Жду новый пост

Серия «Мистические новеллы»

- Осень, - возразил Антон. - Обут в суконно-резиновый раритет, в эти... как их... Видел на маминой фотографии, где она маленькая.

- Боты, - вдруг вспомнила я.

- Точно, - улыбнулся Антон. - Кажется, их в середине прошлого века носили.

Я обернулась. Старик смотрел вслед, в его руке возник странный посох. А может, просто жердь. Птица покружилась над шапкой и уселась деду на плечо. Жутковатая, тревожная и отчего-то знакомая картина...

К удивлению, у дома Ахметшиных мы не услышали грозного лая. А как же Уран - легендарный кавказец, о котором взахлёб рассказывала Инза? За соседним забором ворохнулся куст ирги и раздался пронзительный крик:

- Саня! Инза! К вам!

- Бегу уже, - так же визгливо ответил Инзин голос, и калитка распахнулась.

Мы обнялись, будто не виделись целый год, а не полмесяца после летней практики. Антон приладился было с фотоаппаратом, но тут открылась дверь и нас с причитаниями двинулось что-то огромное и цветастое:

- Вот наши студенточки худеньки да бледненьки, со вчерашнего дня дожидаемся, от окна не отходим, переживаем, в дороге-то всяко бывает...

Мощные загорелые руки с запахом краски по очереди прижали нас к груди, объёмной и мягкой, как подушка. Это Александрина Васильевна поприветствовала подруг дочери: меня, Оксану и Надю. Мы с Инзой снимали на четверых двушку в центре Иркутска, и перед зимней сессией её мать приезжала с продуктами. Откармливала "худеньких и бледненьких", сетуя на жестокость мира: "Спихнули дитёв на учёбу... сердце болит - замрут от голоду; цены-то на рынке вон какие, а молоко в магазине - одна вода; хозяин ваш с ума сошёл - студентов грабить, своих-то, поди, детей нет, а на чужих плевать, что синие..." Потискав нас, Александрина Васильевна стряхнула с багровых щёк слёзы и обратила внимание на Антона. Соседка за изгородью из рабицы тоже промокнула глаза концом платка. Видимо, здесь так было принято встречать гостей.

- Антон, - наш друг солидно протянул Инзиной маме ладонь.

Женщина ухватила его руку, притянула к себе и заголосила. Мы посмотрели на Инзу, но она обречённо пожала плечами. Антон только оторопело моргал, пока мамаша-великанша жаловалась: как помер хозяин пять лет назад, так и живут они - вдова безутешная и дитя-сиротка - без помощи и защиты. Румяная пышноволосая сиротка потянула нас в двухэтажный кирпичный дом, шепнув: "Это надолго". Следом пробралась соседка, которая неизвестно как в один миг оказалась в чужом дворе. Она затащила две сумки Антона, бухнула их у печки и заинтересованно прислушалась к звуку. Там же уселась на табурет и стала отнекиваться на приглашение Инзы к накрытому столу. Потом со словами: "Охохонюшки... Уважу гостей... Редко к нам приезжают чужие, а свои вовсе бегут" - устроилась у громадного блюда с печёным гусём. Оксана недоумённо посмотрела на Инзу, но подруга нахмурилась и отвернулась.

- Как добрались-то? - поинтересовалась она, примеряясь к гусю с огромными, видно, старинными ножницами для птицы.

Мы начали было наперебой рассказывать о паромной переправе, но вошла Александрина Васильевна с Антоном. Отчего-то в просторной кухне сразу стало тесно.

- Грудку ему! - скомандовала женщина, и Антон с беспокойством вытаращился на громадный розоватый кусок на своей тарелке.

Из гуся вывалилась сочащаяся жиром гречневая каша с приправой из зелёного дикого чеснока. Я умоляюще посмотрела на Инзу, и она положила мне нарезанных помидоров. Объяснила матери: "Гастрит". "Чо?" - рассеянно спросила Александрина Васильевна, руками отломила гусиную ногу и придавила ею мой салат. А через пять минут как-то позабылось, что с детства не выношу масло, сало, жареную пищу.

Постепенно, в течение часа, все места возле длинного стола заполнились людьми - то пожаловали соседские семейства. Антон поприветствовал каждого вставанием и рукопожатием. Но вскоре над застольем-"встречей" зависло напряжённое ожидание. Антон глазами указал Инзе на сумки у печки, а она шепнула матери на ухо, что заказ выполнен: двенадцать бутылок водки для сборов и переезда в синем бауле. Александрина Васильевна нахмурилась и важно покивала, потом встала, легонько подцепила сумку и унесла в комнату. Вернулась с одной бутылкой. Спросила нас: "Перекусили чуток с дороги?" Мы, рассыпаясь в благодарностях, встали из-за стола. Только сейчас дала о себе знать дорожная усталость, и мы поплелись на второй этаж - устраиваться на ночлег. Александрина Васильевна проводила нас жалостным взглядом и промолвила: "Ишь, студентики..." Почему-то подумалось, что она добавит: "сиротки", но женщина обернулась к застолью и возгласила: "Выпьем за учёбу!"

- За науку! - поправил сосед.

- Толку с неё, - проворчала Инзина мама. - По науке землю перекроили, по науке край испоганили...

Антона устроили в маленькой комнате, где стояли уже упакованные вещи: Инза с матерью продали дом и приготовились к переезду в Иркутск.

- Сегодня каждый потихоньку спросил, не жених ли мне Антоха, - улыбнулась Инза.

- Он у нас общий жених, но может поделиться с любым прохожим - не жадный, - под общий хохот сказала Оксана.

И поведала о старичке на остановке. Вышло прикольно, потому что девушка точно скопировала шепелявость и странную дедову интонацию. Смешливые ямочки на Инзиных щеках тотчас исчезли.

- Только маме об этом ни слова, лады?

- Почему? - удивилась Оксана. - Я ещё за столом хотела всех повеселить.

- И правда, что тут такого? - поддержала её Надя. - Давай-ка, признавайся. Чем этот ископаемый ухажёр твоей маме насолил?

- Может, обойдётся всё, - загадочно ответила Инза.

В открытой двери замаячил Антон и вежливо постучал о косяк:

- Я без сказки на ночь с трёх лет не засыпаю.

Прошёл в комнату и щёлкнул выключателем. В темноте уселся у разложенного дивана, потребовал:

- Рассказывай.

- Вот пристали. Это местные дела. Про Братское море в школе вам говорили? Про затопленные с кладбищами и церквями деревни слышали? Про людей, которые не захотели покидать родные места и ушли под воду вместе со всем, что им дорого? Думаю, этот старик оттуда... В деревне таких нет.

- Оту-у-уда, - передразнил Антон. - Суеверия. Думал, объяснишь, отчего вдруг вы с матерью подорвались и переезжать надумали. Люди, наоборот, из городов бегут, поближе к природе. Батя тоже озаботился, посмотрел цены на дома по Байкальскому тракту. Проще квартиру в столицах купить.

- Антон, всё сложнее, чем ты себе представляешь...

- Ну так растолкуй, что за сложности. На месяц раньше в Иркутск возвращаешься. Подумала, сколько с тебя хозяин за квартиру сдерёт? И почему нам нельзя говорить, что за белыми на остров поплывём?

А ведь и правда... Белые грибы в Сибири не везде водятся. На острове возле Варьгино росли в изобилии. Да такие, что привезённые Александриной Васильевной консервы моментально исчезали. А супчик из сушёных, который варила Инза... А вот местные их собирали почему-то неохотно. Два лета собирались всей компашкой нагрянуть, но мешали родительские планы. Недавно всё так удачно срослось. Только Инза запретила выдавать наши цели. Почему?..

- Доча! - повелительно и устало позвала снизу Александрина Васильевна и прервала наш разговор.

Так что всю правду мы узнали только на следующий день. Когда уже было поздно... Инза понеслась убирать за гостями, и мы с ней. Антон стал медленно спускаться, но подруга отмахнулась: ты лишний. А он и обрадовался, поросёнок ленивый. Ушёл к себе и закрыл дверь.

Мы уже вытирали посуду и проветривали кухню, когда в свежей августовской темноте послышалась песня. Альт Руслановой задорно разливался в ночи. Но звук какой-то странный: вроде не магнитофон и не радио... Разве что очень старый приёмник с треском и свистом помех. Инза побледнела и захлопнула окно.

- Чего испугалась-то? Гуляет народ, - заметила Надя.

- Народ? Знала б ты... - немного задыхаясь, ответила Инза. Потом взяла себя в руки и добавила: - Боюсь, мама проснётся.

Но Оксана выхватила из трясущихся рук подруги полотенце и стеклянную салатную миску, силком усадила и потребовала:

- Да что тут у вас произошло? Ну-ка рассказывай.

- Ничего... пристали...

- Нет, ты расскажешь, - пошла в наступление тихоня Надежда.

Инза вдруг рассердилась:

- Идите да сами посмотрите.

Сжала пальцы в замок так, что побелели костяшки, и уселась подальше от окна. Сразу видно: рот не раскроет, с места не сдвинется. Надя осталась, а мы с Оксаной вышли из дому. Песня внезапно стихла.

- Странно, в деревне жить - и без собаки. Куда же их Уран подевался? Спросить постеснялась, вдруг кавказец погиб. Чего душу тогда бередить, - пробормотала Оксана, когда мы в свете фонаря над дверью двинулись к калитке. - Ещё я заметила, что решётки с окон сняты, в сарае стоят. Может, в связи с переездом.

Я промолчала и поёжилась: откуда-то потянуло стылой речной сыростью.

На улице - ночное безлюдье. Небо в роскошной звёздной россыпи. Такая тишина, что шорох гравия под кроссовками показался громким. Вдруг прямо над ухом сквозь скрежет радиопомех бодро грянул хор, а старушечий голос раздражённо прикрикнул: "Убавь звук, полуношник!" Мы чуть не подпрыгнули от неожиданности. Огляделись.

- Такое бывает, - дрожа и растирая шею руками, сказала Оксана. - Наша дача за много километров от железной дороги, но в ясную погоду иногда слышим, как составы по рельсам несутся... будто рядом.

Стало как-то не по себе, но я решилась:

- Давай по улице пройдёмся.

Мы зашагали в темноту. Лишь за одним забором подал голос пёс и загремел цепью, убегая в глубь двора. Похолодало настолько сильно, что мы, не сговариваясь, повернули назад.

Слева лязгнул засов калитки, и она распахнулась. Никого. В открытую створку виден дом: свет из мансардного зарешёченного окна, глухие ставни на окнах. Вдруг решётка и ставни задёргались и застучали, будто невидимые руки пытались их отодрать. В доме заголосила женщина, что-то с шумом упало. Матерно заругался мужской голос. Лопнуло стекло на веранде.

- Не пущу! Говорила тебе: сними ставенки, как все сделали! А ты... Вот и дождался, - вопила хозяйка. - Притянул нежить.

- Сейчас я эту нежить поймаю, - ярился мужчина. - В участок не пойду, сам поучу!

- Не смей! Мало тебе беды прошлогодней!

Возня, шум у двери, и через минуту перед нами возник обозлённый мужчина с топором в руке.

- А ну стой! - рявкнул он, хотя мы и так замерли от недоумения и испуга. - Повадились пакостить. Щас за всё ответите!

На веранде и во дворе вспыхнул свет. С крыльца закричала хозяйка, натягивая плащ поверх ночной рубашки:

- Чего на людей-то кидаешься, оглоед! Говорю тебе, нежить донимает.

Женщина подбежала к нам.

- Разуй буркалы да посмотри: ребята это, Санины гости.

Мужик с радостным облегчением продолжил ворчать, видно, был доволен: вместо сражения с "нежитью", которая запросто могла оказаться толпой пьяных хулиганов, - обмершие девчонки:

- Гости сидят в гостях, по улицам не шастают.

- Чо на дитёв набросился? Иди в дом да завтра обдери всё с окон, - велела хозяйка и обратилась к нам: - Вы уж не обижайтесь: третью ночь не спим, измучилися... Да и на што нужны загородки эти? Ни краж, ни хулиганства сроду не было... Пока нежить шалить не начала. Сане-то про моего не говорите. Она нервная, и мой такой же. Всю жисть друг друга цепляют.

- А кто это - нежить? - вышла из оцепенения Оксана.

- Нечего ночью лишнее болтать, - женщина плотнее запахнула полы плаща, - ступайте к Сане и утречком её поспрошайте. Идите, идите...

Нас явно прогоняли. И тут откуда-то сверху, будто с неба, пронёсся утробный вой. Потом раздалось: "Цыть, поганец, погибели на тебя нету!" Звук удара обо что-то деревянное. Грохот рассыпающейся поленницы. Обиженное мявканье. Мы с хозяевами потревоженного дома со страхом огляделись. Холод превратился в настоящий мороз, в воздухе даже закружились снежинки. Женщина потянула мужа к калитке, а мы рванули к тёплому гостеприимному дому, из которого вышли по великой глупости. И чего нам понадобилось на улице? Понеслись так, будто хотели побить рекорд области. Сердце гулко стучало в груди, а возле рта колыхалось облачко пара. Потом стало жарко, по спине потекли струйки пота. Остановились и отдышались.

- Мы, наверное, всю улицу пробежали... Возвращаться придётся... - пытаясь выровнять дыхание, сказала Оксана.

Впереди в лунном свете блестел забор Ахметшиных.

- Ничего подобного. Вон, прямо возле нас, дом. Скорее всего, очень далеко прошли по улице.

- Далеко? Смеёшься, что ли? Да я дома считала, чтобы не заблудиться в темноте. Шесть, не больше.

Я не без страха обернулась. Там, откуда мы сбежали, кружился снежный столб. Даже завывание метели послышалось. Первая мысль: всё чудится. Или сплю. Глянула на Оксану: подруга с раскрытым ртом наблюдала за внезапно наступившей зимой. В знойном августе. На трёх квадратных метрах деревенской улицы.

- Ну сколько шляться можно? Идите уже спать, - донеслось от Инзиного дома.

Надя стояла у калитки и звала нас. Она что, не замечает странного природного явления?

- Александрина Васильевна проснулась, хочет Антона за вами отправить. Беспокоится, - ворчала Надя. - Завтра нагуляетесь.

Вот уж нет. Хватит с нас таких прогулок. Мы переглянулись и ходко заторопились к спасительной калитке.

- Надь, ты ничего странного на улице не увидела? - поинтересовалась Оксана.

- Увидела, - совершенно спокойно ответила подруга. Мы напряглись, но девушка продолжила как ни в чём ни бывало: - Двух гулён, которым плевать на то, что все устали и хотят отдохнуть.

Инза еле растолкала нас в половине шестого. Мышцы ныли, как после интенсивной тренировки. На кухонном столе уже были готовы "подорожники" - так Александрина Васильевна вчера назвала сухой паёк для грибников.

- А где Антон? - спросила Надя.

- Мама сказала, что он не стал нас дожидаться и ушёл, едва рассвело. Будет ждать у бунеевской тропы.

