DarkNeZZ

Ранним майским вечером 1963 года молодой человек бодро шагал по Третьей
Авеню, держа правую руку в кармане. Воздух был восхитителен и свеж, цвет
неба плавно изменялся от светло-синего до спокойного и очаровательно
фиолетового сумрака. Это был один из тех вечеров, которые заставляют людей
полюбить город. Стоящие в открытых дверях закусочных, химчисток и
ресторанчиков выглядели улыбающимися. Старушка, везущая две сумки с бакалеей
в старой детской коляске, улыбнулась молодому человеку и кивнула ему: "Эй,
красавчик!" Он слегка улыбнулся и поднял руку в ответном приветствии.
Она двинулась дальше, думая: "Он влюблен".
Он действительно выглядел влюбленным. Легкий серый костюм, слегка
ослабленный галстук, верхняя пуговица рубашки расстегнута. Темные волосы
коротко подстрижены. Хорошо сложен, глаза голубые... Ничего примечательного,
но этим свежим весенним вечером, на этой улице, в мае 1963-го - он был
прекрасен. Пожилая женщина вдруг поймала себя на ностальгической мысли о
том, что такой весной каждый может быть прекрасным, если он спешит на
встречу с девушкой своей мечты, чтобы поужинать с ней и, быть может, немного
потанцевать после. Весна - единственное время года, когда ностальгия не
оборачивается горечью. Женщина была рада, что она заговорила с этим юношей,
и что он вернул ей комплимент подобием салюта.
Молодой человек пересек 63-ю улицу слегка пружинящей походкой же с той
же легкой улыбкой. По дороге он встретил мужчину, стоящего около, ободранной
зеленой тележки с цветами - преобладающим был желтый цвет: желтизна
нарциссов и ранних крокусов. Были в тележке также красные гвоздики и
несколько чайных роз - в большинстве желтые и белые. Мужчина сосредоточенно
грыз сухарь и слушал примостившийся на краю тележки громоздкий транзисторный
приемник.
Радио сообщало не очень приятные новости, но никто не обращал на них
внимания: убийца с молотком все еще на свободе; Джи Эф Кей объявил, что
ситуация в небольшой азиатской стране, называемой Вьетнам (диктор почему-то
произнес "Вайтнам") будет всесторонне оценена; тело неопознанной женщины
было поднято со дна Ист Ривер; большое жюри не смогло выдвинуть обвинения во
время очередной кампании по борьбе с распространителями героина; Русские
взорвали ядерную бомбу... Все это казалось нереальным, не имеющим значения.
Воздух был свеж и сладок. Два тучных мужчины около булочной обменивались
шуточками. Весна балансировала на грани лета, а летом город впадает в
спячку.
Молодой человек прошел мимо цветочника, и отзвук новостей стал
постепенно затихать. Юноша нерешительно обернулся, задумавшись. Пальцы снова
сжали что-то в кармане пиджака. На мгновение на его лице появилось выражение
нерешительности, одиночества и даже какого-то испуга. Но, стоило ему вынуть
руку из кармана, и он вновь приобрел прежний вид нетерпеливого ожидания.
Улыбаясь, юноша повернулся к тележке. Он принесет цветы, чтобы сделать
ей приятное. Он так любил смотреть, как ее глаза вспыхивают радостью и
удивлением, когда он приносил ей подарки - скромные, он был вовсе не богат.
Пакетик леденцов. Браслет. А один раз просто несколько апельсинов.
- Мой юный друг, - обратился продавец цветов к юноше, окинувшему
взглядом товар в тележке.
Продавцу было под семьдесят, и, невзирая на теплый вечер, он был одет в
свитер и вязаную шапочку. Лицо его избороздили морщины, словно составляя
карту неведомой страны, под глазами явственно проступали мешки. Между
пальцев дымилась сигарета. Но и он вспомнил, что это значит - быть молодым в
такой вот весенний вечер, молодым и влюбленным настолько, что, кажется,
можешь достичь всего, чего пожелаешь. Обычно хмурый, продавец неожиданно
улыбнулся, как и пожилая женщина со своими сумками - они видели этого парня
насквозь.
Мужчина смахнул крошки со своего свитера и подумал: "Если этот парень
болен, то ему нужен курс интенсивной терапии".
- Сколько стоят цветы? - спросил молодой человек.
- За доллар я сделаю вам прекрасный букет. Чайные розы выращены в
теплице, и стоят подороже - по семьдесят центов за штуку, но я могу продать
вам полдюжины за три с половиной доллара.
- Немного дороговато, - заметил юноша.
- Мой юный друг, ничего не достается даром. Неужели ваша мамочка
никогда не говорила вам об этом?
Молодой человек усмехнулся:
- Мне кажется, она упоминала что-то подобное.
- Конечно, упоминала. Я дам вам шесть роз: две красные, две желтые, две
белые. Добавлю немного аспарагуса - им это нравится - и оберну парой листов
папоротника. Великолепно! Или вы все же желаете купить букет за доллар?
- Им? - переспросил юноша, все еще улыбаясь.
- Мой юный друг, - продавец щелчком отправил окурок сигареты в сточный
