассказывали стихи, пели, играли на музыкальных инструментах. Тут же, слева от памятника полевая кухня раздавала всем порцию гречневой каши с тушенкой и наливала фронтовые сто грамм. Песни военных лет бесперебойно играли нагоняя на людей скорбь и жалость к людям, кому удосужилось пройти этот путь. А осталось их, немного.

В самом конце, опираясь на трость, на невысокую сцену вышел последний ветеран на селе. Его грудь блистала от медалей и орденов. Говорил он тихо, часто причмокивая губами. Выразил огромную благодарность администрации и жителям села, что они помнят ветеранов. Бережно относятся к предкам и чтут подвиги давно минувших лет. Помнят о людях, кто прошел через ад. И они полностью подтверждают слова, красной медью блистающие под памятником «Никто не забыт, Ничто не забыто».

В общем и целом, праздник удался. Головы администрации были спасены. Мария Павловна, видимо, переживет еще не одного председателя. Сам же председатель, Борис Валерьевич, был крайне доволен своей авантюрой и хитрой улыбкой одаривал коллег.

В теплом воздухе помимо звуков музыки кружили шмели. Нагруженные сладким нектаром они едва летали, перетаскивая свои тельца в пространстве. Маневрировали между плакатов и людей. Бились о поднятые флаги. Падали и снова взлетали.

Атмосфера праздника витала над селом. И где-то там, в далеком крохотном домике, пенсионер и ветеран Шилов Геннадий Александрович отворил окно. Он едва передвигался на инвалидном кресле. Не осталось у него родственников. В войну выжил. И в мирное время всех пережил.

Сухая рука дернула створку окна, и теплый воздух смешался с воздухом застоялым и слегка сыроватым. В окно тут же влетел толстый шмель и присел на ручку кресла. Переполз на морщинистую руку старика, взобрался по пальцам на самую вершину и, как бы свалился в пропасть. В полете расправил крылья и едва успел подняться ввысь до того как встретится с полом. Сделав по комнате круг почета, шмель присел отдохнуть на пиджак увешанный орденами и медалями. Несколько минут насекомое отдыхало на золотой звезде, после чего вновь сорвалось в пропасть и вылетело в окно. Вылетело туда, где царил праздник. Где последнего ветерана на селе чествовали и поздравляли. Где возле памятника неизвестному солдату раздавали гречку с тушенкой. Где рассказывали стихи и пели песни дети. Где взрослые прислонив руки к груди вспоминали рассказы своих родителей. Туда, где учились помнить. Туда, где медным отливом блестели буквы «Никто не забыт, ничто не забыто».

P.S.

От автора:

Больше всего обидно за то, что это полуправдивая история. И реальная история была куда хуже и неприятнее.

Паблик

Егор Куликов ©

Мишка Стравутин работал с детства. Будучи в школе, подрабатывал на садах, собирая яблоки. Искал металлолом и бутылки. Иногда на лето приезжали геодезисты, которые заставляли бегать с какой-то палкой. В те моменты Миша чувствовал себя собачкой, с которой и сам любил поиграть. Главный геодезист даст какую-то размеченную доску метра два длиной, и отправит к черту на кулички. А потом только рукой машет – левее, правее… ближе, дальше. А Миша задерет палку и ходит по чистому полю. Взмок весь от жары, футболка липнет. Подует ветер, вроде легче станет. Спрячется солнце за тучку, так вообще благодать. Тяжело было носиться с этим дрыном по жаре, но там больше всего платили. Жаль, что эти ребята измерили все, что им надо и смотались так же быстро, как появились.

После школы Миша окончил местное училище и с отличием сдал на права. Затем армия. После армии несколько месяцев беспробудного веселья и только потом Стравутин серьезно задумался, а чем он, собственно хочет заниматься. Выбор не велик. Это тебе не город с его возможностями. Тут все ограничено. Либо ты местный предприниматель. Либо обычный рабочий.

На предпринимательство у Миши не хватало денег, да и не очень он рвался в акулы бизнеса. Устроился поначалу на Камазе песок возить. Да вот только «поначалу» затянулось. И длится «поначалу» уже более двадцати лет.

Незадолго после работы появилась и жена. Затем вскладчину с родителями купили отдельный дом. Отпочковались они от семьи и хорошо жили. Спокойно жили. Надя, жена Миши, работала тут же в поликлинике. Сидела в регистратуре, заполняла бумажки. Нахваталась от местных врачей и ставила простенькие диагнозы односельчанам. Советовала, какие лекарства и как принимать.

А Миша продолжал колесить по дорогам. Конечно, основной его маршрут был от карьера до города. Но бывало по-разному. Начнется где-то масштабная стройка, и вот уже сменился маршрут. Вот уже и неизвестная дорога шуршит под колесом. И виды за стеклом мелькают совсем чужие. Не сказать, что Стравутин любил свою работу. Иногда волком выл. Хотелось что-то поменять. Да, что греха таить… хотелось не что-то – хотелось все поменять. Бросить к чертовой матери и умотать из этих мест. Распрощаться с этими лицами. С людьми. С местностью.

Сесть вот так однажды в кабину, закрыть двери и просто уехать. Вырваться из маршрута. Выехать из точки А, доехать до точки Б, а назад не вернуться. Неважно куда уехать и неважно зачем. Главное уехать. Подальше. Укатить, как говорится в закат и поминай, как звали.

Но это случалось иногда. В первые разы, когда приступы давили особенно сильно, Мишка аккуратно так спрашивал у Нади:

- Бывает ли у тебя такое, чтобы вот прям совсем?

- Выпить, что ли хочешь? – наученная опытом говорила Надя.

- Да, причем тут выпить!? – негодовал он от непонимания. – Хотел бы выпить, пошел бы и выпил.

- Ну, так чего же ждешь! Давай, иди, - с вызовом отвечала жена.

- Я тебе о душевных муках говорю. Вот, к примеру, приходишь ты к себе на работу, садишься в своей кабинке, открываешь окно и не понимаешь смысла всего этого. Сидишь, видишь тех же людей. Делаешь ту же работу. Заполняешь одни и те же бланки. Вот о чем я тебе толку, а ты все про выпить.

Надя исподлобья смотрела на мужа, пытаясь по лицу прочесть, чего же он все-таки от нее хочет.

- Ты сейчас о чем?

- Ай, ладно. – Махал Миша и уходил.

С таким же вопросом он приставал к друзьям и коллегам. И на него смотрели те же Надины глаза с прищуром. Точнее выражение глаз было абсолютно одинаково, менялся лишь хозяин. И Миша стал задумываться, а действительно ли они не понимают его. Или же просто боятся признаться, что порой, и на них накатывает тоска. Давит прессом так, что чувствуешь, как душа из тела выходит. Выходит и вместо тебя отправляется куда-то далеко. А ты, прикованный к этому телу, должен быть здесь. С этими лицами. С людьми. С местностью.

Но время шло. И вместо тяжелых дум, приходили мысли светлые. А тут еще и дочь родилась. Некогда стало думать. Надо было работать. Содержать семью. Крутиться надо было. Ребенок-то он маленький, а денег съедает за троих. Вот Миша и крутился как все десять колес на его КамАЗе.

Нравилось ему приходить домой, видеть дочку. Чувствовать ее нежные пальчики своей грубой щетиной. Надька, правда, чего-то обозлилась последнее время, но ангелочек по имени Варя убирал даже самое темное настроение. Невозможно было не улыбаться, глядя в эти огромные серые глазища. И нравилось Мишке смотреть. Если бы она не двигалась, часами мог бы тонуть в бездонных озерах. Она словно гипнотизировала. Нравилось ему, что Варя на все смотрит с удивлением. Тысячу раз она видела, как он прячется за ладонями, а потом показывается и… и эти глаза. Сколько он не приходит вечерами домой, а на него всегда смотрят какие-то уставшие глаза жены и удивленные глаза Варвары. Вот в чем заключался фокус, думал Мишка. Варвара всегда ему удивлена, словно видит в первые, а вот Наде, он видимо уже поднадоел.

Разлад в семье хоть и чувствовался, но не сказывался сильно. За Варенькой появился и Максимка. Этот шалопай тот еще был. В девять месяцев уже бегал по дому. Странная у него была манера. Вывалит руки вперед и, чтобы не упасть начинает бежать, пока не уткнется в диван или в стену. Забавный малый, одним словом.

Мишка продолжал работать, так как деньги нужны были всегда. И со временем как-то успокоился. А Надя, наоборот, со временем только накопила злобу. Не раз Мишка пытался вывести ее на разговор, но вразумительного ответа не получал.

- Завтра поздно буду. Владлину помочь надо, - сказал он однажды.

Жена промолчала.

А когда вернулся, тут же наткнулся на упрек.

- Где был?

- Я же тебе говорил, Владлину помогал.

- И?

- Что и?

- Помог?

- Помог.

- И ничего…

- А что надо было?

- Столько соляры сжег, а хоть бы копейку домой принес.

- Он мне спасибо сказал.

- Твоим спасибом мы детей не накормим. И сами им не пообедаем.

- Я сегодня ужинать не буду, - ответил упреком Мишка и ушел в гараж ковыряться с машиной.

С каждым днем все тяжелее и тяжелее было возвращаться домой. Надя сверлила взглядом. Каждый раз норовила поддеть, и только глаза детей были единственным лекарством от серых будней и тоски. Мишка садился в кресло, укладывал детей. Зажигал ночник и рассказывал им сказки, на ходу выдумывая и персонажей и события. Читать он не хотел, так как не мог в эти моменты любоваться их глазами. А в этом и была вся соль. Сидишь, рассказываешь чего-то и тонешь в удивленных детских глазках.

- Твои сверстники уже вон чего добились. – Снова и снова поддевала его Надя.

- Чего они добились-то? Чего?

- Дома вон, какие себе отстроили. Живут, катаются на хороших машинах. В отпуска ездят, мир смотрят. А мы чего? В четырех стенах. Я только и вижу, что дети да хозяйство.

- Нам ведь на все хватает.

- На что, на все!? – дрожащим голосом говорила Надя, утирая скапливающиеся слезы. – На еду, да на вещи. Иди уже на свою работу.

И Мишка уходил. Ехал, не замечая дороги, думал, а может она права. Может, стоит поднапрячься. Где-то рискнуть, чем-то заняться. Может действительно хватит колесить по дорогам. Пусть машина и своя, но это ведь не дело вот так… всю жизнь. От точки А в точку Б. Потом получите, распишитесь. Маршрут и поехал.

Недолго он думал. Дмитрий Семенович, непосредственный начальник, слег в больницу. Сказали что-то серьезное. Раньше полугода он оттуда не выберется. Только эта новость разошлась, так все водители стали как шелковые. Знали, что скоро будут нового начальника выбирать, и каждый надеялся, что именно он им будет. Мишка по этому поводу не особенно переживал. Назначат и назначат. А нет, то нет. Пусть все льется, как прежде. Быть может оно от этого только лучше становится. Ведь как-то дожил до этого момента.

Спустя неделю, объявили, что Мишка будет новым начальником. Коллеги, а ныне подчиненные, тайно завидуя, поздравляли его.

- Молодец. Надеемся, при тебе все пойдет.

- Проставляйся.

- Не забывай старую дружбу.

- Большим человеком стал.

А Стравутин принимал поздравления и чувствовал себя как-то странно. Вроде как виноватый перед всеми. Чувствовал некое стеснение и неловкость.

«Как с ними со всеми управиться. Машина она ведь проще человека. Если она рабочая, значит, она будет работать. Если сломается, почини и снова будет работать. А человек, он ведь подленький. Скажешь сделать, а он возьмет и не сделает. Хотя мог. Обленился или просто показывает, что Мишка ему не начальник. Все может быть. Нет, все-таки с механизмами проще», - заключал Мишка, но вполне отдавал себе отчет, что это место он не упустит.

По крайней мере, все отведенное время он будет работать как надо или даже лучше. Пусть начальство видит, что он готов и не с такими делами справляться.

Пришел домой слегка навеселе. После смены немного выпил с бывшими коллегами, а ныне подчиненными.

- В честь чего это, позволь поинтересоваться? – спросила Надя, подозрительно глядя на мужа.

- Закончились наши мучения, - улыбаясь, сказал Мишка. – Отныне и ближайшие полгода, я буду начальником.

- Еще раз.

- Пока Дмитрий Семенович находится на лечении, меня поставили на его место. Так что мать, перед тобой начальник. Все как ты и хотела.

Надя сдержала радость, но и не отреагировать не могла.

- А я ведь знала, - сказала она и обняла мужа. Уткнулась ему в плечо, глубоко вдохнула. – И больше от тебя не будет мазутом нести. И деньжат у нас будет больше. И среди людей, уважения. Одни плюсы. – Радостно закончила она.

- Это будет завтра. А сейчас мне надо помыться и спать.

Первый день на новой должности был кошмарным. Вместо привычной кабины КамАЗа, непривычный офис. Все чего-то ходят с бумажками, суетятся.

