\"Не для тебя\" Soilman (c) udaff.com
"Закат подсветил вековые ели оранжевым. В лесу было тихо, только изредка вспархивала потревоженная чем-то птица или шишка с мягким стуком падала на прелую хвойную подстилку. Мошкара плясала в столбах света, а листва молодой березки горела нежно-зеленым на фоне серых еловых стволов. Молодой Волк не видел этой красоты. В его глазах плясали языки пламени над прадедовской кумирней, а в ушах был только звон секир княжеских дружинников, пришедших огнем и кровью ставить Единого Бога..."
- Ну что, Виталий Бианки, закончил роман?
Братец уже тут как тут. Черт принес.
- Какой роман? Я торопливо свернул окно. Не хватало еще, чтобы он прочел.
- Как какой? Материализм и эмпириокритицизм или критика чистого разума. Так небось твое творение называется?
- Да пошел ты!
- Вот это уже лучше! По нашему! А то сидишь весь такой загруженный, весь в творческих муках. На, Паустовский, хлебни холодненького. Развей туман метафор!
В плечо больно ударила банка "Славы России".
Спасибо, Вадик, братик дорогой! Спасибо, жирная скотина, спасибо, мясная туша! Мой брат знает целую кучу живых и мертвых русских писателей и каждый день подъебывает меня по новому. Называет меня инфантериблем, чайнгарольдом и просто жертвой аборта. Сам - откормленный двухметровый кабан со смазливой рожей. Истинный ариец, девки от таких прутся. Вечно какая-нибудь боевая подруга прижимается к нему сиськами!
Что самое хреновое - брат мой по самую макушку набит всякими лишними знаниями, и просто обожает пускать их в ход! Вот как сегодня. Материализм и эмпир... ладно, не важно. Главное, он сморозил хуйню - а ты весь день ходи как обгаженный. Типа, он гигант мысли, а ты помет куриный. Меня это просто бесит. И не только меня. Много раз его пытались бить, но два метра, помноженные на сто восемь килограмм накачанного мяса, плюс отработанный правый прямой - плохая арифметика.
Прощайте, моляры и премоляры - так говорит мой высокообразованный брат, перед тем как раскровянить ебло очередному отчаянному гопнику. Мануальный ортодонт. Исправляю прикус бесплатно.
На кухне звякнула микроволновка.
- Иди есть!
Я пришлепал на кухню и сел за стол. Брат поставил передо мной тарелку с дымящейся пиццей и банку "Славы России".
- Сегодня меня не жди. Если и приду, то очень поздно.
- Новую девку нашел?
- Ага. Двух. Будут мне по очереди отсасывать. Ты забыл, какой сегодня день?
Ну конечно. Дурак. Сегодня же праздник у муслимов. Они вылезут из своих вонючих кварталов и потянутся к мечети. Выйдут, пидоры, показывать твердость своей веры. Ближе к центру дорога будет огорожена тройными цепями ментов и солдат, но у нас на окраине их ждет горячая встреча. Лето одиннадцатого года помнят все.
- Я с тобой.
- Нет.
- Вадим!
- Я сказал - нет. На следующий год пойдешь. А сейчас - нет.
- Почему?
Брат перегнулся через стол, дыша мне в лицо недожеванной пиццей. Крутой парень втолковывает лоху что и как в этой жизни.
- Андрей, в этот раз там будет серьезный замес. Серьезный, понимаешь?
Конечно, не понимаю! Это ты у нас серьезный пацан, а я младенец - сру под себя, пускаю пузыри и погремушке радуюсь.
- Мне надо дело делать, а не собирать с асфальта твои мозги в пакетик. Все, вопрос закрыт. И не корчи на меня овечью морду. Сегодня ты сидишь дома. Весь день. Я буду время от времени звонить на домашний. Попробуй хоть раз не поднять трубку. Ты меня понял?
Я промолчал.
- Ты меня понял, я спрашиваю?
- Пошел ты нахуй.
- Еще раз.
- ВАДИМ, ПОШЕЛ ТЫ НАХУЙ!
Это я проорал уже падая на пол. Правый прямой, мать его. Хорошо хоть не в полную силу. Урод.
...Толпой идти ни в коем случае нельзя. Толпу с радостью примут мусора, уставшие отвечать перед начальством своим очком за ежегодные побоища. И закончится все профилактической беседой, переходящей в легкие и средней тяжести пиздюли. Они, конечно, перекроют улицы, будут сидеть под тентами "Уралов" на перекрестках, проедутся по дворам... Но никого не сумеют остановить. Воду не удержишь в крепко сжатом кулаке.
