(Это все не мое, а с сайта газеты Вечерний Брест.

(ВАСИЛИЙ САРЫЧЕВ http://www.vb.by/projects/oldbrest/)

Вещь необыкновенная! Статьи постепенно собираются, и выходят отдельными книгами.

Очень много неизвестных и трагических историй. Захватывает.)

Категоричным требованием оккупационной администрации была занятость населения: все трудоспособные, включая неучащихся подростков, должны работать. Не обязательно в немецком учреждении или на обслуживании какой-нибудь войсковой части вермахта. Неважно где – на предприятии, в управе, школе, библиотеке, в строительной фирме, или, допустим, в качестве ремесленника, торговца, парикмахера, занимающегося частным промыслом, или человека свободной профессии – лишь бы с обязательной регистрацией в налоговом ведомстве и отделе труда (в немецкой терминологии – арбайтсамте, от «арбайт» – работа, «амт» – отдел). Жесткое правило «каждый обязан трудиться» многим напомнило статью о тунеядстве в советском Уголовном кодексе.

Арбайтсамт еще называли биржей труда: сюда стекались заявки на рабочую силу, информация о вакансиях, и согласно этим потребностям регулировались потоки: кого-то трудоустраивали на предприятия, в службы городского хозяйства, а кого-то в соответствии с разнарядкой, не спрашивая желания, отправляли в Германию. О значимости арбайтсамта можно судить по тому факту, что образовали его не при управе, а в структуре гебитскомиссариата.

Мы еще поговорим о том, какие открылись варианты трудоустройства. Более практичные бросились добывать место: на опыте пережитых за четверть века смен власти (Российская империя – первая германская оккупация – Польша – советы) люди твердо усвоили, что флаги приходят и уходят, а жизнь течет.

Неплохим вариантом представлялось пробиться в структуру городского самоуправления (оно же управа или магистрат), штат которого насчитывал не одну сотню работающих. Бургомистру (аналог председателя горисполкома) немцы положили жалование 2700 рублей (по курсу соответствовало 270 рейхсмаркам), его заместителю – 2100 рублей, начальникам отделов – от 1125 до 1425 рублей, не считая надбавок. Для сравнения, оклад немецкого лейтенанта после выпуска из военного училища составлял 220 рейхсмарок, а с фронтовыми надбавками доходил до 300 РМ, что считалось весьма приличной суммой.

Оклады рядовых исполнителей в управе были скромнее. Фининспектор получал от 900 до 1125 рублей, переводчик в отделе – 720-900 руб., служащий паспортного стола – 600-700 руб., пожарный – 600-720 руб., трубочист – 510 руб., служащий гостиницы – 660 руб. Уборщица, должность которой теперь элегантно называлась «путцфрау», курьер или сторож могли рассчитывать на 420 руб.

В обслуживавшей население городской больнице (на ул. Ягеллонской – ныне проспект Машерова, в квартале между Кирова и Халтурина) главврач Виталий Познеев (39 лет, русский, по специализации хирург) получал 1800 руб., заведующие отделениями (хирургическое, инфекционное и терапия) – 1425 руб., медсестры – от 600 до 720 руб.

Главврач поликлиники, разместившейся в здании сегодняшней стоматологии, что на углу Пушкинской и Советской, Болеслав Миксталь имел оклад в 1800 руб., а главврач зубной поликлиники – 1425 руб. Обязанности последнего выполняла Наталья Контровская – 22-летняя вдова помначштаба 3-й погранкомендатуры Сергея Чувикова (запечатлены на довоенном снимке), до войны – зубной врач дислоцировавшегося в Брестской крепости 333-го стрелкового полка.

Встретив войну в квартире у Тереспольских ворот с дочуркой и нанятой няней, Контровская организовала в подвалах импровизированный госпиталь для раненых и находилась в осажденной крепости несколько суток, пока лейтенант Кижеватов, видя безнадежность ситуации, не распорядился отправить женщин и детей в плен. Всех их немцы потом отпустили, и первое время многие семьи жили в городе. Образование женщин зачастую было минимальным, статус командирской жены в довоенном СССР гарантировал достаточно обеспеченную жизнь, и об обретении специальности после такого замужества многие уже не заботились. В оккупацию им оказалось особенно тяжело. Держались друг дружки, ходили по деревням, нанимались поденщицами, мыли немецкие вагоны. Прокормиться становилось все труднее, и большинство разбрелись по окрестным деревням, где было не так голодно. А осенью 1942-го каратели начали операции по расстрелу восточных семей. Происходило это больше в районах – концентрическими кругами, зловеще приближавшимися к Бресту, и выжили в основном те, кто остались в городе…

Контровской жилось, может быть, легче, но отнюдь не празднично. Немецкие зубы не меньше других подвержены кариесу, и хорошие стоматологи были на счету. Наталья организовала стоматологический кабинет на дому, но к концу оккупации ее с доченькой отправили в Чернавчицкий лагерь для восточников. К счастью, здесь расстрела не произошло. После войны начались испытания другого рода. Наталья вышла замуж за сотрудника органов, что дорого стоило новому супругу: иметь жену с оккупационным прошлым при специфике его службы, как считалось, было нельзя.

…Когда Брестскую крепость подняли на щит и появился Музей обороны, Наталья Контровская, продолжая работать зубным врачом, на общественных началах стала вести экскурсии. К этому делу привлекли и других вдов защитников, но из всех, по свидетельству очевидцев, именно Контровская оказалась наиболее эрудированным и творческим экскурсоводом. А потом случилось несчастье, и главврач психоневрологического диспансера констатировал: нельзя было допускать, чтобы человек столько лет жил страшным прошлым…

Только глупец мог обвинять людей, на протяжении трех лет находившихся в ситуации негарантированного выживания, в том, что они работали «на немцев». Но система стимулировала именно такое отношение к жителям освобожденных территорий – не прекращавшимися проверками, допросами и растянувшимся на десятилетия недоверием к любым «недопосаженным», сквозившем в подленькой в своей неконкретности анкетной графе: «Проживал ли на временно оккупированной территории?»

Писатель Константин Симонов в своих фронтовых дневниках описал впечатления от поездки в только что освобожденный Одоев Тульской области. «Город представлял собой невеселое зрелище и был сильно побит – очевидно, не только немецкими, но и нашими бомбежками. Кроме того, немцы, уходя, успели кое-что поджечь. Во всем городе были разбиты окна. Население на три четверти разбежалось по окрестностям и только сейчас начинало собираться. По улицам шли растерянные люди. Они заглядывали в дома, в пустые окна, горестно пожимали плечами. Врезалось в память несколько подробностей: вывески частных парикмахеров с надписями на русском и немецком языках «для господ немецких офицеров», вывески различных учреждений местной магистратуры, тоже с надписями по-немецки и по-русски.