Так и Мишка. Целый день смотрел в монитор, принимал дела, носился по кабинетам со стопкой листов и под конец дня так вымотался, что едва на ногах стоял. А обернулся, и чувство сложилось, что ничего толком не сделал. Где результат работы? Где он? То ли дело, сделал пару ходок и вот оно… энное количество тонн песка перевез. Из песка сделают раствор, а из раствора дом. Вот это работа. Такая работа укладывалась у него в голове. А это что… - подумал Мишка и с презрением взглянул на маршрутные листы.

Но ничего. Где только наш брат не выживал.

Домой вернулся поздно. Дети уже спали.

- Ну как там? – вместо здравствуй, спросила Надя.

- Там, может и хорошо, но я совсем выжат. – Промямлил Миша.

Снова – помылся и спать.

И завертелась работа. Больше недели он принимал дела, все надеясь, что рано или поздно это должно закончиться. Не может же такое в природе существовать, чтобы так выматываться. Должен же наступить момент, когда дела станут привычными, и не будут отнимать ни столько сил, ни столько времени. Всегда ведь такое наступает. Всегда…

Но работа только кипела. Не было ни дня, чтобы Мишка вернулся домой, как полагается.

«Может у них тут так заведено, что все несделанные дела откладывают на потом? - размышлял Мишка. – Может в офисе такие правила, что не успел доделать, ну и черт с ним. Часы показывают домой, значит домой. Убрал бумаги, выключил компьютер и со спокойной душой топаешь к семье. Может оно конечно и так, только вот я так не привык». – Продолжал рассуждать Мишка, отчего еще больше злился.

Ведь понимает, что добровольно перерабатывает, а бросить вот так на полпути не может.

- Миша, пора уже, - говорили ему коллеги, показывая на часы.

- Мне тут доделать надо.

- Завтра доделаешь.

- Я сейчас. Тут немного осталось. – Отвечал он погруженный в дела, а сам дума: «Вот ехал бы я так на своем старичке. Тащил бы за собой тонн десять-тринадцать, глянул бы на часы, а там уже и домой пора. Бросил бы машину и айда… разве это нормально? Разве так поступают нормальные люди?» - и продолжал доделывать, засиживаясь в офисе допоздна.

Тут уже и Надя начала смотреть на него с легким налетом жалости.

- Завтра опять поздно вернешься?

- Как пойдет.

- Миша, мы тебя совсем не видим.

- Ты думаешь, мне от этого легче? Я детей с открытыми глазами уже месяц не видел. Ухожу, они спят. Прихожу, спят.

- Ну, ты ведь ради них и работаешь.

- Хотелось бы мне их видеть хоть иногда.

Шли дни. Работы меньше не становилось. Мишка, конечно, поднабрался опыта. Что-то научился делать быстрее. Где-то нашел обходные пути. Чего-то нахватался. А привычка доводить дела до конца, все равно преследовала его.

Начальство часто хвалило Мишку и ставило в пример. А ему снова было неудобно. Чувствовал, что своим трудоголизмом подводит весь офис. Глядишь, посмотрят на него и остальных так впахивать заставят.

А уж кому было действительно хорошо, так это бывшим его коллегам. Благодаря Мише, работы стало больше. Ходки стали выгоднее.

И каждый раз, когда Миша оказывался на карьере, он с тоской смотрел на машины, которые вот-вот должны загрузиться и сорваться по дорогам. Не хватало ему этих закатов. Рассветов. Свежего воздуха. Мелькающих за окном деревьев и полей. Чего греха таить, даже запаха солярки ему не хватало. Родным он стал за это время.

Чтоб не насиловать душу, решил больше не появляться на карьере. Легче не стало.

Стравутин отпраздновала на новой должности полгода. Вернулся домой.

- Новость есть, - скупо сказал он жене.

Надя округлила глаза и прижала ладони к груди. Затем покрутилась некоторое время на месте и не выдержав – села.

- Чего там? – осторожно спросила она, ожидая чего угодно.

- Сегодня разговор был с гендиром.

- Уволили?

- Нет… Дмитрий Семенович возвращается.

- Смещают, значит.

- Никуда меня не смещают! Помолчи. – Мишка присел напротив. – Они посмотрели результаты моей работы и остались довольны. Мужики тоже довольны, что я стал вместо Дмитрия Семеновича. Короче, гендир хочет меня оставить на месте и Семеновича куда-то в другое место сунуть.

- Это же замечательно! – сказала жена, наконец-то выдохнула и со спокойной душой убрала руки с груди. Подошла к Мише, снова покрутилась перед ним, как девочка на утреннике, затем села ему на колени. – Я так рада за тебя. Я всегда знала, что в тебе большой нераскрытый потенциал. А ты помнишь, как поначалу нервничал. Думаешь, я не видела. Видела. Как тебе не хотелось идти на эту работу. Как ты боялся новых решений и новых возможностей. А теперь посмотри на себя, ну? – Надя встала, оглядела мужа, как манекен на рынке. – Рубашка, пиджак. И пахнет от тебя хорошо. И уверенный стал. А помнишь, как ты мужиков своих сторонился? Помнишь?

Мишка кивнул, глядя куда-то в сторону.

- Решение надо будет к концу недели дать.

- Чего тут решать-то. Ты ведь уже обвыкся там. Небось, и не хочется обратно.

- Думать есть над чем, - в сторону сказал Мишка и Надя насторожилась. Слишком пугающими прозвучали слова.

- Как это понимать?

- Понимай, как хочешь, а я буду думать.

Он встал и собрался было в ванную, но Надя не хотела ложиться спать, не выяснив все до конца.

- Секундочку, - усадила она мужа обратно на стул. – Давай, выкладывай.

- Да, чего туту выкладывать. Да, работа стала чуть легче. Да, тут больше платят. Работа не пыльная. Офис, сиди бумаги перебирай. Ничего тяжелее телефона не поднимай. Статус и все такое. Но как подумаю…

Надя мельком увидела, как побелели костяшки на кулаке у Мишки.

- Я же детей вообще не вижу.

- Ты ведь все ради них…

- А толку!? – перебил он. – Толку от этого. Ты не представляешь, как мне не хватает их глаз. Не хватает их голосов. Их звонкого смеха. Они растут в какой-то другой жизни. Там, где меня нет.

- Но ведь…

- Никаких ведь. Чего хочешь, делай, а я буду думать.

В этот раз жене не удалось удержать мужа. Миша буквально прорвался в ванную. Затем пошел в спальню, где долго смотрел на спящих детей. Так и норовило его разбудить их, прочитать сказку как в давние времена. Прилечь рядом. Придумывать на ходу историю и смотреть в эти бездонные, широкие глаза, полные удивления и эмоций.

Мишка только сейчас заметил, что дочка-то взрослеет. Из девочки она превращается в девушку, а вместе с этим, детское любопытство из ее глаз исчезает. Не пройдет и полугода, как ее глаза станут взрослыми. Такими, как у всех. Обычными. Там появится скорбь, жалость, презрение, недоверие. И Мишке было безумно жаль, что он не застанет этот момент. Хорошо хоть у сына еще есть время. Хорошо, что его глаза пока что полны удивления.

Мишка вернулся в спальню, где его ждал серьезный разговор. Надя не желала спать, пока не докопается. Пока не получит то, что ей по праву принадлежит.

- И что ты думаешь? – прощупывая мужа, спросила Надя.

- Я просто думаю.

- Нечего тут думать. Ты же сам говорил когда-то, что тебя гнетет чувство одинаковости. Все тебе хочется новое-новое… ну так получай новое. Вот оно. Бери.

- А еще я говорил, что не имею больших намерений на свою жизнь, - парировал Миша, вспоминая их давний разговор. – Не хотел и не хочу я становиться великим. Мне вполне нравится моя обычная серая жизнь здесь.

- А как же дети?

- Опять ты со своими детьми! – сказал Миша и повернулся в темноте. – Думаешь, им больно нужны эти деньги. Или им важен статус их отца. Да плевать они хотели и на деньги и на то, где я работаю. Им отец нужен. А меня нет рядом. Совсем нет. Я не играю с ними, не читаю им сказки. Не пою им. Не вожусь с сыном в гараже. Я их вообще не вижу. Живем какими-то параллельными жизнями. Боюсь, что так и не пресечёмся.

- Я понимаю тебя Миша, но и ты пойми, что чем больше возможностей и связей будет у тебя, тем больше и возможностей будет у них. Ты ведь как первопроходец. Идешь вперед, в дебри, чтобы им было легче идти по твоим следам. Разве ты этого не понимаешь?

«Хорошо сравнила чертовка! - подумал Михаил. – Очень хорошо».

- Но…

- Дослушай. Я понимаю, что тебе тяжело. Мне ведь тоже нелегко. Думаешь, вот так сидеть дома и следить за хозяйством легко? Если бы не так… ни вырваться никуда. Вечная привязка к дому. Вечные какие-то проблемы и как ты говорил раньше, вечная однозадачность. Все повторяется. Все вертится по кругу и один день легко сливается с другим. Получается какая-то мешанина из дней, которые похожи как две капли. Так что Миша, отказываться даже не думай. Нет. Ты, конечно, подумай и реши сам, но и меня послушай. Я твоя жена и я скажу свое мнение. Если ты откажешься и вернешься к своему КамАЗу, то я тебя не пойму. Вот, честное слово не пойму. Сказала бы, что обижусь на тебя, но это звучит как-то глупо, по-детски. А хотя и обижусь я на тебя тоже. Я все сказала.

Надя отвернулась и не произнесла больше ни слова. Вроде бы уснула. Дыхание стало ровным и спокойным.

Миша долго глядел в потолок, пытаясь понять и принять слова жены. Пытаясь принять решение. От злости и бессилия, думал уже на монетку сослаться, но потом решил, что нельзя случаю доверять свою жизнь. Пусть лучше ошибусь, но ошибусь сам. Не на кого будет потом вину скинуть.

Так и валялся в кровати, не подозревая, что Надя тоже не спит – думает. Может ну его… деньги, статус. Это конечно хорошо, отрицать глупо, но я ведь тоже его не вижу толком. Я-то ладно… я жена и мне простительно. А вот дети действительно растут без отца. Может завтра сказать ему, если хочешь на свой самосвал то иди.

К трем часам супруги спали. И каждый остался при своем мнении.

В пятницу вечером Стравутин вернулся раньше обычного. Он несколько минут стоял перед калиткой, затем тихонечко вошел, как не к себе.

Сел на крыльцо, взглянул в небо, прищурился. Солнце, как кусок масла на наклонном противне, медленно сползало к горизонту, с каждой секундой теряя желтизну и приобретая оранжево-красные оттенки. И облака, пронизанные этим светом, тоже становились оранжевыми. Одним словом, закат горел.

Надя видела, как муж вошел во двор. Видела, как присел на крыльцо и устремил взгляд к горизонту. Она почувствовало, как сердце начало стучать дробью. Ей безумно хотелось выйти, спросить результат и навсегда отделаться от этой проблемы. Огорчиться или обрадоваться – неважно. Главное разделаться с ней – пусть даже узнав, что он вернулся к своей старой должности. И снова будет приходить пропитанный соляркой. Будет меньше зарабатывать. Да и люди на него будут по-другому смотреть. Может быть, Миша этого и не видит, но её глаз наметан. Не только к нему, но и к ней теперь по-другому обращаются. Более уважительно, более почтительно. И смотрят совсем иначе. А как по-другому, если на карьере половина села работает, а Миша там теперь далеко не последнее лицо. И от него многое зависит – кому маршрут хороший и ладный, а кому придется поработать во всю силу, чтобы принести домой деньги.

Надя взглянула в зеркало, быстро привела себя в порядок: поправила волосы, немного их взъерошив, сняла фартук, на скорую руку подкрасила брови и несколько раз провела кисточкой по ресницам. Удовлетворившись своим видом, она подошла к двери, несколько раз глубоко вздохнула и только потом вышла на крыльцо.

- Привет, - не оборачиваясь, сказал Миша.

- Привет.

Надя села возле.

Долго молчали. Миша не хотел говорить вообще, а Надя боялась начинать первой.

Спустя минуту Миша повернулся, посмотрел на жену, улыбнулся.

- Чего? – стеснительно спросила она, тут же прикоснувшись к волосам.

- Да так… забавно просто.

- Чего забавного-то?