желоб и продолжил, - в мае никто не покупает цветы для себя. Это как
официальный закон, понимаете, о чем я?
Молодой человек представил счастливое, сияющее лицо Нормы, ее нежную
улыбку и слегка кивнул головой.
- Кажется, я согласен.
- Конечно же, вы согласны. Каков ваш выбор?
- А как вы думаете?
- Я скажу, что я думаю, приятель. Советы ведь пока еще дают даром, не
так ли?
- Это единственное, что осталось, - заметил юноша с ухмылкой.
- Вы чертовски правы. Слушайте, мой юный друг. Если эти цветы
предназначены вашей матери, принесите ей букет. Несколько нарциссов, немного
крокусов, пара лилий. Тогда ей не придется говорить тебе: "Ох, сынок, мне
так они нравятся, наверно, они стоят очень дорого, слишком дорого, когда же
ты научишься не швырять деньги на ветер?"
Молодой человек пожал плечами и рассмеялся.
- Но если цветы для вашей девушки, - продолжал продавец, - то это
совсем другое дело, сынок, и ты это знаешь. Если ты принесешь ей чайные
розы, она не будет заниматься подсчетами, нет. Она обнимет тебя и...
- Я беру розы, - перебил его юноша, и теперь уже продавец рассмеялся.
Двое у булочной с улыбкой обернулись в их сторону.
- Эй, парень, - крикнул один из них, - хочешь купить мое обручальное
кольцо? Мне оно порядком надоело!
Молодой человек покраснел до корней своих волос.
Цветочник выбрал шесть роз, слегка подрезал стебли, сбрызнул цветы
водой и упаковал их в большой конический сверток.
- Погода сегодня именно такая, какой вы ждете, - провозгласило радио, -
тихая и прекрасная. Температура около 70 по Фаренгейту. И, если вы романтик,
то это превосходный вечер для того, чтобы полюбоваться звездами.
Наслаждайся, Великий Нью-Йорк!"
Продавец заклеил липкой лентой края бумажного пакета.
- И передайте своей подружке, чтобы она добавила в воду немного сахара,
цветы тогда будут дольше стоять.
- Я передам ей, - пообещал юноша, протягивая продавцу пятидолларовую
бумажку. - Благодарю вас.
- Не за что, сынок, это моя работа, - цветочник протянул доллар и два
двадцатипятицентовика сдачи. Улыбка его стала еще шире. - Поцелуй ее за
меня.
По радио передавали популярную песню "Шерри". Молодой человек спрятал
деньги в карман и двинулся дальше по улице. В глазах его сквозило
нетерпеливое возбуждение и он не обращал внимания на обтекавшую его жизнь
Третьей Авеню, живя только радостным предвкушением. Но отдельные моменты он
все же замечал: ребенок в коляске, перемазанный мороженым; девочка,
прыгающая через веревочку, в такт напевающая считалочку.
Около прачечной две женщины курили, обмениваясь впечатлениями; группа
мужчин обступили витрину магазина радиотоваров - на огромном телевизоре с
четырехзначным ценником шел бейсбольный матч. И хотя лица игроков казались
зелеными, а поле - мутнокрасного цвета, это было неважно - ньюйоркцы
обыгрывали команду из Филадельфии со счетом 6:1.
Юноша с цветами проходил мимо, не замечая, что женщины у прачечной на
мгновенье прекратили разговор и задумчиво посмотрели ему вслед - давно
прошли те дни, когда им дарили цветы; не замечая, как молодой регулировщик
резким свистком остановил все автомобили на углу Третьей Авеню и 63-й улицы,
пропуская его. Регулировщик узнал то мечтательное выражение на лице молодого
человека, которое сам часто видел в зеркальце для бритья. Не заметил он и
двух девчушек, которые расступились перед ним, слегка хихикнув.
На 73-й улице он повернул направо. Здесь было немного темнее. Чуть
дальше, кварталах в трех, в угасающем свете шла игра в мяч. Молодой человек
свернул в узкий переулок кварталом ближе.
Звезды мягко подмигивали с неба, темный переулок, окруженный смутными
очертаниями мусорных баков, был наполнен неясными тенями. Молодой человек
был здесь один - но нет, не совсем. Вибрирующий вой раздался в фиолетовом
сумраке, и юноша испуганно вздрогнул. Это была кошачья любовная песнь, и она
отнюдь не ласкала слух.
Парень замедлил шаг и посмотрел на часы. Было уже четверть девятого, и
Норма должна бы...
Тут он увидел ее, идущую навстречу из внутреннего дворика. Фигурка в
темно-синих джинсах и в белой парусиновой блузке заставила вздрогнуть его
сердце. Каждый раз, когда он видел ее, это было приятным сюрпризом - она
выглядела такой юной. Лицо юноши озарилось улыбкой и он прибавил шаг.
- Норма! - позвал он.
Она подняла глаза и улыбнулась, но когда он подошел ближе, ее улыбка
стала угасать.
Улыбка на лице юноши тоже немного дрогнула и он почувствовал некоторое
беспокойство. Ее лицо над светлой блузкой неожиданно затуманилось. Уже
стемнело... может быть, он ошибся? Но нет, конечно же, это была Норма.
- Я принес тебе цветы, - произнес он с облегчением и протянул бумажный
сверток.
Девушка взглянула на розы, улыбнувшись, и вернула их назад.