Я иду дворами, и воздух вокруг меня дрожит от электричества. Каждые две минуты мой мобильник пищит - это приходит эсэмэска. Волна катится по району - "через пустырь не ходить "..."омон на круге у стекляшки"... «на дубнинской прячутся, приняли пятерых, внимание". Электричество проходит сквозь меня, по телу бегут мурашки. Кайф, обожаю это ощущение. Кто-то ходит пиздиться с черномазыми потому что идейный. Кому-то просто нравится ощущать под своим кулаком хлюпающую кровью рожу врага. А я люблю чувствовать себя пчелой. Такой, знаете, маленькой засраной пчелкой. И в то же время частью огромного роя, способного угандошить хоть слона. От этого меня накрывает. Мы вместе - это не пустые слова. Мобильный снова пищит. Я читаю сообщение. Наконец-то! Время и место. Надо же, совсем недалеко. Всего пара кварталов отсюда.
Приближение колонны чувствуешь кожей, задолго до того, как увидишь первых людей. Сначала приходит тишина. Город замирает, словно перед первыми отрядами вражеской армии. Потом, как под поршнем шприца, по улице проходит волна сжатого воздуха и страха. Потом приходят звуки.
Глухое горловое пение из сотен глоток, ритмичные хлопки тысяч ладоней, истошные крики мулл. Наконец появляется голова колонны.
Впереди идут фанатики в белых балахонах. Задрав вверх головы с клочковатыми бородами, они протяжно поют и водят по небу остекленевшими глазами, словно высматривают там своего пророка. За ними медленно едет "Газель" с опущенными бортами, на ней беснуется и кричит в микрофон мулла, накачивая себя и толпу перед собой. В конце их пути он свалится в истерическом припадке, пуская пену изо рта. Если, конечно, чей-нибудь камень не пробьет раньше его глупую голову. В ответ мулле орут, сверкая зубами на смуглых лицах, рвут на себе одежду сотни чернявых парней. Все с дерьмом и каждый мечтает пролить кровь неверного. Отомстить за июль десятого года, когда горели машины, дома смотрели в ночь выбитыми окнами, а вызванные истерическим приказом псковские десантники набивали трупами баржи для гравия на Москве-реке.
В середине колонны, с эскортом из отборного зверья шагают уважаемые члены исламских сообществ, степенно переставляют по заплеванному асфальту ноги в начищенных туфлях. Эти не побегут полосовать нас ножами и лупить ржавыми железными прутьями. Вальнуть такого - мечта каждого из нас.
Идет сила, реальная сила. Мне становится страшно. До того страшно, что мои дрожащие колени гнутся и я готов сесть задницей на утоптанную землю чужого двора. Пока не поздно - убежать, уползти, спастись. Но это ненадолго, только на мгновение. Через секунду останется только ненависть.
Начинают самые маленькие пацаны. Они выбегают вперед, бросают камни и бутылки и сразу убегают назад, под прикрытие. Воздух над колонной темнеет от летящего стекла. Бутылки взрываются под ногами как бомбы, идущие начинают падать, заливаясь кровью.
Не нравится? Не нравится, суки?
Это невозможно вытерпеть, но они и не собирались терпеть. Длинное тело колонны разваливается на куски, словно порубленная лопатой змея, и толпы черных бросаются на нас. Я вижу как парень, бросивший бутылку, спотыкается и падает на асфальт. Через мгновение его накрывает туча. Черные бьют и топчут его только секунду, но когда они бегут дальше, на дороге лежит уже не человек. Освежеванное и выпотрошенное нечто, кусок жилистого мяса, который прожевали и выплюнули под стол. Мы знаем, что ему конец, что его не спасти, хоть он и ворочается еще в луже крови. Его убийцы теперь несутся на нас, гонят впереди себя жаркую волну из пота, дыхания и крика, от которого кишки заворачиваются узлом и хочется выблевать свой желудок. Я чувствую, как по спине к пояснице стекают крупные капли пота. Меня мутит и я пячусь назад вместе с остальными.
Строй! Держать строй!
