Суженый
Ветер задувает в разбитые окна, холодя спину. Гнилые доски под коленями продавливаются, будто вот-вот вовсе не выдержат, и я рухну в подпол, голая, замерзшая и нелепая.
— Наступила седьмая ночь сентября, и я призываю силы, что могут мне помочь, — вполголоса бубню заученный текст и отчаянно надеюсь, что не забуду что-нибудь в самый ответственный момент.
Согнувшись на полу в молитвенной позе, кладу перед собой серебряный крестик. Мелодично позвякивает тяжелая цепочка, переливаются во мраке тусклые блики на крошечном лице Иисуса. Снаружи слышится шум редеющей осенней листвы и далекий лай цепного пса. Ни машин, ни пьяных компаний, ни смеха с детских площадок — в частном секторе все не так, как в центре города. Будто совсем другая реальность, а не полтора часа ходьбы.
Окоченевшими пальцами нащупываю в потемках рядом с собой две длинные тонкие свечи и скручиваю их между собой, продолжая сбивчиво тараторить:
— Ровно месяц я не касалась губами мужчин, не ходила во храмы, не пила вина и не брала ворованного. Не вставала после полуночи на перекрестке и не звала демонов по имени, не надевала чужих свадебных платьев и не устраивала траура по живым. Не купалась в грязных источниках и не умывалась росой с травы бранного поля, не открывала окно стучащимся ночью, не ложилась спать на пороге дома, где умер ребенок. Я сняла с себя все одежды и украшения. Я чиста, как была чиста в тот момент, когда пришла в этот мир.
Устраиваю свечи в щель между досок пола, мысленно радуясь, как легко тут считаться чистой. Хотелось бы посмотреть на тех, для кого не спать на пороге и не звать демонов — трудновыполнимые условия. Ленка говорит, когда искала этот ритуал, натыкалась на такие, где надо не произносить ни слова пять дней до обряда и ничего при этом не есть. Хорошо хоть додумалась выбрать что попроще.
Нашарив в кармане снятых джинсов коробок, я чиркаю спичкой. Рассыпаются искры, вытягивается узкий язычок пламени. Сквозняк набрасывается на него как ворон на падаль, поэтому приходится прикрыть спичку ладонью.
Теперь я в центре зыбкого островка света на полу заброшенного полусгнившего дома. Ленка рассказывала, что здесь жила и умерла ведьма, поэтому место обладает особенной силой, и любой ритуал сработает, даже выполненный обычным человеком.
Зажигаю фитили переплетенных свечей, не сводя взгляда с крестика, и говорю:
— Я прошу, чтобы тот, кому принадлежит эта вещь, полюбил меня всем сердцем, как тепло любит солнце и как темнота любит ночь. Чтобы страсть его ко мне была сильнее морского шторма, а нежность безгранична как звездное небо. Чтобы мы с ним встали на одну дорогу судьбы, какой бы долгой она ни была, и прошли вместе до конца, не отворачиваясь друг от друга.
Отвожу руки от свечей, готовая в любой момент снова прикрывать пламя, но сквозняк теперь бессилен для него. Шуршат по полу таскаемые ветерком листья, шевелятся пряди моих волос, а огоньки ровны и непоколебимы. Хмурясь, я невольно провожу над ними рукой в смутной надежде наткнуться на невидимый колпак. Ничего, только слабый жар. Плавится парафин, стекая мягкими каплями и окончательно склеивая свечи друг с другом. Отблескивает серебром крестик, и чудится, будто отражающиеся в нем тени складываются в острозубые улыбки.
Глупости. Надо поскорее заканчивать, пока не простудилась.
Накрываю крестик ладонями и прижимаюсь лбом к полу, явственно ощущая прилипшую к коже грязь.
— Неведомые силы, покажите свое превосходство над смертными, — шепчу. — Пусть на восходе солнца исполнится, о чем прошу.
Пол вздрагивает, будто кто-то уронил кувалду. Вскидываю голову, со сбившимся дыханием оглядываясь. За темными окнами мечутся тени, и трудно сказать, деревья это или что-то иное. Ветер налетает особенно сильным порывом, а потом резко сходит на нет, обрушивая на дом тишину. Гаснут свечи, тьма сжимает меня в кулак.
Дверь со скрипом отворяется, и я подскакиваю, выпучив глаза на ссутулившуюся фигуру в проеме.
— Ты что? — спрашивает она.
Ленка, всего лишь Ленка.
— Ничего, — бурчу, подхватывая с пола одежду. Сердце колотится где-то в горле, мешая собраться с мыслями. — Вроде все сделала. Слышала шум?
Лена заходит, светя под ноги дисплеем телефона.
— Только ветер, — говорит. — И твой голос. Ты замолчала, вот и я подумала, что всё, можно заходить.
Прыгаю на одной ноге, пытаясь попасть другой в штанину. Холод словно проник в меня сквозь поры кожи и теперь не собирается уходить. Как только доберусь до дома, залезу в горячую ванну.
— Как понять, что этот твой ритуал сработал? — спрашиваю.
Ленка пожимает плечами, наклоняясь за крестиком:
— Не знаю, про это ничего не было написано. Завтра придем в школу, тогда и поймем. Только крестик вернуть сначала надо, у них как раз физра первым уроком. Залезу опять в раздевалку, брошу ему под кабинку — подумает, что сам уронил.
Застегиваю кофту и прячу подбородок в воротник.
— Спасибо, — улыбаюсь. — Я бы сама не осмелилась, это ж грабеж настоящий.
— Ой, забей, делов-то, — отмахивается Ленка с плохо скрываемым самодовольством. — Мы же подруги.
***
В столовой пахнет сосисками в тесте и щами. Гогочут младшеклассники с большими портфелями, деловито закатывают глаза девчонки из старших классов. Кто-то толкает меня в плечо, торопясь за порцией, и я отступаю к окну, чтобы не мешаться. Здесь, в переполненном светом и теплом зале, вчерашняя вылазка в частный сектор кажется абсурдной и нереальной. Если подумать, это и в самом деле абсурд — податься в черную магию, как какая-нибудь деревенская дурочка. Надо же было докатиться.
Сквозь шум до ушей доносится знакомый хрипловатый бас, и я замираю, вырванная из размышлений — вот он, Егор Мирецкий из одиннадцатого «А», рассказывает что-то приятелям, оживленно жестикулируя. Коренастый, смуглый, курносый, с черными глазами, похожими на маслины. Никто не считает его красавчиком, и даже Ленка, всегда во всем мне поддакивающая, постоянно удивляется, как можно втрескаться в такой непримечательный экземпляр.
Поначалу я думала, что это сыграет на руку — не избалованный вниманием, Егор тут же ответит взаимностью, стоит только подать намек. Но сколько ни лайкала я его в инстаграме, сколько ни улыбалась будто невзначай, встречая в школьных коридорах, все тщетно. Прошлой зимой, совсем отчаявшись и растеряв самоуважение, я догнала его по дороге из школы и позвала на чай, но он только покачал головой, вежливо улыбаясь.
Лена говорит, что именно эта его неприступность и сводит меня с ума. Мол, если бы он сразу поддался, я бы быстро наигралась и потеряла интерес, а так только больше распаляюсь. Кто знает. Точно сказать можно одно — сильнее всего на свете мне хочется Егора Мирецкого. Немудрено, что так легко согласилась мерзнуть в заброшенной халупе голышом, когда Ленка наковыряла в интернетах приворотный ритуал.
Теперь, нервно поправив волосы, я на негнущихся ногах ковыляю навстречу Егору. Ворот рубашки у него расстегнут, и видно, что крестик уже на груди — значит, Лена выполнила миссию по возвращению украденного. Осталось проверить, чего стоит это ее колдовство.
— Привет! — выдыхаю, оказавшись рядом.
Егор прерывается на полуслове, переводя на меня вопросительный взгляд. Не дождавшись ответа, я спрашиваю упавшим голосом:
— Как дела?
— Нормально вроде. — Он непонимающе оглядывается на друзей, будто ожидая пояснений. — Тебе нужно что-то?
Блин.
— Н-нет, я… Я просто сказать хотела, что… что рубашка классная. У тебя, — выдавливаю.
Егор медленно кивает, хмуря брови. Не исходит от него ни нежности, ни страсти, только растерянность человека, к которому на улице пристала сумасшедшая. Заметив, как насмешливо переглядываются его дружки, я отступаю и бросаюсь к выходу, ничего перед собой не видя.
Ленка замечает меня в вестибюле и ловит за рукав, чтобы увести в сторону.
— Я такая дура, пипец просто, — бурчу, борясь с желанием спрятать лицо в ладони.
— Не сработало?
— Нет, конечно! Как это вообще могло сработать? Дурдом. Додумались же.
Лена задумчиво жует губу. Оглядываюсь. Чудится, будто все косятся в мою сторону — малолетки, уборщицы, учителя. Вот-вот начнут тыкать пальцем и хохотать, мол, идиотку отшили. И ладно был бы это Слава Воронов, по которому вся школа сохнет, так нет же — сраный Егор Мирецкий воротит от меня нос как от мусорного ведра. Залезть бы в какой-нибудь чулан и сидеть там, пока все не забудут про мое существование.
— Это я виновата, — вздыхает Ленка после долгой паузы. — Мне дед рассказал про ту ведьму и про дом ее, вот и полезла гуглить эту всю ерунду. Сама впечатлилась и тебя туда же.
— Да я тоже ку-ку, — верчу пальцем у виска. — Совсем поехала с этим Мирецким. Урод тупорылый.
Верещит звонок, и мы одновременно подскакиваем.
— Ладно, не кисни, пошли на биологию, — говорит Лена.
— Не, я домой, — хмыкаю. — Если сегодня еще раз его увижу где-нибудь, точно с ума сойду. Будут спрашивать, скажешь, что я заболела, хорошо?
***
Мое дыхание тяжелое и хриплое, будто в глотку сыпанули песка. Веки неподъемны как каменные плиты — сколько ни силюсь открыть глаза, все без толку. Поднимаю руки к лицу, но кто-то мягко хватает за запястья. Я не одна — совсем рядом кто-то дышит точно так же надсадно. Мы словно в камере, где кончается кислород. Еще немного, и пиши пропало.
Паника захлестывает удавкой, и я выдергиваю руки из чужой хватки.
— Кто здесь? — выкрикиваю хрипло.
Ладони ложатся на мои плечи, ледяные и настойчивые.
— Ты моя, — говорит незнакомый мужской голос.