- Какой ещё тропы? - удивилась Оксана.

- Это дорога к деревне Бунеево, там выработанный угольный отвал. Зарос весь, его уже в начале прошлого века забросили.

- Антоха знал про эту тропу? - снова поразилась Оксана. - Он же здесь впервые, как и мы.

- Может, мама рассказала. Она же не в курсе, что мы на остров собрались. Думает, в соснячке побродим.

- Надо бы у неё спросить...

- Не надо. В теплице сейчас с помидорами разговаривает. Переживает очень, что с хозяйством расстаёмся.

Серенькое линялое утро обрядило мир в богатые росы, которые уже стекали по заборам, отчего казалось, что доски плачут.

- Из-за нежити уехать решили? - спросила напрямик Оксана. - Колись, подруга. Мы сами вчера с такой чертовщиной столкнулись! Сейчас, правда, всё смешным совпадением кажется...

Инза вздрогнула. Под её чёрными татарскими глазами пролегли печальные полукружья.

- Потом расскажу, когда Антона найдём.

Прохладная утренняя влага наполняла лёгкие небывалой силой, птичий посвист отгонял печаль. Голенища резиновых сапог хлопали по икрам, как бы подстёгивая: "А ну, быстрее!" Мы спустились в низинку и заспешили по скользкой тропе. Она нырнула в густой кустарник и выбралась с другой стороны зарослей. Тут мы и увидели Антона. Он сидел на горбовике и сонно моргал глазами.

- Что за дела? - напустилась на него Оксана. - Почему нас не разбудил, один ушёл?

- И почему сюда притопал, договорились же на остров переправиться? - не осталась в стороне молчунья Надя.

Антон возмутился:

- Сижу, засонь дожидаюсь. А зачем на остров? Вон же сосняк, за ним лес на горе. Грибов навалом. Рыжики повылезли махонькие, с пятак.

Инза подошла к другу почти вплотную и спросила, глядя в затуманенные Антохины глаза:

- Ты откуда про эту тропу знаешь? Про сосняк и рыжики?

- Так старик привёл. Пойдём, сказал, покажу грибные места, - проговорил Антон и сам озадачился. Нахмурился, будто попытался что-то вспомнить.

- Какой старик? - выкрикнули мы с Надей разом.

- Ну... да вчерашний старик, которого на остановке встретили.

Занятно, - молвила Оксана. Сняла ветровку, бросила на траву и уселась. - Чем дальше, тем занятнее. Скажи нам, Антоха, где ты сегодня встретил вчерашнего старика.

Голос девушки был тихим, ласковым, но нам стало по-настоящему тошно. От того, что ответит друг, зависело многое. В частности, мнение о собственной вменяемости.

- Не... не помню. Приснился, наверное. Точно, приснился. Наверное, я вчера за столом услышал про эту тропу...

Все с облегчением вздохнули. Но дотошная Оксана переключилась на Инзу:

- Твоя очередь. Что у вас творится? Голоса из ниоткуда... Зима посреди лета. И где ваш Уран?

Инза начала спокойно объяснять, видно, приготовилась к разговору:

- Я же вечером начала рассказывать, да вы слушать не захотели. Варьгино плохим местом стало, нечистым. Будто кто-то захотел выжить народ из деревни. Многие так и сделали: собрали вещи, продали дома, да и подались кто в город, кто в райцентр. Хотя, с другой стороны, у нас спокойно. Ни краж с разбоем, ни пьяных дебошей. Зато нежить бесчинствует. Заметили, что собак мало? Так вот, перед тем, как кому-то умереть или заболеть тяжело, пропадает со двора собака. Весной наш Уран исчез. И мама испугалась за меня. Голоса слышали? Так всегда какая-нибудь напасть начинается: то пожар, то наводнение. Если не у нас, так в соседнем районе.

У меня прямо язык зачесался, видно, поэтому и ляпнула то, во что сама никогда не верила:

- Это покойники с затопленных кладбищ... Их земле предали, а оказались под водой... Вот и беспокоят живых.

- Все варьгинцы так думают, - тихо сказала Инза, - оттого и съезжают двор за двором.

- Ну вас, - подскочил совершенно проснувшийся Антон. - Достали своими страшилками. Меня вот что заботит: наша поездка за белыми сорвалась? И зимой на супчик никто не пригласит?

- Почему же? - задумчиво протянула Оксана. - Кто струсил, пусть остаётся. Инза, как пройти к берегу?

- Здесь недалеко, - ответила подруга.

И мы зашагали за ней. Утренняя дымка растаяла под солнечными лучами, подул ветер. Какие могли быть страхи в ясный августовский день? В тёплых объятиях небес влажно дышала земля, кружил голову терпкий запах сочной зелени. Вся прелесть зрелого лета словно говорила: этот мир - для людей.

Однако нам ещё предстояло натерпеться настоящего ужаса...

Мы едва поместились в лодке, Антон оттолкнулся шестом, а потом заработал вёслами. С берега вода искрилась синевой, а за бортом оказалась бурой. На волнах покачивались целые островки древесной коры. Оно и понятно: рядом лесозавод.

- На дне много брёвен, - сказала Инза, заметив, что я пальцами борозжу волну. - Оттого вода тёмной кажется. Всё собираются ложе водохранилища почистить, да никак начать не могут.

И правда, на полпути к острову стали видны скопления брёвен на дне. Вдруг мне показалось, что между покрытыми илом стволами мелькнуло что-то белое. Человеческая рука... Кому-то холодно и одиноко в глубине. Машет, будто зовёт... Сейчас... сейчас... уже иду...

В шею впилась удавка. Это Надя дёрнула меня за ворот:

- Сдурела? Чуть за борт не вывалилась...

- Там рука... человеческая... - еле выговорила я.

Антон захохотал и ещё веселее замахал вёслами.

- Мусора на дне много, - повторила Инза, не глядя мне в глаза. - Приблазнится всё, что угодно.

Я проигнорировала насмешливые взгляды друзей. Да они просто храбрятся друг перед другом.

Остров встретил нас раскатами птичьего хора. Вытащили на песчаную отмель лодку, вскарабкались на взгорок и с визгом бросились в чащу. Когда я увидела красно-коричневые шляпки, то поняла Инзину маму, которая разговаривала с помидорами. Свою первую находку, тяжело уместившуюся в ладони, пузатенькую, с шикарной шляпкой набекрень, я прижала к щеке и долго дышала и не могла надышаться острым и сытным грибным духом. Пот лил ручьями, досаждали комариные тучи, но мы всё-таки набрали чуть ли не полный горбовик. Ополоснули зудевшие лица и руки, сели перекусить на берегу.

- Лепота, - вполне серьёзно сказал Антон, взял капустный пирожок размером почти с городской батон и отломил кусок.

И точно: давно не было такого счастливого покоя, тихого, умиротворённого восторга, как в этот полуденный час. Однако над Варьгинским берегом заметались, тревожно крича, стайки птиц. Сразу вспомнилось, что вечером нас ждёт утомительная дорога в город. А через миг вообще пожалели, что заявились сюда.

На противоположном берегу из песчаного обрыва вырос гигантский пыльный столб. Задрожал, перекосился и обернулся крестом. Небо над деревней налилось воспалённым багрянцем, а солнце вдруг заструило чёрные лучи. Глухо, как из-под земли, зазвучал колокольный звон.

-Кто-то умер? - спросил Антон.

Мы уставились на весь этот ужас, а Инза прижала ко рту ладони и провыла:

- Варьгино умерло... Ой, моя мамочка... Не-е-ет...

И в ту же минуту мираж пропал. Мы оторопело притихли.

-Да... чего только не привидится, - пробормотал Антон, помолчал и неуверенно спросил: - Ну, мы возвращаемся или как?

- Или как - это здесь остаёмся? С грибами и комарами? Вы как хотите, а мне домой нужно, - заявила решительная Оксана.

Мы собрались и загрузились в лодку.

Антон бодро налегал на вёсла, огибая обрывистую часть суши перед лодочной пристанью. Вдруг рыжеватый высокий склон как будто задымился. Посыпались камешки, послышался глухой шум. Словно все когда-либо погребённые в этих местах рванулись из песчаных и подводных могил. Берег ухнул и осел в воду. В борт ударила волна, лодка подпрыгнула так, что у нас лязгнули зубы. Кто-то завопил. Может быть, я. Мелькнула мысль, что сейчас перевернёмся и белые покойничьи руки утянут нас на илистое дно. Что-то с немалой силой садануло в корму, но бледный до синевы Антон лихорадочно заработал вёслами, и судёнышко, подскакивая на волне, сумело уйти из опасной зоны. Когда Инза прицепила лодку, чуть не утопив ключ в прибрежном иле, по-щенячьи тоненько заплакала храбрая и отчаянная Оксана.

- Ну что ты? - обняла её Надя. - Всё позади. Живы-здоровы и с грибами.

- Мне обидно... почему это с нами случилось. С самого начала... будто кто-то... прогнать отсюда хотел. Мы-то в чём виноваты?..

- Да ни в чём. Нежить местная накуролесила. Завтра уедем и забудем, - тихо сказала Надя.

- Живой оказалась нежить-то, - в тон ей пробормотал Антон.

Я посмотрела на Инзу, которая удручённо разглядывала смесь песка и щебня под ногами. На Антона-спасителя, который стаскивал изодранные кожаные перчатки. И решилась высказаться против всех:

- С чего вы решили, что нежить отсюда гонит человека? Взять решётки на окнах - может, она протестует, что народ отгородился от мира? Вроде не по-людски это. Или что она против нас ополчилась? А если, наоборот, помогает? Предупреждает? Вот чудной старичок с остановки сонного Антона в противоположную сторону увёл. Не хотел, видно, чтобы мы на остров поплыли и в опасности оказались. Ещё рука в воде... Может, это сигнал был, чтобы назад повернули? А крест? Вы же сами видели... Или вот ты, Инза, сказала, что перед всякими несчастьями...

Я набрала побольше воздуха в грудь, чтобы продолжить митинг в защиту нежити. Но грянул хохот. Заливались все, кто чудом не стал потерпевшим. Антон даже на корточки присел и руками в землю упёрся, чтобы не свалиться от смеха. Я разозлилась и топнула ногой, отчего во все стороны полетели грязные брызги.

- Вот... погляди на себя... - Надя, хватаясь за живот, вытащила из внутреннего кармана ветровки зеркальце и протянула мне.

Ничего себе... Всё лицо в бурых разводах. А в волосах застряла тина.

Вечером, дожидаясь автобуса, мы беспокойно оглядывались. Казалось, забыли что-то или потеряли. Когда ПАЗик тронулся, я высунулась в окно. На удалявшейся остановке рядом с Инзой и Александриной Васильевной стоял старый знакомый - спиной к нам и лицом к деревне. Подруга с мамой махали отъезжающим, а дедок - варьгинской улице. Так вот что тревожило: мы по-человечески не попрощались с Варьгино. А ещё точнее - напрочь забыли о старинном обряде. Всю обратную дорогу автобус поливали дождевые струи. Мы ехали домой с таким ощущением, что ещё не раз вернёмся. Не получится забыть причастность к прошлому и настоящему, зримому и духовному - будто всё в узелок завязалось. Отныне будем чувствовать себя крещёнными красотой, водами и легендами этих чудных мест.

Фаиля голосом и взглядом подчеркнула свои слова, и Марина ответила ей кивком - мол, поняла суть того, что вы внушаете своему чаду.

-- А мы пришли к вашему котёнку. Наш папа уехал надолго, осталась свинина, которую мы с дочкой не едим. Я нарезала мякоть для вашей киски. Можно Камиля положит мясо в её миску? Прямой контакт для моего аллергика исключён.

Марина услышала горькую иронию в словах о папе ребёнка и снова кивнула. Всё ясно с ним. Теперь никто не помешает халяльной диете мамы и дочки. Чёрт подери, они с врачихой понимали друг друга с полуслова! Могли бы стать подругами, если б не мать. Уход за ней отнимает все силы и время.

-- Разумеется, мясо Камиля может положить в миску, сейчас её принесу, - сказала Марина, соображая, что в квартире сроду не было посуды для животных.

Да и миски у неё огромные, для готовки. Может, чайное блюдце сгодится?

Она метнулась в кухню и принесла блюдце.

Фаиля глянула на неё с благодарностью. Марина поняла, что врачиха сочла замену миски на блюдце заботой о здоровье её ребёнка - дескать, аллергенов не нахватает.

Обе стали смотреть, как маленькая капризуля вытаскивает пакетик и неловко сыплет нарезанные кусочки без единой жиринки в блюдце.

-- Котёнок скажет Камиле спасибо, - изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал мягко, сказала Ирина. - Но ему нельзя кушать свинину. Только рыбку или говядину. Ещё корм для кошачьих малышей. Еду не нужно приносить. У киски всего много.

-- Пусть скажет спасибо! - заявила противная девчонка. - Он скажет "мяу", и это будет спасибо!

-- Котёнок наелся, наигрался и уснул, - едва сдерживаясь, ответила Марина.

-- Навсегда уснул? - продолжила пытку эта Камиля, чтоб ей пропасть.

-- Нет конечно, - контролируя себя, произнесла Марина и подняла глаза на Фаилю.

Врачиха смотрела ей за плечо, белая как мел. Её татарские глаза увеличились вдвое и стали совсем круглыми.

Марина уже догадалась, что произошло. Повернулась и сказала заботливо:

-- Мамуля, иди в постель. Я тебе помогу.

Тело матери было холодным и синим, затвердевшим, закатившиеся глаза полуоткрыты, виден желтоватый белок.

Марина потащила гулёну в кровать. Вернее - трупёшник-гулёну в кровать.

Лекарство всё ж сработало.

-- Стой здесь и жди! - приказала Фаиля дочке и присоединилась к Марине. Они уложили покойницу в кровать, врачиха цапнула её за запястье, потом приложила пальцы к коже над артерией.

-- Да она ж мертва! Но ходит! Она падала? Вы её били? Что у вас здесь творится? - засыпала вопросами Фаиля, вытаскивая мобильник из сумки.

Марина бесшумно шагнула ей за спину, схватила лампу и изо всей силы ударила бронзовым основанием по затылку. Тело Фаили упало на мать, и Марина злобно сбросила его на пол.

-- Мама!.. - вякнула в коридоре девчонка.

А бес сочинительства снова пошутил над Мариной. Занял её голову сюжетом. И вместо решения внезапно возникшей проблемы она стала представлять, как трёхлетка после смерти родителей свалится на родственников, а потом каждый из них будет причинять малышке немыслимые страдания, которые сведут её в могилу... нет, в скотомогильник, где она превратится в перегной вместе с животными, сдохшими на фермах.

Меж тем как бес искушал Марину новым рассказом, руки сами схватили нож и нанесли удар врачихе в затылок. Как-никак Марина - сама бывшая врачиха. Вернее, не состоявшаяся. Универ закончить не удалось. Но это к лучшему. В бедро что-то ударило: это ребёнок рванулся в комнату и чуть с ног не сбил с ног. Уши заложило от вопля:

-- У мамы кровь! Мама, мама!