Автор: Михаил Кликин

Я нашел этот текст в кладовке квартиры, купленной не для себя. Тридцать восемь листов, вырванных из разных тетрадей, — в клеточку, в линейку, с перфорацией и без оной, мятые и ровные — всякие. Они были завернуты в «Литературную газету»: профиль Пушкина — словно портрет на суперобложке.

Литературка-то меня и привлекла — я люблю читать старые газеты. Я развернул ее — и увидел эту стопку. Начал просматривать — и уже не мог оторваться.

Это был дневник.

Очень странный дневник.

Странный дневник странного человека.

Да и человека ли?..

Вот пишу — и понимаю, что выгляжу сейчас дико неоригинальным. Как можно начинать повествование с такого стандартного хода? Избитый прием, заезженный штамп, пошлятина — где только литераторы не находили чужие рукописи: и в бутылке, и в ванне, и в кармане.

У меня вот — в кладовке, на полке, заваленной старыми ботинками, заставленной пыльными банками и бутылками.

Но что делать, если всё, что я рассказываю — правда?!

Вернее, почти всё.

Что-то — совсем немногое — я домыслил. Многое поправил. Еще больше выкинул.

Но суть не изменилась.

Вот эти листы. Сейчас я смотрю на них, я касаюсь их. Они лежат возле клавиатуры компьютера, и мне хочется отодвинуть их подальше, придавить чем-нибудь тяжелым. А лучше — убрать в ящик стола — на самое дно. И забыть об их существовании.

Я так и сделаю — но лишь после того, как закончу этот рассказ.

Мне жутко. Очень жутко.

Потому, что я верю: в этих бумагах — правда.



ЗАПИСЬ ПЕРВАЯ

Зачем я ее послушал? Почему я всегда ее слушаю, хотя, казалось бы, кто она такая? Бывшая жена, чужая жена — раздраженный голос в телефонной трубке. Я даже не знаю, как она сейчас выглядит.

Она велела разменять трехкомнатную квартиру.

И я был не против — действительно, зачем мне большая квартира?

Мне достаточно и однокомнатной, пусть только будет просторная кухня — такая, чтобы можно было там поставить диван. Кухня с диваном — это больше чем кухня. Это уже настоящая комната.

Я давно хотел кухню с диваном.

А жене нужны были деньги.

«Продай квартиру, — сказала она холодным ровным голосом. — Нам с Машей нужны деньги.»

Маша — это моя дочь. Она уже большая. И я не знаю, как она сейчас выглядит.

«Купишь себе что-нибудь поскромней, — сказала жена. — А остаток денег перешли нам.»

Я никогда не умел с ней спорить. Даже когда она стала чужой.

Я продал квартиру.

Вернее, лишился ее.

Вот уже вторые сутки я ночую на вокзале.

Дурак! — отчаянно ругаю себя, и морщусь, и трясу головой. — Знал же о риске! Но не захотел лишней беготни, доверился напористому улыбчивому человеку, пришедшему по объявлению. Дурак, дурак, дурак! Что теперь? Куда теперь? В милиции сделать ничего не могут — так они мне объяснили. Все документы чистые — я сам их подписал, безо всякого принуждения. А улыбчивый покупатель больше мне не улыбается. Он страшный человек — как же я сразу этого не заметил?!

Господи, ну что я за дурак!

Завтра опять пойду туда, к нему. И пусть будет, что будет...



ЗАПИСЬ ВТОРАЯ

На третий этаж поднимался долго — будто по ступеням эшафота шел. Встретил соседку, перекинулся парой слов, хоть совсем не хотел разговаривать. Какой у нее был взгляд! Видимо, всё уже знает.

Наверное, весь дом уже в курсе случившегося со мной.

Ну и пусть!

Позвонил в квартиру. Кнопка возле двери моя, а голос звонка чужой, переливчатый, насмешливый. Вышел новый хозяин: в шелковом халате, босой, бритый, в зубах спичка. Привалился к косяку, глянул сквозь меня:

— Чё?

— Поймите, — говорю ему жалостливо, забыв поздороваться. — Мне совсем негде жить. Вы обманули меня, совсем обманули. Ну купите мне хоть дом в деревне. Какую-нибудь развалюху с печным отоплением. Я не могу без крыши... — тороплюсь, видя, как мутнеют его глаза. И ненавижу себя за слабину в голосе, за дрожь, за неуверенность. — Пожалуйста! Пока лето, я еще как-нибудь. Но ведь осень, зима — как же я буду?..