Дергаюсь всем телом, стряхивая ладони. Голову заполняет туман, дышать все труднее и труднее. Холод поднимается снизу, захлестывая сильной волной, и мне наконец удается разомкнуть веки.
Вокруг бесплодные земли, укрытые сумраком. Горизонт теряется в темноте, небо плоское и черное как скованное льдом смоляное озеро. Кто-то ходит совсем рядом, по самому краю обозримого, но мне не удается ухватить его взглядом, когда поворачиваю голову.
— Я приду за тобой. Заберу тебя.
Ноги подкашиваются, и я падаю на землю. Кости будто растворились, превратив тело в не умеющую двигаться тряпичную куклу. Беспомощность давит многотонной глыбой. Зажмуриваюсь. Надо проснуться, и поскорее.
Холод накатывает новой волной, и я распахиваю глаза, выныривая из тесного сна. Птичий щебет щекочет слух, ноздрей касаются запахи хвои и мха, тело бьет крупная дрожь, изо рта вырываются облачка пара.
Принимаю сидячее положение. Пасмурное небо наливается рассветной серостью, ветер покачивает верхушки редких деревьев. Я сижу в ночной рубашке на голой земле. Кругом, покуда хватает глаз, — кресты, памятники и оградки. Зеленеют пушистые венки, развеваются красные ленточки с золотистыми буквами. Кладбище.
Поднимаюсь на ноги. Видимо, я так и не проснулась. Но холод слишком реален, а окружающее донельзя детализировано. Можно различить каждую хвоинку под босыми ступнями, каждую линию на поднесенных к лицу ладонях.
Я не могла оказаться на кладбище взаправду. Даже если бы лунатила — оно же на самой окраине, пришлось бы пройти полгорода. Кто-нибудь обязательно заметил бы, разбудил бы, помог. Щипаю себя за шею — боль яркая и резкая как фотовспышка.
— Черт, — шепчу. — Черт.
Со спины налетает порыв ветра, короткий и требовательный. Оборачиваюсь. Черный мраморный монолит с серебряными прожилками, грязные пластиковые цветы у подножия. Высеченные буквы обжигают взгляд знакомой фамилией — Мирецкий. Подхожу, близоруко щурясь.
На фотографии молодой мужчина, черноволосый, с массивным подбородком и кустистыми бровями. Подпись равнодушно сообщает, что его звали Александр Мирецкий. Мой парализованный мозг с трудом анализирует даты рождения и смерти, чтобы заторможенно подытожить: Александру Мирецкому было двадцать шесть, когда погиб четыре года назад.
Замечаю новую знакомую деталь, и сердце тут же переворачивается: у Александра на груди серебряный крестик. Тот самый, над которым я корячилась позавчера, бормоча приворотный заговор.
Мороз ползет по коже — теперь это не только холод сентябрьского утра, но и нечто гораздо более неизбывное. Скривившись от подступающей истерики, я срываюсь на бег. Воздух вспарывает легкие, камни и шишки ранят ноги как битое стекло. Перед глазами стоит фотография с надгробия. Мне не спрятаться, как бы далеко ни убежала.
Ведь он сказал, что придет за мной.
***
Ленка приезжает через полтора часа. К тому времени я успеваю свариться живьем в горячей ванне и напиться мятного чая, пытаясь успокоиться.
— Так не бывает, — говорит она, дослушав.
Киваю:
— Сама не могла поверить. Всю обратную дорогу думала, что вот сейчас проснусь, но ни фига. Пришлось на двух автобусах ехать. Спасибо кондукторам, что разрешили не платить. Я им наврала, что на спор пошла в другой район и не рассчитала силы. Хорошо хоть родители еще спали и ничего не заметили.
Делаю очередной глоток чая и ежусь. Кажется, будто кладбищенский запах забился в нос несвежей ватой, и никакая мята не способна его перебить.
— Ты знаешь, что это за Александр Мирецкий вообще? — спрашиваю.
Лена глядит удивленно:
— Ну брат же твоего Егорушки, не помнишь разве? Мотоциклист крутой. Потому и умер, в общем-то. Мы тогда в пятом классе были, все эту аварию обсуждали.
— Да, теперь припоминаю, — тяну.
Разговоры о том, что чей-то там брат разбился на мотоцикле, сейчас почти невозможно выудить из памяти. Тогда это не казалось мне интересным, потому особенно не вникала. А через пару лет, влюбившись в Егора, уже и думать забыла, что у него был брат.
Помолчав, медленно спрашиваю:
— Получается, крестик его, да? Поэтому твой ритуал не сработал? Это же не вещь Егора, поэтому он меня не полюбил. Значит, я провела ритуал не на Егора, а на его брата. Его приворожила, понимаешь?
— Ну не знаю, ты ведь не серьезно сейчас? — сомневается Лена.
— В смысле?
— Ну, приворот — это же прикол просто. Интересно, конечно, было попробовать, но мы же понимали, что играем как будто. Типа как в детстве, когда вызывали Пиковую даму и матного гномика. Ты ведь не думала, что твой Егор разом возьмет и полюбит тебя?
Возмущенная, я хватаю ртом воздух, не находя ответа.
— Это скорее чтоб отвлечься, — продолжает Лена. — Ну, и не терять надежду, что он когда-нибудь тебе…
Перебиваю:
— Я голая в холод ползала по этому клоповнику как дурочка! Все по твоим инструкциям, между прочим! Это тоже прикол, что ли? Что ты сразу не сказала, что это игра, я бы не стала!
Ленка вздыхает, отводя глаза. Мы сидим в тишине несколько минут, а потом я залпом допиваю остывший чай и твердо говорю:
— Я сделала приворот на этого Александра Мирецкого. Теперь что-то происходит, и в этом надо разобраться. Что там бывает, если приворожить мертвого?
— Не знаю.
— Значит, узнай. Ты же у нас записалась в колдуньи, ты этот ритуал нашла. Вот там, где нашла его, теперь ищи, как расхлебывать.
Лена поднимается из-за стола, даже не пытаясь скрыть тухлую мину.
— Поищу, — говорит неуверенно. — А сейчас пошли уже в школу, сегодня физика четвертым уроком, как раз успеем.
Морщусь:
— Иди одна, мне сейчас вообще не до физики.
***
Вечером я бездумно прокручиваю ленту в контакте, глядя свозь монитор ноутбука, растерянная и не способная заставить себя сфокусироваться хоть на одной мысли. Весь день приходилось включать музыку или кран в ванной, потому что с наступлением тишины сразу становятся различимы шорохи, похожие на далекие шаги. Даже теперь, когда вернулись родители, и квартира заполнилась телевизорным говором вперемешку с шумом вечерней суеты, не получается вытряхнуть из ушей этот фантомный звук. Словно кто-то неторопливо ступает вдалеке, и с каждой секундой расстояние между нами сокращается.
Мелькнувшее на экране уведомление вырывает меня из прострации: «Новый рекомендуемый друг — Александр Мирецкий». Внутренности мгновенно леденеют — слишком странно для совпадения. Сглотнув, щелкаю по имени.
Александр давно не был в сети, последняя запись на стене сделана почти пять лет назад — пафосная цитата с фотографией хромированного мотоцикла. Похожих фоток на странице штук сто. Приходится долго листать, прежде чем попадается сам Александр — верхом на байке где-то на загородной трассе. Кривозубо улыбающийся, в футболке с логотипом рок-группы. Некрасивый, как и Егор. Все-таки надо было влюбляться в Славу Воронова как все обычные девчонки, не мучилась бы сейчас с этой чертовщиной.
Телефон на столе вибрирует, и я вздрагиваю.
— Д-да?
— Ну я посмотрела, — бубнит Ленка. — Как ты просила.
— И что там?
— Этим ритуалом на самом деле можно приворожить не только живого, но и мертвого. Причем приворот покойника был не таким уж редким в старые времена. Это называлось вдовьим самоубийством.
По затылку пробегают мурашки. В ушах поднимается пульсирующий гул, и никак не понять, приближающиеся шаги это или просто стук сердца.
— Почему самоубийством? — спрашиваю.
— Ну, таким ритуалом пользовались девушки, которые не могли смириться со смертью любимого. Если сделать приворот на мертвого, он придет на закате второго дня и заберет приворожившую к себе, чтобы быть вместе на том свете до скончания времен.
Прижимая телефон к уху окаменевшей рукой, я гляжу на фотку Александра. Теперь его улыбка кажется издевательской, а глаза жадными и злыми.
— Ты там? — зовет Лена, не дождавшись ответа.
— Ага, — выдыхаю. — А дальше что?
— В смысле дальше?
— Ну, ты нашла, как это отменить?
— Я и не искала. Зачем?
Вскакиваю на ноги, шипя в трубку:
— Затем, что я не хочу гнить на том свете до скончания времен с каким-то непонятным мужиком!
— Да успокойся ты, блин! Это же сказки дурацкие, бредни для идиотов.
— Я сегодня проснулась на кладбище в другом конце города рядом с могилой чувака, которого нечаянно приворожила! Это тоже бредни?
Ленка мямлит:
— Ну не знаю. Это все слишком странно, и я как-то не…
— Не веришь, да?
— Ну не прям не верю. Просто это можно же как-то объяснить, а ты сразу в крайности какие-то, зацепилась за этот ритуал. Всё к нему сводишь. Нельзя так сразу сходить с ума.
Если бы родителей не было дома, я бы орала до хрипа.
— Сама найду, — цежу сквозь стиснутые зубы, из последних сил сохраняя остатки самообладания. — Скинь мне все эти сайты и пошла нахер, поняла?
***
Из-за бесконечно трясущихся рук и невозможности сконцентрироваться на простейших вещах у меня не получается найти что-нибудь вразумительное по Ленкиным ссылкам. В конце концов, наблуждавшись по эзотерическим порталам с вырвиглазным дизайном, я проваливаюсь в тревожный сон, и там ко мне тут же тянутся чужие ладони. Шероховатые пальцы перебирают пряди волос и ползают по груди, слабое дыхание холодит уши. Едва уловимый шепот складывается в слова, но их не разобрать из-за бесконечно нарастающего звука шагов. Я будто стою в центре пустого зала, и кто-то приближается по спирали, утаптывая босыми ступнями мягкую землю.
Теплая рука дергает за плечо, и я вскрикиваю, распахивая глаза.
— Ты что? — удивляется мама. — Заболела? Будильник орет полчаса уже, а тебе хоть бы хны.
Пока выключаю звенящий телефон, она касается моего лба.