Марина приложила лампой и несносную Камилю.

Через некоторое время всё для нового рассказа было готово: рот девчонки был заклеен, на шее красовался чокер Марининой молодости, но шипами наоборот, к коже; ошейник был плотно натянут, к нему привязан короткий поводок, который не позволял дотянуться до яблока, тарелки с бутербродами и бутылки с водой. Пожалуй, первая сцена готова. Другие тоже интересно разыграть, ребёнок ведь не щенок и не котёнок, возня с ним может вызвать много разных эмоций. А сейчас нужно дописать прежний рассказ! Как это жестоко - отрывать её от творчества!

Не успела Маринина душа унестись в морозную ночь, где под звёздами угасает маленькая жизнь, как девчонка завозилась, а со стороны материнской койки раздался утробный голос:

-- Тёмная... Тёмная! За стеной - мертвец, рядом - дитя, которое тоже скоро умрёт. А Валька моя где?! Тёмная, ты обещала!

Марина скосила глаза на стену, которая отделяла её квартиру от соседней.

Да, Фаиля уже там. И ничего странного: квартирка была куплена матерью незадолго до инсульта. Для дочки Мариночки, с которой вдруг матери расхотелось жить вместе. А отпустить доченьку на вольный выпас она побоялась.

Небось, была бы возможность, жалела бы о своём решении. А сейчас жалеть некому: любимая мама давно сгнила на дне городского пруда. Сверху в замусоренной воде мелькают ручки, ножки, пузички купальщиков, а снизу в слое ила, который придаёт водоёму бурый цвет, преют материнские косточки.

Идиллия...

Может там, на дне, уже настоящее нелегальное кладбище образовалось.

Ещё один сюжет? Нет уж, пусть становятся в очередь друг за другом.

-- Тёмная! - снова развопилась мать.

Марина подошла к ней. В открытом рту с синими губами - неподвижный сероватый язык. Жёлтые белки глаз уже высохли.

-- Тёмная!

Звук явно шёл из нутра покойной, при этом органы речи были не задействованы. Марина знала, что покойные какают, писают, воют, рычат, рожают, у них бывает отрыжка, эрекция, судороги, они могут напугать обывателя движениями. Но вот о шастающих и говорящих она не слышала.

Ох уж эти Валя и Галя... Обе как бы сами к ней в руки целенаправленно пришли, обе удивили и озадачили. Бросили вызов. Галя хоть и с возможностями организма за пределами реальных, но совсем дурочка. Если уж ей дано объединить в себе мёртвую и живую материю, то могла бы этим воспользоваться. Но нет - орёт про свою Вальку. Чувствует Фаилю, её дочь. Что-то про ребёнка говорила. Марина обернулась.

Да... В детстве дворовая ребятня часто отбирала у неё игрушки. А сейчас судьба лишила её пришлого чада, с которым можно было бы позабавиться.

Девчонка валялась с раздутым, почерневшим лицом.

Марина всегда подозревала, что этот скотч - страшный аллерген. Она досадливо вздохнула и выместила раздражение на Гале.

-- Ты не забыла, с кем говоришь? С каких пор Тёмная твои желания должна выполнять? А если из-за тебя сейчас обрушу гнев на этот мир? - надменно сказала Марина.

Как бы смешно это ни звучало, но покойница побледнела. Выцвели желтизна кожи, синие губы и серый язык. От страха, наверное.

-- Лежи тихо и смирно, не смей открывать рот без разрешения говорить! - приказала Марина.

И стала ждать возможности переместить ребёнка в соседнюю квартиру - чтобы все соседи вернулись с работы, загнали своих выродков по домам, улеглись спать. Фаилю-то она перетащила, когда взрослые на работе, а их отродье - в школах. И жадно, будто от какого-то странного голода, принялась писать рассказ про котёнка.

Галя послушно молчала, время и пространство образовывали вокруг Марины странный кокон, который защищал её, отгораживал от неблагодарного труда, какашек больных бабок, необходимых смертей и вместе с тем не позволял исчезнуть в бездне одиночества.

Марина отменила свой строгий режим и писала всю ночь. От этого нарушения распорядка у неё закружилась и заболела голова. Поэтому она сварила себе кофе. Хоть и не пила его, но запас был.

Раздался звонок. Марина машинально посмотрела на часы. Вот же мистика: вчера в это же время пришла Фаиля с дочкой. А кого сегодня принесло?

Глянула в глазок: довольно приятный мужчина. Чем-то взволнован. Но это не причина распахивать перед ним дверь.

Незнакомец не выдержал, застучал кулаком в дверь и крикнул:

-- Откройте пожалуйста! Егоровна с первого этажа сказала, что вы сегодня не выходили из дома.

Марина прищурилась: ох уж эта Егоровна! И как она могла забыть про старую обезьяну! Всех видит, про всех всё знает. Когда пришлось избавляться не то от второй, не то третьей матери, подступила к ней с вопросами: а что это за пакетики ты ночью в машину таскала? Хахаха, уж не бабку ли свою?

Тогда Марина, похолодевшая, с замершим сердцем, подхватила Егоровну под руку, притащила к себе. Показала мать, открыла шкаф с полками, заставленными лекарствами и тихо, с ненавистью сказала:

-- Здесь лекарств на сорок пять тысяч. Это только самые-самые необходимые. Без них она умрёт. Приходится распродавать вещи, отвожу их к знакомым. Кроме ночи, другого времени не имею. Ещё вопросы есть?

Егоровна, которая не могла оторвать взгляда от больной, словно бы съёжилась, даже ростом меньше стала. Пожелала здравствовать и попятилась к выходу.

Так что придётся открыть этому мужчине.

Он почти ворвался в дверь, зачастил:

-- Ещё Егоровна сказала, что утром ей повстречалась моя жена с дочкой. Шли к вам. И вроде не выходили. Мобильник отключился около десяти утра. На работе нет. В садике нет. Придётся обратиться в полицию. Но не ждать же её действий, сидя на попе? Буду искать сам.

-- Фаиля заходила ко мне. Занесла свинину, которая после вас осталась, - спокойно ответила Марина. - Но сразу ушла.

Мужчина густо покраснел, так же быстро, как в горячке, заговорил, то и дело срываясь на крик:

-- Да, у нас были разногласия, мы три месяца не жили вместе. Я уехал к отцу. А он помер. Тогда я понял, что близких нельзя терять только из-за споров и ссор. Решил вернуться. Фаиля была не против. А теперь их нет. Может, она говорила, куда собирается? Не сердитесь. Я должен найти жену и дочь!

-- Чего их искать-то? Мёртвые они, - раздался гулкий голос матери.

-- Кто это сказал? - всполошился мужчина. - Почему мёртвые? Что с ними случилось?

И рванул в комнату.

Застыл. Ещё бы! Мать и живой была неприятна, а мёртвая она вообще... красавица.

-- Это моя мама. Паралич после инсульта. Двадцать лет назад, - тихо сказала Марина, внутренне готовясь ко всякому.

-- Егоровна говорила, - так же тихо ответил муж Фаили. - Откуда ваша мама знает?..

-- А вы сами подумайте: откуда? - повысила голос Марина. - Откуда ей знать...

-- Разве что убийство произошло при ней, - вдруг перебил этот заполошный и тут же обратился к матери: - А кто их убил?

Ирина отметила, что в голосе мужчины не было ужаса, видно, что не поверил на сто процентов. Но всё же шагнула к лампе.

-- Тёмная убила. Она всех убивает. Ране мы с Валькой против неё стояли, сейчас я одна осталась, - пророкотала нутром мать.

Мужик отшатнулся. Ага, зрелище ещё то: инфернальные звуки доносятся из недвижного тела. В полиции он расскажет всё.

-- Тёмная - это смерть в представлении мамы, - пояснила Марина и что есть силы ударила гостя по затылку. А потом взялась за нож.

При убитом оказалось немало налички. Наверное, накопления отца. И теперь Марина разбогатела. А это повод навестить Егоровну с бутылочкой наливки. После препарата, растворённого в ней, одинокой Егоровне предстоят похороны от государства. Следующим утром Марина с сожалением посмотрела на ноутбук. Рассказ выложен в сеть, но с читателями не поговорить. Слишком много дел плюс поездка за город. Хорошо, что мать уже не нужно кормить и обихаживать. Однако нельзя забывать про хождение и крики.

Предусмотрительная Марина постучалась к соседке по площадке, известной сплетнице и скандалистке, сказала, шмыгая носом:

-- Моя мама после двадцати лет отключки стала говорить и двигаться. Но, сами понимаете, её кукушка давно улетела в тёплые края. Не обращайте внимания, если услышите вопли и стук. Мне нужно отлучиться, чтобы собрать врачебную комиссию. Никому мы с мамой не нужны. Одни хлопоты от нас людям.

И всплакнула.

Соседка сочувственно похлопала её по плечу, но по заблестевшим глазам сплетницы стало ясно: новость тотчас станет достоянием всего двора.

Марина мчалась на своей машине к скотомогильнику, о котором так кстати недавно вспомнила.

Итак, у неё пять трупов. Один уже пристроен, Галя, конечно, ещё доставит хлопот. Придётся же вызывать врачей и полицию, чтобы засвидетельствовали смерть. Три расчленёнки, семейство врачихи, по мусоркам не разбросаешь. Нужно такое место, чтобы всё разом...

Всю дорогу Марина размышляла со смесью восторга и страха: почему Галя и Валя попались ей в руки? Неужто их способности, похлеще, чем у всех экстрасенсов вместе взятых, не позволили узнать её истинные цели? Почему Галя, почуявшая смерть сестры, врачиху за стеной и скорую гибель девчонки, не смогла узнать, кто их убил?

Ответ напрашивался только один: она, Марина, и есть Тёмная, с которой сёстры вели войну. Ну или человечье воплощение Тёмной. Вот почти вечные бабки и вышли прямо на своего врага. А вычислить её не смогли, потому что Марина сильнее их в сто раз. С детства была сильнее. А мать, дурочка, по врачам затаскала, испугалась выросшей дочери и чуть было не сдала в психушку.

После часа езды на снегу возле дороги Марина увидела указатель - скотомогильник рядом. Так, гордые мысли гордой Тёмной нужно оставить на потом. А сейчас ей понадобится весь дар убеждения и обаяния. Ну и пакет, в котором бряцают бутылки.

Двухметровая стена из дерева показалась бесконечной. Громадные ворота с калиткой нашлись только по колеям от машин, так были плотно пригнаны к друг другу их створки.

Марина забарабанила в калитку. Кулак отбила, пока она открылась.

-- Чего шум подняла? - поинтересовался мужичок с испитой сморщенной рожей. - Мы закрыты, неделю назад последнюю яму заполнили. Ищешь кого?

Марина быстро сунула ему пакет:

-- Это вам!

При звяканье стекла о стекло на лице у мужичка расправились все морщины.

-- А кто прислал? - спросил он.

-- Это от меня, - сказала Марина, сделала плачущую гримасу, но ни слезинки выдавить не смогла, поэтому рванула с места в карьер: - Беда у меня, только вы можете помочь.

-- С бандюками и их делами не связываемся! - рявкнул мужичок и сунул ей пакет. - И не с бандюками тоже не связываемся!

-- Идиот! - в свою очередь прикрикнула Марина. - Подумал, что трупы хочу пристроить?

-- А... - промямлил мужик. - Дак сразу бы сказала... Я тебе в лесу хоть собаку, хоть лошадь зарою. Места у меня есть для таких вежливых, как ты. Могу даже памятник соорудить. Любой - камень, гипс, мраморная крошка.

-- Нет, тут дело другое, - сказала Марина. - У нас с супругом в деревне был питомник для бродячих собак. Потом и кошек стали брать, и слепую лошадь приютили. Не задались у нас отношения с деревенскими. Выжили они нас через этих всяких депутатов. Я в больницу попала - на нервной почве болячка появилась...

-- Чего насухую-то разговаривать? - перебил мужичок, взял её за рукав и потянул в калитку.

Марина подивилась громадному рву, заполненному мутной грязюкой, деревянному мосту и маленькому сооружению вроде беседки. От бетонных колец с крышками и вытяжными трубами не пахло смертью.

-- Это ветер не в нашу сторону, - догадавшись о Марининых мыслях, сказал сторож. - Последняя яма-то вон там, в дальнем углу. Как ветер дунет, так слезу вышибает. Ну ничего, через три недели всё развеется. Пошли за столик под навес, я его сам сделал. Сядем и поговорим.

-- Так вот, приезжаю, а клетки пустые. Соседка сказала, что муж всех животных куда-то увёз. Они не шевелились и звуков не издавали... - продолжила Марина. - Я домой бросилась. А там дохлые псы, самые любимые, и муж, мертвецки пьяный. Оказалось, что не только пьяный, но и двинутый на всю голову. В психушку его не отдам. Не допущу ни людского пересуда, ни издевательств врачей.

Мужичок уже достал из дырявой кастрюли под столом стаканы, посмотрел в них на свет, вытащил носовой платок и протёр. Спросил:

-- Не брезгуешь?

-- Нет, - ответила Марина. - Спиритус вини - лучшая дезинфекция. Я медик, в морге возле столов перекусывали.

-- Я бы не смог, - сказал мужичок и с уважением глянул на Марину.

-- Псов расчленю и рассую по пакетам, - сказала она. - Нужно помочь мне вынести их и пристроить в вашу последнюю яму. А как муж придёт в себя, объяснить, что от животных ничего не осталось. А то ведь потребует показать, где закопала, да ещё станет на могилку бегать. А тут нет, и всё.

-- Сделаю, - сказал мужичок. - Пётр.

-- Феврония, - назвалась Марина.

-- Имя какое-то странное. Ненашенское, что ли?

-- Верно, - ответила Марина и поставила стакан на лавку рядом с собой. - Не могу пить. Может, как сделаю всё для мужа, помяну и его любимок.

-- И то дело, - откликнулся мужик и опрокинул третий стакан.

На удивление, он не окосел. Марина сказала, что адрес называть не будет, подъедет за ним сама.

-- Десять тысяч. - Пётр подвёл итог беседе.

-- Разумно, - согласилась Марина.

Ночью она подогнала машину к подъезду, поднялась с Петром к квартире, сказала, что будет выносить мешки, а помощник должен отволочь их в багажник. Предупредила:

-- Муж в квартире, если заорёт не своим голосом, не обращай внимания.

Но всё обошлось. Они домчались до забора скотомогильника быстро. Пётр, который до этого сидел молча и угрюмо о чём-то размышлял, вдруг сказал:

- Мешки откроем. Нельзя туда другой материал, кроме биоотходов. Если не захочешь открывать - давай здесь, в лесу, закопаем. Или вообще поворачивай обратно.

-- Откроем, конечно, - согласилась Марина. - Ну ты и суров, однако.

