(Это все не мое, а с сайта газеты Вечерний Брест.
(ВАСИЛИЙ САРЫЧЕВ http://www.vb.by/projects/oldbrest/)
Вещь необыкновенная! Статьи постепенно собираются, и выходят отдельными книгами.
Очень много неизвестных и трагических историй. Захватывает.)
Категоричным требованием оккупационной администрации была занятость населения: все трудоспособные, включая неучащихся подростков, должны работать. Не обязательно в немецком учреждении или на обслуживании какой-нибудь войсковой части вермахта. Неважно где – на предприятии, в управе, школе, библиотеке, в строительной фирме, или, допустим, в качестве ремесленника, торговца, парикмахера, занимающегося частным промыслом, или человека свободной профессии – лишь бы с обязательной регистрацией в налоговом ведомстве и отделе труда (в немецкой терминологии – арбайтсамте, от «арбайт» – работа, «амт» – отдел). Жесткое правило «каждый обязан трудиться» многим напомнило статью о тунеядстве в советском Уголовном кодексе.
Арбайтсамт еще называли биржей труда: сюда стекались заявки на рабочую силу, информация о вакансиях, и согласно этим потребностям регулировались потоки: кого-то трудоустраивали на предприятия, в службы городского хозяйства, а кого-то в соответствии с разнарядкой, не спрашивая желания, отправляли в Германию. О значимости арбайтсамта можно судить по тому факту, что образовали его не при управе, а в структуре гебитскомиссариата.
Мы еще поговорим о том, какие открылись варианты трудоустройства. Более практичные бросились добывать место: на опыте пережитых за четверть века смен власти (Российская империя – первая германская оккупация – Польша – советы) люди твердо усвоили, что флаги приходят и уходят, а жизнь течет.
Неплохим вариантом представлялось пробиться в структуру городского самоуправления (оно же управа или магистрат), штат которого насчитывал не одну сотню работающих. Бургомистру (аналог председателя горисполкома) немцы положили жалование 2700 рублей (по курсу соответствовало 270 рейхсмаркам), его заместителю – 2100 рублей, начальникам отделов – от 1125 до 1425 рублей, не считая надбавок. Для сравнения, оклад немецкого лейтенанта после выпуска из военного училища составлял 220 рейхсмарок, а с фронтовыми надбавками доходил до 300 РМ, что считалось весьма приличной суммой.
Оклады рядовых исполнителей в управе были скромнее. Фининспектор получал от 900 до 1125 рублей, переводчик в отделе – 720-900 руб., служащий паспортного стола – 600-700 руб., пожарный – 600-720 руб., трубочист – 510 руб., служащий гостиницы – 660 руб. Уборщица, должность которой теперь элегантно называлась «путцфрау», курьер или сторож могли рассчитывать на 420 руб.
В обслуживавшей население городской больнице (на ул. Ягеллонской – ныне проспект Машерова, в квартале между Кирова и Халтурина) главврач Виталий Познеев (39 лет, русский, по специализации хирург) получал 1800 руб., заведующие отделениями (хирургическое, инфекционное и терапия) – 1425 руб., медсестры – от 600 до 720 руб.
Главврач поликлиники, разместившейся в здании сегодняшней стоматологии, что на углу Пушкинской и Советской, Болеслав Миксталь имел оклад в 1800 руб., а главврач зубной поликлиники – 1425 руб. Обязанности последнего выполняла Наталья Контровская – 22-летняя вдова помначштаба 3-й погранкомендатуры Сергея Чувикова (запечатлены на довоенном снимке), до войны – зубной врач дислоцировавшегося в Брестской крепости 333-го стрелкового полка.
Встретив войну в квартире у Тереспольских ворот с дочуркой и нанятой няней, Контровская организовала в подвалах импровизированный госпиталь для раненых и находилась в осажденной крепости несколько суток, пока лейтенант Кижеватов, видя безнадежность ситуации, не распорядился отправить женщин и детей в плен. Всех их немцы потом отпустили, и первое время многие семьи жили в городе. Образование женщин зачастую было минимальным, статус командирской жены в довоенном СССР гарантировал достаточно обеспеченную жизнь, и об обретении специальности после такого замужества многие уже не заботились. В оккупацию им оказалось особенно тяжело. Держались друг дружки, ходили по деревням, нанимались поденщицами, мыли немецкие вагоны. Прокормиться становилось все труднее, и большинство разбрелись по окрестным деревням, где было не так голодно. А осенью 1942-го каратели начали операции по расстрелу восточных семей. Происходило это больше в районах – концентрическими кругами, зловеще приближавшимися к Бресту, и выжили в основном те, кто остались в городе…
Контровской жилось, может быть, легче, но отнюдь не празднично. Немецкие зубы не меньше других подвержены кариесу, и хорошие стоматологи были на счету. Наталья организовала стоматологический кабинет на дому, но к концу оккупации ее с доченькой отправили в Чернавчицкий лагерь для восточников. К счастью, здесь расстрела не произошло. После войны начались испытания другого рода. Наталья вышла замуж за сотрудника органов, что дорого стоило новому супругу: иметь жену с оккупационным прошлым при специфике его службы, как считалось, было нельзя.