— Жар вроде, — констатирует через минуту. — Возьми градусник в аптечке, если есть температура, то в школу не ходи. Там еще от простуды вроде что-то было. Напишешь, в общем, а то мне уже бежать надо.
Когда она уходит, я долго лежу без движения и разглядываю потолок. Шаги ухают по ушам в такт ударам сердца, и не понятно, где именно они раздаются — за окном, под кроватью или из коридора. Возможно, отовсюду одновременно. Или только в моей голове. Наверное, Ленка права: это выглядит как сумасшествие, ведь не может сработать дурацкий волшебный ритуал из интернета. Не может явиться разбившийся в аварии брат Егора Мирецкого, и уж тем более не может он забрать меня в загробный мир.
Когда комната заливается блеклым рассветным солнцем, в памяти всплывает услышанное вчера: «придет на закате второго дня». Интересно, второго дня — это считая день ритуала? Если да, то Мирецкий должен был забрать меня вчера. Значит, не считая. Тогда сегодня. Если всё взаправду, конечно.
Кряхтя, сползаю с постели и глубоко дышу, чтобы собраться с мыслями. Происходящее кажется неправильным и непоследовательным, будто реальность разбилась на осколки, а мне теперь надо собрать их в одно целое и вернуться к привычной жизни. Нельзя просто валяться, надо что-то делать. Каким бы фантастичным ни был риск, он существует, поэтому лучше шевелиться.
Наскоро перекусив, я открываю ноутбук и возобновляю поиски. Стилизованный под пергамент фон сайта, неперевариваемые абзацы текста с непонятными словечками на каком-то старославянском, нелепые иллюстрации с крестами и вороньём. Тут и там мигают анимированные желтые глаза с вертикальными зрачками. Удивительно, как Ленка выдержала все это и даже умудрилась найти что-то полезное.
Через несколько часов, вздыхая от накатившей головной боли, я закрываю лицо ладонями. Шаги не утихают ни на миг, с каждой секундой все глубже заталкивая меня в яму безумия. Долго не протяну, это точно. Сил почти не осталось, будто меня выпили одним большим глотком и выбросили как смятую пластиковую бутылку. Радует только одно — правда это или нет, сегодня все закончится. Либо Александр действительно придет на закате, и Ленка до конца жизни будет оплакивать меня, жалея, что не послушала, либо ничего не произойдет, и мне придется признать себя полной идиоткой. Все равно, что будет, лишь бы поскорее.
Отняв руки от лица, я вздрагиваю — на экране совсем не та страница, что была открыта минуту назад.
— Как это, — бурчу под нос, почти прижимаясь к монитору носом.
Статья из того раздела, куда я даже не думала заглядывать, описывает ритуал гораздо более сложный, чем позавчерашний приворот, но внутри теплой волной поднимается надежда. Хватаюсь дрожащими пальцами за телефон, чтобы сфотографировать. Это именно то, что нужно.
Когда я суетливо одеваюсь, с трудом попадая в рукава свитера, звонит Ленка.
— Я нашла, — выкрикиваю в трубку. — Я нашла!
— Погоди, я…
— Одного мертвеца может одолеть только другой мертвец, там так написано, — тараторю, семеня в кухню за ножом. — Но этот другой должен быть сильнее того первого. Понимаешь же, да? Все так совпадает, все сходится!
— Ты что несешь вообще? Подожди! Я только что…
— Нельзя ждать, времени в обрез. Я позвоню!
***
Солнце задумчиво склоняется к закату, когда я добираюсь до ведьминого дома в частном секторе. Особенное место, как Ленка и говорила. Только она не представляла, насколько особенное.
При дневном свете дом изнутри выглядит не так загадочно, как ночью. Отваливающиеся обои, грязный пол, плесень на потолке. Продавленное кресло в углу воняет старостью. Древний сервант завалился набок, приоткрывшаяся дверца будто приглашает осмотреть пустое неинтересное нутро. Сквозь выбитые окна видно запустелый палисадник и неровную дорогу. Далекие домики с яркими ставнями и ровными крышами как будто нарочно стараются держаться подальше от уродливого соседа. То ли брезгуют, то ли боятся.
Сбрасываю с плеча рюкзак и наклоняюсь, выкладывая нужное для ритуала — нож, свечи, черный восковой мелок. Что ж, в этот раз хотя бы не нужно раздеваться.
Телефон перестал вибрировать полчаса назад — Ленка устала названивать. Когда я вытаскивала его на подходе к дому, чтобы посмотреть время, там была целая куча уведомлений от нее. Наверное, все еще хочет доказать, что я просто сумасшедшая.
Отчетливое шарканье снаружи заставляет меня вскинуть голову. Кто-то бродит вокруг дома, совсем не стараясь прятаться.
— Эй! — окликаю. — Кто там?
Ответа нет. Краем глаза отмечаю неясную тень в одном из окон, но когда поворачиваюсь, там видно только кусок краснеющего неба.
Сжав в пальцах мелок, я очерчиваю на полу круг, а потом вывожу по его границе руны, ежесекундно заглядывая в телефон. Гнилые доски — худший холст для рисования: приходится обводить одни и те же линии по десять раз, прежде чем получается что-то похожее на схему с сайта. Ощущая, как лоб щекочут капли пота, я закусываю язык и стараюсь не думать о стремительно убегающем времени.
Падающие на стены лучи делаются багровыми, когда рунная вязь замыкается. Поскрипывают доски крыльца за закрытой дверью, словно там переминается с ноги на ногу незваный гость. Дыша как после километрового забега, я расставляю внутри круга свечи и читаю заговор с телефона:
— Я пришла, потому что нуждаюсь в помощи. Вернись оттуда, откуда нет возврата, потому что только ты можешь мне помочь.
Свет тает и вытекает в окна. Сумерки густеют в углах, постепенно расползаясь по стенам. Чиркая спичками, я зажигаю одну свечу за другой и не умолкаю:
— Та, кто жила в этом доме, я зову тебя и прошу избавить меня от опасности.
Дверь тонко скрипит, отворяясь миллиметр за миллиметром. Бросив туда короткий взгляд, я различаю высокую тень и заползающую в проем руку. Чернеет под ногтями грязь, синеют вены под кожей.
— Явись, повинуясь древнему долгу перед зовущими живыми.
Поднимаю нож и встаю в центр круга, отгоняя последние сомнения. Плотный запах парафина туманит мозг, от подрагивающих огоньков рябит в глазах. Нельзя бояться. Все равно выбора нет.
— Пусть запах моей крови ведет тебя сияющей нитью сквозь мрак.
Дверь открывается шире, и я дергаю ножом, оставляя на ладони глубокий порез. Боль вспарывает сознание, отрезвляя и подгоняя. Сжимаю кулак, чтобы кровь бежала тонкой струйкой, и кручусь на месте, окропляя руны. Похожие на бисеринки капли падают на пол и замирают, отблескивая в свечном пламени.
— Выполни то, о чем прошу, и проси взамен, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы не оставаться в долгу.
Эта часть заговора приводит в смятение сильнее всего, но я не позволяю себе остановиться. Выбора нет. К тому же, о чем бы ни попросила мертвая ведьма, это точно будет не так плохо, как проводить вечность с незнакомым байкером. Даже если она захочет покалечить кого-нибудь или убить. Пусть. Что угодно.
Дверь раскрывается нараспашку. На пороге застывает костлявый силуэт, но я смотрю не туда — сквозь щели в полу текут черные тени, выпивая последние лучи закатного света, и подползают к кругу. Свечи с шипением гаснут одна за другой, когда тьма касается моих ног, впитываясь сквозь кожу и кости в самую душу.
Налившиеся кровью руны вспыхивают алым свечением, и комната заполняется красноватым сумраком. Я уменьшаюсь внутри собственного тела, чудом сохраняя контроль над сознанием. Нечто непонятное вмешивается в меня, перестраивая и меняя. Чужие знания захлестывают упругой волной, озарение ослепляет яркой вспышкой.
Поворачиваюсь к двери, и силуэт в проеме тает как дымка, потому что с самого начала был всего лишь мороком. Мгновенно утихают осточертевшие шаги, потому что их тоже никогда не существовало на самом деле. Теперь я все поняла.
Снаружи раздается взволнованный выкрик:
— Ты там?
Кто-то мелькает в окне, а потом на пороге замирает Ленка, взмокшая, запыхавшаяся, с широко распахнутыми глазами. Даже в потемках видно, как она напугана — лицо белое, рот перекошен.
— Так и думала! Это что вообще? — шепчет она, заходя в дом. — Ты чего?
Молчу, чуть склонив голову и глядя на ладонь. Рана затягивается на глазах, не оставляя даже шрама. Руны у ног медленно теряют свет — все закончилось.
— Я спросила сегодня у твоего Егора, зачем он носит крестик брата, — говорит Ленка дрожащим голосом, с недоумением оглядывая мои рисунки. — Это ведь странно как-то — снимать крестик с мертвого и носить самому, да? Мне это сразу показалось каким-то идиотизмом.
Не отвечаю.
— А он знаешь что сказал? — продолжает она, подходя ближе. — Что это его крестик, тетка подарила уже после смерти брата. Я потом даже на кладбище съездила, нашла могилу этого Александра. Нет у него на фотке никакого крестика. Понимаешь?
Резко выбрасываю руку вперед и хватаю ее за горло. Пальцы ощущают теплый пульс под кожей и вибрацию от хриплого дыхания. Лена неловко пытается вырваться, но я намного сильнее.
— Понимаю, — говорю. — Теперь я понимаю все.
Руны гаснут окончательно, и густая тьма окутывает нас. Лена ничего не видит, а мне без разницы, день или ночь.
Говорю:
— Наш ритуал не сработал, хоть и был совсем простым. Раньше, сотни лет назад, такое мог выполнить даже ребенок. Но в современном мире, где никто не верит в магию, она стала доступна только некоторым. Тем, кто знает, как с ней обращаться.
Мои пальцы сдавливают Ленкино горло сильнее, и она хватает меня за локти в тщетной попытке оттолкнуть.
— Так что приворот не удался, — продолжаю. — Но я все равно добилась кое-чего — привлекла к себе внимание. Ты знаешь, что ведьмы не умирают? С помощью обрядов они передают силу другому, и вместе с силой переходят в другого сами. Живущая здесь ведьма не успела провести обряд, поэтому после смерти обитала в доме и ждала, когда кто-нибудь придет.
Хрустят позвонки в моей хватке, глаза Ленки закатываются к потолку.