-- Иначе нельзя.

-- Опыт у тебя есть, что ли? - рассмеялась Марина.

-- А то, - откликнулся Пётр.

Он вообще стал совсем другим. Марина подумала: "Как ночь меняет человека!" Замаячил новый сюжет, в котором доверчивая женщина становится жертвой маньяка, но в конце концов маньяк осознаёт, что жертва - он сам. И охота велась на него. Но сюжет растаял и исчез бесследно. Не хватало ещё тратить время на него, когда сейчас на сцену выйдет Тёмная!

Мешки скинули у ворот.

Пётр надел на шапку диггерский фонарик.

-- А мне? - спросила Марина.

-- Тебе незачем. Помогай! - скомандовал Пётр. - Да осторожнее, когда по мосту пойдёшь. Свалишься в грязь, до утра за тобой не полезу.

Когда мешки перенесли через мост, Пётр заявил:

-- Сейчас пойду открою крышку ямы. Ты остаёшься здесь. Мне проблем не нужно: биомасса только-только разогрелась, ещё вдохнёшь запашка, свалишься и обваришься. А там на пять метров свиных туш с фермерского хозяйства. Сам всё сделаю, за это и деньги возьму.

-- А на тебя самого этот некронектар, значит, не действует? - спросила Ирина, пытаясь разрядить обстановку.

-- На меня - нет. Так что в мешках?

-- Собачки... - растерянно ответила Ирина.

-- Ну-ну, - буркнул Пётр. - Здесь стой, не двигайся.

Поднялся сильнейший ветер, завывавший в ограде и кольцах скотомогильника почти человеческими голосами. Пётр втянул голову в плечи и поднял воротник куртки.

"Да он же до усрачки боится меня!" - догадалась Марина и пошла вслед Петру. Он тотчас обернулся на звук шагов. Нет, вообще-то за несколькими пакетами, чтобы уже не шагать впустую туда-обратно.

-- Я пописать схожу за забор, - сказала Марина. - Всё равно тебе не нужно больше помогать.

-- Иди, - разрешил Пётр.

Похоже, он обрадовался.

Марина бросилась за ближайшее бетонное кольцо, растянулась на снегу. Подумала, что очень удачно надела светло-серый пуховик.

Пётр ещё раз обернулся, не увидел её и заторопился к яме. Подстроиться под ритм его шагов было нетрудно.

Когда он разрезал первый мешок, охнул.

"Интересно, кто ему попался?" - подумала Марина и кинулась, целясь ножом прямо в затылок, который Пётр, склонив голову над пакетом, тупо ей подставил.

Сбросить его в яму, исходившую вонючим паром, было делом пяти секунд.

Ещё несколько минут ушло на прощание с семейством Фаили.

А вот удалось ли правильно закрыть крышку, Марина не поняла. И точен ли был её удар?

Следующие два дня она отдыхала. Сочинительство отступилось от неё. Даже стало противно думать о котиках или малышах. Не дело это для Тёмной. Вот как пристроит мать в могилу, продаст квартиры. С деньгами, найденными у мужа Фаили, получится неплохая сумма. Можно приобрести маленький домик. Сделать частный детский садик или брать для ухода недееспособных. К чертям детей, за них станут трястись родители и спросят за каждый синяк. Лучше инвалиды. А ещё лучше сдать одну-две комнаты студенткам. А может, вернуться к охоте за одинокими старухами или бомжами? Тёмную в себе нужно кормить. И за это Марина получит жизненный драйв, ту энергию, которую не заменит пустое сочинительство.

Утром она сняла деньги с карты матери, купила полный набор лекарств. Никто не сравнится с ней в преданности родительнице, никто не заподозрит её в злом умысле. Если участковый будет беседовать с соседями, ему расскажут, что дочерняя любовь и забота совершили чудо: мать начала ходить и подавать голос. На вскрытии скорее всего обнаружат неповреждённый мозг, что и подтвердит это чудо. Бог его явил, он же и забрал страдалицу. Но ведь пожила она столько, сколько и здоровым не удаётся! Осталась одна проблема: как убить уже мёртвую мать? Вот будет картина, если в морге она станет трещать о Тёмной.

Но всё обошлось.

После скромных похорон Марина продала свои квартиры вместе с кучами старья. Ей было недосуг заниматься этим всем, её ждала новая стезя в жизни. Пусть Тёмная может быть только одной, но ей ведь нужны слуги? Марина согласна на службу. А для этого требуется дом.

И он вскоре подвернулся -- на самой окраине города, достаточно просторный, с хорошим ремонтом. И одним недостатком - не подведённой канализаций.

-- Не успел отец... -- сокрушённо развела руками иногородняя дочь помершего старика. - Сначала мать скончалась, а потом и сам заболел. Так что удобства во дворе. Оттого и продаю задёшево.

Марина постаралась скрыть свой интерес к старой выгребной яме, скрытой за зарослями дельфиниумов и обвившего их аконита, озабоченно нахмурила брови. Но в её голове обретали яркие образы самые сокровенные мысли. Вот одинокая, стеснённая в средствах абитуриенточка из какого-нибудь дальнего села, желательно, из другой области, пьёт чаёк с радушной хозяйкой, потом лечит внезапную ангину предложенной настойкой. Да, горько, едко, но зато как полезно! А потом тело абитуриенточки, накачанное аптечным химотрипсином для скорого разложения, оказывается в яме. Даже если чудом выйдут на Марину, то она не будет знать, как кости оказались в яме.

Марина тряхнула головой, отгоняя мечты. Всё же лучше вернуться к старикам. На крайний случай, к беспризорникам. Она купила дом, занялась хозяйственными делами. Но даже хлопоты, поглотившие всё время и силы, не смогли вытеснить холод, который буквально высасывал душу. Это Тёмная требовала пищи.

-- Скоро. Уже скоро! - пыталась успокоить её Марина.

А пока она между делами пыталась услужить ей. В аптеке шепнула раздражённой молодухе с громадным списком лекарств:

-- Вот этот препарат - Марина записала на чьём-то старом чеке название лекарства - никогда, никогда не покупайте. Он моментально повышает давление, особенно у стариков.

И довольно улыбнулась, когда увидела, что молодуха затолкала свой список в сумку и назвала фармацевту подсказанное лекарство.

А ещё приметила в магазине, ближнем к её дому, хорошо одетого мужчину со странными остекленевшими глазами. И почувствовала, что он тоже причастен к Тёмной. Иначе, чем она сама, но всё же... А своим нужно помогать.

Марина вышла из магазина и тихонько пожаловалась мужчине:

-- И почему только родители не следят за ребятишками? Вон, мои соседи, видите, деревянный обшарпанный дом? Так вот, их пацанята в детский сад не ходят, шляются везде одни. Любят играть в овраге. Допоздна там бегают и орут. А ведь всякое может случиться!

Мужчина отошёл от неё, будто не услышал ничего.

Зато утром Марина насладилась переполохом у запойных соседей, к которым явилась полиция. Вот ужас, пьяницы даже не заметили, что их дети не ночевали дома!

Когда неотложные дела рассосались, она отправилась в поликлинику, чтобы поискать тех, кто нуждается в её опеке. И встретилась со своей прежней соседкой. Сплетница завалила её новостями. Оказывается, опрашивали жильцов всех домов города под номером шестнадцать. Искали бабу, которая столкнула мужика в скотомогильник. Несчастный обварился, лишился зрения и кистей рук. Еле поднялся по скобам. "Вот чёрт, - подумала Марина. - Откуда в бетонном колодце скобы? А сама я косорукая" Соседка взахлёб, брызгая слюной, трещала: люди шепнули, что баба прятала в яме расчленённые трупы. Чьи именно, узнает полиция после розыскных работ и экспертиз. Баба сделала всё, чтобы остаться не узнанной, по городу ездила кругами, на площадке все номера квартир были закрыты газетками. Но мужик исхитрился и подглядел номер дома.

Марина сказала соседке, что купила домик и собирается разводить кур. Или кроликов. Или просто отдыхать - наработалась за двадцать лет при парализованной матери. Взяла обещание навестить её, чтобы развеять вселенское одиночество.

-- Ты знаешь, я столько рассказов написала о том, как живу. Читала их каждый день маме. Верила, что она из тех далей, где плутает её душа, слышит меня. А теперь я стала забывать свой голос... - прошептала Марина и заплакала.

Из соседкиных глаз тоже полились слёзы.

Обнимаясь, они измазали друг друга тушью.

Через день пожилая санитарка травматологии подвела Марину к палате, уважительно отмечая, что у посетительницы нет отвращения к больничным запахам и виду пациентов.

-- Здесь он. Одинокий, своего жилья нету. Куда его выписывать? Интернаты и дома престарелых переполнены. Жалко мне его... Убивали - смерти избежал.

Теперь жизнь добьёт. Медленно и верно, -- сказала она.

Марина заглянула в немного приоткрытую дверь и сказала:

-- А вы знаете, я могу его взять. Живу одна, в своём доме с участком. Думала, что это мой одноклассник, но сейчас вижу - совершенно чужой мужчина. Может, Бог не наказал меня одиночеством, а просто указал путь - делать добро не только своим, но и чужим?..

- Вы сейчас к заведующему идите. Он расскажет, куда обратиться, какие документы оформить, - обрадовалась санитарка. - Если честно, не только ему, но и государству всё равно, где несчастный будет жить. Лишь бы сбыть его с рук.

Две недели спустя нанятая Мариной частная перевозка для лежачих доставила Петра до уютного домика.

-- Жаль, что вы не увидите, какой здесь порядок, - сказал фельдшер. - Вот ступеньки, проходите. Нас встречает хозяйка дома, чужая вам женщина. Она взялась ухаживать за вами.

-- Сказали же, что на обследование в другую больницу повезут, - невнятно проворчал совершенно седой старик.

-- Ну, эти вопросы к персоналу вашего бывшего отделения. Может, сюрприз вам хотели устроить, - ответил фельдшер, помог женщине уложить бедолагу и отбыл.

-- Здравствуй, Пётр, - сказал голос, который невозможно было забыть. - Я всё не могу решить: то ли сделать тебе операцию на голосовых связках и лёгкую лоботомию, то ли сказать ментам, что ты сбежал. У меня от прежних хозяев осталась чудесная выгребная яма.

Пётр хотел закричать, но не смог из-за шока.

Он не слышал звук отъезжающей машины, но знал, что теперь остался совершенно один.

-- Умоляю, согласись на операции, - прошептала Марина. - Мы будем вместе, а поэтому не канем в глубины вселенского одиночества. Ну не заниматься же мне снова сочинительством? Нужно ведь кормить Тёмную, я буду приводить сюда пищу для неё. А ты станешь моим постоянным спутником. Приятно, если знать, что крики пищи слышит ещё кто-то кроме меня. Итак, если операция - подними правую руку. Если яма - левую. В любом случае это последний раз, когда ты различаешь правое и левое. Ну?.. Не заставляй меня ждать!

Сначала дрогнула правая рука, потом левая. Но окончательное решение слепого заставило Марину захлопать в ладоши от радости. Хотя и другой вариант её бы устроил: на свете полно людей, которые могут составить ей компанию.

Мать постоянно пропадала на сменах, бывало, о её присутствии можно было догадаться только по убранной квартире и приготовленному обеду. А ещё случались аварии на комбинате, внезапные командировки. Иногда казалось, что она специально искала причину не находиться дома, быть просто одиночкой вместо матери-одиночки. Марина сочиняла для себя другую жизнь - любимицы семьи, кумира одноклассников. Если ей доставалось от ребят, а это случалось часто, она воображала, как Кольку, подставившего ей подножку, переехала машина, а сплетницу и задаваку Настьку зарезал убийца. На головы обидчиков обрушивались лестничные пролёты, их плющил в лепёшку сломанный лифт, сводила в могилу неизлечимая болезнь.

Самое удивительное, что сочинённое изредка становилось реальностью. Колька действительно попал под машину, а Настя оказалась жертвой убийцы. Здравомыслие помогло Марине отличить случайность от закономерности, но ей было так приятно думать о волшебных свойствах своего воображения! Всё время, свободное от ухода за матерью, она посвящала сочинительству.

Увы, сегодня, в первый рабочий день наступившего года, должна прийти участковый терапевт, Фаиля Анзаровна, дама мерзко-дотошная, с задатками сыщика. Марина проверила, нет ли следов грязи под ногтями матери и достала флакончик с шприцем. "Ну, сейчас ты расслабишься и станешь спокойной, как манекен..." - прошептала она.

От инъекции хлынула моча, памперс разбух и стал подтекать. Марина принялась менять его и похолодела: между ног матери щетинились седоватые волосы. Она быстро схватила бритвенный станок и еле успела всё сделать до появления Фаили.

В этот визит терапевт расщедрилась на похвалу:

-- Пролежней и опрелостей нет. Это очень хорошо. Замечательный уход. Неврологический статус прежний. В следующий раз назначу анализы, - сказала несносная Фаиля, сверля узкими чёрными глазами Марину. - Да и рентген с ЭКГ нужно повторить. Я закажу машину, а вы уж договоритесь с помощниками.

Уходя, врач спросила:

-- Сколько у вас комнат?

Марина вздрогнула и ответила:

-- Три. А в чём дело? Социальная защита всё осматривала. И не раз.

-- Ни в чём, - ответила Фаиля. - Не обращайте внимания.

В этот миг раздалось мявканье.

У Марины заколотилось сердце.

-- Котёнка завели? - спросила врач. - Помнится, в прошлый раз у вас была собачка.

-- Убежала, когда я её выгуливала, - удручённо сказала Марина. - Хочется, чтобы рядом был кто-то... Тяжело, знаете, ухаживать за человеком, от которого не дождёшься ни звука.

-- Да, я вам сочувствую. Но справляетесь вы великолепно. Вес больной, похоже, увеличился, тургор кожи нормальный, да и мышцы... Всего хорошего, - сказала Фаиля и наконец ушла.

Марина даже притопнула ногой от радости и бросилась к ноутбуку. Сейчас, сейчас она сочинит рассказ о злобных детях, которые издеваются над котёнком. Она так опишет последние мгновения хрупкой беззащитной жизни, что читатели в комментариях будут рыдать, как в прошлый раз после сцены повешения щенка. Марина была беспощадно правдива, описала даже тонкую струйку мочи, выпученные глазёнки-пуговички и пену на язычке.

Ну, а теперь главное.

Марина прошла в кухню и подхватила котёнка. Три ночи он будил её мявканьем, потом обессилел от голода и замолчал. Но сегодня заорал и здорово ей подгадил. Это могло натолкнуть Фаилю на совсем не нужные ей, Марине, мысли. Она шлёпнула котёнка, открыла дверь на балкон и посадила кроху в снег. Надо же, такая малявка, а сообразил, что его ожидает, попытался зацепиться прозрачным коготком за её руку. Ну уж нет! Марина отшвырнула невесомое тельце тапкой, когда бедолага нашёл силы броситься к двери.