Мой брат возник перед нами как из ниоткуда. Железной трубой с навинченным уголком ссадил на землю вырвавшегося вперед муслима, потом повернулся и зашагал навстречу набегающей толпе. Какую-то секунду я думаю, что никто не пойдет за ним, даже я сам. А потом я кричу, кричу так, как не кричал ни разу в жизни, и мой крик подхватывают люди слева и справа.
Меня захлестывает счастье, я хочу одного - бежать и рубить своим железным прутом несущиеся на нас оскаленные рожи.
Замах! Удар... Черный отлетает от меня, крутясь волчком, шипя сквозь зубы, закрывая руками обожженную ударом прута грудь.
Замах! Нож, сука! Пузатый хачик размахивает перед собой дешевой выкидухой. Не умеешь... Я уже не боюсь ножа и меня охватывает веселая ярость. Обманное движение, удар!
По плечу - чтобы повисла рука и ты выронил свой блядский нож! В лобешник - чтобы кровь залила глаза и ты попятился назад, закрывая рожу руками. И завершающий - чтобы ты свалился как мешок с дерьмом под ноги дерущихся.
Кто-то рванул на мне куртку. Кто-то, валяясь на земле, хватал меня за ноги. Чья-то доска рассекла мне ухо и кожу на виске. Я уже не чувствовал опьянения - только усталость, саднящую боль и мокрый от крови ворот рубашки. Надо вылезать. И, отмахиваясь прутом от наседающего зверья, я начал выдираться из чертовой карусели.
Никто не помнит, откуда выскочил тот микроавтобус. Я увидел его только когда затрещали выстрелы и наши бросились врассыпную. Старый синий "фольксваген" с тонированными стеклами, из окошек - синий дымок. В одно мгновение улица стала пустой, только два десятка раненых корчились на асфальте, а несколько человек лежали неподвижно. Видно, все. Спеклись. На трясущихся ногах я добежал до газетного киоска. Хреново. Очень хреново. Ни бордюра, ни деревьев, ничего. Только голая стена дома сзади. Снова затрещали выстрелы. Кто-то громко крикнул. "Фольксваген" медленно поехал вперед. Я спрятался за угол киоска и чуть не сшиб пацана лет тринадцати со школьным рюкзачком. Наверное, кидал бутылки. Легкая пехота.
- Видал суку?
Он молча кивнул. Лицо белое, губы трясутся. Я, наверное, выгляжу не лучше.
- Бензин есть.
Он прошептал это одними губами, видно боясь, что черти в "Фольксвагене" нас услышат.
- Давай.
Он торопливо расстегнул рюкзак и протянул мне бутыл
- Ну что, Виталий Бианки, закончил роман?
Братец уже тут как тут. Черт принес.
- Какой роман? Я торопливо свернул окно. Не хватало еще, чтобы он прочел.
- Как какой? Материализм и эмпириокритицизм или критика чистого разума. Так небось твое творение называется?
- Да пошел ты!
- Вот это уже лучше! По нашему! А то сидишь весь такой загруженный, весь в творческих муках. На, Паустовский, хлебни холодненького. Развей туман метафор!
В плечо больно ударила банка "Славы России".
Спасибо, Вадик, братик дорогой! Спасибо, жирная скотина, спасибо, мясная туша! Мой брат знает целую кучу живых и мертвых русских писателей и каждый день подъебывает меня по новому. Называет меня инфантериблем, чайнгарольдом и просто жертвой аборта. Сам - откормленный двухметровый кабан со смазливой рожей. Истинный ариец, девки от таких прутся. Вечно какая-нибудь боевая подруга прижимается к нему сиськами!
Что самое хреновое - брат мой по самую макушку набит всякими лишними знаниями, и просто обожает пускать их в ход! Вот как сегодня. Материализм и эмпир... ладно, не важно. Главное, он сморозил хуйню - а ты весь день ходи как обгаженный. Типа, он гигант мысли, а ты помет куриный. Меня это просто бесит. И не только меня. Много раз его пытались бить, но два метра, помноженные на сто восемь килограмм накачанного мяса, плюс отработанный правый прямой - плохая арифметика.
Прощайте, моляры и премоляры - так говорит мой высокообразованный брат, перед тем как раскровянить ебло очередному отчаянному гопнику. Мануальный ортодонт. Исправляю прикус бесплатно.
На кухне звякнула микроволновка.
- Иди есть!
Я пришлепал на кухню и сел за стол. Брат поставил передо мной тарелку с дымящейся пиццей и банку "Славы России".