— Дальше совсем легко — убедить малолетнюю дурочку, что она натворила дел, запудрить мозги, а потом подкинуть описание нужного ритуала. И вот через несколько часов она уже открывается настежь, чтобы впустить в себя мудрую ведьму.
Кровь льется у Ленки по подбородку черными струйками, дыхания уже нет. Поморщившись, я отбрасываю ее, и тело падает на пол тяжелым мешком. Здесь больше нечего делать.
Ступаю к выходу. Кто-то чуждый продолжает срастаться со мной, и сопротивляться нет сил. Чужие мысли и чувства становятся моими. Яркие как конфетти и горячие как искры костра, они вытесняют мой страх, отталкивают мое сожаление, испаряют мою тоску. Это больше не важно. Так много надо сделать.
И начну я с мести тому, из-за кого влипла в это. Жди меня, Егор Мирецкий.
Автор: Игорь Шанин
ТАЙНЫЙ ОБРЯД СТОРОЖА. "Лошадиная Голова" ( by Sallivan / озвучка Некрофоса )
История, произошедшая со мной лет десять назад, не то чтобы страшная, скорее странная, и найти ей какого-то объяснения я до сих пор не могу. Забавно, что поначалу я отнесся к ней почти легкомысленно, и лишь с годами стал переосмысливать ее в другую, более мрачную сторону. Со временем те воспоминания начали вызывать во мне все более и более неуютные чувства. Кто знает, возможно, когда-нибудь, она меня действительно напугает.
∗ ∗ ∗
Я был студентом. Без богатых родителей, связей и, как следствие, денег – а цены за учебу сами знаете какие. Родители едва тянули оплату семестра за семестром, и вот я решил, что хватит быть дармоедом – сам начал крутиться и подрабатывать, где только мог. Причем, до того момента прослыл законченным лентяем, который сутками мог не отлипать от компа, а тут будто второе дыхание открылось. Наверно, сыграло желание казаться взрослым, переходный возраст и все в таком духе. Толком ничего не умея, хватался за все и сразу: грузил мебель, носил газеты, сторожил стройки, катал на заводе консервы, даже могилы копал. Где-то платили нормально, где-то обманывали, но на жизнь хватало. Проучившись года три и поднабравшись опыта, удалось, наконец, найти подработку почти по специальности.
Это было какое-то ничем не примечательное место – название, и то, выскочило из головы. Поистерлись из памяти лица и имена, осталась только советская трехэтажка – бывшее здание геологоразведочного института, в свое время прибранного к рукам за спизженные у народа ваучеры. Запомнилось оно мне очень хорошо, в особенности своим внешним видом, который был так жалок, что плакать хотелось – не выдержал храм науки испытания временем и перестройкой. Честно сказать, при первом знакомстве я и принял его за ночлежку для бомжей, а не за офис «перспективной развивающейся компании». Казалось, чуть сильнее дунет ветер, и сложится все как карточный домик, разлетится по асфальту картонная черепица. Внутри состояние было не лучше: линолеум, отходящий пластами, в углах паутина; по коридорам, покрашенным в грязно-синий, метался застрявший во времени призрак коммунизма. При всем при этом в здании хоть вяло, но шевелилась жизнь: по этажам были разбросаны почти одинаковые кабинеты, квадратов на двадцать, в которых просиживали жизнь такие же одинаковые угрюмые люди.
Именно тогда я испытал первое серьезное разочарование в жизни – профессия, сожравшая столько родительских средств, мне не понравилась. Возможно, сыграл не самый удачный выбор первой работы – надо было искать дальше, а не лезть в затхлую конуру. Хотя, скорее всего, причина была даже банальней – я неожиданно понял, что за две недели разгрузки фур зарабатывал больше, чем за месяц здесь, по своей хваленой специальности. В довершение всего – коллектив, состоящий из тёток постбальзаковского возраста, в который я как-то не вписывался. В общем, как это и свойственно молодым, я быстро решил, что жизнь кончена, что все усилия тщетны, что я свернул где-то не там и не туда и теперь буду всю жизнь торчать в прокисшем кабинетике, заниматься непонятно чем и считать деньги от зарплаты до зарплаты. Оставалось только смириться, глядеть на сквер из окна и падать вместе с листьями, куда-то вниз.
Было хуево. Но был, правда, и Константин Михайлович.
Константин Михайлович был архитипичным советским дедом, работавшим здесь еще со времен геологоразведки. Кто-то поговаривал, что старик и вовсе пропахал на одном месте всю жизнь: менялись названия, эпохи и директора, а его трудовая так и лежала в отделе кадров на третьем, лет уже пятьдесят. Архитипичность Константина Михайловича выражалась в известном дедовском убеждении, что «раньше было лучше», боязни пальмового масла и ГМО, недоверии ко всему новому и всему в таком духе. В остальном это был клевый дед, немногословный, но добрый, всегда готовый помочь и не скупящийся на доброе слово в похвалу или просто так. Этим он выгодно отличался от прочих моих коллег, весь день ходивших с выражением «поел говна» на лице. Работал Константин Михайлович ночным сторожем.
Старик нравился мне больше остальных. Я даже к нему привязался, и так получилось, что на новой работе Константин Михайлович стал мне единственным другом. С ним можно было помолчать, поговорить, спросить совета, которого мне в тот период жизни действительно не хватало. Он обладал той самой стариковской житейской мудростью, которую не вычитаешь в книгах и на которую не получишь диплом; той, что обретается только долгой и не всегда легкой жизнью на постсоветском пространстве.
Не знаю, почему сам Константин Михайлович сдружился с сопливым студентом. Возможно, испытывал ко мне что-то отеческое, потому как собственной семьи и детей так и не заимел.
В конце рабочего дня я обычно заходил к нему в каморку, он угощал меня печеньем или грушами; мы пили чай, могли поболтать. Старик рассказывал всякие истории из своей прошлой, геологической жизни – в основном о работе или каких-то забавных случаях. Я слушал. О себе он говорить не любил. Уже потом я ловил себя на мысли, что о самом Константине Михайловиче я толком ничего и не знал, ну или, по крайней мере, не помню. Помню только, что родом он откуда-то из Поволжья, а в наш город приехал по распределению, и что из всех родственников был у него один только брат. В девяностые брат уехал на заработки и сгинул бесследно.
Поговорив, мы обычно сидели молча – смотрели, как заходящее солнце отражалось от зеркальных витрин, что через дорогу, и оранжевыми лучами жгло сквер. Потом он уходил сторожить, чтобы на утро идти домой, а я домой – учить семинары, чтобы на утро идти в институт, а после обеда – сюда. Так мы и жили.
∗ ∗ ∗
Как-то раз Константин Михайлович попросил подменить его на смене, а взамен обещал одарить ведерком клубники. Я согласился. Потом было еще пару раз и еще. С этого, пожалуй, все и началось. По договоренности с начальством это превратилось в мою полноценную вторую работу, и прибавке к скромной зарплате я был бесконечно рад. Дело было летом, учеба – далеко позади, и это занятие меня не напрягало, а деньги лишними не были. Выходил не часто, примерно раз или два в неделю. Платили немного, но все же платили.
И вот, в один из таких дней, Константин Михайлович подходит ко мне и говорит:
– Сереж, сегодня груз привезут. Ты занеси на склад.
Я вопросов задавать не стал, хотя меня и смутило: что это еще за груз на ночь глядя? С другой стороны, раз Константин Михайлович говорит, значит все нормально. Какой-нибудь запоздавший курьер мог застрять в пробках – всякое бывает.
Вот только ни в девять, ни в десять, ни в одиннадцать часов никто так и не появился. Офис давно опустел, и я закрыл входную дверь на ключ. Само здание, как я уже говорил, было трехэтажным (не считая цоколь) и имело обычную планировку: длинный продольный коридор на каждом этаже, с располагавшимися по обеим сторонам кабинетами. Только в подвале коридор разделялся на два: один вел в теплоузел и к электрощиту, другой – к складским и хозяйственным помещениям. Вход в здание всего один. Имелись, конечно, пожарные выходы на цокольном и на первом, но, вопреки всем правилам, они были захламлены и закрыты. На окнах первого этажа – решетки. Рядом с центральным входом находилось небольшое помещение под сторожку, окнами выходящее, собственно, на крыльцо и на всю прилегающую территорию. Это я к тому, что весь процесс несения службы был прост – сидеть и пялиться в окно.
Никого не дождавшись, я растянулся на кресле и захрапел.
Проснулся резко, как по команде. Стояла уже кромешная тьма. Едва открыв глаза, я так и застыл в кресле – у входной двери, на фоне абсолютно пустой улицы, стоял человек и смотрел на меня. Хоть в темноте я и не мог толком его разглядеть, но в том, что он буравил меня взглядом, я почему-то не сомневался. Сердце сжалось в крохотный узелок. Да и все остальное, что обычно сжимается – тоже. Меня накрыло волной липкого необъяснимого, почти детского страха.
Я вжался в кресло, перебирая в голове варианты, как поступить: позвонить в милицию, начальству или просто выпрыгнуть в окно и сбежать. Согласен, последнее – не самый красивый поступок, но что я мог поделать? Я был просто двадцатилетним оболтусом, видевшим подобную хрень только в кино. Между тем, человек на улице продолжал стоять и смотреть на меня. Он не пытался войти, не стучал, не подавал голос, просто стоял и смотрел. Его силуэт оставался полностью неподвижным, и это пугало меня больше, нежели бы он, к примеру, пытался высадить дверь. Прошло, наверно, минут десять, а может и больше. Понимая, что само собой это не закончится, мне удалось кое-как собраться с духом, встать и окликнуть незнакомца как можно суровей. Тот даже не шелохнулся. Тогда я резко дернулся вперед, сделав вид, что сейчас брошусь к двери – реакции не последовало.
Это немного меня успокоило и даже вернуло способность логически мыслить. Я начал медленно двигаться по направлению к двери, за которой стоял незнакомец, стараясь не спускать с него глаз. Входная дверь, кстати, была обычная, из ПВХ (зато решетки на окнах, ага), со стеклом, за которым маячила все та же темная фигура, заслонявшая собой далекие огоньки фонарей. Пока я приближался, ее положение как будто не изменилось. В голове мелькнула смутная догадка, которая в итоге оказалась верной. Повозившись с ключами и открыв дверь, я увидел, что на крыльце стоит манекен.
У меня будто гора с плеч свалилась. Даже смешно стало – мигом представил себе, как глупо бы выглядел, вызови я ментов. Но ненадолго, ведь вслед за облегчением, на меня посыпалась целая куча вопросов, озвучивать которые, думаю, необходимости нет.