Теперь она будет наблюдать за смертью кошачьего детёныша и, всхлипывая от жалости, описывать его муки. Жалости, конечно, не реальной и не к этому животному. Просто от некоего вселенского чувства, одному из тех, что переполняли Марину. А потом ополчится на бездушное юное поколение. Психопаты и садисты. Кому они только нужны на белом свете. Самим себе и то не нужны.

В воображении замелькал новый сюжет.

Но нет, сначала рассказ про котёнка, который умирает на морозе!..

Пара часов, когда Марина прислушивалась к царапанью о дверь, почти неразличимому в вое ветра, пролетели незаметно. И они были её тихим, скрытым от всех счастьем сочинительства.

Но ему снова помешала мать. Что за бес в неё вселился? Обычно на этом препарате она целые сутки могла не отвлекать.

Зловредная старуха замычала, пуская из беззубого рта слюну. Глаза так и забегали под веками, словно она видела сон. Хорошо, что это случилось не при терапевте.

"Жрать не получишь, выссалась на сутки вперёд, так что мычи себе сколько влезет!" - злорадно подумала Марина.

В комнате, где лишь немного чувствовался запах безнадёжно больного человека, разлилось мерзкое амбре. Брезгливая Марина зажала рот рукой и кинулась в ванную.

Вот это было сущим наказанием - выгребать какашки из-под матери. Две маски не помогали. С чего бы мать так вспучило? Ей ни крошки не досталось в последние три дня, иначе бы выглядела жирной, совсем не по клинической картине заболевания. Вот и врачиха сказала, что вес повысился.

Зловонное месиво вылезло за пределы памперса. Марина надела перчатки, взяла тряпки и приготовилась сражаться со старушечьим дерьмом и собственной ненавистью к нечистотам.

И вдруг что-то шлёпнуло её по щеке, оставив тёплый смердящий след.

Марина несколько секунд не могла вздохнуть от отвращения. А потом не поверила глазам.

Это мать, старая стерва, специально вымазала её говном! Гадина открыла глаза и посмотрела на неё с нескрываемым удовлетворением. Марина еле успела перехватить тощую руку с заляпанными пальцами.

Ах ты мразь! Сознание заволокла красная пелена. Когда багровый туман рассеялся, Марина увидела, что глаза матери вылезли из орбит и уставились широкими зрачками в потолок. Изо рта торчал памперс. Красные пятна на шее меняли цвет на глазах, быстро наливаясь чернотой. И всё вокруг было в вонючих ошмётках.

Марина поплелась в ванную, извела почти весь гель для душа, пока цветочный аромат не справился со смрадом.

Сейчас бы поработать за ноутбуком - для снятия стресса, для того, чтобы душа очистилась от омерзения. Но сочинительство откладывается. Надолго.

Во-первых, матери нужно найти замену. Во-вторых, избавиться от прежней. И в-третьих, выяснить, отчего же та старуха, что валяется сейчас с кляпом из дерьма во рту, смогла оказать такое сопротивление.

И всё это нужно сделать до следующего визита врача. Она что-то давно подозревала, кружила над Мариной, как коршун.

Весь день пришлось трудиться, не разгибая спины. А к пяти часам следовало пойти на рынок, где возле ящиков стояли старушенции со своим товаром: салфетками, носками, всякой никому не нужной чепухой. Бабки расходились позже закрытия рынка, надеясь на случайного покупателя. Именно среди этих торговок предстояло найти новую мать - одинокую, со вставными челюстями, бледно-жёлтую от недоедания, с бесцветными бровями и невыразительным лицом.

Можно было познакомиться с кандидаткой в матери в поликлинике. Тогда через умно заданные вопросы удавалось узнать многое и избавить себя от лишних хлопот, к примеру, не определять группу крови. Старухи охотно докладывали о своём здоровье. Марина старалась любыми путями достичь цели. Оно того стоило.

Жаль, бомжихи не годились. Их одутловатые кирпично-красные рожи не обесцветить никакими примочками. Да и шрамов на них всегда немерено. Однако сегодня Марине несказанно повезло без многодневных походов по рынкам и поликлиникам.

Возле магазина клянчила подаяние бомжиха с осунувшейся рожей. Вокруг глаз - роскошные чёрные "очки". Закрытая черепно-мозговая травма... Здорово же бабку отделали!

По спине Марины пробежала дрожь. Вылитая её мать, та, последняя, которая продержалась всего неделю - сухонькая, маленькая, с белёсыми бровями. Чтобы избавиться от синяков, тоже нужна неделя. Такие вот совпадения... Вообще-то Марина уже не могла вспомнить в точности внешность матери после того, как забрала её из больницы. Все последующие старухи чем-то отличались, и эти отличия напрочь заслонили облик родительницы. А в паспорте -- ну совершенно другое полнокровное лицо. Здравствующие-то люди не похожи на портрет в документе, а уж паралитики и сумасшедшие... Тем более возраст. Марине уже двадцать лет удавалось пользоваться персональной пенсией матери. Поначалу больную навещали коллеги, дарили подарки к праздникам и юбилеям, сокрушались, как инсульт изменил человека, горячо благодарили дочь, только что не кланялись. Шутка ли - день и ночь ходить за больной! И теперь не забывали, только приходили поздравлять люди, никогда не знавшие мать.

И с врачами было легко, пока не появилась эта зловредная Фаиля.

К радости, бомжиха оказалась беззубой да ещё и чокнутой. Легко согласилась поехать на чай к Марине.

-- Колбаски с булкой и чаем хочешь? И пироженку? Иди тогда за мной, но близко не подходи - муж следит, он не любит, когда я добро людям делаю, - сказала Марина.

И бомжиха, раззявив беззубый рот, поплелась за ней.

Марина усмехнулась: как же доверчивы все люди, не только эта тупая бомжиха! Их жизни проще простого отнять - подсыпать подруге в бокал сердечное лекарство; за спиной матери толкнуть дитя лбом об угол; отвлечь подростка, сидящего с сигаретой на подоконнике подъезда, и сбросить его вниз. И таких вариантов тысячи. По сути, Марина - ходячая смерть для окружающих. Но ей нужна всего лишь сменная паралитичка.

Обычно приходилось вести утонченную охоту за кандидатками в матери, знакомиться с бабками, приходить к ним домой, чтобы осмотреть другие изделия для якобы оптовой покупки, а потом зазывать к себе. Пропажу одинокой особо и не расследовали - на квартиру или комнату никто не посягал, какие-никакие ценности оставались на месте. Ушла старушенция из дому да окочурилась где-то. И все дела.

Марина, выйдя за пределы видеонаблюдения, пригласила бомжиху в машину. Маргиналка растянула опухшие губы так, что стали видны беззубые дёсны, представилась:

-- Галя!

-- Очень приятно, Галя. Сейчас мы приедем к моему подъезду, вот тебе домофонный ключик. Вернёшь. Сразу за мной не заходи. Осмотрись, чтобы рядом никого не было. Люди злые, очень злые, донесут мужу. Квартира двадцать седьмая. И будет тебе чай с колбаской. Договорились? Ещё выпивка будет и денежка. Так что не вздумай с ключом удрать.

-- Двадцать седьмая, - проговорила Галя, тупо улыбаясь.

Всё прошло как по маслу.

А потом встало колом.

Чёртова Галя и не собиралась валиться со стула под действием сильнейшего снотворного. Она мусолила бутерброды, прихлёбывала чай и несла всякую чушь:

-- Мы с сеструхой вдвоём остались. Почитай, против тёмной больше двух сотен лет выстояли. Только люди-то хуже безносой, без жилья нас оставили ещё полста лет назад. По какому праву дом занимаете? Где документы? Да вот наши метрики. Говорили, таких давно не выдают. А записи в церковных книгах где ж сейчас найдёшь? Посмеялись, рассердились и арестовали. Где Валька бродит, не знаю. Но плохое чую.

"Шизофреничка", - подумала Марина и подлила Гале "чайку" покрепче. Наконец глаза бомжихи закатились, изо рта вывалилось не перемолотое дёснами пирожное.

Марина перетащила её на кровать, застеленную клеёнкой, и стала осматривать. Как по заказу! И группа крови оказалась четвёртой. Если бы не совпадения, выгнала бы, да и всё.

Марина разогнула спину только к вечеру и снова ощутила холодок: новая мать как две капли воды напоминала прежнюю, ту, что сейчас обескровленная лежала в ванной рядышком с кишечником, из которого выдавили содержимое. Мистика какая-то, что ли.

И вдруг очень вовремя, до приступа паники, вызванной ощущением сверхъестественного, Марину посетила здравая мысль: прежнюю мать, до того, как она заняла место на кровати, звали Валей! Стало быть, эта Галя не такая уже шизофреничка. У неё действительно есть... была сестра Валя. И сопротивляемость организмов у них обеих просто бешеная, нереальная. Вот так дела!

Марине захотелось глотнуть холодного отрезвляющего воздуха. Она накинула шаль и вышла на балкон. Ветер хлёстко ударил в лицо, словно дал пощёчину, зато исчезли все запахи, въевшиеся в ноздри. Ноги быстро заледенели, и Марина ушла, столкнув через прутья недвижный заснеженный комочек. Бродячие собаки подберут. Вот бы так и с человеческим телом... А ведь это мысль! В следующий раз она не станет возиться с расчленёнкой и колесить по городу, разбрасывая плотно увязанные пакеты. Недалеко от города есть свалка, где одичалых псов видимо-невидимо.

Марина взглянула на ноутбук, но прежнего неудержимого порыва закончить рассказ про котёнка не испытала. Вот если бы на месте животного был человечий детёныш!..

Она зашла в ванную и принялась в пятый раз с того времени, как заболела мать, за работу, которая только поначалу казалась неподъёмной. Но если к делу подойти знаючи да умеючи, всё получалось не так уж плохо.

Марина запыхалась и вспотела, пока орудовала пилой, и не сразу услышала звуки из комнаты матери.

Несносная старуха выдувала ртом пузыри и подвывала. Под веками метались глазные яблоки.

Марина сняла резиновый фартук и перчатки. Бабка стала втягивать ноздрями воздух, как собака. Марина обтёрла ей лицо полотенцем и спросила как можно ласковее:

-- Ну, что случилось-то? Спи, мама, тебе положено спать.

Вот же угораздило связаться с этими непробиваемыми сестрицами. Другие бы уже потерялись в глубинах коматоза и даже не пытались пробиться к грани, за которой начинается жизнь. Но ничего не поделаешь. Сама виновата. Погорячилась и убила старушенцию, которая долгие годы могла бы изображать парализованную. Теперь вот возись с её сестрицей, а она ещё круче.

Сухие обескровленные губы матери раздвинулись. Шевельнулся серый язык, и Марина даже не поверила тому, что мать заговорила:

-- С Валькой моей беда... нету её... тёмная забрала... Нужно вернуть.

Веки задрожали, будто мать силилась открыть глаза. Марина прижала их пальцами. Но бесполезно - стоило убрать руку, как глаза распахнулись. Чёрные широкие зрачки так и впились в лицо Марины.

-- Ты... Добрая, накормила... Валька здесь, рядом. Сдохла, но оживёт... Она семижильная... Все наши такие...

Марина не заметила, как толкнула столик с лекарствами и лампой. Всё повалилось на пол. Мать задёргала руками-ногами и велела:

- Слышь, добрая... Вальку найди, сюда притащи да положи возле...

Ага, как же. Вдвоём они одолеют какую-то тёмную и набросятся на Марину. Как ни жаль терять одну мать за другой, придётся себя обезопасить.

Пальцы не подчинялись, флакон два раза падал, пока в шприце не оказалось всё его содержимое. На семерых хватит...

Марина не подумала о том, какая работа предстоит ей с двумя трупами; о том, как опасно оставаться без матери - может нагрянуть и соцзащита, и Фаиля, да и вообще мир полон неприятных случайностей. Главное - заткнуть мать, чтобы не слышать про эту семижильную Валю.

Может, ну к чертям именную материнскую пенсию. Лучше найти работу, чем вот так изощряться каждый раз. Но как же тогда сочинительство? Работа сожрёт драгоценное время.

Однако мать спокойно и неглубоко задышала без всяких летальных исходов, неприятных разговоров и ненужных движений.

И тут один из бесов, иначе и не скажешь, сыграл с Мариной неожиданную шутку - подтолкнул к импровизации и лёгкому вранью. Она наклонилась к матери и сказала:

- Не получится найти Вальку. Тёмная придумала, как вас одолеть. Надоели вы ей. Валька разрублена, расфасована и разбросана по мусорным свалкам. Тёмная постаралась, чтобы их никто не нашел. И с тобой то же самое будет, если не станешь лежать молча и не двигаясь. Слушайся меня, я тебя от тёмной прикрою. А если угодишь, так найду хоть что-то от твоей Вальки.

Зрачки матери расширились, чуть ли не закрыли голубую радужку. И от этого Марине почему-то стало страшно и весело одновременно. Она почувствовала себя не просто сочинительницей рассказов, а кем-то инфернальным.

Она сама и есть Тёмная, грозная и неотвратимая!

Спокойно улеглась спать, чувствуя, что всё будет в порядке.

Однако в этот раз её интуиция подвела по-крупному.

Часть вторая Тёмная

Зато сейчас Инесса с удовольствием покупала что-то для себя, могла принимать гостей без оглядки на осуждающе-ненавидящие взгляды дочки и… стыдно в её шестьдесят говорить, была открыта для общения с вдовцом из соседнего дома.

Каждый раз, поднимаясь по чистой просторной лестнице на свой второй этаж, женщина думала: «Иду домой… к себе домой». И ощущала тихую блаженную радость. Вот если бы не ещё кое-что, то Инесса могла бы сказать, что она счастлива.

Этой ложкой дёгтя были соседи напротив. Вернее, не соседи, а ребёнок. Вот и сейчас добротная металлическая дверь была чуть-чуть приоткрыта. А из неё высовывалась худенькая синеватая ручонка, вся в синяках и коростах, слышался тихий голосок:

– Тотя… тотя…

В первый раз Инесса подошла к двери и спросила:

– Что тебе, малыш? Ты один дома?

– Тотя…

Инесса сморщилась от резкого аммиачного запаха из двери, попыталась заглянуть в неширокий проём, но лампочка на площадке, как назло, перегорела. И женщина увидела только всклокоченные волосёнки, заляпанную рубашонку без пуговиц, впалый животик с чёрно-красным тюльпаном заживающего кровоподтёка.

Ей стало всё ясно. Сглотнув комок в горле, она велела малышу:

– Постой здесь. Я принесу тебе покушать.

Она как раз только заселилась, и еды в холодильнике почти не было. Пришлось изготовить бутерброд из нарезки и батона, положить в пакетик печенек и яблоко.

Обвисшая было ручонка, дрожа, снова потянулась к ней.

«Может, дитя слов не понимает? Расстроился малыш, не понять, мальчик или девочка, подумал, что я ничего не вынесу… ему или ей…» – пришло на ум Инессе.