— Я те говорил, чтоб ты больше здесь не показывался? — Его пальцы сжимаются. — Говорил. Я тебя предупреждал, что урою, если еще раз увижу? — Он делает шаг вперед, прикрывает дверь. — Предупреждал!

Я отступаю, лепечу что-то. Он сильней меня, моложе, тяжелей. Но это не главное. Я знаю, что он страшный человек, что у него много друзей — они все такие же бритые, молодые, здоровые. Я знаю, что у него есть оружие, знаю, что он уже убивал — он хищник, он людоед. А я? Кто такой я? Слабовольный хилый неудачник.

Удар бросает меня на ступени лестницы.

Я задыхаюсь, в животе горячо — но я еще пытаюсь ему что-то доказать.

Мне дико, мне чудно и обидно — меня бьют в моем доме, меня не пускают в мою квартиру.

Очередной удар отзывается звоном в ушах. Я почти слепну. Во рту — вкус крови. Губы горячие, большие, мягкие. Я уже ничего не понимаю, ничего не вижу, закрываюсь руками, пытаюсь спрятаться от ленивых сильных ударов.

Какое счастье, что не встретил никого знакомого, пока катился с лестницы.

Только в самом низу, в тамбуре подъезда мне почудилось шевеление теней под лестницей, где стояли старые детские коляски.

— Это из двадцать восьмой, — послышался мне сиплый голос.

Кто там был?..



ЗАПИСЬ ТРЕТЬЯ

Как пёс зализываю раны, отлеживаюсь. Пробую языком шатающиеся зубы. Нянчу больную руку. Ругаю себя.

Кажется, у меня поднялась температура. То знобит, то в жар бросает. Сознание вялое, растекающееся. Грежу. Запрещаю себе думать о плохом и потому вспоминаю прошлое — всё хорошее теперь только там.

Студенческие годы вспоминаю, поездки в колхоз на картошку, веселую жизнь в общежитии. Стройотряд астраханский, который свёл меня с Верой — моей будущей женой. Свадьба...

Двенадцать лет жили душа в душу. А потом вдруг всё начало рушиться. Страна, работа, семья. Всё, всё развалилось, рассыпалось в прах...

Стоп! Нельзя думать о плохом. Думай о хорошем, вспоминай, мечтай.

Машенька, дочка. Чистый светлый человечек, нуждающийся в заботе. Как смешно она боялась разных пустяков — старинной иконы, стоящей в шкафу, оленьей головы, висящей в прихожей, ночной темноты и кладовки в маленькой комнате.

Она уже в школу ходила, но еще верила в буку, живущего за дверью кладовки. В страхе своем не признавалась, стеснялась его, но иной раз, проснувшись ночью, вскрикивала негромко и звала меня — отца, способного защитить...

Как быстро всё переменилось, как скоро я стал ненужным и жалким. Теперь я пугаю ее больше, чем тот безликий бука.

Самое ужасное в том, что я ее понимаю.

Как же она, наверное, выросла. Совсем взрослая уже, должно быть. Кто теперь ее защищает? Что, если какой-нибудь молодчик вроде того, что занял нашу квартиру? Наглый, бритый, татуированный, с машиной, с пистолетом, с деньгами.

И что теперь я? Пустое место!



ЗАПИСЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Днем ходил в свой двор. Надеялся встретить знакомых, чтобы попросить хоть немного денег. Видел соседку — но она сделала вид, что меня не знает. А я не решился к ней подойти. Возле мусорных баков нашел сумку с бутылками. Сдал, купил аспирин и булку. Сходил за водой на соседнюю улицу, там есть колонка. Умылся.

Хочу в ванную! Боже, как же я хочу забраться в ванну или хотя бы встать под горячий душ!

Нашел бритву, кое-как побрился. Рука почти уже не болит, но на ноге вылез огромный чирей — мешает ходить.

Нельзя, нельзя опускаться!

Постирал носки и рубашку.

Ближе к вечеру обнаружил, что сарай, в котором я отлеживался несколько последних дней, облюбовали подозрительные молодые ребята, похоже наркоманы.

Ушел от греха подальше.

Переночую на улице. Ночи стоят на удивление теплые.



ЗАПИСЬ ПЯТАЯ

Как же я, оказывается, одинок! Раньше этого не замечал. Но вот случилось несчастье — и кому я нужен, кто мне поможет? Старые соседи ссуживают иногда небольшие деньги — но я стесняюсь их брать, а они стесняются давать. Физически ощущаю, что им неприятно меня видеть, — но нисколько их не осуждаю.

А что стал бы делать я, если бы на улице оказался кто-то из них? Пустил бы жить к себе? Конечно, нет. Смущался бы, при встрече опускал глаза, торопился бы дать мелочь или мятую десятку, откупиться от встречи, от разговора, от совести — точно как они сейчас.

Я уже почти и не хожу к нам. И знакомых стесняюсь, и обманувшего меня человека боюсь. Он ведь не просто квартиры меня лишил. Он документы мои отобрал, все вещи куда-то вывез — уничтожил любое напоминание обо мне. А стану мешаться — так и меня уничтожит.