Я почти не сомневался, что передо мной тот самый «груз», о котором говорил Константин Михайлович. Вот только оглядывая безлюдные улицы, темный сквер, пятиэтажки, в окнах которых не горели огни, мне делалось откровенно не по себе.
Это что, шутка какая-то? Но мне было совсем не смешно.
Я смотрел в бездумное лицо манекена, стоящего в мареве темноты, и на меня наползали чувства не менее скверные, чем те, что я испытал минутой ранее, вглядываясь во тьму из своей сторожки.
Сбросив минутное оцепенение, я взял ключи от подсобки, подхватил манекен на руки и понес в подвал. Там было несколько помещений, используемых под складские, и в них все было обычно. Банки с краской, шкафчики для одежды, лопаты и швабры, куча всякого хлама. Пластиковый мужик, поставленный в центре, смотрелся дико и инородно. Только при свете лампы я разглядел, что лицо манекена было густо измазано краской – синей и фиолетовой. А еще взгляд – оказывается, там, на улице, он даже не «смотрел» на меня. Голова была чуть задрана вверх, «взгляд» устремлен туда же. Странно как-то. Манекены должны смотреть прямо перед собой, их вроде так делают. Немного постояв и пожав плечами, я выключил свет и закрыл за собой дверь.
∗ ∗ ∗
Естественно, что на следующий день меня распирало от вопросов и даже некоторого возмущения. Я жаждал неделикатно заметить Константину Михайловичу, что от таких шуток и на тот свет отъехать можно. Но ковылявший по бетонной площадке старик огорошил меня всего одной фразой:
– Спал? – спросил меня он, и, будто зная ответ, покачал головой.
Без злости и даже укора, только с какой-то разочарованностью.
Я, честно говоря, растерялся. Ну да, спал. Кто же не спит на подобной тупой работе? Между прочим, я тут как бы сутки просиживаю. Блин, да все сторожа спят, и все об этом знают – что в этом такого? Но признаваться было неловко. К тому же я знал, что сам Константин Михайлович очень серьезно относился к своим обязанностям, даже когда сменил геологию на ночную сторожку. В общем, мне стало стыдно, и я промямлил что-то невразумительное.
Вопросы вылетели из головы, рассеялась таинственность ночи, и будто пазл сложился. Вот уставший доставщик колотит в стекло, не в силах вырвать меня из богатырского сна. Потом выгружает из кузова манекен и ставит его перед дверью, лицом ко мне, с целью меня проучить (а может и без того). Складывает пополам и сует под порог товарную накладную, которую я наверняка проглядел, и она уже улетела черти куда. Напоследок матерится и уезжает. А манекен… Ну а что, это всего лишь манекен.
Охота к разговору сразу отпала. Думаю про себя: перевозчик, собака, наверняка нажалуется начальству, и мне попадет. Еще и Константин Михайлович как-то погрустнел, сгорбился. Вижу – обиделся. Я и сам вмиг на всех разобиделся. Очень стало жалко себя – ебашу тут сутками за три копейки, на кое-что можно бы и глаза закрыть, знаете ли. Весь следующий день я сидел и ждал, что в кабинет завалится кто-нибудь из начальства и устроит мне выволочку, или придет бухгалтерия и начнет трясти с меня документы. Тогда я пошлю всех нахер, хлопну дверью и, наконец, с чистой совестью свалю отсюда. Ждал, но счастья своего не дождался. За весь день никто ко мне так и не подошел и о пришедшем «грузе» словом не обмолвился. Даже Константин Михайлович болтал со мной, как ни в чем не бывало, хотя небольшой осадочек и остался.
∗ ∗ ∗
Несмотря на то, что все обошлось, в следующую смену я спать не решился, что давалось мне нелегко. В те времена еще не было бесконечного Интернета, позволяющего с головой окунуться в телефон, а прихваченный томик с кафкианским «Замком» никак не хотел лезть в голову. Когда от крепкого кофе уже начало саднить горло, я решил пройтись. Проверил замок, выбрался из своей конуры и начал прохаживаться по пустым коридорам – туда и обратно. Поднялся на второй этаж, потом на третий – проверил, закрыты ли окна. Спустился на первый – подергал решетки. Стал проверять двери, опять же, по этажам. Как назло все оказалось в порядке, и на этом мои занятия закончились.
Я уже хотел возвращаться, когда мелькнула еще одна мысль. Бродить по подвалу мне вроде не полагалось, но с другой стороны и не запрещалось, поэтому я решил, что большого греха не будет. Взяв ключи от подсобки, я спустился на склад, где оставлял манекен. Открыл дверь, загудела ртутная лампа, я вошел внутрь. Внутри были все те же лопаты и швабры, банки с краской, коробки-ящики – обычные вещи. Манекена нигде не было. Я прошел дальше, огляделся по сторонам, как будто он мог спрятаться за грудой хламья, но напрасно. Почесав голову, я вернулся в коридор.
Интереса ради я начал прохаживаться по коридору, позвякивая связкой ключей, и открывать двери, одну за другой. Как оказалось, все помещения в подвале использовались одинаково: под архивы либо склады, а где-то, судя по сантиметровому слою пыли, считай под свалки. Какие-то карты и схемы на пожелтевших рулонах бумаги забили бесчисленные полки и стеллажи, папки с личными делами за несколько поколений, сломанные стулья и мониторы, разбитая мебель, ведра засохшей краски, старый рояль без клавиш. Где-то виднелось подобие порядка, куда-то не заходили годами, но все это было неинтересно. Поэтому я едва смог удержаться от вскрика, стоило лампочке выхватить из тьмы не полки с бумагой, а безволосые головы и матовые тела. Одно из пластиковых лиц, густо перемазанное бордовой краской, смотрело прямо на меня.
Я опешил. Выронил ключи, быстро поднял, осмотрелся.
В отличие от остальных помещений, это было полностью пустым, если не считать манекенов, расставленных в центре. Их было шесть или семь. Кажется, два или три были «сидячими» и посажены на стулья, другие стояли. Все пластиковые лица были замазаны краской. Рядом стоял столик, на нем мелкие вещи непонятного назначения и (что я совсем не ожидал здесь увидеть) советский виниловый проигрыватель.
После того, как я немного пришел в себя и начал обследовать комнату, я с интересом отметил, что манекены были расставлены не хаотично, а в неком подобии композиции: полукругом. Причем специально таким образом (я это даже проверил), что в какой бы части комнаты ты не находился, один из манекенов всегда повернут в твою сторону и «смотрит» на тебя. Здесь был и тот, ради которого я, собственно, спускался – он единственный смотрел верх, на грязно-серый потолок.
То есть, когда я вошел, я не случайно встретился взглядом с пластиковой куклой – так было… задумано?
«Они стоят так, чтобы всегда наблюдать за чужаком» – почему-то именно эта мысль первой вспыхнула в голове, и от нее что-то холодное заскользило по пищеводу.
Мне стало если и не страшно, то слегка не по себе. Сквозь непроницаемую тишину подвала едва пробивалось гудение ртутной лампы. Я стоял неподвижно. Манекены смотрели. Тьма в коридоре покусывала дверной косяк, будто просилась внутрь. «Просилась внутрь» – еще одна неуместная мысль, влезшая в голову, которую я тут же прогнал, пытаясь мыслить здраво.
Что это за хрень? Какой-то театральный реквизит? Может, место для какого-нибудь дебильного корпоративного тренинга?
Я подошел к столику, повертел в руках лежащие там предметы: какой-то металлический стержень с колесиком, нечто похожее на логарифмическую линейку, другие непонятные штуки, чье назначение так и осталось мне неясным. Внимание привлек проигрыватель, в котором стояла потертая от времени грампластинка. Текст на ней так затерся, что при тусклом свете было не разглядеть. Однако я рассудил, что чтобы не было там записано, оно должно проливать свет на то, что здесь происходит. Недолго думая, я поднял крышку, включил маховик и аккуратно опустил иглу на краешек потертого от времени винила.
Устройство отреагировало шипением и тихим потрескиванием, закружилась черная гладь, ничего из себя не извергнув. Я терпеливо ждал, пока не решил, что пластинка, вероятно, испорчена, но в этот момент звук появился. Моих ушей коснулся какой-то металлический лязг, похожий на стук колес поезда. Я напрягся, но продолжал вслушиваться, как гудит и бряцает металл, как где-то по ту сторону, далеко, ко мне приближается поезд. К нему прибавились и другие звуки: отдаленные глухие удары, похожие на бой барабанов. И те и другие начинались, как будто, издалека и медленно приближались. Звуки были тяжелыми и неприятными, к тому же какими-то гипнотическими. Вкупе с тем, что меня окружало, мне это совсем не понравилось. Я уже хотел выключить проигрыватель, но внезапно воздух буквально взорвался от хлынувших из него завываний, ударов, стенаний и скрипов, какой-то бешеной какофонии, разобрать на фрагменты которую я уже не мог.
Это привело меня в ужас, и я буквально оцепенел. Стены хорошо резонировали, звуки вгрызались в череп, и у меня натурально заболела голова. Я не смогу точно описать то, что я слышал, помню только, что из общей какофонии выделялся какой-то протяжный глухой стон, похожий на крик ночной птицы. Он пульсировал, пробиваясь сквозь толщу бессвязного шума, ударяясь об потолок, растекался по комнате и прихватывал меня за поджилки.
В воздух поднялась пыльная взвесь… или это у меня зарябило в глазах?
Я резко выключил проигрыватель, едва не опрокинув его со стола. Долбанул по выключателю света и стремглав выбежал из комнаты.
В туалете меня вырвало, и я надолго склонился над раковиной, рассматривая в зеркале свое бледно-зеленоватое лицо. Мыслей не было. Как не было и сил что-либо объяснить.
Остаток смены я просидел на посту, иногда ловя себя на том, что постоянно поглядываю на черный провал коридора, ведущего в подвал.
∗ ∗ ∗
О случившемся я не рассказывал ни Константину Михайловичу, ни вообще никому, равно как и вопросов не задавал. Почему – не знаю. Возможно, просто не знал, как начать разговор. Я нашел комнату с манекенами и послушал испорченную пластинку, настолько древнюю, что звуки смешались до механической жвачки. На фоне переутомления и недосыпа это меня слегка подкосило. Только и всего. К тому же, вторжение в комнату почему-то казалось чем-то постыдным, как будто я прошелся своей пятерней по чужому карману.