…В комнате уже толпились первые посетители, и среди них начальник местного коммунального хозяйства, инженер, который при немцах восстановил здесь разрушенный водопровод. Об этом нам сказал председатель райисполкома:

– Сейчас будем с ним говорить, – сказал он.

И мне независимо от данного случая пришла в голову мысль, что в данном городе, который занят немцами и в котором остались жители, возникает много сложных человеческих проблем. Скажем, хотя бы эта: вот инженер-коммунальник; он застрял в городе, по какой-то причине не успев уйти с нашими войсками. Предположим, что это честный советский человек. Но его вызывают немцы и говорят, что вот в этом городе живут ваши, русские, а взорванный водопровод не работает, наладьте его. Спрашивается, что он должен делать? С одной стороны, плохо идти на службу к немцам, а с другой стороны, плохо оставлять город без водопровода.

Это ситуация более сложная. А вот более простая, о которой мне пришлось говорить тут же в Одоеве. Немцы живут в городе второй месяц. Это не деревня, где у жителей есть какие-то запасы продовольствия и где они могут отсидеться, иногда даже не уходя далеко от избы, а лишь выкапывая из земли то, что припрятано. Это город с пекарней и булочной, с магазинами, где раньше люди покупали продукты. Приходят немцы, назначают городского голову, приказывают организовать вновь, пусть по самым нищенским нормам, какое-то снабжение, открыть пекарни и магазины. В городе живут женщины с детьми, дети хотят есть, а снабжение могут получить только те, кто работает или служит. И вот мать троих детей – именно такой случай был в Одоеве – идет работать при немцах в городской магистрат машинисткой. Не потому, что она любит немцев, и не потому, что хочет изменить Родине, а просто потому, что ее детям нечего есть, а если она будет работать машинисткой, то получит свои триста или двести пятьдесят граммов хлеба.

…Безусловно, нам придется, да уже и приходится при освобождении своей земли сталкиваться с великим множеством проблем подобного рода и разбираться с ними в каждом отдельном случае. В Одоеве, где немцы были немного больше месяца, уже возникла масса таких проблем. А сколько же их должно возникнуть в Киеве, где немцы уже давно и где оставшимся в городе людям как-то надо существовать, потому что никто не может прожить долго на подножном корму?..»

Замечу, речь шла о населенном пункте в Центральной России, где к советской власти с ее особенностями привыкли, адаптировались, прижились.

Довоенный Брест побыл советским городом всего год и 9 месяцев.

ВАСИЛИЙ САРЫЧЕВ

(Это все не мое, а с сайта газеты Вечерний Брест.

(ВАСИЛИЙ САРЫЧЕВ http://www.vb.by/projects/oldbrest/)

Вещь необыкновенная! Статьи постепенно собираются, и выходят отдельными книгами.

Очень много неизвестных и трагических историй. Захватывает.)

В служебных дневниках начальника Генерального штаба сухопутных сил вермахта генерала Франца Гальдера наткнулся на запись от 23 июня 1941 года: «Войска продвигаются быстро. Публичные дома не успевают за частями. Начальникам тыловых подразделений снабдить бордели трофейным транспортом». Перед глазами живо встает картинка веселых фрау, догоняющих фронт в мягких автобусах, а следом пыхтят подремонтированные полуторки с казенным бордельным имуществом и личными чемоданами дамочек, набитыми нарядами, парфюмом и антисептикой.

Разобраться в том, как обстояло с сексуальным обслуживанием в вермахте, нам помогут труды известного исследователя Третьего рейха Андрея Васильченко. Для учета фронтовых публичных домов и проституток военное ведомство создало специальное министерство. Веселые фрау числились госслужащими, имели приличную зарплату, страховку, пользовались льготами. Нельзя сбрасывать со счетов и плоды пропагандистской работы ведомства Геббельса: германский обыватель, имевший на войне сына или брата, трепетно относился к вермахту, и даже среди проституток, наряду с профессионалками, было, как утверждают, немало таких, кто отправлялся обслуживать фронтовых солдат из патриотических побуждений.

С трудом верилось, что всего восемь лет назад, едва придя к власти, национал-социалисты начали с дополнения Уголовного кодекса параграфом, согласно которому за беспокойство гражданина развратным предложением можно было угодить за решетку. Только в Гамбурге за полгода задержали порядка полутора тысяч женщин, обвиненных в проституции. Их отлавливали на улицах, отправляли в лагеря и даже подвергали принудительной стерилизации. А потом, по мере подготовки агрессии, отношение к этой категории женщин стало меняться: в интересах рейха нашлось применение всем, от дешевых панельщиц до самых высококвалифицированных и образованных дам полусвета.

В ходе европейской кампании постановку обслуживания солдат упрощали не слишком ожесточенный характер войны и западная культура, лояльная к наличию домов для мужских утех. В населенных пунктах со значительной дислокацией подразделений вермахта полевой комендант давал разрешение на открытие борделя и брал на себя ответственность за его оборудование в строгом соответствии с гигиеническими стандартами. Обязательным было наличие ванных с горячей водой и санузлов, а над кроватью висел плакат, запрещающий делать «это» без средств индивидуальной защиты. Презервативами, наряду с мылом, полотенцами и дезинфицирующими средствами, обеспечивали врачи и фельдшеры воинских подразделений.

В веселые фрау брали далеко не каждую: проституток для вермахта тщательно отбирали чиновники министерства. Для офицерских борделей правила предельно ужесточались: здесь могли работать только чистокровные немки, выросшие в исконно германских землях, с хорошими манерами, ростом не ниже 175 см, светловолосые, с голубыми или светло-серыми глазами. В солдатские и сержантские публичные дома тоже попадали не с улицы: за чистотой крови фронтовых проституток следил специальный отдел «этнического сообщества и здравоохранения», являвшийся подразделением гестапо.

Цены в борделе устанавливались полевым комендантом, им же определялся внутренний распорядок и обеспечивалось наличие достаточного числа доступных женщин. Разработанные в Берлине нормы выработки предписывали домам держать штат из расчета одна проститутка на 100 дислоцирующихся в округе солдат. Для сержантских борделей регламентировалось соотношение 1:75, для офицерских – 1:50. Наиболее качественное обслуживание предполагалось в госпиталях люфтваффе, любимого детища Геринга, где предусматривалось наличие одной штатной фрау на 20 летчиков или 50 техников из наземного обслуживающего персонала.