Решил! — переживу зиму и уеду. В глушь, в деревню. Тихо поселюсь в брошенном доме, расскажу сердобольным бабушкам свою историю, попрошу на развод картошку, лук, цыплят попрошу. За грибами стану ходить, рыбу ловить...

Глупо начинать в таком возрасте новую жизнь! Но что еще остается? Обитать в городе, словно бездомный пёс, питаться с помоек, ночевать на вокзале — и паршиветь, дичать, опускаться?..

Только сейчас понял, что я еще чего-то жду, еще на что-то надеюсь. Потому стараюсь не уходить далеко от знакомых мест.

Как же трудно расстаться с прошлым!

Нашел укромное место в кустах за теплотрассой. Притащил со стройки два листа пенопласта, на помойке нашел лист шифера и много картонных коробок — из всего этого соорудил подобие шалаша. В десяти шагах ходят люди — но им меня не видно. Здесь можно жить, будто в логове — но только до холодов.

Думаю, что делать дальше...



ЗАПИСЬ ШЕСТАЯ

Не вытерпел — зашел в свой подъезд. Поднялся до своей квартиры. Дверь уже другая, бронированная — чужая. А кнопка звонка всё та же — моя.

Что теперь там внутри? Посмотреть бы. Найти бы своё.

Единственное место, где я был счастлив, — вот что такое моя квартира. Потому так и тянет сюда...

Меня спугнул шум за дверью.

Странно. Я точно знал, что в квартире никого нет. И тем не менее, я отчетливо слышал шум — будто кто-то, особенно не скрываясь, подошел к двери с той стороны, щелкнул крышечкой дорогого глазка и, громко сопя, на меня уставился.

Я испугался.

Внезапно я вспомнил буку, которого так боялась дочка.

Я почти его увид

За последние несколько лет я заметил, что в нашем городе стали часто пропадать люди. Раньше я практически не замечал объявлений о розыске, но теперь их нельзя было не заметить. На каждой доске объявлений висело по несколько листовок с фотографией человека и ярко-красной подписью «Пропал человек!». Ещё несколько месяцев назад эти объявления не вызывали у меня никаких чувств — ну, может быть, небольшое сочувствие, — но теперь страх и скорбь овладевают мной при виде этих листовок. Я знаю причину всех этих пропаж и, к моей великой скорби, я знаю, что никто из этих людей уже никогда не вернётся назад.

Сейчас, возвращаясь в своей памяти на несколько месяцев назад, я начинаю видеть связь между, казалось бы, несвязанными событиями. Началось это всё со странного поведения некоторых людей. Часто я стал замечать, что люди стали напевать какую-то мелодию с весёлым выражением на своих лицах. Конечно, в этом, на первый взгляд, ничего особо странного нет — людям весело, они счастливы, вот и ходят, припеваючи. Но тут надо указать на два важных факта: во-первых, со счастливыми лицами в нашем городе мало кто ходит. В нашем проклятом городе обычно царит унылая атмосфера — солнце появляется раз в году, дожди бывают по несколько раз на неделю, да ещё к тому же город стоит на берегу залива, что впадает в океан, поэтому нередки туманы. Такой климат убьёт веселье в любом счастливчике. Для нас, жителей, было уже негласным стандартом ходить по улицам с грустной миной, а весёлость на лицах воспринималась чуть ли не как нарушение приличий.

Ещё одна странность — все люди напевали всегда одну и ту же мелодию. Сначала я решил, что это какой-то новый хит, но нигде — ни по радио, ни по телевизору, ни в интернете — я не услышал этой мелодии. Я не слышал её нигде, кроме улиц, где её напевали горожане.

Именно с этой мелодией и связаны все те пропажи людей. Однажды мне довелось стать свидетелем одной из таких пропаж, хотя тогда я ещё не знал реальной причины случившегося.

Тогда я шёл вдоль набережной, возвращаясь с работы домой. Погода, как всегда, была печальная, но, к счастью, не было дождя. Я уже собирался свернуть с набережной, как вдруг услышал нежный женский голос, напевавший ту самую мелодию. Я бросил взгляд в сторону, откуда шёл звук, и увидел, что недалеко от ограждения молодая девушка танцует в такт мелодии, которую сама и напевает. Вокруг нее столпились зеваки и бросали ей под ноги деньги — видимо, девушка своими танцами зарабатывала себе на жизнь. Этот танец не показался мне достойным внимания, и я пошёл домой. Вечером, а вернее уже ночью, я бесцельно сидел в интернете, попивая чай. Спать не хотелось вовсе, а чем занять себя, я не знал. Часто меня беспокоила бессонница, и в эту ночь она, видимо, решила вновь нанести мне визит.

Я глянул на часы — три часа ночи. Мысленно поблагодарив всех богов за то, что сегодня пятница, я решил, что нужно лечь спать, но сначала пойти проветриться, чтобы легче заснуть. Я оделся и двинулся к набережной — той самой, где этим вечером танцевала девушка.