- Жизнь забавная. Я ведь тоже, помнится мне, хотел стать большим человеком. Горы хотел свернуть по молодости. А потом вроде перегорел и подумал, а кому это, собственно надо. Ну, сверну я эти горы. Кому легче-то будет. И успокоился. И жил себе спокойно. И работал. Потом ты меня зажгла. Или пристыдила. Уж и не знаю, что тогда было. И вот я не последний человек на карьере. А все равно как-то обидно. Обидно, что многие рвутся в начальники, всей душой туда хотят, а у них не выходит ни черта. У меня же и ладится все. И мужики сами видят, что объемы увеличились. В общем, дело идет в гору, а душа не лежит. Не лежит и всё тут. Как на каторгу хожу я в этот офис. Хоть ты тресни, а не могу я там. Пытался ведь перетерпеть. Думал, будет как раньше – поначалу тяжело, а потом вроде и нормально все станется. Думал, что надо всего лишь выждать, но как-то тяжело идет. Словно организм сам отвергает. Знаешь, многие мечтают стать космонавтами, художника, артистами, большими начальниками. Мечтают прославиться на весь мир. Я ведь тоже вроде как мечтал по молодости. Хотел, хотел, хотел, а потом успокоился. Отмечтался наверное. В юности еще отмечтался. Стало как-то проще жить. Я был полностью доволен жизнью. Денег нам хватало. Голодными не ходим. Обноски не носим. Питаемся хорошо. На обучение малым уже скопили, а как подрастут, то еще подкопим. Нам есть, что оставить детям. Жизнь, она ведь тоже как маршрут из точки А в точку Б. И мне хочется пройти этот маршрут по своему. Спокойно. Счастливо. Где-то тяжело, без этого никуда. Хочется просто жить. Это я раньше думал о том, как бы вырваться из этого маршрута. Проскочить точку Б и мчаться куда глаза глядят. А теперь понял, что уж с этого маршрута ты точно никуда не денешься. И точка А и точка Б всегда у тебя будут. Так на кой черт нам мучиться, если можно наслаждаться. А ты знаешь, какие там закаты? – сказал Миша, повернувшись к жене. – Знаешь, какая благодать по утрам. Дороги пустые, на листьях еще роса блестит под солнцем. А ты уже крутишь баранку, и мчишься к точке Б. За окном мелькают деревья. Да и работа чувствуется. Настоящая работа. Видимая. Это же… это же так прекрасно. Я очень надеюсь, что ты меня понимаешь.

Надя тыльной стороной ладони вытерла слезу, улыбнулась, обняла мужа и спокойно сказала:

- Я понимаю тебя. Понимаю, как никто другой. Прости, что наседала. Сегодня ведь тоже вон, какой закат.

- Ага.

Супруги сидели на крыльце, наблюдая, как проваливается горящее солнце.

- Я так понимаю, отвечать мне тебе не надо?

Надя помотала головой.

- Тогда я пойду, придумаю сказку и расскажу ее детям.

Он встал и, предвкушая погружение в детские удивленные глаза, почувствовал, что движется по правильному маршруту. И где бы ни оказалась эта точка Б, ему уже не так страшно будет добраться до нее.

конец.

Паблик

Егор Куликов ©

Весеннее солнце сегодня забралось особенно высоко. Шершавый снег с дымкой тумана трусливо отползали к лесу, обнажая черную безродную почву. Ветер слегка покачивал уставшие после долгой зимы деревья. В высоком небе кружили ласточки, рассекая теплый воздух острыми как иглы крыльями. Стая скворцов притаилась в дебрях орешника и пугливо перешептывалась.

На вершине сосны, держа равновесие, сидел ворон, наблюдая за опустевшим городом. Он пристально разглядывал черные, после пожара окна высоток. Серый асфальт, густо поросший сорняком. Смотрел на поваленные столбы и брошенные машины. Дикий хмель пустил новые стебли и уже дотянулся до третьего этажа, цепляясь за мертвые коробки кондиционеров.

Его черный как ягода глаз, скользил по пустынным городским пейзажам, а сзади, на много километров, простирался лес, уходя далеко за горизонт и где-то там соединяясь с небом.

Ворон лениво почистил перья, подставил блестящее тельце солнцу. Он изогнул голову, увидев на опушке леса что-то странное. Несколько диких собак бегали вокруг этого предмета.

Расставив широкие крылья, ворон без труда спланировал на нижние ветви, надеясь, что там будет, чем поживиться.

Его взору предстал человеческий труп в камуфляжной форме. Неразложившийся – свежий. Две бродячие собаки вились рядом, но не ели, словно охраняли для своего вожака. Несколько минут, изогнув голову, ворон наблюдал за собаками, затем взмахнул крыльями и вернулся на прежнее место, откуда обзор был намного лучше.

Он долго осматривал владения, прежде чем его внимание привлек человек, выходящий из города.

Мужчина, лет сорока в зеленой куртке и просторных штанах цвета хаки, аккуратно ступал по раскисшей грязи. За спиной плотно набитый туристический рюкзак. На поясе пистолет. Автомат болтается на ремне.

Человек часто озирался по сторонам и машинально прятался в тени, хотя, так же как и всё живое, жаждал солнечных лучей и тепла. Он двигался легко и бесшумно. Все его снаряжение удивительным образом было привязано и примотано так плотно, что не издавало ни единого шума. Ничего не клацало, не бренчало, не звенело. Как тень. Как призрак. Он бы и казался призраком, если бы его черные берцы не утопали в грязи, оставляя рельефный отпечаток подошвы.

Мужчина остановился на углу здания, огляделся. Его бородатое лицо вздернулось к солнцу. Глаза сощурились. Выглянув за угол и, убедившись, что никого нет, согнулся и также бесшумно пробежал открытый участок между городом и лесом.

Только под сводами вековых сосен он остановился и выпрямился, слегка переведя дух, продолжил осматриваться по сторонам.

Ворон пристально наблюдал за человеком и был крайне разочарован, когда мужчина направился к трупу. Вначале эти костлявые бродячие псы, которые не очень-то и жаждали полакомиться мертвечиной. Теперь этот бородач с рюкзаком за спиной.

Но одиночка не сразу подошел к трупу. Он сделал несколько больших кругов, забираясь иногда в самые дебри. Здесь может быть ловушка. Сокращая круги как акула, он подошел к трупу и прогнал собак.

Перед ним лежал молодой парень лет тридцати не больше. Лицо его было цвета снега. Впалые скулы, острый нос и девичьи голубые глаза с длинными ресницами. Они были неестественно яркими и живыми. В их бездонном узоре отражалось яркое солнце.

«Нокс», - подумал мужчина и ногой перевалил тело на живот.

Мыском грязного берца опустил воротник, обнажив красную надпись на затылке «New Original Company Sirius».

- Все ясно, - вслух сказал одиночка и мысленно продолжил. – Это ж сколько тебя носило по свету? Таких как ты уже лет двадцать не выпускают. Вы еще стареть не умеете, лэйба на затылке. От того тебя и не сожрало еще зверье, что ты нокс. Хм…

Мужчина не очень рассчитывал найти что-то в карманах мертвеца, но проверить однозначно следует. Вряд ли он умер от естественных причин, особенно учитывая тот факт, что бушлат как решето пронизан пулями.

Как и предполагал. Карманы обчищены кем-то другим. Больше здесь делать нечего. Пусть так и разлагается в одиночестве.

Ворон словно понял, что тело несъедобное, обиделся и улетел.

Одиночка подошел вплотную к первому ряду деревьев. Из леса тянуло влажной прохладой. Легкая дымка тумана с человеческий рост укрывала пейзаж, придавая некий вид волшебства и таинственности.

Мужчина скривил лицо и нехотя наступил на талый снег. Слишком громко. Выбивается из мирного лесного перезвона птиц. Но выхода нет. Летать он не умеет.

Ступая по рыхлому снегу, он прислушивался к каждому шороху. Его глаза замечали все движение леса: упала прошлогодняя шишка, вспорхнула заспанная птица, лиса вытянула облинявшую мордочку, морща черную точку носа. Порыв ветра качнул деревья и где-то вверху, хрустнула ветка. Мужчина тут же направил автомат в сторону шума... ничего. Всего лишь ветка.

Спустя пару километров он вышел на широкую тропу, но не пошел по ней. Не те времена, чтобы скитаться по открытой местности. Взял немного левее и пошел параллельно тропе.

«Кто-то тоже так делал», - подумал он, рассматривая следы нескольких человек и ребенка. Следы недавние, не больше двух дней. Теплая погода не успела превратить их в бесформенные ямы. Мужчина сместился еще чуть в сторону.

Отвыкшие животные перестали бояться человека. Несколько раз попадались зайцы и лисы. Они пару секунд рассматривали странное существо и тут же растворялись в легкой дымке тумана.

Ближе к вечеру, одиночка развел огонь глубоко в овраге, достал консервы и котелок.

«Надо было подстрелить зайца» - подумал он, недовольно разглядывая тушенку.

Здесь же и заночевал, набросав на землю лапника. Ночь была спокойная. Давно уже так спокойно не спалось. Животные и те не тревожили, не говоря уже о людях и ноксах.

На следующий день, двигаясь вдоль тропы, мужчина иногда смотрел, остались ли следы. Остались. Здесь они выглядят четче. Шел мужчин – шаг широкий и размашистый. Две женщины и скорее всего ребенок.

Спустя пару километров следы обрывались в мешанине снега. Все вокруг было истоптано. Невозможно определить, кто ходил. Сколько было человек. Причины такого резкого прерывания следов выяснились позже, когда он увидел труп.

Лисы оказались проворнее. Обглодав уже большую часть лица, кистей рук и босых ног, они засовывали свои окровавленные морды под солдатский бушлат, пытаясь дотянуться до замерзшей человечины.

- Прочь! – крикнул мужчина и лисы, ухватывая последние куски мяса, поджав хвосты, ринулись в заросли кустарника.

Оголенный череп зияет черной дырой посреди лба. Скорее всего, это был контрольный, так как на бушлате, в области груди есть еще два пулевых ранения.

«Он бы и без контрольного протянул не дольше получаса» - случайно отметил одиночка.

В карманах пусто. Ни документов, ни оружия. Только потрепанное фото женщины с двух- трехгодовалым ребенком.

- Это точно человек, - вслух подумал одиночка, но все же решил проверить. Вдруг, оголодавшее зверье теперь и ноксами лакомится. Ногой перевернул окоченевшее тело и присмотрелся к затылку. – Проклятые лисы. Даже сюда дотянулись.

Несколько минут разглядывал вытоптанный снег, прежде чему увидел продолжение следов.

Шел отряд, не меньше пяти-шести человек. Скорее всего, кого-то тащили волоком – многие следы затерты и смазаны.

Удобнее расположив автомат и сняв с предохранителя, человек пошел по следам.

Идти пришлось долго. Час или два он брел по лесу, прислушиваясь к каждому звуку. Каждому шороху. Боковым зрением следил за обстановкой. Тихо. Пугающе тихо.

Поначалу следы петляли среди ровного настила снега. Потом, следов становилось все больше. Слева, справа… мужчина понимал, что подходит к месту, где отряд заночевал. Либо же где отряд базируется.

Остановившись, он несколько минут размышлял, затем облокотил рюкзак на сосну, закидал ветками со снегом и пошел вглубь леса, подальше от следов.

Спустя тридцать минут осторожной ходьбы учуял запах дыма. А после услышал и голоса людей. Все мужские. Насчитал шестерых. Но это могут быть не все.

Влез под упавшее дерево и устремил взгляд в сторону дыма. Так, без движения он пролежал до сумерек. Солнце только скрылось за горизонтом, как лес тут же окрасился в серые тона. Это лучшее время для вылазки и диверсии. Не ночь… ночью, их часовые будут аккуратничать и пристально всматриваться во тьму. А к сумеркам глаза привыкают не сразу.

Он выбрался из-под дерева, снял автомат с ремня и, согнувшись, пошел по дыму.

«Даже часовых не выставили, - подумал одиночка, наблюдая как мужики сидят вокруг костра, курят и треплются, - видимо всех тут уже вычистили. Но это не ноксы. Те не сбиваются в стаи. По крайней мере, раньше не сбивались. А сейчас уже может и такое быть».

Четверо сидят возле костра. Еще один минут десять назад скрылся в землянке.

- Фух… - вернулся мужик из землянки и обтер рукавом потный лоб. Тело его горело. Куртка нараспашку. Шея и лицо красные.

- Живая еще там? – спросили у костра.

- Вроде шевелится.

- Молчит?

- А это смотря, как поддашь! – сказал мужик и дико заржал со своей шутки.

- Идите, пока не остыло.

- Ребятки, я только спросить, - вскочил молоденький парень и нырнул в темную землянку.

Мужик присел у костра. Спустя минуту запахнул куртку и вытянул ноги ближе к огню

- Смотри, сожжешь боты, босиком по лесу шастать будешь, - указал сидящий спиной. – В город только поздней весной вылазку будем делать. Так что береги обувку.

- У меня еще пара есть. Я у того, папеньки снял. Вторую-то, когда оприходовать будем?

- А жрать нам кто будет готовить? – снова сказал сидящий спиной. И по интонации можно было понять, что он главный. Голос грубый, шершавый, холодный как снег. И в тоже время властный. – Вы и эту хоть не до конца терзайте.

- Шершень, ты же знаешь, что нельзя двоих держать. Когда один, то все нормально. А как только двое, так сразу начинают какие-то заговоры плести, о побеге думать. Прошлую зиму вспомни… та же канитель.