Сам я строил кое-какие догадки и временами присматривался к Константину Михайловичу, но старик был абсолютно нормальным, даже образцово нормальным, ведущим себя в точности так, как и полагается дедам его возраста: смотрел телевизор, ходил на рыбалку, жаловался на болячки, ругал правительство и все в таком духе. Никак не верилось, что он по ночам, запершись в подвале, раскрашивает манекенов, будто языческих истуканов. В то, что к «комнате» может иметь отношение кто-то еще из офисных, верилось еще меньше.
Постепенно впечатления сгладились, и о манекенах я вспоминал лишь иногда, посиживая в рабочем кабинете. Странно становилось. Я тут, среди клерков, работаю, как ни в чем не бывало, а они там, в темной комнате. Смотрят по сторонам. Слушают пластинку со страшными звуками. Над ними, по этажам, обычные дела и обычные вещи: бабульки в очках, квартальные отчеты, счета-фактуры, премии. Что это, зачем и для кого? Странные места и странные вещи, которые наверно, всегда были, я просто не замечал. Вспоминался ангар на оптовке, куда ничего не грузили, или раздевалка в хозмаге, на втором этаже. Сколько помню, никто никогда там не переодевался, а на двери всегда висел ржавый замок. Зачем она там? Зачем замок? И что за дверью? Все, что угодно. За дверью комната, а в комнате, на стене – дырка, а из нее смотрит раскосый глаз.
∗ ∗ ∗
Мы засиделись дольше обычного, когда Константин Михайлович звякнул о стол прозрачной чекушкой.
– Накатим по одной? – спросил он просто, по-свойски, за что я его и любил.
Накатили чуть больше, чем по одной, как это всегда и бывает. Алкоголь развязал язык, и меня вдруг прорвало – выложил ему все про тот случай, вплоть до блевания в туалете, сопроводив закономерным вопросом: «Что это было?» Константин Михайлович замолчал. Замолчал надолго, неподвижно глядя в окно – там уже стало смеркаться, и последние трудоголики уходили в закат. Поползли тени, проглатывая скамейки, прохожих и чью-то жирную таксу. Я пожалел было, что открыл рот, когда Константин Михайлович неожиданно встал. Пойдем, говорит, покажу.
Я аж как-то сразу протрезвел. Подумалось, что сейчас получу лопатой по голове за то, что влез, куда не следовало. Но все равно пошел.
Мы спустились в подвал и вошли в ту самую комнату. Там все было точно так же, как тогда. Единственное, что изменилось: внутри импровизированного полукруга стоял высокий эмалированный таз, до краев наполненный водой. Константин Михайлович вышел и вернулся с двумя табуретками и ведром краски – обычной эмульсионки для потолков. Он усадил меня в центре, а сам сел напротив, попросив внимательно смотреть и слушать. Потом зачерпнул краски ладонями и умылся ею, став похожим на уличного мима.
Я, и до этого чувствовавший себя весьма неуютно, прифигел еще больше. Старик попросил меня сделать то же самое, а после моих вялых протестов, сам бесцеремонно вымазал мне лицо. Я тут же склонился над полом, чтобы стекавшая краска не попала на одежду – не отстирать же потом.
Константин Михайлович повторил, чтобы я слушал его очень внимательно и все выполнял – я смог только кивнуть.
Константин Михайлович сказал, что что бы не происходило, нельзя вставать, ходить или как-то перемещаться – я кивнул.
Константин Михайлович сказал, что если меня будет «ухать» или «тянуть», нужно упасть на пол, на левый бок и лежать так, а если будет совсем плохо, то на живот, но на спину нельзя – я кивнул.
Константин Михайлович сказал, что все это для того, чтобы смотреть в таз с водой – я кивнул.
Константин Михайлович сказал, что плохой знак, если появится лошадиная голова – я кивнул.
Константин Михайлович сказал, что голова толстая, зубы у нее крепкие, а крики страшные; тогда нужно хватать ее за ноздри и топить в тазу, плавать голова не умеет – я кивнул.
Константин Михайлович сказал еще что-то, потом еще – я кивал.
Константин Михайлович спросил, все ли я понял – я кивнул, хотя не понял вообще ничего.
Я прирос к табурету, думая про себя: выглядит ли то, чем мы занимаемся, хоть немного нормальным? Константин Михайлович включил проигрыватель, и я вздрогнул, услышав знакомый металлический лязг. Старик сел напротив и молча уставился на меня, слегка раскачиваясь из стороны в сторону. Я не знал чего ожидать и просто глядел в его мраморное, ничего не выражающее лицо. Несколько раз меня подмывало уйти, но почему-то напугали его наставления: «нельзя вставать и как-то перемещаться».
Когда комната наполнилась знакомой какофонией, в воздухе снова поднялась пыльная взвесь. Голова разболелась. Я закрыл глаза, потом снова открыл. Стал осматриваться по сторонам, видя только безволосые головы манекенов. Один из них уставился прямо на меня.
«Он же в другую сторону пялился», – мелькнула мысль, но тут же пропала, потому что я как-то внезапно и сразу понял, что пыльное облако в комнате – это не пыль. Это воздух стал каким-то неправильным и шероховатым. Свет из окон рубил из фигур длинные тени, которые выплясывали по стенам. Под нарастающую головную боль мне стало казаться, что стена напротив запузырилась и поплыла. Я встряхнул головой и почувствовал, как в животе разрастается колючий ледяной ком. Какой свет? Какие окна? Мы же в подвале – нет тут никаких окон.
Я повернул голову, но ясно увидел на стене слева два окна. Самых обычных окна. Пластиковых, с одной открывающейся створкой. Из них лился фиолетовый свет.
Ошеломленный, я встал и сделал к ним пару неверных шагов.
Что за?.. Что там такое?
Я вытянул шею, но ничего не было видно, только странный фиолетовый свет, клубящийся, собиравшийся в какие-то завихрения. В ту же секунду кто-то резко и грубо рванул меня за одежду. Я потерял равновесие и упал, едва не угодив головой в таз – лицо обдало холодными брызгами. Приподнялся, коротко вскрикнул – со дна на меня смотрело мое собственное отражение. Каким-то краешком сознания я успел сообразить, что на дне таза лежало зеркало.
– Я же говорил, не вставать, не ходить…
Но я не слушал его, а глядел через зеркало в потолок, который плыл и пузырился, так же, как стены секунду назад. Прямо на моих глазах из потолка вылезал огромный продолговатый отросток. Со звуком рвущейся резины он непрестанно рос, бугрился и изменялся, словно был сделан из пластилина: стремительно обретал детали в виде высоких плоских зубов, широких раздувающихся ноздрей. Лопнувшая по его краям масса обнажила огромные выпученные глаза, которые бешено и хаотично вращались, будто были не в силах на чем-то сфокусироваться.
Лошадиная голова.
Меня парализовал ужас, вместе с ощущением полной нереальности происходящего. Я был не в силах заставить себя повернуться и просто смотрел в зеркало, на существо, которое вылуплялось из потолка. Оно медленно сползало ко мне, и его блюдцеподобные глаза, я был в этом уверен, пытались остановиться на мне. Меня пронзила уверенность, что если это произойдет – случится нечто жуткое. Губы существа растянулись и вытянулись вперед, будто два электрических ската, и оно издало тот самый леденящий стон, как на пластинке. Волосы на моей голове натурально встали дыбом. В мозгу мельтешили слова Константина Михайловича: что нужно за что-то там взять, окунуть… Да как тут окунешь-то?
На помощь пришел сам Константин Михайлович. Он подскочил и с силой окунул голову в таз. Вот только не лошадиную, а почему-то мою.
Я больно ударился носом о дно и замолотил по полу руками. Хлебнул воды, и носоглотку обожгло холодным огнем. Константин Михайлович держал меня крепко, и пришлось основательно побрыкаться, чтобы опрокинуть таз и не захлебнуться.
∗ ∗ ∗
Когда ко мне вернулось самообладание, и я смог как следует отдышаться, то никаких окон, лошадиных голов, плывущих стен и странного света не было. Проигрыватель был выключен. На меня сочувственно взирал Константин Михайлович, протягивая кружку с чем-то горячим.
Спасибо, говорю, я тут из таза напился. Он молча отставил кружку, стал поправлять свои загадочные побрякушки на столе. Я чувствовал себя полностью вымотанным. Опустошенным. Я должен был огреть его чем-нибудь хорошенько или бежать в панике, не оглядываясь, но сил не было даже на злость.
– В тазу можно увидеть ужасное, – сказал Константин Михайлович, – а можно что-то невероятное. То, что очень хочешь и то, что не получается вообразить, смотришь – и оно там.
Я слушал его с полным отсутствием чувств, разглядывая треснутое зеркало на полу, в котором отражалось мое бледное, в потеках краски, лицо.
– А зачем вот это вот… манекены?
Он замолчал надолго, прям как в сторожке. Заговорил медленно, подбирая слова:
– Сбить с толку, запутать. Оно не различает лиц. Не может видеть. Оно… не злое, но любопытное. Прилипнет к тебе – потом не отвяжешься.
– Что там, в окнах? – я не отставал.
Константин Михайлович наклонил голову, пробубнил себе что-то под нос, и нехотя ответил:
– Там чужое. Немертвое. Нечеловеческое. Туда не надо.
Я спросил про лошадиную голову, но старик ответил, что об этом нельзя говорить. Он помог мне подняться и выпроводил, сказав, чтобы я шел домой.
Дома я проспал остаток ночи и весь следующий день, соврав начальнику что-то про внезапно приехавших родственников, а когда проснулся, произошедшее стало казаться горячечным сном. О том, что произошло, мы с Константином Михайловичем никогда не разговаривали, я его ни о чем больше не спрашивал и даже в комнату больше не заходил. Звучит диковато, но мы продолжили жить и болтать в перекуры, распивать чаи, как будто ничего не случилось. Я молчал. Он тоже.
Единственным последствием было то, что меня стали посещать странные сны.
Продолжение в комментарии ниже!
Автор Sallivan Первоисточник - МП - https://mrakopedia.net/wiki/Лошадиная_голова
Озвучено впервые на ютуб каналом Некрофос
Прислать свои истории на озвучку/сотрудничество - в вк https://vk.com/necrophos_vk
Поддержать комментарием и подпиской на профиль в Пикабу - всегда спасибо!
Поиграем в бизнесменов?
Одна вакансия, два кандидата. Сможете выбрать лучшего? И так пять раз.
