Вроде бы [он] когда-то был мэнээсом и, кажется, чем-то приторговывал, а потом, когда стало можно, что-то из Польши возил, а еще концерты в ДК организовывал, и помогал в школе ремонт делать, а потом надел кашемировое пальто и купил хорошую машину, но чем занимается, непонятно. Или какая-нибудь соседка, вся в золоте, но черт ее знает, откуда у нее золото, если она нигде не работает. Вроде бы у нее сын на Дальнем Востоке, но, может быть, и нет никакого сына, мы не знаем. Или вот девочка из параллельного класса, а у нее папа на нашей памяти был моряк, потом на бензоколонке работал, потом кафе открыл, а сейчас в автосалоне менеджер — вот какая-то такая социальная группа, «непонятно кто». И вот как раз где-то в девяносто шестом — девяносто седьмом все они, как лососи на нересте, вдруг начали двигаться в одном и том же направлении, и прямо десятками, один за другим, всплывали — кто таможенником, кто налоговым полицейским, кто эмчеэсником, кто убоповцем. Первый раз увидишь знакомую столовскую повариху в кителе с даже не лейтенантскими погонами — сочтешь курьезом, на десятый раз задумаешься — эй, что происходит?