Шершень почесал густую бороду, задумался.

- Ладно, эту терзайте. Но вторую берегите.

- А малую куда?

- Малую. – Снова пальцы нырнули в бороду. – Малая у нас будет как пленник, чтоб маманя не сбежала.

- Какой же ты все-таки жестокий, - улыбаясь, сказал парень в оранжевой шапке и помахал на Шершня пальцем.

- Добавьте огоньку. – Приказал Шершень.

Никто не двинулся с места.

- Ну!?

Парнишка, кто махал Шершню пальцем, нехотя встал, размялся. Сходил к землянке и принес охапку дров. Кинул несколько толстых поленьев сразу и взял кривую ветку. Надламывал и бросал щепки в огонь.

Костер облизнул сырые поленья, как бы попробовал на вкус. Понравилось. Ухватившись за кору и щепки, начал взбираться выше, пожирая на своем пути шипящее дерево.

Кривые тени запрыгали в лесу. Поляна судорожно вздрагивала в оранжевом свете костра.

- Менять Тимоху не пора ли? – поинтересовался Шершень.

- Да, что-то он там засиделся.

- Думаешь, он с ней сидит, по душам разговаривает?

- А кто его знает.

- Пойду, гляну.

Парнишка направился к землянке.

- Тимоха! – сказал он и гулко ударил по двери. – Сеанс окончен.

Ответа не последовало.

- Тимоха. Смена караула.

- Иду, - донеслось приглушенно из землянки.

Тимоха, как и тот первый, вышел взмокший и красный. Бушлат навыворот, штаны спадают. Расшнурованные берцы безжизненно болтают повисшими языками. Пару секунд он постоял на пороге, выдувая клубы пара.

- В сторону. Меня там ждут, - толкнул парень и ввалился в землянку.

- Ишь, какой прыткий.

- Оторвался? – спросили Тимоху, когда он уселся на бревно возле костра.

- Не то слово. Еще неделю на баб смотреть не смогу.

- Ага, чеши побольше. Завтра уже с вываленным языком будешь на вторую засматриваться и слюни собирать.

- Хватит о бабах. – Обрезал Шершень. – Жрать пора. Зовите эту приблуду, пусть шевелится.

Тимоха тут же принялся зашнуровывать берцы делая вид что занят.

- Мне второй раз повторить!?

- Хорошо ведь сидим, - ответили ему.

- На голодный желудок хорошо не посидишь. Борода, давай дуй к ней.

Мужчина, с идеально выбритым лицом напоследок погрел руки у костра и пошел ко второй землянке.

Одиночка наблюдал за ними. Руки его тянулись к автомату. Он выжидал и считал, что лучшего момента не придумать. Их осталось трое. Но у тех тоже может быть оружие. А бесшумно убить троих точно не получится. Это что-то из мира фантастики. К ним бы подойти бесшумно, по этому гадкому снегу. Нет, все-таки придется стрелять – и рука его крепче сжала автомат. Холод сковал красные пальцы. Он разжал и крепко сжал кулак. Полегчало.

Дверь землянки с хрустом отворилась, и женщина вылетела в твердый, утоптанный снег. Она упала на колени, охнула. Сзади вышел Борода:

- Казан там, продукты там же. – Махнул он рукой на дальнюю землянку. – И помни, твой отпрыск у нас, не вздумай чудить.

Бушлат был женщине не по размеру. Она встала, испугано посмотрела на людей у костра и, опустив глаза, пошла к землянке.

- Только смотри не мешай там особо! – крикнул Борода и усмехнулся. – Вот удивится, - сказал он тише и завалился на прежнее место.

Одиночка перевалился на другой бок и вытащил черный нож.

Несколько минут стояла густая тишина. Только костер иногда щелкал сухим деревом, выплевывая красные угольки в снег, которые тут же гасли, напоследок выпуская сизый дымок.

Дверь дальней землянки отворилась и женщина, держа казан в руках, вышла. Руки ее дрожали, отчего густая тишина тут же наполнилась звенящим металлом. Она вся тряслась и едва двигалась. Скользя на утоптанном снегу и не смея поднять взгляд, подошла к костру, боясь потревожить обитателей. Одиночка видел страх в ее широко распахнутых глазах.

Женщина остановилась возле костра, в неком сомнении – надо приготовить еду, но эти мужики обступили костер, к нему не подобраться.

- Чего стоишь? – рявкнул Шершень. – Здесь тренога. Картоху чисть как хочешь, хоть зубами грызи.

Бесшумно положив казан, женщина скрылась в тени.

- Вот вы мне свинью подсунули, - вывалился из землянки парнишка, запахивая на ходу бушлат. – Лежу я значит на ней такой, делом занимаюсь и слышу дверь хрустит. Думал кто-то из вас… уже заорать хотел. Смотрю стоит, трясется вся. На меня смотрит, на подругу свою. Шершень, я уж думал ты мне на пробу ее подсунул. Обрадовался даже.

- Не тебе ее пробовать, - ухмыльнулся Шершень и бросил взгляд в темноту, зная, что где-то там женщина.

Насытившиеся чужим телом, мужики продолжали сидеть возле костра, обсуждая будничные проблемы.

- Теснят нас последнее время, - осторожно произнес Борода, озвучив то, о чем все думали.

- Не первый год здесь околачиваемся. Всегда так было, - попытался сгладить Тимоха.

- Не всегда. Ты вспомни, пару лет назад мы возле самого города народ отлавливали. Чуть ли не под стенами ходили и ничего… никто и слова нам не говорил. А сейчас мы где?

- В лесу, - вставил Шершень и мужики взорвались хохотом. То ли шутка им действительно понравилась, то ли смеялись лишь из-за того, что сказал Шершень.

После дружного хохота, наступила такая же дружная тишина.

- Борода прав, - продолжил Шершень, ковыряя в зубах сухой щепкой. – Город разросся. Обзавелись и полицией своей, и армией. Да и слух довольно далеко разошелся по миру, что здесь спокойно живут…

- Это ведь прекрасно! – встрял парень в оранжевой шапке. – Чем больше людей знает об этом городе, тем больше у нас наживы.

- Хорошо-то хорошо, да вот только где мы теперь?

- В лесу! – тут же вставил парень. Но в этот раз никто не засмеялся. Даже тени улыбки не проскочило на лицах бандитов.

- Правильно, в лесу. В том то и дело, что в лесу, а не рядом с городом. Придет время, когда нас и отсюда вытеснят.

- Делов-то, - не унимался парень. – Значит, будем там народ отлавливать. Вы ведь в город шли!? – крикнул он в темноту.

- Туда, - тихонечко ответила женщина, боясь выйти на свет.

- Вот. – Торжествовал парень. – И знаешь, сколько таких еще будет ходить о-о-о… на нашу жизнь точно хватит. Слышь! А вам кто о нем сказал? – в темень закричал парнишка.

- Мы военных встретили, что город зачищали от ноксов. Они нам и посоветовали туда идти.

- Военных!? – удивился Шершень и даже слегка привстал, всматриваясь в темноту. – Какие такие военные? Как далеко вы их видели?

- Я… я не знаю.

- Поди сюда.

Женщина вышла из темноты, держа в обледенелых руках кусок консервной банки которой чистила картошку. Она боялась посмотреть в глаза хоть кому-либо. Покорно опустила руки, ожидая вопроса… или наказания.

- Где это было?

- Далеко. Мы их месяца два назад встретили. Они и нас чуть не зачистили, но увидели Анечку и поняли что мы не ноксы.

- Так они на них что ли охотятся?

- Я не знаю.

- Что еще они сказали?

- Сказали двигаться на юг. Сказали, что где-то возле Ростова появился новый город. Чистый. Без ноксов. Без войны. Они сказали, там люди живут мирно и спокойно. Выращивают хлеб, растят детей. Все как раньше. Самое главное там спокойно. – Первые слова женщины были тихими и приглушенными. Она боялась мужиков возле костра. Боялась своего охрипшего от крика голоса. Но с каждым словом о мирной жизни, ее голос креп. Она подняла на похитителей испуганный взгляд.

- Знаю, я это спокойно, - скептически отозвался Шершень. – У нас тут тоже Воскресенск хотели сделать мирным городом. Знаешь к чему это привело? Знаешь?

Женщина качнула головой.

- И года не протянул твой мирный город, где было все спокойно и все как раньше. Забудь. Забудь про эти сказки. Как раньше уже никогда не будет. По крайней мере, в нашей жизни. А сейчас иди и приготовь нам пожрать! – рявкнул он напоследок. Все воодушевление женщины, что было таким высоким, когда она говорила про спокойную жизнь – исчезло. Она вновь уронила взгляд и пошла мелкой дрожью.

- Слушаюсь, слушаюсь… - твердила пленница, кланяясь им.

Спустя полчаса она кое-как взгромоздила казан полный воды на треногу. Никто не помогал ей. Никто не сдвинулся с места. Женщине приходилось ступать как по минному полю, пытаясь приготовить поесть и не помешать похитителям.

Вода вскипела. Клубы густого пара вырывались из казана, заставляя крышку подпрыгивать и звенеть как монетку на рельсах перед приближающимся поездом.

Мужики бурно обсуждали еду, не забывая прикрикивать на пугливую женщину и указывать ей:

- Ну, смотри, если пересолишь, заставлю весь казан сожрать, - говорил парнишка в оранжевой шапке, явно бахвалясь перед товарищами. Скажет и смотрит по сторонам на реакцию. Но реакции почти не было. Шершень дремал, завалившись на бревно. Борода сушил берцы, поочередно оголяя ноги. Тимоха с жадностью смотрел, как прыгает крышка. И пятый, безымянный, единственный кто хоть как-то хмыкал и мычал на все крики парнишки.

Пока готовилась еда, одиночка успел несколько раз обойти лагерь по кругу. Ни часовых, ни дозорных. Похоже, их все-таки пятеро – значит, обсчитался по голосам.

«Теряю хватку, - подумал и тут же добавил, - проклятая старость».

Густая ночь опустилась на лес. Среди деревьев скакали желтые блики огня. Возле костра продолжались скучные разговоры. Крышка на казане все так же прыгала, наполняя лес звенящим металлическим звуком.

Одиночка подполз ближе. Он лежал в десяти шагах от костра. Спинами к нему сидели Безымянный и Парнишка, единственные кто разговаривали. Шершень, Борода и Тимоха развалившись на сухих, сглаженных бревнах - дремали. Женщина пряталась в тени и появлялась лишь, когда надо было помешать еду или добавить ингредиентов. Аккуратно ступая среди тел, она поднимала крышку, мешала варево длинной палкой и накрывала казан.

Одиночка еще раз проверил оружие, схватил нож и медленно, выжидая звуков крышки начал подползать к похитителям.

Снег предательски скрипел. Автомат периодически клацал металлом – пришлось взять его одной рукой и волочить впереди себя.

Все случилось быстро.

Как всегда.

Лишь подготовка и прокрутка ситуаций в голове занятие долгое и не терпящее спешки. А когда доходит до дела, руки сами двигаются.

Когда до жертв оставалось чуть больше метра, одиночка вскочил и скользящим движением полоснул Парнишку по горлу. Затем замахнулся и что есть сил, вонзил нож в грудь Безымянному. Ногой пнул казан. Тренога накренилась, и кипящая жижа обрушилась на Тимоху, зацепив и Шершня.

В суматохе и полной темноте, так как опрокинутый казан залил огонь, раздались три одиночных выстрела.

Раз… два… три…

Наступила тишина.

Глаза привыкли к мраку.

Одиночка видел, как Шершень скребет ногтями по гладкому бревну, пытаясь дотянуться до автомата. Безымянный не сдвинулся с места, только голову уронил на грудь, словно пытался разглядеть марку ножа. Тимоха хрипел и плевался кровью лежа на спине. Черная жидкость фонтаном вырывалась из его перекошенного болью рта. Он захлебывался.

Борода лежал лицом в снегу не подавая признаков жизни.

Одиночка отпихнул автомат, и Шершень в последний раз взглянул на незваного странника, кто испортил им такой прекрасный вечер.

Парнишка катался по снегу, зажимая руками горло. Черная жидкость толчками пробивалась сквозь пальцы и заливала грудь. Он перевернулся на спину, и захрипел, словно душил себя. Лицо его стало цвета грязного снега. В темноте и тишине, слышался лишь хрип Парнишки и два его глаза цвета полной луны последний раз смотрели на одинокого человека, возвышающегося над ним. Спустя минуту тишина снова накрыла поляну.

Одиночка выдернул нож и Безымянный завалился на бок. Вытер черное лезвие об оранжевую шапку и сунул в ножны.

- Здесь еще кто-то есть? – спросил он у темноты.

- Нет, - ответила темнота. – Только я, моя дочь и подруга.

- Не бойтесь, я вас не обижу. Разожгите огонь и доделайте все-таки пожрать, - довольно грубо сказал одиночка. – Я пойду, гляну, что там с подругой. Где ваша дочь?