Навий день
История на конкурс Конкурс для авторов страшных историй от сообщества CreepyStory, с призом за 1 место. Тема на февраль
Ели качали колючими лапами и шептали: “ Сыщешшшь, не сыщешшшь... Сыщешь, не сыыщешшшь...”, хлестали по лицу, не пуская в чащу леса. Ноги вязли в талом снегу, цеплялись за торчавшие ветви поваленных деревьев. Я падал и вставал, шел, рыская глазами по подлеску, надеясь усмотреть фиолетовую курточку или красные сапожки.
Дочка Савкиных пропала.
Вчера еще в нашей деревне все было тихо, мирно, жизнь текла своим чередом. А сегодня - весь народ на нервах. Многие даже с работы отпросились, чтоб пойти на поиски. Женщины стояли стайкой у продуктового и обсуждали нерадивую мать. Как можно было отпустить девочку гулять поздно вечером? Все же знают, что уже срок подходит, 1 марта на дворе, Навий день.
Я прошел мимо них в магазин, краем уха прислушиваясь. Наташка Дымиха, дородная тетка в зеленом стеганом пальто орала громче всех. Какая Светка Савкина рохля, всю жизнь квелая была, да если бы не Борька ее, так и сидела бы в колхозной библиотеке, пылюку бы глотала. Муж у нее золотой, такой мужик достался, а эта бестолковая умудрилась дите проворонить. Теперь ее Борька точно бросит.
Ага, подумал я, и к тебе побежит, видать. Все знали, что Дымиха со школьных времен к Савкину неровно дышит.
В магазине было людно, душно, пахло WDшкой, перегаром, мужики в теплых зимних куртках, унтах, кто-то в охотничей экипировке, толпились в очереди, покупали воду, водку и прочие нужные вещи. Все собирались идти на поиски. Обсуждали, что маловероятно, что ребенок выжил в - 10 градусов ночью, ушла девочка вчера вечером, часов в восемь.
Я встал в очередь за дедом Колей, через плечо у деда была перекинута Сайга и мощный фонарь на ремешке. На подсумке у него болталась маска, вырезанная из картонки, обклееная мешковиной. Маска зайца, что ли. Две дырки для глаз и намалеванный углем большой черный нос. Совсем старик крышкой поехал, подумал я, как на новогодний утренник в детсад собрался. Дед вертелся, норовил вклиниться в чей-то разговор, и все время задевал меня своим прожектором.
— Дед Коль! А чего в лес-то? Почему в лесу искать будем? — спросил я старого, чтобы отвлечь его от метаний.
Старик развернулся, долбанув фонарем стоявшего рядом физрука из нашей школы. Тот возмущенно обернулся.
— Здрасссь, Виктор Николаевич! — я подтянул деда к себе поближе, — Извините, мы нечаянно.
Дед Коля недовольно зыркнул на учителя, но сам извиняться не стал.
— Ото шо скажу тебе, Ромка, — завел дед, радостно узрев мои уши, готовые его выслушать, — ты ж понимаешь, что чужих у нас в деревне давно не было. Никто девчонку забрать не мог. Мать ее к Вересяхиным отпустила, мол на часок, поиграть с подружкой. Через два дома они живут, Вересяхины-то. Чаво там итить-то? Три шага. А в девять девки нет и нет. Все дворы до ночи оббегали. Ну и куда могла девчонка деваться? В Навий-то день? Знамо куда. В лесу надо искать.
— Да почему в лесу? Зачем ей в лес идти?
— А чеб ей не пойти, ежели зовут? Вона, 6 лет назад, пошли же двое. Пацан да девка. Им тоже по десять годков-то было. Да ты сам помнить должон. Вы вроде вместе учились.
Смутно припомнилось, как в школе был переполох, пропали двое учеников, что были меня на класс младше. Девочка и мальчик. Искали их всей деревней и нашли только пацана. В лесу, на поляне, в проталине. Такие ужасы рассказывали тогда. Что мальчишка сидел на земле и смотрел в небо. Вот только глаз у него не было. И пальцев на руках. Девочку так и не нашли. Я тогда подумал, что жути взрослые нагоняют, чтоб дети в лес не ходили одни. А сейчас припомнил, что всем моим знакомым девушкам с детства запрещали в начале марта на улицу вечером выходить. Мол, навий день, бродят неупокоенные души да злые духи по земле, ищут, кого бы увести с собой. Обмануть их можно, только если лицо свое не показывать.
Такие байки, впрочем, не мешали взрослым креститься, праздновать Пасху и прочие церковные праздники. Церкви у нас в деревне не было, но был молельный дом, и батюшка, который по вечерам любил обходить пару улиц с дымящимся кадилом, пошатываясь и распевая что-то похожее на псалмы, только с вкраплениями матерных частушек. Он говорил, что бога славить и матом не грешно. Скучно ему у нас было, понятное дело.
— Ну да, чего-то припоминаю. Дед Коль, ну вы-то чушь не несите. Кто ребенка в лес позовет на ночь глядя?
— Тьфу-ты, недовера какой! А то я не видал, кто зовет! Я вот как-то вышел вечером во двор, ужо на майские дело было. А там Поля моя, покойная, стоит. Да такая красивущща, как в молодках была. И говорит мне: “ Пойдем со мной, Коленька, покажу чего.” И рукой так машет. Дак я, дурак старый, пошел, да чуть в говняну яму не угодил.
— Куда?
— От туда! Для компосту яму-то вырыл глыбоку, да накидал уж в нее с под коровы и свиней, да всего там. Не утоп, но барахталси там долго бы.
— Дед Коль, мож самогон плохой был? — засмеялся я.
— Ты че, титька тараканья! У меня самогонка как слеза младенца - чистый! — осерчал дед и отвернулся, бухтя про молодежь, что не понимают нихрена, ишь, ишшо рот свой зявить тут будут.
Когда подошла моя очередь, я затарился всем необходимым, взял воды, спички, печенье.
После недолгого совещания, было решено прочесывать лес идя шеренгой, так чтобы каждый идущий видел слева и справа людей и не отрывался от них. Мобильники у всех были заряжены, проверено, есть ли номера ведущих поиск, чтобы в случае находки сообщить немедленно, что ребенок найден.
Лес у нас такой густой, что даже когда еще листвы нет - продраться сложно. Ельник весной - это даже для опытного человека непроходимое место. На лыжах не пройдешь, уже наст и местами прогалины есть, в сапогах вязнешь, кое-где еще по колено снега. Короче, как в болото пошли. Выломали себе слеги и вперед. Устал я уже на первом часу поисков. Дыхание сбилось, ноги гудели, пот катился градом и лоб от этого дико чесался под шапкой. Мужики шли, периодически выкрикивая имя девочки. Я тоже орал, но Кристина не отзывалась. Потом выкрики пошли все реже и реже. Видимо, было понятно, что ребенка живым не найти. Мы заходили все глубже в лес, все дальше от деревни и десятилетняя девочка уж точно сюда сама не дошла бы. Да и следов ее нигде не было. Я брел уже просто так, ни на что не надеясь. Не знаю, сколько километров мы прошли. По цепочке крикнули, что перерыв, и я, выбрав место повыше, стряхнул снег с поваленного дерева и уселся на него. Достал печенье, термос, что утром мама дала. Чай был еле теплый, но все равно согрел. Посмотрел на экран телефона - было двадцать минут четвертого. Ничего себе, уже полдня прошло. Скоро смеркаться станет. Пора же обратно, к дому двигать.
Я встал. Где-то справа должен быть физрук. Я его не увидел, но может он тоже присел перекусить.
— Виктор Николаевич! Виктор Николаевич! Ау! — покричал я. — Николаич, домой когда?
Ответом мне была тишина. Неподалеку с ели бухнулся ком снега. Может, птица какая с ветки взлетела.
Я еще покричал и понял, что меня не слышат. Решил, что позвоню участковому, он был координатором поиска. Телефон разразился серией неприятных гудков, и сообщением, что абонент недоступен. Я еще раз набрал координатора с тем же успехом. А потом стал звонить по остальным номерам. Абсолютно все были вне доступа. Очень странно. Сеть была, аж на четыре палки, а я не мог никому дозвониться. Они как будто отключили телефоны. И даже мама. Что происходит-то? Мама так поступить не могла!
В лесу темнеет быстрее. По снегу уже ползли синие сумерки, подкрадываясь все ближе и ближе. Руки замерзли, я натянул варежки и принял решение идти обратно. Никто же меня не осудит? Куда все подевались? Хорошо, хоть собственные следы еще видно, и по ним можно топать к дому. Может, поиски закончились и все ушли, а я проворонил этот момент, пока печенье жрал? Ну, пока светло, не страшно, волков у нас нет, значит бояться нечего. Дойду.
И вроде шел по своим следам, никуда не сворачивал. Но в какой-то момент отвлекся и понял, что стою среди елей, качающих обледенелыми лапами, на снегу, взрыхленным чужими следами.
Рядом с цепочкой следов тащилась полоска от чего-то, что висело у человека низко, продирая местами наст. Стал оглядываться и увидел впереди себя лежавшего ничком деда Колю. Узнал по фонарю и Сайге, что так и остались у деда на спине. От нехорошего предчувствия внутри все сжалось. Я побежал, проламывая корку наста, оскальзываясь и падая.
— Дед Коль, дед Коль! Ты чего? Тебе плохо?
Я кричал, а сам уже понимал, что скорее всего - всё, амба. Деда старый, может сердце подвело. Не по нему нагрузки, по лесу в снегу лазить. Перевернув деда лицом вверх, я сам чуть на отдал концы от неожиданности. На меня пялилась уродливая маска. Длинные уши, две дырки, сквозь которое были видны синие веки закрытых глаз и черный нос, нарисованный на серой мешковине.
Зачем дед ее надел? В лесу, где он один? От кого хотел закрыть лицо? В мозгу зашевелилась мысль про то, что в навий день злые духи ищут тех, кого можно с собой забрать. Где-то в глубине леса я услышал детский смех. Тут же застрекотали сороки, взлетая с ближайшего дерева. Помотал головой. Да не может этого быть. Замерзшие дети не смеются. Прислушался - все тихо. Даже дед не дышит. На всякий случай расстегнул его куртку и приложил ухо к груди. Ничего.
Так стало жутко. Был человек и нет человека. Только что утром в магазине толкался, и теперь все. Закончился.
Подумал, что надо как-то его вынести к своим, не оставлять же лежать старика на снегу. Снял с него фонарь, ружье, перекинув ремешки через грудь, и маску тоже снял. Хотел выкинуть сначала, а потом глянул на лицо деда и почему-то решил оставить. Накинул на ствол Сайги, чтоб не потерять. Нести деда, взвалив на спину, не получилось, он был тяжелый и все время сваливался.