Как же я удивился, увидев, что она всё ещё танцует! За её танцем уже никто давно не наблюдал, а она всё ещё плясала, напевая эту мелодию, но танец её стал быстрее и безумнее, а мелодия яростнее и громче. Я подошёл к ней поближе и увидел, что блаженная улыбка сошла с её лица, уступив место гримасе ужаса. Её конечности тряслись от усталости — видимо, девушка танцевала без остановки весь день. Я подошёл к ней и спросил, нужна ли ей помощь, но она не ответила, а лишь продолжила свой сумасшедший танец, который всё ускорялся. Я не понимал, как она ещё не свалилась от усталости.

Движения девушки становились сложнее и стали походить на гимнастические трюки. Она сгибалась пополам, становилась на мостик, запрокидывала ногу за голову — и при каждом таком движении я различал резкий крик боли сквозь напеваемую мелодию. Решив, что если я её не остановлю, то она переломает себе кости и умрёт от боли и истощения, я протянул руки, чтобы схватить её, но она вывернулась и, подобно рыбе, выскальзывающей из рук поймавшего её рыбака, перепрыгнула через ограждение и скрылась в чёрных водах. Всё произошло так быстро, что я не сразу осознал, что случилось. Когда я перегнулся через ограждение и попытался вглядеться в воду, то не увидел там ничего — девушка пропала.

Я пребывал после этого в небольшом шоке, но быстро оправился и решил, что это просто городская сумасшедшая. Я не стал заявлять о случившемся в полицию, потому что боялся, что меня превратят в главного подозреваемого и, в конце концов, осудят за убийство.

После этого случая каждый раз, когда я слышал вновь ту самую мелодию, в моей голове всплывал опять образ той девушки, танцующей свой безумный танец, и небольшой холодок пробегал по моей спине.

Вскоре произошёл следующий случай, связанный с этой странной музыкой. Я и один мой хороший приятель прогуливались по городу, как вдруг он начал мычать себе под нос эту мелодию. Я немного испугался, но во мне заиграл интерес, и я спросил:

— Что за мелодия?

— Не знаю, — ответил он.

— Да ладно? Я её сейчас часто слышу — много кто напевает. Но я никак не могу узнать, откуда эта мелодия.

— Я тоже не знаю. Прицепилась, отделаться от неё не могу, а где слышал — не помню.

Его ответ показался мне странным, не более того. Но то, что он сказал через несколько дней, меня испугало. Тогда мы сидели на скамейке на пляже. Обычно пляж в это время года бывает пустым, но сейчас тут было человек двадцать. Все они сидели на песке и смотрели куда-то вдаль.

Пока я что-то рассказывал, мой друг молчал и смотрел куда-то за горизонт.

— Что ты там высматриваешь? — спросил я его.

— Любуюсь… — ответил он, и голос его звучал так, будто он говорит о предмете невиданной красоты.

— Чем?

— Океаном…

Я посмотрел на залив — волны накатывали на берег и разбивались на множество мелких капелек. На фоне серого неба летали чайки.

— Ничего особенного, на мой взгляд, — сказал я.

— Нет, ты не видишь… не слышишь…

— Не слышу что?

— Музыку… музыку океана… Это… это прекрасно. Я никогда не слышал ничего более изящного, тонкого, чувственного, эта музыка будоражит меня всего… это прекраснее, чем пение соловьёв тёплой июньской ночью, это прекраснее, чем вся музыка мира… Ни один композитор никогда не сумел бы создать мелодию, которая обладала бы десятой частью красоты той, что я слышу…

Я сидел, мягко говоря, в удивлении. Мой друг никогда не был склонен к такой поэтичности. Да и вид его меня немного напугал — его взгляд был направлен в сторону залива, но его глаза были пустыми. Его лицо выражало полное умиротворение и блаженство — казалось, что если сейчас рядом взорвётся ядерная бомба, он этого даже не заметит.

Неожиданно он подскочил, подбежал к воде и опустился на колени. Я подошёл к нему и увидел, как он нежно гладит воду, словно прикасается к любовнице, и затем он сказал:

— Когда-нибудь ты тоже это услышишь, и тогда ты поймёшь, как прекрасно звучит вода.

Он замолчал и начал напевать надоевшую мне мелодию.

Смотря тогда на него, гладящего с безумным взглядом воду, я вовсе не хотел понимать музыку воды.

Тогда я видел его в последний раз. В тот день он отказался уходить, и я решил его оставить. Думал, замёрзнет и вернётся домой. Но домой он так и не вернулся. Он не отвечал на звонки, не появлялся в сети. Спустя несколько дней после нашей с ним последней встречи, мне позвонила его девушка, и спросила, не знаю ли я, где он. Я ответил, что нет, но где-то в глубине моего сознания я понимал, что знаю.

Я хотел разубедиться в своих опасениях, поэтому стал присматриваться к тем, кто напевал эту жуткую мелодию. Я запоминал лица этих людей и всеми фибрами своей души желал не увидеть их на розыскных плакатах. Какой же ужас я испытывал, когда, вопреки моему желанию, я видел фотографии этих людей и кроваво-красную подпись под ними: «Пропал человек!».

