Непридуманные байки 339 "Сочтемся славою..."
В начале двадцатых годов XX века поэты-имажинисты часто просто хулиганили на улицах Москвы. Однажды ночью они отодрали дощечки с названиями нескольких улиц и приколотили свои. Так "Кузнецкий мост" превратился в "Улицу имажиниста Есенина", а "Петровка" стала "Улицей имажиниста Мариенгофа". Неважно, что эти таблички провисели всего пару часов, зато разговоров потом было на несколько дней.
Председатель Моссовета Л.Б. Каменев отечески выговаривал поэтам: "Зачем же Петровку обижать было? Нехорошо, нехорошо! Название историческое. Уж переименовали бы Камергерский переулок".
В череде таких переименований как-то затерялся Николай Эрдман, который ничего не отдирал и не вывешивал. Есенин даже огорчался этим: "Поотстал ты, Николаша, в славе, поотстал!"
Вскоре Есенин придумал: "Ты, Николаша, приколоти к памятнику "Свобода", что перед Моссоветом, здоровенную доску: ”Имажинисту Николаю Эрдману".
Эрдман задумчиво возразил: "На памятнике-то женщина в древнеримской рубахе, а я как будто мужчина в брюках".
Есенин убедительно настаивал: "Это совершенно неважно! Доска твоя всё равно больше часа не провисит. А разговоров будет лет на пять. Только бы в Чекушку тебя за это не посадили".
Имажинист Эрдман почесал нос и отказался: "То-то и оно! Что-то не хочется мне в Чекушку. Уж лучше буду не знаменитым".
Всё же в 1933 году Эрдман оказался под следствием, но получил удивительно маленький срок – три года ссылки (Енисейск, Томск) и запрет на проживание в Москве после ссылки.
Все письма из ссылки к матери, Валентине Борисовне, Эрдман подписывал так: "МАМИН-сибиряк".
В ссылке Эрдмана навестил актёр Эраст Гарин, который работал в театре Мейерхольда.
Когда Гарин вошёл в комнату ссыльного, глаза у Эрдмана стали, по его же словам, "как две буквы “О”", и он смог лишь удивлённо просипеть: "Эраст!?"
Гарин поздоровался, драматург выставил на стол бутылку водки, селёдку с луком и студень.
Выпили, закусили, немного поговорили.
Вдруг Гарин, сидевший у окна, говорит: "Смотрите-ка, Николай Робертович, гидросамолет сел возле пристани. Может, он на запад летит…"
Эрдман меланхолично: "Вероятно".
Гарин воодушевился: "Может, меня прихватит. Пойдёмте, спросим".
Пилот согласился “прихватить” Гарина, и уже через час актёр улетел на запад, так и не распаковав своего багажа.
Через три года Эрдман заехал в Москву и опять же за рюмкой поинтересовался:
"Почему, собственно, Эраст, вы так быстро тогда от меня улетели?"
Гарин, смутившись, ответил: "Да мне показалось, Николай Робертович, что я помешал вам. На столе отточенные карандаши лежали, бумага".
Николай Эрдман.
Эраст Гарин.