Попробовал его тащить, но быстро понял, что проще пойти к деревне, за помощью. Да и успеем ли мы обратно, до темноты. Не понятно.
Побрел обратно, всей душой желая, чтоб снег ночью не пошел. Иначе я никогда не смогу показать, где лежит дед Коля. Засыпет все. Становилось все темнее. Перекинул дедов фонарь из-за спины, и, возблагодарив его за мудрость, включил. Вокруг стало еще темнее. Свет от фонаря прорубал лес узким лучом, остальное все погрузилось во тьму. Над головой зашумели деревья, ледяные ветки словно перестукивались, передавая донесение о заблудившемся парнишке и мертвом деде. Заухали филины, оповещая лес о начале ночной охоты, и я вдруг снова услышал детский голос, что-то спрашивающий, но слов было не разобрать.
Ну не может два раза показаться. Вдруг это Кристина там, может ее уже кто-то нашел. И я пошел на звук. Периодически долетал детский голосок и еще чей-то, мужчина или женщина - не разобрать. Фонарь рыскал по насту, выбивая тысячи бриллиантовых искр, я шагал, увязая по колено в снегу, ели качали лапами в хрустальной корке льда и шептали: “ Сыщешшшь, не сыщешшшь... Сыщешь, не сыыщешшшь...” Я падал и вставал, шел, прислушиваясь, надеясь увидеть фиолетовую курточку или красные сапожки.
И увидел. На ветке осины висела красная вязаная шапка с помпоном. У девочки, по ориентировке, была такая. Она тут была. Содрав шапку, сунул ее в карман. Стал продвигаться дальше, мне даже показалось, что между деревьев я вижу отблески костра. В голове стучала одна мысль : “Я нашел! Я нашел!”
Ноги уже с трудом продавливали наст, все вокруг хрустело и шепталось, где-то сбоку мелькали тени, словно за деревьями кто-то прятался, перебегал от укрытия к укрытию, следил за мной. Несколько раз водил фонарем по сторонам, но никого не увидел. И тут я сделал шаг и упал. На землю без снега. На зеленую траву. Фонарь от удара замигал и погас. Это меня, наверное, и спасло.
Подняв голову, я увидел, что за стволами столетних елей есть вроде бы открытое пространство и там горит костер. Воздух был заметно теплее, как будто я попал в начало мая, снега нигде не было, и откуда-то донесся тонкий запах пролесков. Все это было очень странно. И я решил, что буду ползти, как партизан, ведь неизвестно, кто там, у костра. Если бы были наши мужики, они бы гомонили, смеялись, а тут был слышен какой-то бубнеж монотонный, да изредка глухие удары, как в бубен или большой барабан.
Ползти было тяжко, еще эта маска постоянно мешалась, спадая из-за плеча. Я решил, что хуже не будет и натянул ее на голову. Буду совсем как шпион, скрою лицо таким своеобразным камуфляжем. И я стал зайцем. Серым зайцем из мешковины, с большим черным носом.
И вот уже деревья расступаются, открывают поляну, посреди которой горит костер, лижущий оранжевыми языками пламени звезды на темном небе. У костра сидит женщина, на голое тело ее накинута шкура медведя, череп которого покоится у нее на голове. Кожа на ее груди блестит, словно сияет, а лица не видно - оно скрыто под бахромой из кожи, с нанизанными на нее стеклянными бусинами. Перед ней стоит девочка в фиолетовой куртке, джинсах и красных сапожках. Волосы девчушки распущены, разметались по плечам.
Позади них стоят странные фигуры, в одежде из шкур, лица их тоже скрыты масками, у одного из них в руках огромный бубен, с украшениями из перьев, косточек и вроде бы черепов птиц. Он ритмично лупит по натянутой коже куском оленьей ноги, и все они вместе повторяют за женщиной слова, что та произносит шепотом. Этот шепот эхом разносится по лесу, ему вторят фигуры в масках, верхушки деревьев качаются в такт, вся земля тихонько вибрирует, покачивается, дышит :
— Лагуз… Тейваз… Райдо! Альгиз… Тейваз… Ингуз… Райдо, Иса э Соулу!
Я приподнялся на локтях, чтобы лучше рассмотреть, что делает женщина в медвежьей шкуре. А она доставала что-то из кожаного мешочка и раскладывала перед собой на земле. Потом она встала, и подойдя к девочке, взяла ее за руку. Кристина молчала, и я понял, что с ней уже разговоры закончены. Может она и спрашивала что-то, и смеялась, но теперь она была как будто в трансе.
— Как зовут тебя, дитя мое? — прошептала женщина, и шепот разнесся по поляне.
— Кристина. — голос девочки был тусклым и ровным.
— Мерзкое имя! — прошипела медвежья голова, — нарекаю тебя Айя. Идем. Теперь ты будешь с нами.
— С нами Айя! Айя! — загудели у костра, забила в бубен фигура в маске с оленьими рогами.
Женщина в медвежьей шкуре махнула рукой и на том месте, где она раскладывала что-то на земле, взвилась вверх черная, клубящаяся тьма. Она толкнула девочку и та, споткнувшись, влетела в клубы темноты и пропала. А вот женщина остановилась и замерла на месте.
— Чую мальчишку! Мальчишкам нельзя! — она стала оглядываться, оскалив острые зубы. — Они смотрят, они трогают! Нельзя смотреть! Нельзя трогать! Найти, убить!
Голос ведьмы сорвался на визг, от которого у меня заложило уши. Я и так лежал в оцепенении, не в силах понять, что я вижу, а тут еще осознал, что найти и убить надо меня. Так же как и того пацана 10 лет назад. Вырвать глаза и отрубить пальцы. Потому что мальчики смотрят и трогают. Девочек?..
Те, кто стоял у костра, забегали, сбрасывая меховые одежды, и вдруг оказалось, что всё это женщины. Обычные женщины, вон даже одна в зеленом стеганом пальто, как у Дымихи. Но эти бабы так резво бросились прочесывать лес, что я дико испугался. Вжавшись в ложбинку за толстым стволом ели, я молился в первый раз в жизни всем богам чтобы меня не заметили. Кто-то пронесся мимо, тяжело дыша. И лучше бы я не поднимал голову и не видел никого больше.
Мне показалось, что пронесло, и я закопошился и привстал. Ведьма в медвежьей шкуре это словно почувствовала.
— Лимпия харвайя! Дагас! — крикнула она, и в костре почернели угли.
В небо взметнулся темный столп огня, из него выскочил огромный голокожий пес, черный, как само адское пламя. Оскалив пасть, он бросился прямо в мою сторону. В два прыжка он достиг места, где я стоял, прощаясь с жизнью. Ужас сковал все тело, холодным пот струился по спине, хотелось заорать, но голос пропал. Тоненькое сипение вырвалось из моего горла. И все. Я закрыл глаза и приготовился к боли.
Пес бегал вокруг, рыча и скаля зубы, припадал на передние лапы, словно хотел напасть, но почему-то все время смотрел не на меня, а куда -то рядом. Как будто не видел. Но он точно был не слепой, глаза его рыскали по округе, светились желтым, и от этой адовой псины так воняло мертвечиной, что в какой-то момент подкатила тошнота.
Эти танцы вокруг меня продолжались целую вечность. Пока медвежья голова не свистнула ему и крикнула что-то неразборчивое. Псина рыкнула и убежала к своей хозяйке, я закрыл глаза, вздохнув от облегчения, а когда открыл их, то понял, что стою по колено в снегу, в лесу то ли вечер, то ли рассвет, но не полная темнота.
Как я бежал! Как бежал… Если это можно назвать бегом. Мои ноги были как из свинца, еле переставлялись, продавливая слежавшийся за зиму снег. В какой-то момент я понял, что на спине болтается и мешает дедова Сайга, и может даже хорошо было бы пристрелить того адского пса, а потом понял, что ничего бы я делать не стал, даже если бы про нее вспомнил. Хорошо, что штаны не намочил. Стрелок.
Постепенно светало, я замерз, хотелось есть. Достал из подсумка оставшиеся печенюхи, погрыз, запил водой. Где-то вдалеке услышал лай собак и понял, что деревня уже близко.
Деда Колю мы нашли, через два дня. Хоронили всей деревней, на поминках все удивлялись, как это деда и меня так в сторону занесло. Нас искали до темноты, звонили, но телефон мой не отвечал. Я, немного выпив, пытался рассказать участковому, что видел, как Кристину какая-то ведьма в медвежьей шкуре отправила в черный дым, но тот только смеялся. Сказал, что когда люди замерзают, им и не такое может привидеться. А мне, мол, повезло, что очнулся и дальше пошел. А то б там, рядом с дедом и остался. А у дед Коли сердце крякнуло, старенький он был.
Да вот что-то мне подсказывало, что недаром он маску надел, тоже увидел кого-то, из навьих, и чтоб его не забрали, как раз страшным зайцем нарядился. Знал он что-то, чего молодежь не знает. И испугался так, что сердце отказало.
А через два месяца, аккурат на майские, на улице я встретил отца Кристины, Борьку Савкина. Сбоку к нему прилипла Дымиха, уцепившись за него, шла под ручку. В новом зеленом плаще. Видать любила она зеленый цвет, и Бориса тоже. Шли они открыто, и я понял, что мать Кристины осталась в одиночестве со своим горем. У Савкина новая семья. Ну, да кто я такой чтобы их судить.
Сейчас у меня своя семья. Моей дочке всего три года, и я уже учу ее, что вечером, перед началом марта, и первого числа тоже, на улицу выходить нельзя.
Потому, что Навий день.
Мой паблик в ВК, приходите - Черные истории от Моран Джурич.
Оценивайте, комментируйте, мне это важно.
Обнимаю, ваша Джурич.)
"Поставляется столец посреде церкве" by Hiyoko в озвучке Necrophos
История - победитель Турнира Декабря , Обладатель Золотого Манускрипта.Поэтому по возможности не спешите минусовать, господа, прохожие.
!! Опубликовать текст здесь не могу - поскольку не позволяет лицензия Мракопедии. !!
Буду признателен за понимание.
Именно поэтому не публиковал в тематических сообществах - ибо без текста - не комильфо.
Но поделиться работой по озвучанию, тем паче которая вышла не дурна и на действительно хорошую историю, стоило.
Поблагодарить Автора оценив историю на оригинале публикации на Мракопедии -
Прочесть другие работы Автора - https://mrakopedia.net/wiki/Участник:Hiyoko
Оценить озвучку - можно здесь или в комментариях.