Согласно неукоснительно выполняемым правилам поведения, проститутка встречала летчика в одежде, с аккуратным макияжем; безукоризненно чистое нижнее белье, как и постельное, должно было меняться для каждого «железного сокола». В сухопутных войсках, где обслуживание ставилось на поток, всякий раз одеваться было недосуг, и девушка ждала нового гостя в постели. К слову, простыни и наволочки в солдатских борделях полагалось менять после каждого десятого клиента.

Любопытно, что для солдат сателлитных армий доступ в немецкие секс-заведения был закрыт. Рейх их кормил, вооружал, обмундировывал, но делить с итальянцами, венграми, словаками, испанцами, болгарами и т. д. своих фрау считалось уж слишком. Только венгры смогли организовать для себя подобие полевых борделей, остальные выкручивались как могли.

Немецкий солдат имел законную норму посещений публичного дома – пять-шесть раз в месяц. Помимо этого командир мог от себя выдать талончик отличившемуся в качестве поощрения или, напротив, наказать лишением за провинность.

Солдатские и сержантские бордели двигались непосредственно за войсками и размещались в населенном пункте недалеко от расположения части. К увольнительной записке прилагался талончик-пропуск: солдатам – голубого цвета, сержантам – розового.

На посещение отводился час, в течение которого клиент должен был зарегистрировать талон, куда вписывались имя, фамилия и учетный номер девушки (солдату предписывалось хранить талон 2 месяца – на всякий пожарный), получить средства гигиены (кусочек мыла, полотенце и три презерватива), помыться (мылиться, по регламенту, следовало дважды), и только после этого допускался к телу.

В подразделениях процветал бартер: ловеласы выменивали талончики у тех, кто больше секса любил поесть, на мармелад, шнапс, сигареты… Отдельные сорвиголовы пускались на ухищрения и по чужим талонам пробирались в сержантские бордели, где девочки были получше, а кто-то даже проникал в офицерские, рискуя в случае поимки получить десять суток.

Во Франции, странах Скандинавии и Бенилюкса вермахт широко использовал возможности уже существующих борделей, владельцы которых быстро смекнули, насколько выгодным может быть сотрудничество с оккупантами. Всего через год после капитуляции Франции только в центре Парижа насчитывалось 19 публичных домов для немецких солдат.

Сложнее обстояло на востоке: в СССР проституция была запрещена и увеселительные заведения немцам пришлось создавать с нуля. Специальные команды занимались подбором девушек, многие из которых были поставлены перед дилеммой между угоном в Германию для принудительного труда и «прохождением службы» в борделе. Здесь расовый вопрос уже не стоял, интересовали лишь внешняя привлекательность и фигура.

В «восточных» борделях зачастую было не до гигиены, и немецким солдатам приходилось с грустью вспоминать об обстановке и стандартах публичных домов Бельгии или Голландии. Нередко на месте выдавались зажимы для носа.

В городах северо-запада России бордели, как правило, размещались в небольших двухэтажных домах. Работниц сюда гнал не автомат, а лютый военный голод. Посменно работали от 20 до 30 девушек, каждая из которых в день обслуживала до нескольких десятков клиентов. Месячная зарплата составляла порядка 500 рублей. Уборщица борделя получала 250 рублей, врач и бухгалтер – по 900.

Единожды разработанную систему, не мудрствуя, применяли в разных занятых регионах. В одном из борделей г. Сталино (ныне – Донецк) жизнь проституток протекала по такому распорядку: 6.00 – медосмотр, 9.00 – завтрак, 9.30 – 11.00 – выход в город, 11.00 – 13.00 – пребывание в гостинице, подготовка к работе, 13.00 – 13.30 – обед, 14.00 – 20.30 – обслуживание солдат и офицеров, 21.00 – ужин. Ночевать девушек обязывали только в гостинице.

В некоторых ресторанах и столовых для немцев имелись так называемые комнаты свиданий, в которых посудомойки и официантки за плату могли оказать дополнительные услуги.

А. Васильченко приводит выдержку из немецкого дневника: «В иной день у крыльца выстраивались длинные очереди. За сексуальные услуги женщины чаще всего получали натуральную оплату. Например, немецкие клиенты банно-прачечного комбината в Марево Новгородской области частенько баловали возлюбленных славянок в “бордель-хаусах” шоколадными конфетами, что тогда было почти гастрономическим чудом. Денег девушки обычно не брали. Буханка хлеба – плата гораздо более щедрая, чем быстро обесценивающиеся рубли».

А в воспоминаниях немецкого артиллериста Вильгельма Липпиха, воевавшего под Ленинградом, находим следующее: «В нашем полку я знал солдат, которые пользовались хроническим голодом местных молодых женщин для удовлетворения своих сексуальных потребностей. Захватив буханку хлеба, они отправлялись за пару километров от линии фронта, где за еду получали желаемое. Я слышал байку о том, как один бессердечный солдат в ответ на просьбу об оплате отрезал женщине лишь пару ломтей, а остальное оставил себе».

В Бресте, который не был прифронтовым городом, ситуация была немного другой по форме, но не по сути. Брестчанке Лидии Т., которая в оккупацию была девочкой-подростком, врезалась в память миловидная, хорошо одетая барышня, вышедшая из здания гестапо. Она шла по улице (нынешняя Островского), и по каким-то необъяснимым флюидам было понятно, что это не тайный агент или информатор и не жертва застенков, это совсем другое…

Удовлетворив плоть, солдаты писали нежные письма своим невестам и женам. Идеальным созданиям, воспитанным в духе «киндер, кухня, кирха».

ВАСИЛИЙ САРЫЧЕВ

Кстати - некстати: Заросшие, и в болотной ряске строения пятого форта. Август 2017.

(Это все не мое, а с сайта газеты Вечерний Брест.

(ВАСИЛИЙ САРЫЧЕВ http://www.vb.by/projects/oldbrest/)

Вещь необыкновенная! Статьи постепенно собираются, и выходят отдельными книгами.

Очень много неизвестных и трагических историй. Захватывает.)

Миниатюрный конвертик, датированный ноябрем 1941 года, – пикантное свидетельство эпохи. В него вложена повестка кожвендиспансера на польском языке:

«До пани Т. Евгении, Брест-Литовск, ул. Граевская (номер дома опускаем. – В.С.).

Администрация поликлиники по кожным и венерическим болезням вызывает пани на обследование 27.10 в 12 часов.

Предупреждаем, что в случае неподчинения пани будет доставлена принудительно сотрудниками вспомогательной полиции. Адрес поликлиники: площадь Пилсудского, 3.