- Там, - женщина стояла во весь рост. Ее продолжало лихорадить. Голос дрожал, как пять минут назад казанная крышка.

Одиночка первым делом собрал все оружие, продолжая косо поглядывать на женщину. Он взвалил три автомата на плечо и только потом пошел к землянке.

Фонарик выхватил тесное, пропахшее потом помещение. На грубо сколоченной кровати лежала женщина повернутая к стенке.

- Жива?

Ответа не прозвучало. Мужчина прикоснулся к шее.

- Как звали вашу подругу?

- Женя.

- Завтра мы ее похороним.

- Она… - сказала женщина и заплакала.

Он открыл вторую землянку, где места было больше. К стенкам примыкали пять кроватей. Что-то темное свернулось в клубок в углу.

- Не бойся. Тебя как зовут?

На мужчину взглянуло пухленькое, бледное лицо девочки. Она щурилась от света фонарика, не понимая куда смотреть.

- Имя! – грубее сказал одиночка.

- Аня…

- Ты ранена? Ходить можешь?

Девочка подняла связанные руки.

Короткий взмах ножа и малая, сломя голову, выбежала на улицу.

Одиночка проверил ящики под кроватями. Овощи, консервы, аптечки, бронежилеты, куча паспортов, которыми с начала войны перестали пользоваться.

- Я так понимаю, по дороге сюда я встретил вашего мужа? – спросил он у женщины, которая обнимала дочку, продолжая плакать в ее золотистые волосы.

- Д-да…

- Как вас зовут?

- Света. Вы нас не тронете?

- Уймись. Сказал ведь не трону. Опасности больше нет. Успокойся и приготовь поесть, - деловито сказал одиночка и, подумав, добавил, - пожалуйста.

Он спихнул Шершня в снег и сел на его место. Несколько минут наблюдал, как Света копошится с казаном, собирая и обтирая снегом овощи. Смотрел и на Аню, которая жалась к грубым ватным штанам матери, с опаской посматривая на него.

Не выдержал. Оттащил тела в сторону и вернулся.

- Так лучше?

Аня кивнула.

- Меня Виктор Степанович зовут. Для тебя просто Виктор, а для тебя, - скосился он на девочку. – Для тебя я буду дядя Витя. Уяснили? Вот и молодцы. Как поедим, ляжем спать. Завтра похороним Женю и разойдемся. А тех, пусть звери хоронят, на большее они недостойны.

Он завалился на бревна, широко расставив ноги. Только улегся, как вспомнил, что оставил в лесу рюкзак. Тихо выругавшись, встал:

- Я сейчас вернусь.

- Не бросайте нас! – тут же прокричала Аня и виновато посмотрела на мать.

- Я сейчас вернусь. – Сказал Виктор и прежде чем уйти, отнес все оружие в малую землянку и закрыл дверь.

Осторожность и в мирное время никогда не была лишней. А сейчас и подавно.

Когда вернулся, Света уже разожгла огонь и установила на треногу казан. Тишина вновь пропиталась треском костра и шершавым звуком снега, которым Света продолжала обчищать овощи. Спустя двадцать минут молчания, крышка казана вновь начала прыгать от пара. Запах дурманил. Виктор с утра ничего не ел, скорее всего и они тоже.

Страх вымотал их. Обессиленная девочка с красными глазами, долго ютилась возле матери, но вскоре отошла и уселась возле костра, подставляя мерзлые ладони огню.

Виктор сидел молча. Долго размышлял о случившемся и как-то ненароком вырвалось:

- Звери! Даже ноксы себе такого не позволяют.

Разговор не поддержали. Только две пары испуганных глаз скосились на него.

Ели молча. Хлебали чужими ложками наваристый суп из овощей и тушенки. Не блеск конечно, но вполне съедобно. Люди давно перестали обращать внимание на вкус пищи. Лишь бы была питательна. Лишь бы придавала энергии, чтобы жить и выживать.

Виктор почти залпом проглотил первую порцию. Насытившись, ел медленно, размеренно. Смотрел на женщину и девочку, которые прятали глаза и ели так, словно сейчас отберут суп и загонят обратно в землянку.

- Вы, правда, в город шли?

- Угу… - кивнула Света, жуя разваренную картошку.

- А сами откуда?

- Из Москвы.

- Москва, - с придыханием сказал Виктор и задрал голову к звездному небу, куда вместе с дымом улетали и красные искорки огня. – Хорошо там когда-то было.

- Везде было хорошо… - Света вздернула острое лицо к небу, переваливая горячий кусок из щеки в щеку. – Правда, мы это только сейчас понимаем. Как там говорится, что имеем, не храним, потерявши плачем. Вот и рыдает весь мир. Вот и скорбит. А вы откуда?

- Я? – немного удивился Виктор. Давно ему не задавали таких вопросов. – Я из Подмосковья.

- А идете куда?

Виктор хмыкнул в бороду и бросил в сторону:

- Куда… Да, никуда я не иду. Просто не люблю сидеть на месте. А про этот город я вообще впервые слышу. Я всегда любил пеший туризм и вот, мечта идиота исполнилась – иди, куда глаза глядят. В основном хожу по лесам, изредка бываю в городах. Но там опасно. Все города в основном ноксы заняли. Кочую из угла в угол. Мужа вашего как звали? – перескочил на другую тему.

- Валера… - лопнувшим голосом сказала она и зажмурилась, подавляя плач, чтобы не тревожить Анечку.

- Его тоже можно похоронить, но я бы не хотел, чтобы вы видели тело. Там лисы уже поработали.

- Хоронить людей, - в пустоту сказала Света, вытирая красные от слез глаза.

- Так заведено.

Они ждали, пока догорит костер. Уставшая Анька, прильнув к плечу матери и уснула.

- Где пальцы потеряла? – спросил Виктор.

Света стеснительно затянула ладонь в широкий рукав бушлата.

- Это я ее спасала. – Сказала она, указывая на дочь. Затем посмотрела и, убедившись, что девочка спит, продолжила, - Она ведь мне не родная дочь. Я нашла ее, как только мир начал раскалываться. Так и скитались мы с ней, пока не встретили Валеру, а после и Женю. Решили, что для ребенка будем родителями. Пусть хоть она в этом хаосе почувствует любовь и ласку. Пусть узнает, что такое семья.

- То-то я смотрю, вы совсем не похожи, - помахал пальцем Виктор. – Ты такая остролицая, а она пухлячок. Даже не верится, что в эти голодные годы, могут быть такие пухлые дети.

- Мы ведь все для нее делали. Жили для нее. Ради нее я и иду в Чистый город. Надеюсь, что там действительно как говорят люди. Тихо, спокойно.

- Люди любят приукрашивать, - скептически отозвался Виктор, почесывая бороду. – Но в любом случае, там точно лучше, чем здесь.

- В этом вы правы. Скрыться бы от всего этого ада где-нибудь в укромном месте. Пусть даже не в городе, а в простом, маленьком поселении. Было бы неплохо… - мечтательно сказала Света, поглаживая золотистые волосы Ани. – Как думаете, дойдем до города?

- Да, тут вроде недалеко, всего каких-то пятьдесят километров. При большом желании можно и за одни сутки преодолеть.

- Чего-чего, а желание у нас имеется, - тяжело улыбнулась Света.

- Значит дойдете.

- А вы?

- А что я? Я к вам в проводники не набивался.

- И вы совсем не хотите пожить спокойно?

- Отвык я уже от спокойствия. Да и кому я буду нужен лет через десять, когда окончательно состарюсь. Разве что обузой буду.

- Сейчас каждый человек на счету. У вас есть опыт. Я уверена, что вы принесете большую пользу городу.

- Может ты и права…

- Раз уж вы… - начала говорить Света и замолчала.

- Продолжай.

- Если вы просто так гуляете, может быть, проводите нас? Или сами возьмите Аньку и отведите ее к городу.

- Мне легче с ноксами справляться, чем с детьми, - усмехнулся Виктор. – Ладно, время позднее, пора спать. – Сказал он, ловко уходя от ответа.

Виктор бережно отнес девочку в просторную землянку.

- Вот, возьми. – Протянул он пистолет. – Пользоваться хоть умеешь?

- Доводилось, - сказала Света и по-ковбойски сунула пистолет за пояс.

- Если что, я буду в той землянке.

- С нами не хотите?

- Нет.

Виктор вошел в землянку, пинком сбросил затвердевшее тело подруги, затем перевернул матрас и только потом лег.

Его не смущало, что рядом лежит труп. Его уже давно ничего не смущало. Единственное что могло смутить, если он сам станет трупом.

Вытянув автомат вдоль тела, сунул пистолет под мешок с чем-то мягким, который использовал как подушку и с удовольствием развалился на нарах.

Не мешало бы немного растопить буржуйку, но он слишком устал за этот день. Полдня провел в городе, где чурался каждого шороха. Затем мертвый нокс и эти еще… наивные девчата, кто думает, что в Чистом городе новый рай строят. В этом и проблема людей, что они бесконечно жестоки. Жестоки не только к ноксам, но и по отношению к себе. Да и войну не ноксы начали. Тогда они еще безвольными роботами были, и люди как могли, использовали их в своих целях. Хорошо хоть не дали им какой-то суперсилы, а сделали идентичными. Тогда бы ноксы быстро выбили род человеческий.

*продолжение в комментариях

Паблик

Часть первая

Егор Куликов ©

- А я тебе говорила, что не надо к нему ходить! – вопила Настя.

- Да он сам, - оправдывался Олег, ясно чувствуя вину за собой. – Я звонил Коле, и он сказал, что Филка не пил. Мы даже когда уходили, то забрали все с собой. Я не знаю, что на него нашло. Не знаю где он нашел водку. Я ничего не знаю. И башка у меня раскалывается. Ни черта не помню. – Олег схватился за пульсирующую голову и спрятался в комнате, подальше от жены.

А Филка тем временем был вместе с Карасем и Паливаном.

- У нас шеф не такой злой как твой. Он понимает, что, если человека ограничить в свободе, он работать нормально не будет. А если и будет, то только хуже сделает. – Здраво рассуждал Паливан, плеская остатки водки в стакан. – Вот, ты вчера ночью завалился к нам. Мы тебя приняли. Сегодня я сходил к шефу, так мол и так… люди празднуют, отдыхают. Дай и нам пару деньков проваляться и побездельничать. И шеф, как нормальный человек, дай бог ему здоровья, не просто дал нам время и выходные. Он лично вытащил два пузыря и сказал: «Нате мужики. Отдыхайте!»

- Да, Жарик хороший человек. Может, если не был бы он подпитый, то на две бы не раскошелился. Но, есть как есть. – Добавил Карась жадно следя глазами за бутылкой.

- Дай мне время, я его и на пять раскошелю, - Заявил Паливан и тут же вернулся к Филке. – А твой что? Ни тебе отдохнуть нормально. Только и знает, что пинать как собаку, да запрягать как лошадь. От работы и кони дохнут, слыхал такое? Вот. И ко-ни дох-нут… а что уж говорить про человека. Нет, так нельзя жить. Если не отдыхать, то человек быстро выгорает. А кому хочется жить до тридцати пяти. Да и разве это существование на цепи можно назвать жизнью. Вот ты как думаешь, Карась? – Паливан тактично спросил друга, когда заметил, что и Филка и Карась уже выпили, а он все треплется и треплется. Иной раз, Паливан и сам не знал, чего он больше любит: пить или языком чесать.

Пока Карась пытался сплести что-то понятно и поддержать разговор, Паливан опрокинул стакан, закинул огурец в рот и быстро прожевал, чтобы подхватить брошенную мысль и продолжить вещать:

- Человек оно ведь как, - дожевывая остатки огурца, говорил Паливан, а Карась только и рад был, что его избавили от разговора. – Человек и стал человеком, только потому что к свободе рвался. К самостоятельности. Человек без свободы это кто? Животное. Обычная скотина на привязи. И самое главное, твой-то понял это. Посадил тебя на цепь, привязал тебя зарплатой и харчами. И превратил тебя в животное. А как думаешь, кем проще управлять, человеком или животным?

- Животным. – Встрял Карась.

- Дело говоришь. Животными управлять проще простого. А он хитрый… ох и хитер-то твой был. Он же как поступил. Мало того, что превратил тебя в животного, так еще и тебя оставил виновным. Дай угадаю, - торжественно заявил Паливан, высовывая язык через зияющую дыру в зубах. – он тебе говорил, мол это все ради твоего же блага. Это потому что ты безвольный. Бесхребетный. Ты не можешь управляться с денежками, ну так я тебе помогу. Пусть они хранятся у меня. А когда тебе понадобятся, я отдам по первому же требованию. Говорил?

- Говорил. – Тяжело отвечал Филка, слушая долгие речи Паливана. – Но он вроде не такой и плохой. – Продолжал он остатками здравого смысла.