Она отдала угощение, дверь тихо закрылась.

Инесса ещё постояла немного, тихонько выпуская воздух сквозь зубы и так же медленно вдыхая. Ей показалось, что её порвёт от злости на нерадивых родителей. Нет, это надо же, так запустить ребёнка, избить его! Если соседям этого подъезда всё равно, то Инесса не такая. Нужно сегодня же поговорить с ублюдочными мамой и папой, предупредить, а завтра – прямым ходом в инспекцию по делам несовершеннолетних... Или в опеку. Или прямо в городскую администрацию. Там тоже хороши сотрудники – прозевали такой вопиющий случай! Уроды-бюрократы!

Она содрогнулась от своих же ругательств и отправилась к себе. Тогда Инесса даже не подозревала, какой сюрприз её ждёт.

А сейчас она остановилась на лестнице, развернула два глазированных сырка, положила их в пакет вместе с булочкой. Какой же дурой она чувствовала себя уже неделю, подкармливая неизвестно кого!

Инесса ещё не ступила на площадку, как раздалось:

– Тотя… тотя…

Она быстро сунула в ручонку угощение и попыталась шире раскрыть дверь, хотя её строго предупреждали на этот счёт. Но створка не двинулась ни на сантиметр, хотя Инесса приложила всю свою силу. Однако на миг на неё глянули большие глазёнки с красными веками и тёмными полукружьями под ними. Удалось разглядеть и царапину на скуле. А щёчки… У детей не бывает таких ввалившихся щёк! Ребёнок наверняка болен… Нет, она явно сошла с ума, если считает этого попрошайку ребёнком.

Дверь закрылась, как только Инесса убрала свою руку. Лампочка, конечно, не горела. Она перегорела сразу после того, как женщина утром ввинтила новую. Такой уж была судьба всех лампочек в этом подъезде.

Женщина прошла в свою квартиру, выложила покупки и с чашкой чая присела у окна. Она очень хорошо запомнила, как вечером заявилась разбираться к родителям малыша.

Ей открыла моложавая, аккуратно одетая соседка, сразу пригласила войти и провела на кухню.

– Я видела, вы три дня назад заехали, – сказала она. – А мы уже здесь месяц. И я знаю, что вы пришли меня отругать за то, что оборвыш просит у вас еды. К нам уже являлся отец семейства с пятого этажа, тоже новосёл. Квартиры-то в этом доме дешевле некуда.

– Да!.. – взвилась было Инесса.

– Уверяю вас: в нашей семье нет ребёнка! – соседка тоже повысила голос. – Мы и приехали сюда с севера для лечения в клинике. Осмотрите квартиру, если не верите.

Инесса сразу сбавила тон:

– Но я сама видела его…

– Не вы одна, – устало откликнулась соседка.

Потом они наконец-то познакомились, разговорились.

Женя рассказала, что чудеса в квартире начались сразу в ночь после их заселения. Женя и Андрей ясно услышали, как по квартире носятся кошки, а за ними бегает маленький ребёнок и счастливо смеётся. Более того, в углу ванной одно животное яростно скребёт пол.

Андрей подскочил, включил везде свет – никого. Он зевнул, не глядя провёл рукой по стене в поисках выключателя и охнул: на коже появились глубокие царапины, словно бы его полоснула когтями кошка. Перебинтовав мужа, Женя пошла в ванную и замерла без крика: в углу смердела кучка кошачьих экскрементов. Когда вернулся голос, она позвала мужа и показала на эту мерзость, которой точно раньше не было. Женя тщательно промыла пол во всей квартире после того, как ушли грузчики.

На Андрея, прошедшего Вторую чеченскую, бывшего начальника драги, события не произвели никакого впечатления. Он подгрёб под бок жену и сладко засопел. Но Женя уснуть так и не смогла. В голову лезли всякие рассказы про домовых… Она встала, вошла на кухню. Пластиковое ведро, временно поставленное вместо мусорницы, лежало на боку. Картофельные очистки кто-то разбросал, а яблочный огрызок разжевал до кашицы. Женя налила в блюдце сока вместо молока и поставила под мойку. Подумала и положила туда же печеньку.

Утром на приёме врача узнала, что с ней всё в порядке, просто климат бывшего места жительства не подходил, вот детей и не было. А сейчас, спустя время, у неё срок около четырёх недель. И она каждый день тайком от мужа моет блюдце с остатками молока, наливает свежее.

– Как я рада за вас, Женечка! – искренне сказала Инесса и не удержалась от вопроса, хотя давала себе отчёт в том, что негоже тревожить беременную всякими несуразностями: – И что… больше ничего не происходило?..

Женя пожала плечами и нехотя призналась:

– Бывает, что в квартире возникает смрад. Пахнет то мусоркой, то деревенским туалетом. Вещи словно оживают: в детской кроватке кто-то спит и валит набок громадного медведя, которого муж посадил туда в ожидании малыша. Лошадка-качалка перемещается… И старуха…

Тут Женя осеклась и заявила:

– Я рада знакомству. Правда, очень рада. На лестничной площадке мы с вами – единственные соседи. Но говорить на эту тему больше не хочу. У нас в семье хорошие перемены. Всё остальное – ерунда. Но после рождения ребёнка мы съедем отсюда. А пока обращайтесь, если будет нужно. Андрей у меня на все руки мастер. А я буду рада простому разговору по душам. Приходите на пироги. Вообще просто приходите. Я без матери росла. Но только сейчас, в чужом городе, поняла, как важно, когда рядом есть кто-то близкий…

У Инессы налились слезами глаза, и она от души обняла Женю. Потом порадовалась за свою роднулю: уж ей-то не придётся испытать, что такое одиночество. Пока Инесса жива, конечно…

– Инесса Изяславовна, не делайте ничего, что может не понравиться… вашим видениям. Помните про царапины? Ещё был случай, когда Андрей получил травму, – предупредила на прощание Женя.

Со времени этого разговора миновала неделя.

– Так, хватит чаёвничать, – строго сказала себе самой Инесса. – Пора делом заняться.

Делом – это поквартирным обходом. Слово-то какое, точно она участковый… Но поговорить с жильцами просто необходимо. Не только для её собственного спокойствия, но и для Жениного. Для истины, в конце концов. А то ведь так и умом тронуться недолго. Инесса ясно представила тощую синеватую ручонку и вздрогнула.

Она надела тёплый шерстяной жакет и двинулась на пятый этаж. Почему именно на пятый? Так ей показалось нужным. У Инессы вообще было развито чутьё на некоторые вещи. К примеру, она всегда знала, есть ли искра божия в ребёнке, получится ли из него музыкант. А ещё могла сразу понять, поступит ли в консерваторию или училище недоросль, которого родители направили к ней по великому знакомству. Умела найти слова, которыми можно снять зажатость или страх, а то и укротить лень. Она чувствовала, каков человек изнутри, как бы он ни маскировался. Но её интуиция рассыпалась прахом перед самыми любимыми – мужем и дочерью.

Вот и сейчас, поднимаясь на лестничную площадку, Инесса кожей ощущала, от какой двери веет покоем или сварами и ссорами. А то и понимала, за какой вообще никто не живёт. Многовато было таких. Интересно почему? На пятом этаже она безошибочно постучалась в дверь, пахнувшую смертью. Сначала никто не открыл. Потом дребезжащий старческий голос спросил:

– Кого ещё принесло?

Инесса вежливо и доброжелательно объяснила:

– Я новая соседка со второго этажа. Познакомиться хочу. А ещё поспрашивать, честно скажу, об очень странных вещах.

– Ааа! Нашлась хоть одна разговорчивая! – радостно отозвались за дверью.

Щёлкнули два запора, звякнула цепочка, и на площадку выскользнула долговязая бабка, уставилась злобно горевшими глазами на Инессу.

– Тут ведь не дом, а скопище немых злыдней! Ничто ничего не скажет, молчать станут. Когда мой сынок Николаша хотел их всех собрать, чтобы разобраться с чертовщиной, ментов с психбригадой вызывали! Его и скрутили, увезли. Выпустили быстро. Так что ты думаешь? Эта тварь на него с потолка свалилась, шею с затылка порвала! Он и помер в больнице. Но мне всё рассказал!

Бабка изрыгала ругательства, как гейзер выплёвывает в небо пар и кипящую воду. Так и не дала ни слова вымолвить самой Инессе. Прооравшись, хлопнула дверью. На волосы Инессы упала пыль от побелки.

Пришлось спускаться. Никто ей не открыл, хотя люди явно были дома: слышались звуки телевизора, кто-то топтался у дверного звонка, шикал на кошку… Неудача. Но останавливаться нельзя. К счастью, есть Павел Вадимович. Он ушёл из органов задолго до того, как милиция превратилась в полицию, но знакомства сохранил.

Они договорились встретиться в половине четвёртого. По дороге в отделение Инесса пожаловалась Павлу на соседей, мол, пугает её кто-то… И вовсе это не пьянь или хулиганьё, а мальчик лет пяти. Просит каждый раз покушать, протягивает руку из соседней квартиры. А в ней не живёт. Жильцов не расспросишь, уж очень нелюдимые и неразговорчивые.

– Эвон как! Так меня бы сначала спросила. Я в доме напротив лет сорок живу, – похвастался Павел. – Зачем тебе участковый, сам всё расскажу.

Инесса сама не заметила, как прошло время в сквере. Очнулась, когда уже закоченела от холода, а фонари стали бросать круги медового цвета на бурую пожухшую листву.

– Так что это всё сказочки для впечатлительных. Ну ладно, я согласен, что не всё в мире мы можем объяснить. Но клянчит еду эта сущность, или как её там называть, только у людей с нестабильной психикой. Добрых, отзывчивых, деятельных. Неравнодушных, одним словом. Вот хочешь, я с тобой в подъезд зайду и разберусь с ней?

Инесса пожала плечами. Её ещё раньше покоробило, что для Павла есть только три категории людей: слабых, которых нужно защищать; нарушителей, которым места нет в мире, и он сам. Сильнее и умнее всех. Двух жён пережил, по-прежнему здоров и бодр. Но подставленную руку не отклонила, встала и зашагала домой.

Павел Вадимович торопился, на обвисших бритых щеках появился румянец. Он взахлёб рассказывал о своей бывшей работе, смеялся своим же байкам. Инесса поняла, как он устал от одиночества, как ему хочется снова кого-то защищать, быть нужным, незаменимым. Он вперёд неё взлетел по лестнице и указал на дверь Жениной квартиры:

– Ну? Где этот оборванец-попрошайка, а?

И победно посмотрел на Инессу с верхних ступенек.

Она поднялась и сразу услышала:

– То-тя… то-тя…

Инесса прижала руки к груди. У неё с собой ничего не было, кроме документов в сумочке.

– Заткнись, выблядок! – рявкнул Павел Вадимович.

Инесса вздрогнула от крика и прищурилась. Она увидела, как ручонка тает в сумраке подъезда, в котором перегорают все лампочки, живут отчуждённые друг от друга люди. И где всем всё равно.

– Ну? – рассмеялся Павел. – Где этот выморочный паразит? Нет его. И не будет. Ему нужно сказать только одно слово – выблядок. И он исчезнет и никогда больше не появится. Так его чокнутая бабка орала, пока не сдохла. А жильцы из этого секрет сделали. Наверное, побоялись, что если расскажут кому-то, то волшебное слово перестанет действовать.

Инесса почувствовала сильное головокружение и сказала:

– Павел Вадимович… Мне что-то нехорошо… Я в другой раз вам чаю предложу. А сейчас мне бы полежать…

Улыбка и розовощёкость исчезли с лица старика. Как будто слова Инессы стёрли с него надежду на уютный вечерок за почти домашним ужином. Точно так же, как он ругательством стёр призрачную ручонку.

– Может, скорую? – робко спросил Павел Вадимович, но Инесса покачала головой.

Ссутулившись, старик зашагал прочь, держась за перила вздрагивавшей рукой.

Часть вторая

Выблядок

Он долгое время жил, ничего не понимая. Кричал, когда хотел есть или мёрз. А ещё что-то разъедало его, постоянно связанного. Но потом понял: вслед за криком приходит боль. С него стаскивали что-то и этим же хлестали. От вони свербело в носу и щипало глаза. Поэтому он перестал вообще издавать какие-то звуки. Его кормили. Корм застревал в глотке.

– Ты своему выблядку воды дай, – говорил густой низкий голос. – Подавится тварь, неприятности будут.

– Да я б сама его пришибла, – отвечал другой голос. – Надоел, сил нет. Недовес, пиодермия какая-то… Рефлексы-хуексы… Запущенность, мля, бытовая!

– Ну пришиби, – смеялся первый. – И ступай работать, потому что пособие отберут. Лучше сразу в крытку, там тоже работа. Ты же дура, и пришибить-то путём не сможешь.

Он часто оказывался в больнице. В него втыкали болючие иголки, но он никогда не плакал. Именно там его стали называть не выблядком, а Васей. Сначала было непривычно… Он хорошо ел, много спал. На едкие повязки не обращал внимания. Ну жжёт. И что? Это же не голод, не холод и не удары по рукам и ногам. Вот бы всё время жить в больнице! Но всё кончается. Еда, какие-то деньги… Кончались и больницы. Приходили те, кого нужно было называть мамой или папой.

И всё начиналось по новой, но уже в другом месте. Последнее было особенно поганым. В маленьком помещении, почти таком же, куда его в больнице носили мыть, стояли только кровать и стол с лавкой.

– Деньги кончились! – орал папа. – Давай работай, сука!

И мама принималась работать. Выблядка отодвигали к стене, накрывали тряпкой. И он слушал ночи напролёт, как гудели голоса в комнате, как тряслась и подпрыгивала кровать, как вопила и захлёбывалась мама. Однажды тряпка сползла с него, и он увидел рядом тёмную рожу.

– Вэй, гылыдыт! – заорала рожа.

– Ну, глядит, Анзор, тебе-то что? – еле ворочая языком, сказал папа.

– Водки ему дай! – развеселился кто-то.

– Сдохнет? – полюбопытствовал ещё один. – Младенцы от водки дохнут.

– Какой младенец-то? Почти мужик – два с половиной года, – возмутился, наливаясь пьяным гневом, папа.

– А почему маленький-то такой? Или ты его таким же маленьким хером заделал?

– Что?! – взревел папа, но упал с лавки.

Весёлый, сменив Анзора, поднёс выблядку маленький стаканчик с чем-то едким. В больнице Вася привык принимать всё, даже очень противное. Вот он и открыл пошире рот, глотнул. И задохнулся, не в силах откашляться. А потом наступила тьма.

Глаза он всё-таки открыл. Сначала ничего не увидел, но потом сквозь муть проступили очертания комнаты, фигуры людей. Рыдала мама. А папа с красной спиной валялся всё там же, на полу.