Руководитель больницы и поликлиники д-р П. Скрабелиньски».

Такие же вызовы в маленьких зеленых конвертиках пришли Нине Г. (тот же адрес по ул. Граевской), Хелене К. (ул. Костюшко) и другим паненкам, известным полиции с тех времен, когда проституция была законным ремеслом.

«За польских часув» в Бресте имелся целый ряд публичных домов. Один дедушка охотно поведал историю из своей юности, как устроился учеником в мастерскую по ремонту велосипедов, где сараи выходили на задний двор борделя. Когда не было клиентов, проститутки сидели во дворе на дровах и курили, по-соседски перебрасываясь репликами с ремонтниками. Шутки-завлекалочки в адрес 16-летнего подростка попали в цель, и он, получив первое жалованье, спустил свои маленькие злотые в этом заведении. А потом отец спустил с него шкуру, и слово «любовь» годами ассоциировалось для парня с кошмаром.

Другой рассказчик столкнулся с «язвой буржуазного общества» в свою гимназическую пору, имея 14 лет от роду. Как-то под вечер он не спеша шел на вокзал по улице Стецкевича (Комсомольская), с любопытством оглядывая старинный особняк, на нулевом этаже которого обосновался публичный дом. И был застигнут врасплох предложением одной из девиц (как для него тогда показалось – теть), вышедших зазывать клиентов. Он страшно перепугался, боясь, что она его схватит и потянет силой…

Тянуть было не надо: в городе стояло несколько пехотных полков, и по воскресеньям возле входа в бордель перетаптывалась очередь из молоденьких «жолнежей» (солдатиков). Содержательница двух домов, славившихся качественным подбором кадров, Манька Фогель («Чернявая, толстая, с животом, как чурка», – делятся некогда любопытные девочки-пострелы, которых Манька отгоняла от окон. «В то время ядреная еще баба», – потирают руки мужики.), подпирая бока, регулировала очередь – кому приготовиться, а кому пока прогуляться, – сохраняя порядок на улице, чтоб не прицепился полициант. Происходило это на углу Мицкевича и Перацкого (Карбышева) – сегодня на этом месте магазин, а тогда была пекарня, вероятно сдававшая примыкавшую длинную пристройку. Первая комната была вроде канцелярии, а дальше шли кабинки. Как тогда говорили, в заведении был «вельки рух» (большое движение, оборот).

Бедовый малец из Шпановичей несколько преждевременно задумал получить там боевое крещение. Насобирал 50 грошей, растапливая по субботам печки в еврейских домах, и босиком (обуви была одна пара на смену с сестрой) отправился по адресу. Вошел в «байзэль-хату», как это тогда называлось, а там красивая дородная тетка с толстыми бедрами спрашивает: «Цо ты, хлопачку, хцэш?» Он простодушно объяснил. «А маш пенендзы?» – «О, пендесент грошей!» «Давай тутэй! – взяла деньги бедрастая. – Сядай». Отрезала краюху ароматного круглого хлеба, намазала маслом, налила чаю – мальчишка с голоду съел. «Ну то цо, пойдемэся перд…ць?» – взяла малолетнего клиента за ухо, вывела на ступеньки и дала такого пинка, что тот кубарем полетел с крыльца.

Наиболее широкой известностью пользовался другой бордель Маньки Фогель. Сюда – в построенное при царе двухэтажное здание из красного кирпича на углу Широкой и Костюшко (бульвара Космонавтов и Гоголя; ныне здесь высится здание облсобеса) – состоятельные клиенты прибывали на извозчике. В советское время здесь открыли пункт приема стеклотары, и послевоенный мальчишка, сдававший с мамой бутылки, вспоминает большой квадратный зал с высоченным потолком, на котором сохранилась лепнина. Некогда это была гостиная для общения, а вдоль второго (мансардного – с окнами в крыше) этажа тянулся длинный коридор с кабинками.

Обнаружился очевидец того, как несколько «дорожек» (польский аналог бричек) привезли к кожвенбольнице («шпиталю скурно-венеричному») на площади Пилсудского, 3 (ныне площадь Свободы), группу элегантных барышень с прическами, в перчатках и с зонтами. Солидный прохожий обронил своей благоверной: «Смотри, Вера, проституток из борделя привезли проверять…» – и тем себя выдал.

Молва разносила легенды. Рассказывали, что Манька Фогель ходит на базар без денег. За ней шла служанка с двумя кошелками, «байзэль-мама» брала продукты и передавала ей. Ни один продавец не решался ей возразить, потому что брала Манька у тех, кто тайком от жены бывал у ее девочек. Обдирала всех понемногу, приговаривая, что берет в долг...

Надо думать, с приходом вермахта, где централизованное обслуживание солдат было столь же естественной услугой, как стрижка или баня (немецкие фронтовики, согласно графику, получали талончики в полевые публичные дома, на которые расово чистых фройлен не хватало), Манька Фогель бы развернулась, но ее депортировали при первых советах. В докладе первого секретаря Брестского обкома партии Николая Киселева на 1-й городской партконференции 14 апреля 1940 года прозвучали слова о том, что пятью днями раньше, 9 апреля, по городу была проведена операция по выселению проституток: «Проститутки, особенно в нашем городе, чрезвычайно опасный элемент. Там, где живут проститутки, чаще всего вьют себе гнезда иностранные шпионские органы разведки. Выселив проституток, мы избавили город от распространения венерических болезней, значительно затруднили работу иностранной разведке».

Рассказывают, когда «байзэль-маму» везли в кузове полуторки по спящим улицам города, она всю дорогу выкрикивала прощальное сообщение: «На Сыбир вывожон Маньку Фогель!»

Увы, с проституцией можно бороться, но победить нельзя. С изъятием «байзэль-мамы» и птичек ее гнезда на промысел вышло никак не меньше последовательниц-нелегалок: зарешеченный эшелон увез из Бреста не язву города, а худо-бедный порядок в этом вопросе.

30 августа 1941 года, на третьем месяце оккупации, главный санитарный врач города д-р Анзельм направил во вспомогательную полицию официальный запрос с требованием установить и взять на учет проституток, предоставив список таковых с указанием имени, фамилии и адреса проживания.

6 ноября отдел здоровья красноречиво оценил качество выполнения этой работы новой бумагой:

«На основе присланного полицией списка женщин, занимающихся неприличной профессией, кожно-венерическая поликлиника приступила к медицинскому обследованию и разослала отдельным женщинам повестки с приглашением на медицинский контроль.

Однако, как оказалось, значительное число женщин не проживает по указанным полицией адресам, другие не являются, несмотря на неоднократные вызовы...