- Это ты брат стой. Ты сейчас допускаешь ошибку. – Паливан разлил последние капли по стаканам и для верности заглянул в бутылку. – Давай выпьем, и я тебе еще кое-что скажу. Надеюсь, тогда ты прозреешь. Почувствуешь истину.

Выпили.

Филка развалился на лавке, уперся в оштукатуренную стену и с жадностью слушал Паливана.

- Покури, легче воспринимать будет такую сложную информацию - Паливан заботливо прикурил сигарету и протянул Филке. Карась завистливо посмотрел на это действие, но промолчал. Не более как два дня назад Паливан ему сигареты прикуривал, а тут на тебе. Новый любимчик нарисовался. – Так вот… ты утверждаешь, что он не такой плохой.

- Ну, - грузно ответил Филка.

- Это называется стокгольмский синдром, когда жертва привязывается и защищает своего обидчика. Ты здесь ни в коим образе не виноват. Так работает психология у человека. А ты ведь человек?

- Ну.

- Вот тебе и ну! Значит он не совсем превратил тебя в животное. Значит в тебе еще осталась капля сопротивления.

- Ну.

- Чего ну? Если осталась, так надо воспользоваться ей. Карась, метнись еще за одной. У нас сегодня важное дело назревает. Филка отчехли ему.

Филка сунул руку в карман, вытащил заначку и высыпал на стол. Карась хотел начать протестовать, что он не посыльный и не нанимался их обслуживать, но как только увидел деньги, то глаза его загорелись и протест превратился в желание.

- Одну?

- Бери одну. Нам сегодня надо быть в тонусе. И мясца прикупи, - кинул Паливан вдогонку. Повернулся к Филке и продолжил. – Если в тебе еще есть капля человеческой натуры, а я верю, что она есть, то надо требовать свое. В жизни ведь ничего с неба не падает. За все надо биться. Все свое, надо зубами выгрызать. А у тебя там небось приличная сумма скопилась. Пока тесто горячее, надо его ковать. – Паливан задумался на секунду, понимая, что ляпнул что-то не то. Но Филка не обратил внимания, и он продолжил. – Сейчас вернется Карась, мы еще обдумаем это дело и тогда можно будет идти.

- Куда?

- За твоим состоянием. Ты столько горбатился ради вот этого? Ради этой мелочи? – Паливан схватил купюры, смял и бросил на стол. – Это же слезы. Тьфу… ты больше заработал. Ведь так?

- Ну.

- И где они?

- У него. Сказал, отдаст.

- И я о том же. Пусть отдает.

- Дело.

- Сейчас обмоим и потом делай чего хочешь. Ты будешь все решать сам. Сам! Купишь себе технику и мебель, как ты и хотел. Все у тебя будет. Пойми, что за все в ответе только ты. Не он и даже не я. Ты! – корявым пальцем Паливан ткнул в грудь Филке. – Пойдем, поговорим с ним.

- Я сам.

- Что сам?

- Говорить буду сам.

- Филка вот не надо этого, а… он тебя больше года вокруг пальца обводил и сейчас обведет. Доверься профессионалу.

- Сам.

- Филка?

- Сам! – грозно сказал Филка и слегка привстал.

- Ладно, сам так сам. Но пеняй потом на себя.

.

Олег наглотался таблеток, напился настоек и к вечеру головная боль утихла. Не исчезла, а именно утихла. Стоило ему резко встать, и голова снова как в тисках оказывалась. Будто болты в виски вкручивают.

Настя выкричалась еще утром. Сейчас ходила надутая как пузырь, не разговаривала и даже не смотрела.

Спасибо Теме, - думал Олег, - отвлек ее пацан. Закапризничал и впитал все ее внимание на себя. Достойный сын растет. Такой малый, а уже отца защищает.

Ближе к вечеру раздался звонок.

Первым делом Олег выключил сам звонок, который казалось трезвонил не на стене, а точно в центре головы. И был он не электрический, а с двумя молоточками, что изнутри разламывали больную черепушку.

Переведя дух и накинув куртку, Олег вышел на улицу.

За высокими воротами не было видно звонящего. Олег открыл калитку и отошел.

Во двор вошел Филка. Он был пьян. Но пьян умерено. Его не шатало. Голубые глаза подернуты мутной пленкой. Обвисшее лицо и плавные движения.

- Здарова шеф! – надменно сказал Филка, делая ударение на слове «шеф».

- Здарова.

- Давай мои деньги, - с ходу начал Филка.

- Иди, проспись, потом поговорим.

- Это мои деньги.

- Филка…

- …давай деньги.

- Ты думаешь я тебя обмануть хочу?

- Нет.

- Отдам, когда попросишь трезвым, а пока что можешь идти спать, только обогреватель не забудь включить.

Олег повернулся, но рука легла ему на плечо и Филка с легкостью развернул шефа.

- Это мои деньги. Я их заработал. Я сам хочу распоряжаться своей судьбой. А ты их забрал у меня! – в лицо сказал Филка, накаляясь как подкова в огне.

Олег сморщился от головной боли и немного испугался. Филка стоял перед ним и выдувал пар широким носом.

Если он вложит всю силу в удар, - подумал Олег, - то одной головной болью не ограничишься.

Олег отступил на несколько шагов.

- Это ты сам решил или тебе кто-то насоветовал?

- Сам! – ответил Филка и скосился на ворота.

- Все с тобой ясно. Я тебе сейчас не отдам деньги. А тем своим друзьям, скажи, чтобы они не посылали тебя. Отдам, когда протрезвеешь.

Филка ухмыльнулся, достал сигарету и закурил.

- А ты знаешь, что твои друзья Коля и Саня этот, у тебя за спиной такое говорят эээ… на крещение пацана, им стыдно было что ты в дом бомжа ввел, то есть меня. Они сидеть рядом со мной не хотели. И тебя они считают поехавшим.

- Филка ты чего несешь?

- А ты спроси у них.

Олег снова почувствовал спазм боли, зажмурился.

Мороз начал карабкаться по ногам.

- Спроси-спроси… - торжественно продолжал Филка. – Ну так что насчет денег?

- Я уже сказал.

- Хы… думаешь я у тебя тут на коленях буду стоять? Думаешь молить тебя буду. Да пошел ты со своими деньгами. Можешь сожрать их. Подавись ими. Правы был те, кто говорил, что ты обманешь. А я дурак верил. Но ничего, жизнь длинная. Не раз еще сочтемся. Пусть тебе твоя совесть за мои денежки выскажет, а хотя... у тебя ведь нет совести.

- Ты хоть сам себя слышишь?

- Слышу. В том-то и дело, что слышу. Раньше не слушал, когда у тебя тут батрачил, а теперь слушаю. Поэтому и пришел. Можешь все мои деньги оставить себе, жлоб. Я только Фрау заберу. Фрау! Фрау! – заорал Филка.

Счастливая собака, болтая длинными ушами, тут же оказалась рядом. Первым делом она подбежала к Филке, обнюхала ногу и тут же отпрянула, испугавшись.

- Фрау пойдем. Этот жлоб пусть остается.

Олег начал было что-то говорить, но потом махнул рукой и просто смотрел на широкую Филкину спину.

- Фрау! – еще раз крикнул он.

Но собака отказывалась идти. Как бы прося защиты, она села за Олегом, выглядывая из-за его ног.

- И собаку мою решил прикарманить, - сказал Филка. – Деньги ладно, это слезы, но собаку я тебе не отдам. Фрау, ко мне! – пригрозил Филка.

Фрау несколько раз взглянула на Олега, затем прижала уши и крадучись на полусогнутых ногах, подошла к Филке.

- Хы… знает хозяина. Пойдем отсюда Фрау. Тут нас не любят и тут нас обманывают.

Олег снова хотел сказать. Хотел опровергнуть, но смолчал. Он знал, что не найдется на всем свете слов, чтобы переубедить пьяного человека.

Широкая спина Филки в последний раз мелькнула в проеме и исчезла.

.

Больше месяца о Филке не было никаких известий. Говорят, он несколько дней побыл с Паливаном и Карасем, а после вернулся к себе домой.

Олег украдкой спрашивал у Веры Павловны, знает ли она чего.

- Появлялся пару раз поначалу, водку брал. Потом вспомнил что это ваш магазин, выругался на пороге и больше не заходил. Я его потом еще в центральном пару раз видела.

- А люди что говорят?

- А ничего не говорят. Для нас пьяный Филка не новость, а часть жизни. Вот когда он трезво жил, тогда люди и говорили. А так…

Олег уже свыкся с тем, что Филка не вернется. Настя же продолжала думать и надеяться, что у него проснется совесть. Или закончатся деньги. Или поубавится гордости. В любом случае он вернется к ним и все будет по-старому. Поначалу она даже подбивала Олега съездить проведать. Посмотреть, как он там живет. Показаться на глазах. Может он увидит, вспомнит и все-таки вернется.

Но время все стирает. Образы. Привычки. И даже чувства.

Одним февральским днем, Олег вернулся домой особенно уставшим. Встречать его вышла Настя, испуганная и встревоженная.

- Что случилось?

- Фрау пришла.

- Фрау?

- Да. Она сейчас спит.

- Она там?

Настя кивнула.

Олег пошел в сарай, открыл дверь. Фрау вскочила с места и подбежала к нему за порцией ласки. Она сильно исхудала. Ребра были видны даже через плотный слой шерсти. Жалобными глазами она посмотрела на Олега, который несколько раз провел ладонью по загривку.

Местами шерсть сбилась в комки. На тонком теле ее голова сейчас казалась особенно огромной.

Не говоря ни слова, Олег включил обогреватель, закрыл дверь и вернулся домой.

- Я скоро буду! – крикнул он в дверь и, не дожидаясь ответа уехал.

Он мчался по скользкой дороге. За окном мелькал зимний пейзаж. Каких-то двадцать минут потребовалось ему, чтобы доехать до соседнего села.

Он остановился возле Филкиного дома. На вид пустынного и безжизненного. Двор был вычищен от снега. Калитки по-прежнему не было, но она и не валялась тут же, рядом.

Олег подошел к двери, несколько раз постучал.

- Филка! – ответа не было. – Филка, это Олег.

Дверь была не заперта. Олег легко попал в дом. В чистый дом. Мусора не было. Мебели не было. Ничего там не было кроме стен.

Он заглянул на кухню – пусто.

Заглянул в комнату и замер на пороге.

Филка был там. Он висел, задрав голову к потолку. Тугой канат, обвивал его шею и уходил к крюку, на который обычно вешают люстру. Под ногами валялись книги. Много книг. Он сделал себе помост из них, чтобы дотянуться до петли.

Олег несколько минут смотрел на труп.

Хорошо, что не видно лица, - подумал он про себя.

Аккуратно ступая по пустой комнате, он подошел ближе. Прикоснулся к большой руке Филки. Холодная. Твердая.

Олег дождался полицию, и только после этого уехал. Домой не хотелось. Он знал, что для Насти это будет большим ударом. Почему-то перед Филкой, Олег не испытывал никаких чувств. Не было сожаления, злости, скорби. А вот сейчас, в дороге, чувства волной нахлынули до боли в груди. До спертого дыхания.

Он припарковался на обочине и долго стоял, чувствуя, как трясутся руки и понимая, что ему нужно время. Время привыкнуть к этой мысли. Время обдумать ее. Время чтобы понять и принять Филкину смерть.

Как он и предполагал, Настя тяжело восприняла эту новость.

Тем же вечером, из морга сообщили, что он повесился почти две недели назад.

Две недели его тело болталось в пустом доме с книгами на полу. И никто об этом не знал. Никто!

Ни одна живая душа не вздрогнула. Не подумала. Не кинулась искать. Он был один при жизни. Он остался одиноким при смерти и даже после нее.

Олег не испытывал чувства вины. Он испытывал глубокую скорбь по очень хорошему человеку, который просто не умел пользоваться свободой.

На следующий день позвонил участковый.

Олег встретился с ним у калитки.

- Это было у него в кармане. – Сложенный вчетверо лист лег в руку Олега.

- Спасибо.

Красивым женским почерком на листочке было написано.

.

«Восьмое февраля

Я пришел к этому серьезному шагу, будучи абсолютно трезвым уже больше двух недель. Я полностью отдаю себе отчет, что делаю и зачем я это делаю. Прошу никого в моей смерти моем уходе не винить. Отдайте эту записку Олегу.

Ты был прав. Свобода тяжкое бремя, и я с ней не справился. Моими деньгами распоряжайся, как посчитаешь нужно. Ты в любом случае потратишь их более разумно, чем их потратил бы я. Прости меня за все. Спасибо тебе и спасибо Насте. Спасибо что пытались. Прости меня, за это маленькое недопонимание. Позаботьтесь, пожалуйста, о Фрау. Ее к вам должны сегодня привести.

С искренней любовь к Вам – Филка»

конец

Перейдя по этой ссылке Паблик, вы попадете в группу автора, где можете скачать полное произведение в трёх форматах: PDF, EPUB, FB2 и где можно поделиться им в ВК.