Я решил, что, если я не хочу в один день оказаться среди этих несчастных, то я должен уехать из города. Моя ближайшая родня — моя сестра, которая вместе с мужем уехали из нашего родного города. Теперь они жили в сутках езды на поезде. Я хотел переехать в тот город и временно пожить у сестры, пока не найду работу и отдельную квартиру. Когда я собирался набрать её номер, телефон в моей руке зазвонил. Нехорошее чувство появилось у меня, когда на дисплее высветился номер моей сестры.

— Да? — ответил я.

— Привет, братишка!

Я давно не слышал её голоса. Он звучал ярко и весело. Люди всегда становятся веселее, когда уезжают из нашего города.

Мы поболтали с ней немного о наших делах, а затем она перешла к сути своего звонка:

— Слушай, я тут решила к тебе наведаться, ты не против?

Я был ошарашен, ведь я сам хотел приехать к ней.

— Э-э… ты уверена, что хочешь? Ведь ты помнишь, какая в этом городе погода.

— Помню, помню. Но ведь это наш родной город! Мы давно не виделись, да и я соскучилась по нашему городу. Особенно я скучаю по заливу, что-то захотелось вновь погулять по его берегам, полюбоваться его водами.

Мне стало страшно. Голос, которым она произнесла последние слова, был похож по интонации на голос моего друга, что грезил о музыке воды.

— Знаешь, а я как раз хотел сам к тебе приехать… Мне в твоём городе предложили работу, — соврал я.

— Тогда давай сначала я к тебе приеду, а потом мы вместе приедем ко мне! У меня есть машина, так что не нужно будет тебе трястись в вагоне с кучей народа.

— Но…

— И не пытайся меня отговорить! Я хочу повидать этот город и послушать музыку океана. Всё, до встречи, позвоню перед выездом.

Короткие гудки отдавались эхом в моей голове. «Музыка океана…». Самые ужасные слова, которые я мог услышать. После этого звонка я понял, что океан меня не отпустит. Он не отпустит никого из жителей нашего города. Эта музыка, что напевают люди, манит их в воду. Они уходят в залив и пропадают в его водах навсегда. Что странно, я ни разу не слышал сообщений об утопленниках. Люди просто уходят в воду и будто растворяются.

Звонок сестры дал мне понять, что оке

Когда я был маленький, мне часто снился один и тот же сон. Я на даче сплю в комнате на первом этаже и вдруг слышу стук из столовой. «Тук-тук, тук-тук», — так стучит крышка погреба, когда ее пытаются открыть. Кому же взбрело в голову лезть в погреб среди ночи?

— Пап, это ты? — кричу я из постели, не решаясь пойти проверить.

«Тук-тук, тук-тук», — стучит крышка в столовой. Никто туда не залезает, приходит мне в голову, кто-то хочет выбраться оттуда. Будто в подтверждение моих слов крышка ударяется об пол: «Хлоп!». В нос ударяет запах подземелья — холодный запах сырости, земли и гниющей картошки. Я вгрызаюсь зубами в одеяло. За моей дверью раздаются крадущиеся шаги. Он уже рядом, думаю я. И просыпаюсь. После пробуждения я неизменно плакал и бежал к маме, повторяя: «Мамочка, он уже рядом, он уже рядом...».

На даче я всегда спал на втором этаже и прислушивался — не стучит ли в столовой крышка погреба. Но я рос, и сон посещал меня все реже. В подростковом возрасте я вообще забыл об этом, но, приезжая на дачу, внизу все равно не спал. В той комнате из сна спала моя младшая сестра Вика — там стоял телевизор и хорошо ловил мобильный Интернет, что она считала предметом моей большой зависти. Конечно, она знала про сон и часто подшучивала надо мной. Ее шутки из разряда: «Мне тут из погреба передали, что ты их давно не навещал», или: «Тут чувак из погреба заходил, тебя спрашивал», — порой выводили меня из себя. Но однажды она решила надо мной подшутить всерьез.

Одной июньской ночью во время страшной грозы в нашем дачном домике раздался жуткий крик. Я подскочил на постели, думая, что мне это просто приснилось, но тут вопль повторился, еще громче и страшнее, чем прежде. Я собрал волю в кулак и решил спуститься и посмотреть. Мы с Викой ночевали одни — родители еще не вышли в отпуск. Я сунул ноги в тапки и поплелся по лестнице. Я рассчитывал на то, что Вика просто смотрит «ужастик» (она была фанаткой всякого голливудского мусора), поэтому спокойно прошаркал по лестнице, как вдруг услышал: «Тук-тук». Я замер на предпоследней ступеньке, как вкопанный. «Тук-тук», — повторилось снизу. Недалеко от лестницы располагался погреб. Я хотел позвать Вику, но в горле пересохло. С улицы послышались раскаты грома. Я сплю, думал я, это снова мой давний сон, сейчас крышка откроется, и я проснусь...