Такая система регламентации женщин, занимающихся неприличной профессией, неэффективна, поскольку не охватывает всех проституток, лишь часть из которых попадают под медицинский контроль.

Для налаживания системы медицинского обследования проституток отдел здоровья предлагает создать санитарно-нравственную комиссию…»

ВАСИЛИЙ САРЫЧЕВ

Перекресток улиц Советской и Пушкинской. Сентябрь 1939 г

(Это все не мое, а с сайта газеты Вечерний Брест.

(ВАСИЛИЙ САРЫЧЕВ http://www.vb.by/projects/oldbrest/)

Вещь необыкновенная! Статьи постепенно собираются, и выходят отдельными книгами.

Очень много неизвестных и трагических историй. Захватывает.)

О неизвестном пилоте, чью могилу на католическом кладбище Бреста отобразил карандаш Владимира Губенко, знаем лишь то, что печальная надпись на памятнике датировалась 30-ми годами. Польская авиация тех лет ассоциировалась с именами военного летчика Францишка Жвирки и авиаконструктора Станислава Вигуры, которые на маленьком самолете облетели вокруг Европы, преодолев 5 тысяч километров. В другом полете Жвирка установил мировой рекорд высоты для легких аппаратов – 4004 метра. А 11 сентября 1932 года информационные агентства передали сообщение, повергшее страну в шок. В воскресное утро двухпилотный RWD, державший курс на воздушный праздник в Прагу, попал над словацкой границей в страшную бурю. С оторванным крылом самолет рухнул на землю.

Останки летчиков и машины были привезены в Варшаву. Характер похорон и оказанные почести соответствовали высшему государственному разряду. Улицы и площади столицы были залиты людским морем, процессию возглавляло духовенство и первые лица страны. Гроб Жвирки несли военные, Вигуры – инженеры. На месте катастрофы тем временем работала специальная комиссия. Спустя несколько месяцев среди полувековых словацких сосен поднялась красивая каплица, а в Варшаве имена Жвирки и Вигуры были увековечены в названии улицы.

Брестского летчика, который не был национальным героем, хоронили, понятно, скромнее, но гибель пилота в мирное время неизбежно находит романтический отклик. Памятник с пропеллером («смигло», как говорили при Польше) стал на два десятилетия достопримечательностью кладбища на ул. Девёнтэго Лютэго (нынешняя Пушкинская за переездом).

Однажды рассохшихся от времени клееных лопастей не стало. За кладбищем уже не смотрели: в конце 40-х – начале 50-х закрыли костелы, посадили ксендзов, основная масса поляков выехала в Польшу по линии репатриации. Поговаривают, что большую часть исчезнувших памятников и скульптур уничтожила развлекавшаяся молодежь, особенно доставалось изящно вылепленным мадоннам, которых было великое множество. Сыграло свою роль и открытие пункта приемки металлолома на ул. Володарского. Благо не дошли руки до могил танкистов-панцерняков (к слову, почти соседствующих на погосте с летчиком): кресты из элементов передаточного механизма танкетки и гусеничные оградки устояли перед временем и вандалами. Вандалы эти давно выросли и остепенились – кому под полтинник, кому и за шестьдесят, но содеянное с ними навсегда…

Надо сказать, до войны польское кладбище занимало заметно большую территорию – усекли его из практических соображений немцы. С юга отрезали метров тридцать под расширение вагоноремонтного депо, а ряды могил у восточного забора перестали существовать ради подъездного пути – так устроили 1-й Минский переулок в его сегодняшнем виде (при Польше была короткая, до первого перекрестка, неширокая дорожка вдоль левой оконечности кладбища, носившая название «ул. Смутна» – Грустная).

Депо возвели еще в XIX веке, когда прокладывали киевскую ветку железной дороги, в 1941 году немцы его расстроили, возвели ангары, в которых вагоны можно было ремонтировать под крышей, и дополнительные мастерские. Привезли подразделения железнодорожных рабочих в темно-синей форме.

Ворота депо выходили на дом Косенюков. Тамаре Александровне Акуловой (в 1941-м ей, Томе Косенюк, едва исполнилось пятнадцать) запомнился статный немец с золотыми галунами, которого читавшие Мопассана киевские барышни называли «Мужчина бэль-ами» (от французского «Bel Ami» – «Милый друг»). Скибэ, так звучала фамилия немца, любил покрасоваться у ворот в артистической позе, девчонки на него заглядывались. Однажды при выдаче пайков он приказал наделить «вон ту темненькую» – Тамаре потом со смехом сообщили, что это Скибэ похлопотал…

Железнодорожных строителей мобилизовали по всей Европе, было много сербов, поляков. Это называлось «бау-цуг» – строительный поезд. Рабочие были не прочь приударить за девушками, и за одного из них, 29-летнего Бронека Печака, на излете оккупации вышла замуж 19-летняя подруга Тамары Ирена Казимерчак. Обвенчались в костеле и в том же 1944 году, не дожидаясь прихода освободителей, уехали в Польшу.

За неделю-две до сноса могил населению довели срок, в который следовало произвести перезахоронение. Весть разлетелась по городу, и люди, конечно, взялись за лопаты. Среди многих перезахороненных – прах брата упомянутой Ирены Казимерчак Стэфана.

Брестчанка Регина Владимировна Корвина, 1929 года рождения, при жизни поведала мне следующее: «Летом перед войной от воспаления легких умер мой дед. Его похоронили на польском кладбище, а в начале оккупации перенесли останки в другое место. Часть кладбища тогда отдали под железнодорожные мастерские, которые стоят и теперь. Что-то мешало немцам строить по костям – вывесили объявление, предлагая родственникам произвести перезахоронение до начала строительства. Правда, места отвели мало, приходилось ставить гроб на гроб или «подселять» в просторные склепы. Могилы, на которые родственники не нашлись, немцы вскрыли сами, погрузили гробы и кости на машины и увезли в неизвестном направлении».

По другим свидетельствам, ничего немцы не раскапывали, а просто сбросили бесхозные памятники, и часть могил остались лежать под дорогой.

ВАСИЛИЙ САРЫЧЕВ

(Это все не мое, а с сайта газеты Вечерний Брест.

(ВАСИЛИЙ САРЫЧЕВ http://www.vb.by/projects/oldbrest/)

Вещь необыкновенная! Статьи постепенно собираются, и выходят отдельными книгами.

Очень много неизвестных и трагических историй. Захватывает.)