- Сегодня меня не жди. Если и приду, то очень поздно.
- Новую девку нашел?
- Ага. Двух. Будут мне по очереди отсасывать. Ты забыл, какой сегодня день?
Ну конечно. Дурак. Сегодня же праздник у муслимов. Они вылезут из своих вонючих кварталов и потянутся к мечети. Выйдут, пидоры, показывать твердость своей веры. Ближе к центру дорога будет огорожена тройными цепями ментов и солдат, но у нас на окраине их ждет горячая встреча. Лето одиннадцатого года помнят все.
- Я с тобой.
- Нет.
- Вадим!
- Я сказал - нет. На следующий год пойдешь. А сейчас - нет.
- Почему?
Брат перегнулся через стол, дыша мне в лицо недожеванной пиццей. Крутой парень втолковывает лоху что и как в этой жизни.
- Андрей, в этот раз там будет серьезный замес. Серьезный, понимаешь?
Конечно, не понимаю! Это ты у нас серьезный пацан, а я младенец - сру под себя, пускаю пузыри и погремушке радуюсь.
- Мне надо дело делать, а не собирать с асфальта твои мозги в пакетик. Все, вопрос закрыт. И не корчи на меня овечью морду. Сегодня ты сидишь дома. Весь день. Я буду время от времени звонить на домашний. Попробуй хоть раз не поднять трубку. Ты меня понял?
Я промолчал.
- Ты меня понял, я спрашиваю?
- Пошел ты нахуй.
- Еще раз.
- ВАДИМ, ПОШЕЛ ТЫ НАХУЙ!
Это я проорал уже падая на пол. Правый прямой, мать его. Хорошо хоть не в полную силу. Урод.
...Толпой идти ни в коем случае нельзя. Толпу с радостью примут мусора, уставшие отвечать перед начальством своим очком за ежегодные побоища. И закончится все профилактической беседой, переходящей в легкие и средней тяжести пиздюли. Они, конечно, перекроют улицы, будут сидеть под тентами "Уралов" на перекрестках, проедутся по дворам... Но никого не сумеют остановить. Воду не удержишь в крепко сжатом кулаке.
Я иду дворами, и воздух вокруг меня дрожит от электричества. Каждые две минуты мой мобильник пищит - это приходит эсэмэска. Волна катится по району - "через пустырь не ходить "..."омон на круге у стекляшки"... «на дубнинской прячутся, приняли пятерых, внимание". Электричество проходит сквозь меня, по телу бегут мурашки. Кайф, обожаю это ощущение. Кто-то ходит пиздиться с черномазыми потому что идейный. Кому-то просто нравится ощущать под своим кулаком хлюпающую кровью рожу врага. А я люблю чувствовать себя пчелой. Такой, знаете, маленькой засраной пчелкой. И в то же время частью огромного роя, способного угандошить хоть слона. От этого меня накрывает. Мы вместе - это не пустые слова. Мобильный снова пищит. Я читаю сообщение. Наконец-то! Время и место. Надо же, совсем недалеко. Всего пара кварталов отсюда.
Приближение колонны чувствуешь кожей, задолго до того, как увидишь первых людей. Сначала приходит тишина. Город замирает, словно перед первыми отрядами вражеской армии. Потом, как под поршнем шприца, по улице проходит волна сжатого воздуха и страха. Потом приходят звуки.
Глухое горловое пение из сотен глоток, ритмичные хлопки тысяч ладоней, истошные крики мулл. Наконец появляется голова колонны.
Впереди идут фанатики в белых балахонах. Задрав вверх головы с клочковатыми бородами, они протяжно поют и водят по небу остекленевшими глазами, словно высматривают там своего пророка. За ними медленно едет "Газель" с опущенными бортами, на ней беснуется и кричит в микрофон мулла, накачивая себя и толпу перед собой. В конце их пути он свалится в истерическом припадке, пуская пену изо рта. Если, конечно, чей-нибудь камень не пробьет раньше его глупую голову. В ответ мулле орут, сверкая зубами на смуглых лицах, рвут на себе одежду сотни чернявых парней. Все с дерьмом и каждый мечтает пролить кровь неверного. Отомстить за июль десятого года, когда горели машины, дома смотрели в ночь выбитыми окнами, а вызванные истерическим приказом псковские десантники набивали трупами баржи для гравия на Москве-реке.