Выблядок очутился в больнице и снова стал Васей. Целыми днями он смотрел, как из бутылки через трубочку капает вода. Каши не давали, но и есть почему-то не хотелось. Толстая женщина часто останавливалась около его кроватки, качала головой со словами:

– Ну как так можно: спихнуть дитя в больницу и ни разу не зайти, не позвонить?.. Я бы этой мамаше ноги повыдёргивала. Третий год ребёнку, а он ни звука не издаёт. А по глазёнкам-то видно, что всё понимает.

Однажды она пришла с тарелкой вкусной белой каши, которую Вася особенно любил раньше. Набрала её полную ложку и поднесла к губастому рту. Вася по-прежнему не хотел есть, но не посмел противиться доброй женщине. А каша сама проскочила в горло, упала тёплой струйкой в живот.

– Ну, вкусно? – спросила женщина. – Хочешь ещё? Вижу, что хочешь. А я не дам. Скажи сначала: «Тё-тя». Я небе не мать, не бабка… Ну?

Вася напрягся, но изо рта вырвалось мычание.

– Ага, можешь же! – обрадовалась женщина. – Ну-ка, тё-тя… Тё-тя!

Тут внутри у Васи что-то дрогнуло, и он выдавил из себя:

– То.. тя..

И получал ещё много ложек каши, но сперва произносил первые и единственные в своей жизни слова.

На следующее утро толстая тётя не пришла. Вася не знал, что у неё кончилось дежурство, но она снова появится через двое суток.

Поэтому загоревал, отказался есть, выгнулся дугой, сжав зубы. А пальцы стиснул так, что они побелели.

Пришёл врач и сказал другой тёте, помоложе и покрасивее:

– Назначу противосудорожные. Хуже не будет: мать – алкоголичка и наркоманка, судя по всему; давала сыну снотворные средства и нейролептики – их показали анализы; сильнейшее алкогольное отравление… Этому ребёнку судьба уйти. Наблюдай за ним, Вера. И позвони в реанимацию, пусть приготовятся. Заметишь агонию – сразу поднимем наверх.

Вера холодно посмотрела на Васю, и он почему-то у себя в голове услышал её голос, хотя губы красавицы не шевельнулись:

– Возись тут с наркоманским отродьем… уйдёт и уйдёт, одним уродом станет меньше.

Вася уходить из больницы не хотел. Ни за что. Он сжался в пружину, закрыл глаза и изо всех сил подумал: не уйду! Лучше спрячусь.

И спрятался там, где ему удалось: под своей кроватью. Сразу раздался крик мамаши, которая была в этой же палате со своим малышом. Она заорала:

– Вера! Вера! Этот недоразвитый упал! Под кровать закатился!

Он, конечно, не упал. Просто как-то произошло всё быстро: вот только что лежал на кровати и думал, потом глядь – уже на полу, в уголке. А над ним – низкий потолок. Почти как в чемодане, в котором приходилось жить, когда он был совсем маленький.

Вошла невозмутимая Вера, отодвинула кровать, резко подняла Васю и привязала его. А он и не протестовал, лишь бы не уходить из больницы.

Но пришлось. За ним явилась мама. Ей, иногородней, нужно было срочно уезжать. Вася снова, как в случае с красивой Верой, услышал у себя в голове материнский голос: «Скорее бы эти долбаные документы подписать… Зарема сказала, что долго ждать не будет, другого ребёнка найдёт. А десять тысяч на дороге не валяются. Если докопаются менты, скажу, что цыгане украли. Пусть ищут ветра в поле».

Вася потянулся к женщине в белом халате, чтобы не отдавала его маме. Но что он мог сказать, кроме «То…тя»? И его отдали.

Он никак не мог запомнить лица людей, с которыми пришлось жить. Ему всё время высыпали порошок в бутылочку с очень жидкой кашей. И Вася засыпал. Он чувствовал, что его постоянно таскали то одни руки, то другие. Слышал над собой голоса: «Помогите умирающему ребёнку на лечение… ребёнка кормить нечем… негде жить с ребёнком». А Вася хотел только одного – оказаться снова в больнице. Поэтому он не разрешил себе засыпать. Принялся обращаться то к одному участливому лицу, то к другому: «То… тя». Но его никто не понимал. Женщины утирали глаза и открывали сумочки, кошельки.

Ночью он бодрствовал и мог думать про больницу. Так сильно думал, что утром его находили в самых неожиданных местах. В последний раз – очень далеко от того дома, где приходилось жить. Тогда раскричались все странные, пёстро одетые люди. Они решили, что Вася – бэнг, чёрт. Заставили Зарему отыскать его маму и вернуть ей бэнга.

А мама оставила его бабушке, которая жила с кошками в до невозможности загаженной квартире. Вася додумался: бабушка даже не поняла, что к ней вернулась дочь и оставила ей внука. Она решила, что он тоже кошка, только странная.

С кошками началась новая, приятная жизнь. Вася ел с ними то, что приносила бабушка с улицы, спал среди пушистых мурчащих тел. Научился ползать, а затем ходить. А какими весёлыми были игры! Вася не уступал кошечкам в быстроте и ловкости. Ему даже двигаться не надо было: стоило подумать, как он оказывался где угодно. Вася сразу заприметил те места, на которые кошечки иногда глядят со страхом и настороженно. Вот в них-то было здорово прятаться от шерстяных игруний. И от бабки тоже, потому что она стала бить всю живность в квартире сначала тапками, а потом и палкой. Васе перепадало нечасто, а вот Полосатику досталось. Он умер.

И тогда бабка захотела съесть Полосатика, потому что ей уже было трудно выйти из дома. Вася впервые в жизни плакал, пока бабка варила ободранное тельце. Тогда, чтобы она больше не трогала кошечек, Вася попытался попросить еды у одной доброй тёти.

Женщина, увидев его руку, разоралась так, что у Васи заложило уши. Еды не дала. Бабка съела Пушинку. А на другой день к ним ввалилось много людей. Вася подхватил двух кошечек и подумал о потайном месте в квартире. Тут же там оказался. Но в такую-то тесноту протиснулась ещё и бабка. Как она только смогла-то?.. Бабка сразу поумнела, откуда-то узнала первое имя Васи – выблядок. И орала до тех пор, пока внук не улучил момент и не вытолкнул бабку из убежища. Её нашли и унесли. А Вася остался жить с кошечками. Иногда хотелось покушать, и Вася выбирался из тайника.

Особенно ему понравились Женя и добрая бабушка Инесса. Они ни разу не разозлили его, как сделал какой-то Николай. Васю злить нельзя. Тогда всем будет плохо.

А вот сейчас плохо бабушке Инессе, он это точно знает. Она говорит в какой-то предмет: «Доченька, приезжай…». А доченька отвечает, что бабушка Инесса до завтра никуда не денется.

Третья часть

Вместе

Инесса расстроилась от всего разом: от рассказа и поведения Павла Вадимовича; от того, что сама причинила ему боль; от неудачи с поквартирным обходом… И ещё ей было тоскливо от мысли, что она ничем не сможет помочь малышу.

В груди слева появилась жгучая боль, словно все неприятности обернулись расплавленным металлом. Валидол не помог. Пришлось потревожить роднулю. Риточка рявкнула в трубку, что её разбудил звонок, а ей завтра на первую пару.

Инесса положила в пересохший рот ещё одну таблетку. Полегчало настолько, что удалось подойти к окну и открыть раму.

Осенняя ночь дохнула ей в лицо запахом дождя, который стучал по голым клумбам и палой листве. И это был запах чего-то страшного и неотвратимого. «Я умираю», – подумала Инесса.

Она не поняла, что падает навзничь, цепляясь за тюль.

И тут раздалось настойчивое: «То-тя! То-тя!»

В голове, которая стала пустой и гулкой, эти слова показались ненужной помехой. Но они повторились вновь и вновь.

Инесса подняла килограммовые веки и глянула вверх.

Над ней парил полупрозрачный малыш и протягивал ручку.

Инесса не смогла говорить, только подумала: «Лети себе дальше, Вася… Мы больше не встретимся…»

Она не увидела, как порыв ураганного ветра сорвал тюль и гардины, пронёсся по квартире и саданул в дверь так, что выломал замки. Но и в коридоре ветер не стих, ломанулся в соседнюю дверь, затряс металл, как фанерку. Из квартиры выскочили полуодетые Женя и Андрей, бросились к Инессе.

Через полмесяца она вернулась домой из больницы. Мир стал белым-белым, как манная каша, которую очень любит Вася. Придётся теперь часто её готовить. Ведь Вася с огромным медведем и кошками из Жениной квартиры перебрался к ней.  

Как объяснить мальцу, что и с пустым брюхом человек не может пройти мимо, когда, уцепив железным крюком за удавку, живую тварь волокут на смерть? Вот и нени Селена не смогла... Подобрала Плутаня, избитого её соплеменниками только за то, что не вовремя попался им на пути. Растолкала малых ребят по углам повозки, уложила раненого, перевязала и неделю отпаивала горькой степной травой. Потом сказала: "Ожил? Ступай себе..." Но каждый вечер кричала от костра: "Эй! Поешь остатков. Они, остатки-то, сладки!" - и протягивала кусок хлеба с сыром или остывший кондёр в гнутой миске. А то плескала в кружку пенистого горького пива.

Деди Шатуло, угрюмый старик, говорил ей: "Расповадила. Гони прочь, пока человек по-собачьи не залаял". Сегодня увидел меня поблизости и замахал своей палкой: "Опять ты? Уходи, а то пришибу!" Вытаращил из-под кустистых бровей глаза и заковылял в мою сторону, шепча в усы ругательства.

Мимо костра, шурша новыми шёлковыми юбками, прошла русоволосая синеглазка Риула. Край городской ажурной шали, подметая степь, нацеплял репьев и сухой травы. Риула направилась к отмели, на которой засыпал прибой. Девушка всматривалась в густо-лиловую полосу, где море сливалось с близкой ночью, спотыкалась, но к земле взгляд не опускала.

- Потаскуха, - сказал, покосившись на красотку, сердитый парнишка. - Шляется каждый вечер к морю. Непонятно, то ли ждёт, то ли ищет.

Я сразу заинтересовался:

- А что она ищет? Красивая девушка. Поёт хорошо.

- Никто, кроме Риулы, не знает. Может, счастье или судьбу. Ты, Плутань, не слушай его, - высокий плотный подросток указал на товарища. - Он потерял брата из-за Риулы, вот и злится. И не расспрашивай ни о чём. Нени Селена сказала, что разговорами о чужом горе мы привязываем беду к своей судьбе.

- Плутань разговорами вместо хлеба сыт, - сердитый посмотрел на меня и по-лисьи оскалился, будто собрался укусить. Посерьёзнел и снова стал самим собой - ушлым, но добрым дитём бродячего племени. Добавил, вороша палкой уголь: - Всего год прошёл, а брата уже не вспоминают. Мне обидно. Часто кажется, что его тень идёт за повозкой.

- Тени человеком не стать. Тоже нени сказала, - заметил рассудительный.

Очень захотелось узнать историю Риулы, и я заговорил, подражая распевным речам Селены:

- Мы привыкли о животе заботиться, чтобы цел был и полон. А про душу забыли. Только придёт час, и землёю станем. Куда уйдут наши мысли, привязанности и ненависть? В землю? А вдруг да мчатся они за людьми, просят чуточку внимания? А мы холодно отворачиваемся - это же просто тени...

Рассудительный поморщился, подыскивая в памяти подходящие слова из наставлений нени. А сердитый заговорил, выглядывая в темноте силуэт Риулы:

- Влюбился брат. И в кого? В мотыля бесцветного...- малец прервал разговор, помолчал для важности и презрительно потряс головой, как это делали мужчины на рынке, рассматривая сработанные горожанами ножи.

- Акробатка с площади в Ликсоре лучше, - ввернул товарищ, чтобы посмеяться над ним.

Я не дал вспыхнуть потасовке, подозвав пса, который обнажил жёлтые громадные клыки, а потом положил лобастую голову мне на босую ступню.

- Себя брат потерял, всё о Риуле думал. А она на него не больше, чем на земляного жука заглядывалась. Сейчас, поди, жалеет...

Парнишка говорил, а сумерки оборачивались жарким днём...

... Девушки сушили волосы, вороша костяными гребнями смоляные, русые, рыжие пряди. Неподалёку от них перевалился через песок и уткнулся в прибой каменный уступ. Когда-то, в незапамятные времена, здесь была горная гряда, но её разрушили подземные силы. С такой мощью расшвыряли скалистые вершины, что теперь от одного обломка до другого за день не дойти. Никто не мерил морскую глубину у камня, но поговаривали, что живому человеку до дна не достать. Парни любили нырять с уступа и дразнить погибель, которая таилась там, где вода становилась чёрной. Один из них нашёл жемчужницу и подарил своей любушке. В ней оказалась перламутровая горошина, которая так и горела в солнечных лучах. Все красавицы тотчас затеребили ухажёров: "И мне, мне достань!"

Риула не просила. Рассматривала три жемчужины в ладони: чья крупнее... Каково было видеть это влюблённому юноше? Сравнялся лицом с пеной на волнах-бурунах, да и ринулся с уступа в море. Парни усмехнулись и стали петь и плясать с девушками. Не одна песня разлетелась вместе с ветром над берегом, а юноши всё не было. Погиб ни за что ни про что...

Но вскоре на волнах заколыхалось тело. Море баюкало в объятиях мёртвого пловца. Парни прыгнули в воду, вытащили его. Окоченевшие пальцы сжимали громадную раковину с тёмными наростами и соляными разводами. Подарок с глубины передали Риуле, к утопленнику позвали родителей - проститься и снять с шеи родовой знак, кусочек кожи с вытравленной на нём древнеязычной надписью.

Риула гадливо отбросила безобразную шипастую раковину. Три дня валялась на солнцепёке жемчужница, не похожая ни на одну раковину на свете. Потом гигантские створки раскрылись, испустили такой смрад, что нельзя было подойти. Но Селена, для которой всё едино: и сладкий аромат степной розы, и вонь падали - ножом расколупала останки моллюска и извлекла жемчужину, равной которой никто не видел. Отмыла её в море и отдала Риуле. Девушка продала подарок в городе, накупила нарядов. Там же сыскался для неё жених - устроитель народных зрелищ. Будет теперь вместе с ним веселить горожан, петь на площади.

Жизнь часто предаёт людей, а уж человеческую любовь - чаще всего.

- За что ты ругаешь Риулу? - переспросил я, когда малец замолчал.

- Да, мне тоже интересно, - раздался из мрака низкий, грудной и прекрасный голос.

Это Риула незаметно подошла. Задумчиво посмотрела на угли и уставилась на мальчишку сердитого мерцающими глазами.

- А хочешь со мной в город? Помощником будешь. Потом - звероводом или акробатом. Мир посмотришь, заработаешь денег...

- С тобой - не хочу, - буркнул мальчишка.

- Вольному воля, - рассмеялась девушка, развернулась и пошла в ночь. Крикнула не оглядываясь: - Коли надумаешь, приходи с рассветом к родительской повозке. За мной жених приедет.