«Хлоп!» — услышал я. И следом: «Бу-у-у-у!» — громкий крик Вики и ее хохот на всю столовую. Я не знаю, какая сила удержала мочу в моем мочевом пузыре, но я был ей тогда донельзя благодарен. Я на автопилоте включил свет и уставился на выходящую из погреба сестру. Какая дура среди ночи будет вопить не своим голосом, а затем залезет темный погреб, только чтобы напугать брата? Она смеялась и что-то говорила про мое выражение лица, а я не замечал ничего, кроме того, что что-то темное шевельнулось рядом с ее ногой, пока она вылезала. Может, просто тень?

Я обозвал ее дурой и вышел на улицу. Списал все на стресс и больное воображение, но при мыслях о погребе у меня дрожали колени. Я по-быстрому справил нужду в соседские кусты (мне лень было ползти к туалету, который стоял на краю участка, тем более под дождем, а соседские кусты так заманчиво растут прямо рядом с калиткой) и вернулся в дом, стараясь не думать о погребе. И услышал Викин испуганный голос. Она звала меня по имени. Я посчитал, что купиться два раза на одну и ту же шутку (а потом опять бежать облегчаться) будет уже перебором, и проигнорировал ее зов. Подойдя к лестнице, я обнаружил, что на месте крышки погреба (я честно старался туда не смотреть, но не смог) зияет зловещая дыра, и отшатнулся.

— Ты опять? — закричал я каким-то позорно тонким голосом. Но мне никто не ответил. Я уже потянулся к выключателю, когда позади меня скрипнула половица. Крадущиеся шаги... В нос ударил запах подземелья. Мамочка, думал я, он рядом, он уже рядом...

И тут я вдруг осознал, что это вовсе был не сон. Это был не сон! Он приходил ко мне, когда я был маленький и спал на первом этаже! Я слышал стук погреба и крадущиеся шаги, я чувствовал запах гнилой картошки, я лежал в темноте и грыз одеяло. И он подошел к двери. Он был рядом...

Однажды, когда я был в классе восьмом, мой сосед по даче, который угощал меня сигаретами и разрешал курить у него на крыльце, рассказал мне одну странную вещь:

— На прошлой неделе меня кто-то позвал из вашего домика, — сказал он, смущенно улыбаясь, будто понимал, что несет бред, и заранее извиняется. — Я знал, что тебя там нет — у вас на калитке висел замок, — и я подумал, что мне послышалось, но меня опять позвали. Несколько раз. Странно, да? Если бы моя бабка была жива, она бы сказала, что у вас домовой.

— Домовой, — эхом повторил я, а он как ни в чем ни бывало заговорил о позорном поражении «Динамо». Вроде ничего особенного, но я часто вспоминал этот разговор. Тем более, что соседа своего я после этого ни разу не видел. Он продал свой участок.

— Домового испугался, — шутил папа, когда я рассказал ему эту историю. Я смеялся вместе с ним, но теперь мне это не показалось смешным. Может, он просто откликнулся на зов?..

Теперь, стоя перед выключателем той, слушая раскаты грома за окном и шорох шагов за спиной, я думал только об одном — не откликаться на зов. И он позвал. Снова, как тогда в раннем детстве — я вдруг все вспомнил — я лежал в своей кровати и жевал одеяло, а странная тварь из погреба, воняющая сырой землей, звала меня из-за двери голосом мамочки. Но дети не такие идиоты — их не проведешь глупой имитацией голоса. Я не откликнулся тогда. Не откликнулся я и теперь — ровно через десять лет — услышав за спиной голос Вики. Он был сначала настойчив, потом жалобен, а затем презрительно шипел, коверкая мое имя до полной неузнаваемости. Я слушал пятящиеся шаги, глядя, как за окном светлеет на глазах. Раздался странный скрип, и крышка погреба плюхнулась на место. На наш дом обрушилась пугающая тишина. Гроза за окном стихла, постепенно наступало утро. Я громко выдохнул и включил все-таки свет.

И вот тут меня посетила самая страшная мысль — Вики дома нет! Мне не нужно было входить в ее комнату, чтобы понять, что ее там тоже нет. Ее нет ни в одной комнате в доме, ее вообще больше нигде нет, как и того соседа. Я выбежал из домика и до полудня просидел на остановке, ежась от холода и подозрительных взгядов бабулек. Когда вернулись родители, они искали Вику (в домового они не поверили, как и в то, что я той ночью был дома), потом полиция искала Вику, поисковые собаки искали Вику, даже местные садоводы искали Вику. Они даже проверили погреб, но ничего, кроме мешков с картошкой, не обнаружили.

Мы уже продали домик. Когда мы уезжали оттуда в последний раз — мама, убитая горем, на переднем сидении, хмурое лицо папы в зеркале заднего вида, — я увидел, что миловидная рыжеволосая женщина, купившая наш участок, стояла у нашей (теперь уже ее) калитки, держа за руку своего маленького сыночка. У мальчика было серьезное лицо, он смотрел прямо на меня. «Не откликайся на зов», — шепотом сказал я. Наша машина задним ходом выехала с аллеи.


копипаст с http://kriper.ru