…Когда Брестскую крепость подняли на щит и появился Музей обороны, Наталья Контровская, продолжая работать зубным врачом, на общественных началах стала вести экскурсии. К этому делу привлекли и других вдов защитников, но из всех, по свидетельству очевидцев, именно Контровская оказалась наиболее эрудированным и творческим экскурсоводом. А потом случилось несчастье, и главврач психоневрологического диспансера констатировал: нельзя было допускать, чтобы человек столько лет жил страшным прошлым…
Только глупец мог обвинять людей, на протяжении трех лет находившихся в ситуации негарантированного выживания, в том, что они работали «на немцев». Но система стимулировала именно такое отношение к жителям освобожденных территорий – не прекращавшимися проверками, допросами и растянувшимся на десятилетия недоверием к любым «недопосаженным», сквозившем в подленькой в своей неконкретности анкетной графе: «Проживал ли на временно оккупированной территории?»
Писатель Константин Симонов в своих фронтовых дневниках описал впечатления от поездки в только что освобожденный Одоев Тульской области. «Город представлял собой невеселое зрелище и был сильно побит – очевидно, не только немецкими, но и нашими бомбежками. Кроме того, немцы, уходя, успели кое-что поджечь. Во всем городе были разбиты окна. Население на три четверти разбежалось по окрестностям и только сейчас начинало собираться. По улицам шли растерянные люди. Они заглядывали в дома, в пустые окна, горестно пожимали плечами. Врезалось в память несколько подробностей: вывески частных парикмахеров с надписями на русском и немецком языках «для господ немецких офицеров», вывески различных учреждений местной магистратуры, тоже с надписями по-немецки и по-русски.
…В комнате уже толпились первые посетители, и среди них начальник местного коммунального хозяйства, инженер, который при немцах восстановил здесь разрушенный водопровод. Об этом нам сказал председатель райисполкома:
– Сейчас будем с ним говорить, – сказал он.
И мне независимо от данного случая пришла в голову мысль, что в данном городе, который занят немцами и в котором остались жители, возникает много сложных человеческих проблем. Скажем, хотя бы эта: вот инженер-коммунальник; он застрял в городе, по какой-то причине не успев уйти с нашими войсками. Предположим, что это честный советский человек. Но его вызывают немцы и говорят, что вот в этом городе живут ваши, русские, а взорванный водопровод не работает, наладьте его. Спрашивается, что он должен делать? С одной стороны, плохо идти на службу к немцам, а с другой стороны, плохо оставлять город без водопровода.
Это ситуация более сложная. А вот более простая, о которой мне пришлось говорить тут же в Одоеве. Немцы живут в городе второй месяц. Это не деревня, где у жителей есть какие-то запасы продовольствия и где они могут отсидеться, иногда даже не уходя далеко от избы, а лишь выкапывая из земли то, что припрятано. Это город с пекарней и булочной, с магазинами, где раньше люди покупали продукты. Приходят немцы, назначают городского голову, приказывают организовать вновь, пусть по самым нищенским нормам, какое-то снабжение, открыть пекарни и магазины. В городе живут женщины с детьми, дети хотят есть, а снабжение могут получить только те, кто работает или служит. И вот мать троих детей – именно такой случай был в Одоеве – идет работать при немцах в городской магистрат машинисткой. Не потому, что она любит немцев, и не потому, что хочет изменить Родине, а просто потому, что ее детям нечего есть, а если она будет работать машинисткой, то получит свои триста или двести пятьдесят граммов хлеба.
…Безусловно, нам придется, да уже и приходится при освобождении своей земли сталкиваться с великим множеством проблем подобного рода и разбираться с ними в каждом отдельном случае. В Одоеве, где немцы были немного больше месяца, уже возникла масса таких проблем. А сколько же их должно возникнуть в Киеве, где немцы уже давно и где оставшимся в городе людям как-то надо существовать, потому что никто не может прожить долго на подножном корму?..»
Замечу, речь шла о населенном пункте в Центральной России, где к советской власти с ее особенностями привыкли, адаптировались, прижились.
Довоенный Брест побыл советским городом всего год и 9 месяцев.
ВАСИЛИЙ САРЫЧЕВ