Начну с ремарки. В проекте продолжают идти главы с подробностями, к которым людей не подпускали более полувека. Старшее поколение приучили молчать, повесив на уста замок статьи 58-10 Уголовного кодекса (антисоветская агитация и пропаганда), а их дети – наши родители – росли в обстановке мощнейшей промывки мозгов и могли лишь смутно о чем-то догадываться, улавливая обрывки фраз и проскальзывавшие интонации. Информация о бытовой стороне жизни под оккупацией была выведена «за буйки» контролируемого общественного сознания.

Для меня, как и для абсолютного большинства поколения детей 60-х годов, эта тема нова и многое становится откровением. Заявленное еще на старте проекта намерение делиться с читателями своими находками обретает, похоже, буквальный смысл. Пусть главы выглядят суховатыми, без живых человеческих историй, вытесненных выдержками из документов, но на данном этапе, мне представляется, информативность здесь перевешивает по значению художественность.

Работа с архивными фондами сродни промывке золотоносного песка: в любой момент среди пустой породы может блеснуть что-то интересное. Хранящееся в Государственном архиве Брестской области объявление о денежном обращении, дополняющее содержание прошлой главы, примечательно датой, а еще фактом того, что оно стало первым публичным документом городской управы, фактически извещающим население о появлении таковой. Расклеенные по городу афишки, напечатанные в городской типографии, содержали три текста – на немецком, польском и русском языках.

«Объявление № 1.

Городская Управа города Бреста н. Б. уведомляет всех граждан, что, согласно постановлению немецких властей, в денежном обороте законным платежным средством являются исключительно советский рубль и немецкая марка. Курс советского рубля в отношении к немецкой марке составляет:

1 нем. марка = 10 сов. рублям.

Владельцы магазинов и мастерских не могут брать цен выше, чем в августе 1939 г., принимая во внимание курс того времени – 2 польских злотых за одну немецкую марку.

Нарушители настоящего постановления подвергнутся строгому наказанию.

Президент города М. Оппельн-Брониковски.

Брест н. Б., 3 июля 1941 г.»

Фактически управа дублировала документ, разработанный в Берлине. До передачи полномочий гражданской администрации схожий текст, унифицированный под любую территорию бывших «Кресов Всходних», доводили немецкие военные власти.

«Объявление о законной валюте в оккупированной области СССР.

В оккупированных областях СССР являются законной валютой:

– рейхскредиткассовые ассигнации ценностью в 50, 20, 5, 2, 1 и 0,50 марок,

– германская разменная монета в 10, 5, 2 и 1 пфеннигов, а также существующая валюта страны.

Курс: 10 рублей = 1 рейхсмарке.

Население в оккупированных областях обязано принимать вышеозначенную германскую валюту наравне с рублем и червонцем по предписанному курсу. Нарушение приказа карается со всей строгостью.

Злотые б. Банка Польского, равно как и деньги, выданные через Эмиссионный Банк, выводятся из обращения.

Подпись: Начальник оккупированной области».

Объявление № 2 (нумерация, вероятно, помогала населению не запутаться в обилии афишек) также увидело свет 3 июля 1941 года.

«Городская Управа города Бреста н. Б. призывает всех владельцев недвижимостей (домов, земельных участков и т. п.), администраторов, управляющих, поверенных, а также ближайших родственников отсутствующих владельцев, войти во владение своими недвижимостями.

Ввиду сего Городская Управа гор. Бреста н. Б. отдает следующее распоряжение вышеуказанным лицам:

1) постоянно поддерживать чистоту на тротуарах и улицах перед своими недвижимостями, а также соблюдать чистоту во дворах, отхожих местах и мусорных ящиках,

2) прибрать кирпичный бой, осколки стекла и прочие следы разрушений, возникших вследствие военных действий,

3) очистить дома, заборы от вывесок, афиш, объявлений и всяких наклеек советских властей,

4) восстановить польские надписи на фонарях и табличках домов, убрать советские названия и надписи.

Городская Управа города Бреста н. Б. призывает владельцев возобновить в ближайшее время деятельность предприятий, мастерских и магазинов».

Третье объявление, датированное 8 июля, обязывало горожан затемнять в вечернее время всякое освещение таким образом, чтобы свет не проникал наружу. Четвертое – касалось правил проживания:

«Владельцы и администраторы домов (управдомы. – В.С.) обязаны объявить снимающим квартиры в их доме, что без их уведомления воспрещается принимать на ночлег кого бы то ни было. В случае принятия на ночлег постороннего лица без разрешения владельца дома хозяин квартиры подвергается немедленному аресту.

Владелец и администратор о каждом случае выделения ночлега обязан сейчас же сообщить Городской Полиции, ул. Короткая (Крутка), 12. За невыполнение владелец или администратор подвергается немедленному аресту».

Объявление № 5 стало фактическим продолжением предыдущего:

«Все бывшие управдомами (по-польски звучало как «былы администраторы домув». – В.С.) обязаны сдать до 20 июля 1941 г. домовые книги домов, находившихся под их управлением, в Управление Городской Вспомогательной Полиции г. Бреста («dem Kommando der Hilfspolizei». – В. С.), ул. Короткая, 12».

И наконец:

«Магистрат гор. Бреста предлагает гражданам, взявшим лодки и каяки на пристани «Погонь» и «Морской Лиги» («Ligi Morskiej») либо на реке, немедленно возвратить их на пристань сторожам. Лица, не подчинившиеся этому предложению, будут привлечены к строгой ответственности».

ВАСИЛИЙ САРЫЧЕВ

(Это все не мое, а с сайта газеты Вечерний Брест.

(ВАСИЛИЙ САРЫЧЕВ http://www.vb.by/projects/oldbrest/)

Вещь необыкновенная! Статьи постепенно собираются, и выходят отдельными книгами.

Очень много неизвестных и трагических историй. Захватывает.)

Через несколько недель после начала войны, когда фронт укатился далеко на восток, на оккупированной территории началось формирование органов гражданской администрации. В Бресте вся полнота власти была сосредоточена в руках штадткомиссара Франца Бурата, чья служба вместе с гебитскомиссариатом (управлением района) размещалась в здании железнодорожного техникума на Пушкинской (см. рисунок Владимира Губенко). Бурат осуществлял общее руководство и контроль, отвечал за выполнение экономических, политических, военных предписаний — словом, был в Бресте главным проводником интересов рейха.

Но жизнь города не ограничивается выполнением плана поставок товарной продукции и набором рабочей силы для отправки в Германию. Водоснабжение, медицинское обслуживание, санитария, школы, торговля, суд, бытовые ссоры, бродячие собаки и многое-многое другое, чем должна заниматься власть в любом населенном пункте, — все эти хозяйственные, правовые, образовательные вопросы требуют наличия наделенного полномочиями исполнительного органа, каким в оккупированном Брест-Литовске стал подконтрольный штадткомиссару магистрат, или, на украинский манер, городская управа.