там же, вы сможете поблагодарить автора, либо же поругать. Высказать свое недовольство или почитать другие произведения . Короче говоря, милости просим.

И по традиции. Отпишитесь даже самые искренние интроверты, к коим я и себя причисляю.

Как оно вам?

Желательно развернутые комментарии. Я для вас вон сколько написал.

Спасибо, с Уважением автор!

Часть первая

Егор Куликов ©

Впереди показался знакомый силуэт. И этот силуэт странно двигался. Шел ровно, но все равно как-то странно. Правой рукой широко отмахивал, а левой не двигал вовсе. Филка сам еще не понял кто это, но все ему казалось знакомым. Движения, походка, очертания. И чем ближе становился силуэт, тем яростнее мозг перебирал варианты, пытаясь выловить нужный.

- Карась, ты что ли!? – не дойдя десяти шагов, крикнул Филка.

Закутанный человек остановился, огляделся по сторонам, затем медленно начал приближаться. Снег хрустел под ногами.

- Филка?

- Ага, - улыбаясь во весь рот, сказал Филка.

- Во дела…

Они поздоровались и завязалась скучная беседа давно знакомых людей.

- Ты как тут оказался?

- Это все Паливан, - в шарф говорил Карась. – Он как обычно на месте не сидит. Нашел тут колым даже на праздники, вот мы с ним и горбатимся, пока все отдыхают.

- У кого это?

- У Жирковых на третьей улице.

Филка не знал тут всех.

- …дом такой большой, грибочком. Там еще ворота зеленые с березками. Короче, самый большой дом на улице. А рядом еще тополь растет и пристройка вроде гаража, где мы сейчас и обитаем. Не важно, в общем.

- И что вы там делаете?

- Да все делаем. Сейчас, например, столярку его освобождаем от хлама. Он весной там что-то модернизировать собрался. Паливан, конечно молодец в этом плане. У бедняка и у того сможет на работу наняться. С ним не пропадешь.

- Это точно.

- А ты все у этих?

- У них.

- Ладно, не буду тебя отвлекать, - сказал Карась и пожал Филке руку. – Оп! – вздрогнул Карась и из-под куртки, в снег нырнула полная бутылка. – Чуть не разбил. Паливан бы мне тогда голову проломил, - нежно поднимая бутылку, говорил Карась.

- Зачем ты так?

- Зачем что? – пряча бутылку, сказал Карась.

- Бывай. – Только и сказал Филка.

Ему стало вдруг противно. Когда он увидел Карася, то обрадовался, что встретил старого знакомого. Затем обрадовался, что увидел его трезвого и вменяемого. Поначалу думал, что он затем и обмотался шарфом, чтобы перегаром не дышать, но Карась был трезвым как стекло. И это очень взбодрило Филку. Он как бы нашел общую нить с ним. Увидел в нем поддержку. Но, как оказалось, ошибался.

Домой Филка вернулся в подавленном настроении. Еще и гости у Олега до сих пор гуляют.

- Единственная моя отрада, - сказал Филка, взлохмачивая пушистый загривок Фрау.

Он слышал, как гости выходили курить. Что-то бурно обсуждали, о чем-то спорили. Пробовал посмотреть телевизор, но только хуже стало. Читать тоже не хотелось. Так и валялся на кровати. Скучал, тосковал и чувствовал тяжесть на душе. Настроение скакало как погода в последнее время. Только что было хорошо, а через пять минут уже настолько плохо, что готов на стены лезть. Вот и думай…

Филка только и делал, что заваривал себе чай, брал сигарету, накидывал куртку и выходил на крыльцо курить.

Крепкий мороз пощипывал лицо и забирался под одежду. В одних тапках, Филка смотрел на чистое небо, курил и наслаждался одиночеством. Жизнь, вроде бы не так уж и плоха, если учесть тот факт, что она начала налаживаться. Дом в порядок привел. По весне купит мебель и кое-какую технику. Будет работать у Олега в хозяйстве или в мастерской. У него теперь и выбор даже есть.

Филка так крепко ушел в размышления, что не сразу заметил двух гостей, шедших к нему.

- Здарова рабочему классу! – издалека крикнул один из них. Голос показался знакомым.

- И вам не хворать, - ответил Филка и нехотя вздернул руку.

Подвыпившие гости по-свойски присели на крыльцо, достали сигареты.

- Быбы достали уже, - сказал второй, голос которого так же знакомо отзеркалил в памяти.

- Мы тут с тобой посидим. Не против? Меня Николай зовут, а это Саня, друг мой закадычный, - сказал парень лет тридцати и махнул рукой на второго.

- Сидите.

- У Олега теперь дети в доме и курить приходится выходить на улицу, - как бы оправдываясь, говорил Саня, чиркая зажигалкой.

Филка протянул спички.

- Угу… спасибо.

Гости сели, закурили. Долго молчали вслушиваясь в зимнюю тишину. У соседа, долгим воем залилась собака.

- Не хорошая примета, говорят к смерти - в пустоту сказал Николай и в этот же момент, Фрау подхватила вой. – Ух ты ё!.. там тоже что ли зверюга?

- Зверюга, но добрая, - улыбнулся Филка.

В памяти его всплыл вечер крещения и те два незнакомых голоса. Теперь он знал их по именам.

Беседа полилась спокойно и плавно, как дым по морозному воздуху. Почему-то, Филка не испытывал к ним презрения или ненависти. Ему стало даже забавно от ситуации. Так всегда, когда знаешь про человека немного больше чем он думает. Охаяли они его тогда здорово, а сейчас пытаются разговаривать нормально. Наверное, поэтому Филка был спокоен и внутренне улыбался, смотря на гостей.

Спустя пару минут, к ним присоединился Олег. Как это часто бывает, он вышел позвать гостей обратно к столу, но зацепился языком и вот они уже вчетвером сидят на крыльце и курят.

- Вот вы смеетесь и думаете, что Филка так себе, - яростно доказывал Олег, хотя никто не говорил обратное. – А он многим может дать фору. Я сейчас немного подпил, - продолжал довольно сильно выпивший Олег. Он размахивал руками, а гости непрерывно следили за его тлеющей сигаретой, которая не единожды мелькала перед их лицами. – Но я не настолько пьян, чтобы не соображать. Мы с ним тогда в шахматы играли, и он всухую меня слил. Всухую! – закончил Олег и глубоко затянулся, но, не выдержав продолжил. – А еще он очень начитанный человек. Очень. Вот ты, читал «Войну и мир»? – обратился он к Коле.

- В школе читал…

- И он читал. Его если в правильное русло пустить он ого-го-го чего наворотить сможет. Так что не смотрите на людей по одежке. Точнее, не судите их.

Филка немного засмущался от такого представления, но потом вспомнил, что сидят перед ним, те самые клеветники, которые не только его, но и Олега оскорбляли. Было бы перед кем смущаться. Вместо стеснения, Филку посетил азарт. Ему захотелось утереть нос этим людям, чтобы доказать им свое превосходство. Тоже мне, бомж…

- А из вас кто-то играет в шахматы? – спросил Филка.

Гости переглянулись и оба, как по команде вздернули плечи и наперебой начали говорить:

- Не, я вообще шахматы не люблю…

- Играл когда-то. В далеком детстве…

И оба как по команде замолчали.

- Может тогда в картишки. Там особо думать не надо, - предложил альтернативу Филка.

- В картишки это запросто, - первым ответил Олег.

Гости поддержали.

- Колян, сходи, принеси нам чего-нибудь выпить и Филке захвати, соку какого-нибудь. Я боюсь, меня Настюха сейчас загонит. Я вообще-то вышел за вами, если что…

- Эх ты, каблук… - в шутку сказал Коля.

Почему-то, Филке вновь стало стыдно, когда гости вошли в сарай. Он внутренне старался перебороть этот стыд, ведь перед ним обычные друзья-перевертыши. Обычные клеветники. Но убогое, крохотное жилище с простой кроватью, маленьким телевизором, с самодельным столиком и обогревателем сковывало его. Еще и вторая сторона сарая, сплошь состоящая из инструментов, напрочь перечеркивала возможность здесь постоянного места жительства. Только мирно посапывающая Фрау придавала этому помещению хоть какой-нибудь уют.

Саня первым делом повертел головой, поджал нижнюю губу, мол плоховатенько, но жить можно и сел на единственный стул.

- Я сейчас, - слегка пошатываясь, Олег вышел на улицу и вернулся со вторым стулом с крыльца.

Филка в это время скатал матрас освободив место для игры, достал карты и уселся на деревянный настил. Фрау недовольно посмотрела на хозяина, когда он согнал ее с кровати, и улеглась возле обогревателя на пол.

- Открывай… дверь. – Послышалось с улицы.

Вошел Николай, держа в руках как снаряды, несколько бутылок с выпивкой, пару пачек сока. В зубах держал пластиковые стаканы.

- Нашилу вырвалщя, - прошепелявил он. – Бабы отпушкать не хотели, как бы еще щюда не пришшшли.

- Не придут, - заверил Олег. – Там Темка малой, они сейчас вокруг него как коршуны вьются.

Когда вошел Николай, Филка как разрядом тока, получил еще один удар стеснения и жалости к себе и своему жилью. Но Коля, в отличие от Сани никак не отреагировал на обстановку. Он сгрузил на стол бутылки, выплюнул стаканы на настил и сказал:

- Я мигом. Закуска в руки не влезла.

Спустя пять минут стол празднично заблистал. Мясная нарезка, жирные, масляные голубцы, лохань оливье, соленья, хлеб, разбросанный по всем тарелкам. Бутылки спустили на пол, потому как на столе совсем не осталось места. Есть, видимо, тоже придется на весу.

- Кто на разливе? – хлопнул в ладони Саня.

- Инициатор.

Саня недовольно глянул на Колю, но противиться не стал.

- Курим на улице? – спросил Саня, наливая первый стакан.

Олег взглянул на Филку, который слегка кивнул.

- Да, на улице.

- Давайте, тогда перед партией еще подымим чутка.

Все высыпали на крыльцо и только Саня, продолжая вымерять дозы, остался в сарае. Он выстроил в ряд восемь стаканчиков, три из которых наполнил водкой, а четыре грейпфрутовым соком. Немного помешкав, он посмотрел на дверь и в крайний с соком плеснул немного водки.

- Ну что мужики, кто на раздаче? – спросил Олег, когда расселись по местам.

- Инициатор, - ответил Саня и злорадно улыбнувшись обратился к Филке. - Гадость эту пьешь? – спросил Саня, указывая на сок.

- Эту пью, а ту – нет. – Строго ответил Филка.

- Тогда выпьем по одной и за картишки.

Олег снова взял слово. В этот раз он не уделял внимание Филке, отчего тому было спокойней. Олег распинался про дружбу, про мужское слово, достоинство, честь… возможно он бы никогда не замолчал, если бы Николай его не остановил. Олег начала набирать воздуха, для продолжения тоста и Николай успел вставить слово:

- Олег, водка кипит уже.

- Еще чуть-чуть, - не унимался Олег. – Хочу закончить этот тост словами благодарности вам всем. Не было бы вас, я бы не знаю, что делал.

- Только не расплачься, - сказал Коля и махнул стакан.

За ним выпил и Олег с Саней. Олег скривился, судорожно схватился за стакан с соком и выпил половину. Николай спокойно выдохнул, медленно подхватил вилкой тонкий слой мяса и отправил его в рот.

- Действительно гадость, - скривился Филка, выпив сока.

- Извини, но яблочный мы уже весь выпили. – Ответил Коля. – Если мы сейчас не начнем играть, то мы не начнем никогда.

- Может, курнем еще? – заискивающе спросил Саня.

- Нет. Играем.

Игра началась. Лились бурные беседы. В дураках оставались все. Поначалу выходили курить, но спустя час, Филка дал добро и смолили уже в сарае. Фрау, напуганная криками людей, ушла в другой конец и завалилась под стеллажом с инструментами.

Филка продолжал пить грейпфрутовый сок, приправленный водкой, не понимая, отчего прыгающее настроение вдруг остановилось на самой высокой точке. Давно ему не было так хорошо. Даже с этими лицемерами, в своем убогом жилище, которого он жутко стесняется, он чувствует себя превосходно. Жизнь не кажется такой плохой. А будущее и вовсе мерещится сказочным и радужным. Слегка захмелев он плохо соображал и не чувствуя ни капли стеснения, ввязывался с гостями в спор. Стоит отметить, что и этих гостей, внутри себя он называл уже друзьями.

Было интересно. Было весело. Карты надоели и вместо них пошли анекдоты. От анекдотов перешли к историям из прошлого, затем говорили о женщинах и бизнесе, а после вновь вернулись к прошлому. Перебивая другу друга, роняя сигаретный пепел в мясную нарезку, они кричали, смеялись и веселились. И Филке вдруг стало понятно, отчего так хорошо на душе. Он продолжал наивно верить, что вернулся в то, давно забытое состояние пьяного угара посредством одно лишь сока. Он ощущал, как изменился взгляд. Смотрит на лица собеседников, проводит по ним глазами, а ощущение такое, что сначала смотрит и только после уже видит. Как будто с задержкой в долисекнуды. Странным было ощущение. Пугающее и радующее одновременно.