В середине колонны, с эскортом из отборного зверья шагают уважаемые члены исламских сообществ, степенно переставляют по заплеванному асфальту ноги в начищенных туфлях. Эти не побегут полосовать нас ножами и лупить ржавыми железными прутьями. Вальнуть такого - мечта каждого из нас.
Идет сила, реальная сила. Мне становится страшно. До того страшно, что мои дрожащие колени гнутся и я готов сесть задницей на утоптанную землю чужого двора. Пока не поздно - убежать, уползти, спастись. Но это ненадолго, только на мгновение. Через секунду останется только ненависть.
Начинают самые маленькие пацаны. Они выбегают вперед, бросают камни и бутылки и сразу убегают назад, под прикрытие. Воздух над колонной темнеет от летящего стекла. Бутылки взрываются под ногами как бомбы, идущие начинают падать, заливаясь кровью.
Не нравится? Не нравится, суки?
Это невозможно вытерпеть, но они и не собирались терпеть. Длинное тело колонны разваливается на куски, словно порубленная лопатой змея, и толпы черных бросаются на нас. Я вижу как парень, бросивший бутылку, спотыкается и падает на асфальт. Через мгновение его накрывает туча. Черные бьют и топчут его только секунду, но когда они бегут дальше, на дороге лежит уже не человек. Освежеванное и выпотрошенное нечто, кусок жилистого мяса, который прожевали и выплюнули под стол. Мы знаем, что ему конец, что его не спасти, хоть он и ворочается еще в луже крови. Его убийцы теперь несутся на нас, гонят впереди себя жаркую волну из пота, дыхания и крика, от которого кишки заворачиваются узлом и хочется выблевать свой желудок. Я чувствую, как по спине к пояснице стекают крупные капли пота. Меня мутит и я пячусь назад вместе с остальными.
Строй! Держать строй!
Мой брат возник перед нами как из ниоткуда. Железной трубой с навинченным уголком ссадил на землю вырвавшегося вперед муслима, потом повернулся и зашагал навстречу набегающей толпе. Какую-то секунду я думаю, что никто не пойдет за ним, даже я сам. А потом я кричу, кричу так, как не кричал ни разу в жизни, и мой крик подхватывают люди слева и справа.
Меня захлестывает счастье, я хочу одного - бежать и рубить своим железным прутом несущиеся на нас оскаленные рожи.
Замах! Удар... Черный отлетает от меня, крутясь волчком, шипя сквозь зубы, закрывая руками обожженную ударом прута грудь.
Замах! Нож, сука! Пузатый хачик размахивает перед собой дешевой выкидухой. Не умеешь... Я уже не боюсь ножа и меня охватывает веселая ярость. Обманное движение, удар!
По плечу - чтобы повисла рука и ты выронил свой блядский нож! В лобешник - чтобы кровь залила глаза и ты попятился назад, закрывая рожу руками. И завершающий - чтобы ты свалился как мешок с дерьмом под ноги дерущихся.
Кто-то рванул на мне куртку. Кто-то, валяясь на земле, хватал меня за ноги. Чья-то доска рассекла мне ухо и кожу на виске. Я уже не чувствовал опьянения - только усталость, саднящую боль и мокрый от крови ворот рубашки. Надо вылезать. И, отмахиваясь прутом от наседающего зверья, я начал выдираться из чертовой карусели.
Никто не помнит, откуда выскочил тот микроавтобус. Я увидел его только когда затрещали выстрелы и наши бросились врассыпную. Старый синий "фольксваген" с тонированными стеклами, из окошек - синий дымок. В одно мгновение улица стала пустой, только два десятка раненых корчились на асфальте, а несколько человек лежали неподвижно. Видно, все. Спеклись. На трясущихся ногах я добежал до газетного киоска. Хреново. Очень хреново. Ни бордюра, ни деревьев, ничего. Только голая стена дома сзади. Снова затрещали выстрелы. Кто-то громко крикнул. "Фольксваген" медленно поехал вперед. Я спрятался за угол киоска и чуть не сшиб пацана лет тринадцати со школьным рюкзачком. Наверное, кидал бутылки. Легкая пехота.
- Видал суку?
Он молча кивнул. Лицо белое, губы трясутся. Я, наверное, выгляжу не лучше.
- Бензин есть.
Он прошептал это одними губами, видно боясь, что черти в "Фольксвагене" нас услышат.
- Давай.
Он торопливо расстегнул рюкзак и протянул мне бутыл