Впрочем, украинского здесь кот наплакал: после неполных двух лет советизации Брест продолжал оставаться преимущественно польскоязычным городом. Магистрат считался органом самоуправления, и служащие в него набирались из местных. На должность бургомистра немцы назначили инженера Мауриция Брониковского, до 1939 года возглавлявшего в магистрате Бреста-над-Бугом отдел водоснабжения и канализации. Это был немолодой человек с большим управленческим опытом, похоже, имевший немецкие корни: полностью его фамилия читалась «фон Оппельн-Брониковски». Что характерно, сам он первую часть, как и дворянскую приставку «фон», ни в документах, ни в обиходе не пользовал.

Нам еще предстоит порассуждать на предмет того, кто и почему пошел работать в управу, а пока остановимся на структуре и первых предпринятых шагах.

Магистрат состоял из двенадцати подразделений: общего управления, финансово-налоговой службы, службы городского хозяйства, строительно-технического отдела, торгово-ремесленного, отделов недвижимости, городских предприятий, экономики и предпринимательства, охраны здоровья, социального обеспечения, школьный, культуры и науки.

Всякая власть любит учет и контроль. 11 августа 1941 года новоиспеченный президент города (так, на польский манер, первоначально назвали должность Брониковского, пока месяц спустя герр штадткомиссар не привел подчиненных в чувство: в документе от 25 сентября, хранящемся в госархиве Брестской области, над красноречиво зачеркнутым машинописным «президент» от руки выведено «бургомистр») отдал распоряжение всем начальникам отделов и директорам городских предприятий провести инвентаризацию имущества, завести соответствующие журналы и предоставить списки в финансовый отдел до 1 сентября.

Учесть, подсчитать, запротоколировать оставшееся после ухода советских властей — такая задача одной из первых встала на повестку дня. Пошли акты инвентаризации, протоколы описи брошенного имущества эвакуированных граждан, отчеты оценочных комиссий по проверке складов, обследования мельниц, артелей, мастерских… Дровяной склад гортопа, прачечная на ул. Советской, 33, склад шорного производства, склад соли на ул. Перацкого, 77 (в документах намешаны польские и советские названия улиц), облпотребсюз, облмногопромсоюз, склад бензина, железнодорожная мастерская, фотомастерская «Красная светопись», склад соли на ул. Пилсудского, 9, склад аптекарских лабораторий, склад льда на Советской, 134, заготовительные участки, сапожная мастерская на Советской, 134, радиокомитет, баня и прачечная, кожевенный завод «Красный кожевенник», филиал «Белгоспроекта», склад соли в деревне Гузни, артель «Красный транспортник», аптечный склад на Пушкинской, 34, шорная мастерская на Советской, 125, типография на Стецкевича (ныне Комсомольская, угол с Пушкинской), кирпичный завод в Гершонах, склад бутылок, дом престарелых и инвалидов, мастерские автобазы, контора водного транспорта и прочее, прочее. Было учтено имущество эвакуированной милиции НКВД, суда, музыкальной школы, музея…

Вслед за свершившимся учетом пошли распоряжения, регламентирующие и упорядочивающие жизнь по новым правилам. Каждого горожанина напрямую коснулось распоряжение от 12 сентября 1941 года по вопросу найма помещений и квартирной платы:

«За период с 1 июля по 30 сентября 1941 г. через Управу г. Бреста будут взяты налоги:

а) за наем помещений с жителей, которые во время большевистской оккупации занимали здания государственные либо органов самоуправления,

б) квартирный налог с тех жителей, кто в период большевистской оккупации занимали ненационализированные дома.

Размер платы за наем помещений и квартирная плата назначаются следующим образом:

1. Устанавливается ставка 0,50 РМ (рейхс-марки. — В.С.) за 1 кв. м пользуемой площади. Под пользуемой площадью подразумевается: занимаемая площадь комнат и кухня. Сени, лестницы и прихожая не учитываются. За чердачные комнаты платится половина.

От установленного на основании этого распоряжения размера квартплаты может быть предоставлена скидка:

а) с помещений без водопровода и канализации — 20 %,

б) с жилых подвальных помещений — 25 %,

в) с комнат без окон — 40 %,

с) с проходных комнат, т. е. тех, через которые проходят чужие люди, — 40 %.

Установленный со скидкой месячный размер квартплаты не может быть менее 10 пфеннигов за 1 кв. м.

2. Арендная плата с торговых и производственных помещений на первом этаже фасадной стороны на ул. 45-й Дивизии, от Длугой до Зыгмунтовской, — 3 РМ в месяц, на ул. Стецкевича, Адольфа Гитлера, Домбровского, Ягеллонской — 1 РМ, на прочих улицах и в рыночных будках — 0,80 РМ в месяц за 1 кв. м площади.

3. Арендная плата с ремесленных и торговых помещений, размещающихся на чердаках и на подворье, — 0,80 РМ.

4. Все помещения, квартиры, занятые немецкими властями либо армией, а также все помещения, которые находятся в собственности общественных учреждений (больницы, приюты, школы, организации и т. п.) от оплаты освобождаются.

5. Вышеперечисленные арендные платежи и квартплата за период с 1 июля по 30 сентября должны быть внесены до 25 сентября. За несвоевременную плату будет взиматься пеня в размере 10 % от неоплаченной суммы».

Распоряжение было напечатано типографией на четырех языках — немецком, польском, украинском, белорусском. Чуть позже, когда в рейхе определились с административно-территориальным делением, афишки для брестчан стали печататься только на трех языках — без белорусского. 6 ноября 1941 года штадткомиссаром Буратом было подписано распоряжение о придании на подведомственной ему территории статуса государственных немецкому и украинскому языкам, с допущением временного использования польского языка до той поры, пока все жители Брест-Литовска не освоят украинский в достаточной мере.

ВАСИЛИЙ САРЫЧЕВ

(Это все не мое, а с сайта газеты Вечерний Брест.

(ВАСИЛИЙ САРЫЧЕВ http://www.vb.by/projects/oldbrest/)

Вещь необыкновенная! Статьи постепенно собираются, и выходят отдельными книгами.

Очень много неизвестных и трагических историй. Захватывает.)