В один момент стало тихо. Настолько тихо, что Филка испугался этой тишины. Он посмотрел на гостей пытаясь найти поддержку, но все они смотрели в стороны.

- Чего притихли?

А гости продолжали молчать. Словно выговорились. Выплеснули все эмоции и остались пустыми, как две бутылки водки под столом.

- Ну? – не унимался Филка, требуя продолжения праздника.

- Пора нам уже… - едва ворочая языком, сказал Олег.

Он буквально стек на стуле. Плечи его опустились. Руки болтались как скрученные мокрые тряпки после отжима. Он ссутулился и стал похож на старика под грузом времени.

- Выпейте еще, - наседал Филка. – Там вон, третья непочатая стоит.

- Выпьем?

- А давай, - махнул рукой Саня. – Но предупреждаю сразу это последняя. Потом не уговаривайте, я тормозить умею.

Саня по обыкновению, налил три стакана водки, а в четвертый, с соком плеснул чуть больше обычного, наблюдая как Филка смотрит и видит.

…мгновенно, его приподнятое настроение вскочило до небес и со всего маха обрушилось на землю. Он испугался, словно ему плеснули яд. Смертельный яд, капля которого валит человека с ног. Он перевел взгляд на Олега, который смотрел на все опухшими от дыма и выпивки глазами. Филка искал поддержки и в какой-то момент, зная, что Олег не видит, ему захотелось оставить все как есть. Пусть льет… чуть-чуть ничего с ним не сделают. От «чуть-чуть» еще никто не умирал. А он, кто в завязке уже долгое время, сможет еще раз убедиться, что это не выход. Это не решение.

Он потянулся к стакану, попутно ловя на себе злорадные взгляды гостей. Они следили за каждым его движением. Неотрывно наблюдали и, казалось что время замедлилось. Желто-красноватый сок, просвечиваясь сквозь матовый пластик, выглядел пугающе. Но еще страшнее были глаза… красные, с мутной пеленой глаза Сани и Коли.

Под пристальными взглядами, Филка подхватил стакан, поднес к губам и замер. Сейчас он чувствовал кислый цитрусовый запах с легким оттенком спирта. Стоило ему уловить этот запах и аромат грейпфрута исчез. Остался лишь запах водки. Приторно-неприятный и в тоже время такой манящий. Жгучий. Он проникал в ноздри и обжигая рецепторы попадал точно в мозг. И от одного лишь запаха кружилась голова, замирало сердце и разум отключался, передавая полномочия животным инстинктам.

Крохотный стаканчик тонул в огромной Филкиной ладони. Неподвижная жидкость была у самых губ. Филка мокнул губы и снова поймал эти жуткие взгляды предателей. Клеветников. Он посмотрел на сонного Олега и резким движением выплеснул сок в рожу Николая. Саня не успел среагировать и тут же получил легкий толчок, которого с лихвой хватил чтобы он кувыркнулся через спину. Филка мог бы размотать этих двух мрачных типов без особых усилий. Но ему хватило разума оставить все как есть.

- Вы что думаете, сломить меня. Подлили чутка водки и думаете я продамся? – спокойно говорил он.

Коля, понимая, что победа не на их стороне, рукавом вытирал сок и не вступал в словесную перебранку. Саня поднялся на ноги, но и он был не готов сказать дерзкое слово или пустить в ход кулаки.

Олег слегка оживился и тоже начал усиленно тереть глаза, словно это его залили соком.

- Пошли вон!

- Олег, усмири своего крестьянина, - пожаловался Саня, боясь приблизиться.

- Я тебя тварь сейчас так усмирю, что неделю кровь со всех щелей будет литься.

- Филка… - взревел Олег и встал на ноги. Его шатало. Полуоткрытые веки падали на затуманенные водкой глаза. Обвисшее как у старика лицо и голос, доносящийся не изо рта, а откуда-то изнутри – из груди. – Филка хватит. Филка не порть вечер… Филка это мои друзья. Не смей их трогать… - продолжал Олег. Челюсть его почти не двигалась, отчего едва внятные слова вырывались из перекошенного злобой рта как из трубы – хриплые, жеванные и протяжные.

- Друзья не говорят за спиной подлости. – Спокойно сказал Филка.

- Они… - Олег посмотрел на Колю, который продолжал вытирать сок. – Они…

- Идите спать. – прервал Филка, понимая, что мозг Олега не готов сейчас выдумать что-то дельное.

- Чего это он тебе указывает? - шепнул за спиной Саня.

- Да! Ты чего мне указываешь!?

- Олег иди спать.

- Нет, давай выясним, - напирал он. – Ты тут вообще никто. Я подобрал тебя. Приютил тебя. Я тебя со дна достал. – голос его огрубел и приобрел четкость.

- Я отплатил тебе работой. – сдерживая себя ответил Филка.

- Пф… работой. Каждый может так работать. Я тебе жизнь спас, а ты мне работой отплачиваешь.

- Олег, иди спать или я сейчас всех вас спать отправлю, - свирепея, сказал Филка и встал, чувствуя, как в висках колотит пульс.

- Ты… на меня? – взревел Олег, но тут же осекся. Хоть он и был пьян до беспамятства, но чувство самосохранения все-таки взяло вверх, и он понял, что если и дальше будет напирать, то дело может плохо кончиться. – Ладно ребята… пойдемте отсюда.

Коля тут же вскочил с кровати и скрылся за спиной у Олега.

- Только это... – продолжал бубнить Олег. Остатки трезвого мышления прорвались сквозь плотный туман угара. – Надо забрать остатки водки. Ему нельзя пить…

- Пойдем Олег. Пойдем спать… - Коля с Саней подхватили его под руки и, почувствовав поддержку, Олег тут же раскис. Он переломился в коленях и повис на руках товарищей.

- Забрать… надо забрать, чтобы… - ворочал он тяжелым языком.

- Все нормально, он все равно в итоге уже пару стопок всадил, вместе с соком. – Сказал Коля и обернулся, чтобы бросить последний злобный взгляд на Филку.

Гости вышли, оставив двери открытыми. Морозный воздух ворвался в помещение, а Фрау тут же выскочила на улицу. Несколько минут Филка стоял не двигаясь. Он только сейчас заметил, что кулаки его, и зубы, и все его тело, крепко сжаты. Попытался расслабиться, но получилось не сразу. В голове продолжала звенеть злость. Виски стучали в такт пульсу. Сердце разбухло до размеров спелой дыни, не помещаясь в груди. И, если бы не холод, Филка бы так и стоял, окаменелый как статуя.

С трудом передвигая ноги, он закрыл дверь, оглядел развороченный стол и валяющиеся бутылки на полу. Немного постояв, снова открыл дверь, чтобы остатки дыма навсегда покинули сарай. В это время вернулась Фрау и заняла место у обогревателя.

Минут пять Филка стоял в дверном проеме смотря на пустой двор. Он и сам не знал, чего ждет. Мозг словно отключился.

А не потому ли ему было так хорошо, что, Коля сказал правду? Не может же эта гнусная компания принести ему столько удовольствия без дополнительного стимула. Без спиртного разбавленного в горьком соке. Не потому ли взгляд его стал другим?

Вдыхая полной грудью, Филка повернулся, закрыл наглухо дверь, надвинул засов и расстелил матрас. Завалился, подозвал Фрау и запустил пальцы в плотную шерсть.

- Твари! – вырвалось. И словно не он сказал это. – И этот к ним примкнул. Не тронь моих друзей Филка, - передразнивал он Олега. – Нализался как свинья и давай с ними за одно. Пьянь. – снова сорвалось как с чужого языка.

Он продолжал лежать на кровати, чувствуя, как тревога, которая ушла вместе с гостями, вновь возвращается к нему. Она словно притаилась. Дождалась пока злость, и обида покинут тело, чтобы снова вырваться на свободу.

- Паскуды. – Фрау вздрогнула. – Это не тебе моя дорогая. Не тебе.

Филка чувствовал, как теряет контроль над разумом. То ли от выпивки, то ли от состояния. А состояние у него было скверное. Сегодняшний вечер, наверное, худший вечер во всей его никчемной жизни.

Ему казалось он успокоился. Теплое собачье тело дарило ласку и уют.

На улице послышались голоса и Филка замер. Идут… трое…

Уходят, - понял он по шагам и голосам.

Прощаются и уходят.

Через пять минут стало тихо. Тихо в доме, тихо в сарае и тихо на улице. Но только не у него в душе. Эти недолюди напомнили о себе и словно палкой потыкали в пчелиный улей. Все внутри начало бурлить. И злость на этих упырей, странным образом преобразилась в месть Олегу. Филка и сам не понимал, как так вышло. Но он уже мечтал отомстить Олегу. За его пьяные выходки. За его паршивых друзей. За его высокомерие и гордость.

Да взял.

Да приютил.

Да Филка благодарен ему. Но не в ноги же каждый день кланяться. Не ставить его фото вместо образа и молиться на него перед сном. Он, как мог, отвечал ему взаимностью. Он его сына спас. А это чего-то да значит.

Филка пытался остановить сорвавшиеся мысли, понимая, что они до добра не доведут. Он как бы понимал, что Олег был пьян, а какой спрос с пьяного человека? Он это знал на собственном опыте. Но мысли шли впереди него. Он всегда был отстающим и догоняющим. Ему казалось, что он схватил мысль за хвост. Схватил и тянет ее в нормальное русло. В спокойное. Подумай о доме. О том, как наладится жизнь. Подумай о мебели, которую стоит купить. И он думал…

У меня ведь есть дом. Чего я здесь жду? Уйду от него – на неделю, на месяц. Тогда посмотрим, как он запоет.

И снова, хватая мысль и скручивая ее в тугой канат, он насильно уводил ее в сторону. Подумай о будущем. О работе. О Степе, у которого можно многому научиться. Ведь тебе понравилась механика. Понравилось ставить машинам диагнозы, каждый раз представляя, что перед тобой больной человек, который остро нуждается в помощи…

Он и нуждается в помощи. Я думал только они такие, за спиной обсуждать людей и обзывать их. Оказывается, и он такой. Наверное, ржали надо мной. Бомж, пьянчуга, нищий, лакей. Безвольный, бесхарактерный.

Ну куда? Куда?.. – очухивался он и насильно расслаблял сжатые челюсти.

Он не плохой. Он просто пьяный. Не стоит о нем думать. Не сейчас. Лучше о Насте. Она хорошая. Она меня понимает с полуслова. Если бы я был нормальный, я бы хотел себе такую жену. И сына бы хотел. Быть может назвал бы его Олегом…

Сын. Какой может быть сын если я живу на привязи. Дальше этого села не бываю, а здесь все меня и знают, как человека прилипалу. Человека без воли. На чужих харчах и в чужом сарае живет. В сарае!

Филка осмотрел убогое помещение. Стеллаж с инструментами. Грубые стены из дерева и свисающий с потолка садовый шланг.

Надо действовать, - как молния сверкнула мысль, и он вскочил с кровати.

Надо!

Он подошел к полке, сунул руку и нащупал баночку с шурупами. Привычка к порядку не дала ему высыпать на пол. Он высыпал колючие шурупы в широкую ладонь, достал заначку и ссыпал обратно.

Одевшись, он надолго припал к Фрау. Ласкал ее. Гладил. Говорил ей нежные слова и обещал, что вернется. Ему казалось, что она все понимает. Она дождется его. Обязательно дождется.

Лежа на кровати, обнимая Фрау, он в последний раз окинул взглядом помещение. Все здесь стало противно. Абсолютно все. Наваленная еда на столе напоминала ему о прежних попойках. Манила и одновременно отталкивала. Пепел прилипший к мясу. Пластиковые стаканы. Липкий стул. И начатая бутылка…

- Прости меня Фрау, - не своим голосом сказал он, и заплакал. По суровому лицу, словно высеченному из камня, скатились две крупные слезинки.

- Прости меня.

Бутылка прыгнула ему в руку и тут же оказалась у рта.

Первые три глотка были самыми тяжелыми, а затем, обожженные рецепторы ничего не чувствовали. Хоть керосин вливай.

Как тумана налакался. В голове стало пасмурно как в самую осеннюю ночь.

Лежа на кровати, он еще чувствовал, как мозг погружается в пьяный угар. Он еще мог следить за мыслями, что медленно кружили в голове. Как косяк больших рыб в пруду. Они плавали и Филка с удовольствием наблюдал за ними. Словно чужие. Не его. Неконтролируемые, но пока еще осязаемы и видны.

Скоро.

Скоро они забьются как те же рыбы, выброшенные на сушу. Судорожные. Безмолвно стонущие. Они буду просить о помощи, но будет уже слишком поздно.

Слишком.

Вот оно – самое отвратительно-приятно чувство, отметил про себя Филка и исчез.

Паблик