Установленные немецкими властями для оккупированных территорий единые ставки почасовой оплаты труда (см. предыдущую главу в номере за 15 января) не случайно даны в рублях. Даже в мирное время реформа, связанная с вводом в обращение новых денег, — мероприятие хлопотное и затратное. Распространять рейхсмарку как единственное платежное средство на оккупированных территориях было рискованно: это стало бы сильным ударом по экономике Германии, поскольку требовало включения печатного станка, а занятые территории все росли, и столь значительная эмиссия могла привести к подрыву денежно-кредитной системы.

Финансовые умы рейха поступили проще, сохранив в обращении прежние советские рубли. Центральный эмиссионный банк Украины откроется в Ровно лишь в марте 1942-го, а первые карбованцы увидят свет еще через четыре месяца — до того на протяжении года законным платежным средством в рейхскомиссариате «Украина» будут сталинские купюры образца 1938 года с портретами ладно еще шахтера (1 рубль), но также, что забавно, воевавших против немцев красноармейцев (3 рубля), советского военного летчика (5 рублей) и вождя коммунистов Ленина (червонец).

Как и на большей части оккупированной территории СССР, наряду с рублями в ходу были рейхсмарки (1 рейхсмарка = 10 рублей), но они попадали в руки исключительно по случаю: местному населению, будь то уборщица или бургомистр, жалованье начислялось в «деревянных».

Одним из первых действий, проведенных оккупационными властями после занятия Бреста, стала проверка наличия денег в финансовых учреждениях — банках, сберкассах, казначействе... Были системно обследованы кассы магазинов и торгующих организаций: для возобновления товарно-денежных отношений новая администрация остро нуждалась в наличности. Отдельные результаты таких проверок, а также кассовые документы за июль 1941 года хранятся в фондах Государственного архива Брестской области: 29 июня под руководством пана Рыдлицкого в коммерческом банке инкассировали 11 592 рубля 56 копеек, 7 июля в Центральной сберегательной кассе на ул. Домбровского (ныне Советская), 80, — 14 588 рублей 35 копеек.

Думаю, из брестских обывателей, торопившихся поживиться в часы безвластия 22 июня в бесхозных лавках и магазинах, мало кто обращал взор на представлявшиеся бесполезными фантиками советские деньги. Другое дело в удаленных от границы городах: там, едва дошел слух о войне, сообразительные граждане бросились в сберкассы спасать свои кровные, а когда после радиовыступления Молотова на девятом часу войны опомнились остальные, их ждали закрытые окошки: досрочная выдача вкладов была прекращена.

В продублированном гебитскомиссаром Брест-Литовска 25 сентября 1941 года распоряжении по рейхскомиссариату «Украина» «О регулировании розничных цен на продукты первой необходимости, цен в ресторанах и тарифов за услуги» все приводилось в рублях. Приведем его полностью.

«Территориально: округ гебитскомиссара. В частности: все магазины, государственные пункты снабжения, рынки, рестораны, домашние обеды и в равной степени уличная торговля.

Цены не должны превышать:

А. Продукты первой необходимости (в рублях):

1. Пшеничная мука 1 кг 1.80

2. Ржаная мука 1 кг 1.00

3. Ржаной хлеб 1 кг 1.00

4. Гречневая крупа 1 кг 2.20-3.80

5. Пшенная крупа 1 кг 1.50

6. Ячменная крупа 1 кг 1.10

7. Макароны 1 кг 4.00-7.00

8. Горох (сухой) 1 кг до 1.70

9. Фасоль 1 кг 2.00-2.50

10. Молоко 1 л 1.50

11. Масло 1 кг 24.00-26.00

12. Сыр 1 кг 3.00

13. Мед 1 кг до 26.00

14. Яйца 1 шт. 0.50

15. Соль 1 кг 0.50

16. Сельдь 1 кг 4.00-7.00

17. Рыба (от вида) 1 кг 4.00-7.50

18. Говядина (от сорта) 1 кг 5.00-8.00

19. Телятина 1 кг 7.00-9.00

20. Свинина 1 кг 8.00-10.00

21. Сало 1 кг 15.00-20.00

22. Колбаса 1 кг 16.00-20.00

23. Жир 1 кг до 20.00

24. Растительное масло 1 л 16.00

25. Куры (живые) 1 кг 5.00

26. Утки 1 кг 5.00

27. Гуси 1 кг 4.00

28. Индюки 1 кг 6.00

29. Пиво («бир») 1 л 4.00

30. Содовая («содавассер») 1 л 0.50

31. Лимонад 1 л 3.00

32. Кофе-эрзац 1 кг 2.60

Для продуктов, которые не названы, особенно для овощей, фруктов и картофеля, в случае необходимости мною будут установлены местные цены. В случае необходимости в рамках этого распоряжения будет также введена классификация мяса и сортов колбасы.

В. Продукты ежедневного пользования:

1. Бензин (керосин) 1 л 1.00

2. Спички 1 кор. 0.05

3. Мыло 1 кг 3.00-5.00

С. Еда и напитки:

1. Обед (борщ, мясо или рыба, овощи, картофель) — 6.00

2. Ужин (хлеб, масло, 2 яйца, салат, или колбаса, или сыр, чай) — 5.00

3. Завтрак (хлеб, масло, мармелад, 2 яйца, или колбаса, или сыр, кофе) — 3.50

4. Простая выпечка (один бублик либо рогалик) — 0.30

5. 1 кусок кондитерского пирога — 1.00

6. Стакан чаю — 0.60

7. Чашка кофе — 0.60

8. Яичница из одного яйца — 1.20

9. Вареное яйцо — 0.80

10. Минеральная вода (1 бутылка) — 1.00

11. Малый бокал пива (0,2 л) — 1.00

12. Большой бокал пива (0,5 л) — 2.00

Такими ценами ограничивается плата за еду.

D. Услуги

1. Мужская стрижка — 2.50

2. Бритье (крем, одеколон) — 1.00

3. Стирка и утюжка верхней одежды — 1.00

4. Стирка нижнего белья (сорочки или кальсоны) — 0.50

5. Стирка и штопка 1 пары чулок — 0.30

6. Стирка и накатка комплекта постельного белья — 2.50

7. Ремонт подметок ботинок, сапог — 15.00

8. Ремонт каблуков — 5.00

За все товары первой необходимости, продукты питания, предметы потребления и за различные услуги, цены на которые не установлены, запрещается без разрешения Гебитскомиссара назначать цены выше тех, что действовали до 22 июня 1941 г.

Кто не будет придерживаться параграфов этого распоряжения или их обойдет, равно как и тот, что будет платить цену выше означенной, будет сурово наказан согласно существующим законам.

Распоряжение вступает в силу со дня оглашения».

ВАСИЛИЙ САРЫЧЕВ