Подросткам уже не сиделось возле умиравшего костра. Они подразнили друг друга, потолкались, пытаясь стянуть с голов и отбросить в темноту шапки, а потом убежали. Я услышал, как сердитый крикнул товарищу:

- Я лучше помощником к звероводу пойду. Возле клеток всегда народу больше!

Отчего-то не спалось, тревожно щемило сердце. Пёс поднялся, стал бродить возле костровища, нюхая землю. Потом поплёлся к холмам, и вскоре оттуда донёся тоскливый вой. Я решил наведаться к повозкам, узнать, вернулась ли Селена, которая с дочерью Авилой и зятем ещё утром пешком отправилась в город - торговать связками раскрашенных ракушек, разноцветных стеклянных бусинок и разными амулетами.

Тревога усилилась: возле большого костра стихли песни, темнота зашевелилась от приглушённых людских голосов. Я незаметно подобрался поближе и втиснулся в толпу.

У пламени обессилено сидела Авила, её муж с перевязанной головой жадно глотал из фляги. Пятна на повязке из разорванного женского фартука казались чёрными в красноватых отблесках костра.

Кто-то, дыша шумно, с оттягом в хрипотцу, протолкался через сонных, но обеспокоенных людей. Деди Шатуло... Сейчас он всем задаст за ночной переполох.

- Селена? - спросил старик у дочери. Скользнул взглядом по повязке и снова глухо и безнадёжно потребовал: - Скажи, Авила... Где Селена, моя жена?

Из речей Авилы я понял, что обычное для степных бродяг происшествие обернулось бедой. На шумном, богатом на плутовство и кражи базаре опять кто-то что-то стянул. Разборки закончились дракой, которая переросла в побоище. Прибыли солдаты и стали хватать тех, кто был одет не по-городскому. Попалась и Селена с дочерью и зятем.

Такое часто бывало. Арестованные могли, конечно, просидеть на казённых харчах целую неделю - а чем плох дармовый хлеб? Потом бы отпустили: тут ведь или весь город под замок сажай, или всех воров отпускай.

Но через день - великий праздник. Решили отбиться. Селену ранили штыком в живот. Она привыкла терпеть боль, не обращать внимания на увечья, и не сразу поняла, что дело серьёзное. Отвела глаза солдатам, которые стали бросаться друг на друга, последние силы истратила на грозовую, с градом, тучу. Уже за городской заставой увидела, что юбки коркой взялись, а с подола сыплются на землю красные горошины. Повиснув на руках детей, еле доковыляла до рощицы.

- Не хочу в тень, - сказала, глядя на расплавленную солнечную медь в пронзительно-синем небе. - Жара - милосердный враг, который прикончит быстро и не даст измучиться. А вы идите... Чую, здесь скоро солдаты будут... Пересчитают раны, что друг другу нанесли, и не успокоятся... пока не найдут кого-нибудь и не отомстят. Идите, идите...

- Не оставлю тебя здесь ни живой, не мёртвой! - взвыла дочь.

- Дура... - прошептали материнские губы, уже пропитавшиеся желтизной. - Всегда была дурой... Сколько ни старалась я... уму-разуму научить... Разве хуже быть... пищей падальщикам... чем червям? Поди прочь... наши пусть уезжают... Плутаню скажи...

По застывшему Селениному лицу дочь поняла: не обыграть ей смерть со слабыми, куда там до материнских, навыками. Отступилась Авила.

Я ожидал, что люди заплачут, ибо нени Селена для каждого значила гораздо больше, чем родная мать. Но они молча разошлись, и даже Шатуло поплёлся к осиротевшей повозке без единого слова.

Луна распыляла мертвенный блеск, превращая степь в скопище чёрных и голубовато-призрачных теней. Я улёгся на душистый ворох сухой травы и заслушался ночными звуками. Пёс так и не появился, поэтому Авилу заметил не сразу.

- Не узнала я, Плутань, что тебе хотела сказать Селена. Поешь вот сладкого... ради памяти нени.

Рядом зашуршала бумага. Звякнули стакан и бутылка. Сухая тёплая рука коснулась щеки, провела по волосам. Послышались удаляющиеся шаги.

Вот и всё... Не будет больше древних легенд, которые могли напитать сытнее хлеба - красотой и мудростью мысли. Смерть всегда по-предательски забирает самое дорогое.

Из темноты выскочил мохнатый зверь, с урчанием набросился на свёрток. Тренькнуло стекло, ударившись о землю, и в воздухе разлился пряный аромат. Только на миг задумался, и на тебе - остался без ужина. Пёс проглотил его вместе с бумагой и уселся рядом как ни в чём ни бывало. Я вытряс в рот оставшееся вино и снова улёгся. В груди разрослась тёплая пустота, которая могла вместить, кажется, всё огромное небо с далёкими сверкающими мирами...

- Разлёгся, уголовщина, - сказал кто-то надо мной, и дыхание прервалось от тяжёлого отвесного удара в грудь.

Когда воздух наконец-то попал в ставшее тесным горло, рёбра хрупнули, и я чуть не подавился кровью. Только потом открыл глаза. Трое солдат с отвращением и злобой рассматривали кафтан, которым я был накрыт, поломанную безлошадную повозку и осколки вчерашней бутылки.

Я отбросил чужую одежду, которая пахла дымом и конским навозом, вытер липкую струйку на подбородке. Сел, держась за рёбра. Они хрустели, а грудь стонала от каждого движения. Чуть поодаль над раскинувшим лапы псом жужжали мухи. Эх, бедолага... недолгой была твоя жизнь подле меня: от крюка живодёра до отравы. Осмотрелся: на ровной, как морская гладь, степи - ни следа от повозок. Ни души, кроме незадачливого Плутаня да троих обманутых солдат.

- Бутылка-то из погреба винодела, - сказал один. - А кафтан как у местечкового мельника. В прошлую ярмарку пропал. Всё, поймали вора. Поднимайся, сволочь!

- Может, это не он, - вымолвил самый молодой и просительно посмотрел на напарников: - Расспросить бы.

- Наше дело маленькое, - ответил пожилой, со свежими ссадинами на кирпичном недобром лице. Потрогал заплыший глаз и отчего-то вызверился: - В городе я из него правду вытрясу. Не захочет языка лишиться - расскажет. Ступай, гад, вперёд. Бежать даже не думай. Пристрелю.

- Днём раньше, днём позже, - усмехнулся в усы третий.

Я шёл впереди и чувствовал направленные мне в спину ружья. Умом понимал народ, который безвинно передал меня в лапы закона ради общей безопасности. Такова судьба Плутаня-одиночки. Но в душе ощущал пустоту. Время от времени смотрел по сторонам - не бежит ли рядом мохнатая тень? Не стоит ли на каменном уступе отчаянный искатель любви и жемчуга? Не выходит ли из рощицы, усеянной мерзкими крикливыми птицами, сгорбленная фигура? Пусто...

Не заботила уготованная мне судьба. Мучило только одно: что же хотела сказать, умирая, нени?..

Эх, сил нет. Рыжая сейчас мало что может. Разве что бликовать в лучах солнца да тащить за собой чернильную тень. Это всё, что ей осталось.
Рядом с молодчиком рядом уселся пожилой человек. Рыжая присмотрелась: вовсе не пожилой. Лет ему ещё меньше, чем молодчику, да только выглядит так, что краше в гроб кладут.
— Лопаешь? — спросил «пожилой», одетый в куртку с чужого плеча. — Не утерпел? А в обед что жевать будешь?
Молодчик пожал плечами и отправил в рот остатки котлеты с булкой, бумажкой вытер пальцы и спрятал её в карман: рядом не было урны. «Пожилой» презрительно, как на дурачка, глянул на него — рядом полно куч мусора, в любую бросай.
— Помоги куски дранки со штукатуркой перевернуть, — пристал «пожилой». — Может, найдём чё, загоним, деньжат подымем.
— Нет там ничего. Ребятня уже всё излазила. Про находки — тоже ерунда. Скоро машина подъедет, ещё наработаемся, — ответил молодчик.
— Скучный ты, Серёга, — помолчав, сказал «пожилой». — Таким в жизни не везёт.
Рыжая была с ним полностью согласна. Этому Серёге действительно не везло с работой. С любимой тоже, девушка требовала то одно, то другое. А вот про находки совсем не ерунда. Даже обидно.
— Проклятый дом, — сказал «пожилой».
Он вложил в эти слова свою неустроенность и непреходящую злобу на весь мир.
— Дом как дом. В нём были кружок авиамоделистов и библиотека для детей. Мой папа туда ходил. А ещё раньше на месте парка шумела слобода... И вот теперь мы разберём и вывезем, и прошлое, и память о нём, — устало возразил Серёга.
Он с утра был усталым. Рыжая знала, что такое не к добру. Это её опечалило ещё сильнее.
— Ты ж у нас историк, — не отстал от напарника «пожилой». — Должен все истории знать, с чего бы этот дом так долго не трогали. Торчал, как короста, в парке. В таких местах всегда что-нибудь найти можно. Пашка однажды в подвале старой двухэтажки разжился монетами.
— Антоха, хорош парить мне мозги всякой ерундой. Ты давно Пашку-то видел? Он уже три года в больничке. Там ему лечат душу, — рассердился Серёга.
— Не может быть! — возмутился Антоха. — Он клад нашёл, потихоньку обратил его в наличку и свалил из города.
Серёга только покачал головой. Люди верят в чужую мифическую удачу и надеются, что чудо случится и в их жизни.
— А хочешь, расскажу, как всё на самом деле было? — спросил Серёга.
— Про Пашкин клад? — оживился Антоха.
— Нет, — ответил Серёга, который ещё на первом курсе писал курсовик по истории края и про ведьмин дом тоже упоминал. — Более века назад начался в слободе пожар, огонь просто слизнул её за день. А перед этим домом остановился. Люди подумали: беда — дело рук ведьмы, которая в нём жила. И устроили самосуд, заперли ведьму с молоденькой внучкой и попытались поджечь. Не с первого раза, но злодейство им удалось. Вмешались жандармы, пожар потушили. А в доме нашли только один обгоревший труп. Кто-то из ведьм выжил. С тех пор и пошли гулять всякие домыслы о проклятии и мести.
— Разве место не проклятое? — удивился Антоха. — Та ведьма и прокляла.
— Может, она город спасла от огня, — не согласился Серёга. — Сто пятьдесят лет назад наш город больше, чем наполовину, был деревянным. Пожар захлебнулся как раз у дома ведьмы.
— Да просто потушили, — возразил Антоха.
— Потушили при ураганном ветре, который вошёл в историю вместе с пожаром? Сомнительно, — задумался Сергей.

…Рыжая ступила на талый снег, чёрный от сажи. Не весна пробудила ручейки, а пламя растопило наледь. Над головой — не ясное небо, а огненные мотыльки в облаке пепла. Не птицы поют — люди плачут, не собаки лают — злобно кричат пожарные, бьют в медный колокол на телеге.
А в ушах слова бабушки, Анны Куприяновны:
— Беги, Анютка, спасайся!
Рыжая тогда припала к бабкиным ногам, хоть и поссорились они недавно. У неё до сих пор синяк на лбу от скалки.
— Бабонька, а как же ты? Прости меня за всё! Буду по старым книгам учиться, делать, что ни скажешь. Антипку своего забуду! Только пойдём отсюда!
А в избе слышался треск деревянных соседских домов, пожираемых пламенем, клубами стоял плотный сизый дым, от которого перехватывало горло.
— Беги, непослушная… я огонь держать буду…
— Тогда вместе, бабонька, держать будем!
— Дурная голова! Как ты такую силищу держать будешь, коли не наших ты кровей? Приблуда с базара, вот ты кто! Подобрала тебя из жалости, хотела вырастить да гадать научить для пропитания. Беги из избы сей же час!
Вот так Рыжая лишилась своего имени — Анна. Бабка говорила, что в их роду одно имя на всех. И мать Рыжей звали Анной. Если же она не мать ей…
Рыжая ещё с большей силой стала упрашивать старуху, глаза которой через дым отсвечивали красным, а лицо почернело, как уголь:
— Не брошу я тебя! Дура была, захотела убежать с Антипом. Прости. Шагу не сделаю из избы без тебя!
Бабка вдруг повалилась на пол. Руки-ноги задёргались, изо рта раздался звериный вой.
Рыжая кинулась к двери — на помощь звать. Но кто поможет умирающей ведунье? От двери метнулась к книжкам и бутылочкам в поставце, где обычные люди посуду держат. Может, какое-нибудь заговор или снадобье попадутся. Но застыла с раскрытой книгой посреди горенки — огня-то за окном не видно. Только ночь от дыма посреди белого дня. Бабонька беду отвела? Не будет чернеть пожарище вместо города?
Бросила взгляд на старуху и заголосила: её строгая бабка стала похожей на головню.
А за окном раздались злые голоса. Все хаяли Куприяновну и винили её в пожаре, подначивали друг друга спалить ведьминское логово. Рыжая закрыла лицо руками от отчаяния. Люди нажитого лишились, кто их остановит?
Но старческим дрожавшим голосом закричала нищенка Потычиха. Она скиталась, воровала, клянчила и разносила худую молву. Куприяновна постоянно прикармливала убогую, но не от жалости. Словно бы Потычиха имела власть над ведуньей.
— Окститесь, добры люди! Девка не родная внучка ведьме! Сгубите невинну душу! Она не в ответе за пожар! — и Потычиха забилась в кашле.
— Тебе-то откуда знать? — крикнул злой голос.
Толпа не сдала назад ни на шаг — так велика была бессильная злоба погорельцев.
— Сама… я сама к ней дитятю привела… нашла под телегой… Подумала… Куприяновне утехой после смерти дочери будет,— задыхаясь от дыма, попыталась сказать Потычиха.
Но разве послушают убогую?
Лом выбил оконную раму. Рыжая отняла руки от лица и увидела глаза соседа — прежде добродушные и голубые, они были сейчас темны от лютой ненависти. Но, встретив взгляд Рыжей, сосед попятился и скрылся в толпе.
В окно полетели горящие обломки. Рыжая не закричала, прося пощады, не бросилась прятаться в подпол. Просто окаменела в горе и отчаянии. И головёшки рассыпались прахом у её ног. Дым лизнул подол рубахи и рассеялся.
Рыжая поняла, что сейчас она может всё, хоть и чужая в ведьминском роду.
Может выйти из избы и разметать взглядом толпу.
Может обрушить на людей небесную кару.
Может наказать за предательство соседа, которому Куприяновна столько раз помогала.
Но ведь бабонька ради людей погибла… Значит, и ей не след поступать против… Было очень трудно остановиться, обуздать силищу. Ещё труднее — позабыть обиду. Рыжая справилась, только надорвалась… Ступила на снег и растаяла в дыму.

— А-а-а! — заорал кто-то. — Вон она, молодая ведьма! Её огонь не взял! Берегись, народ, она мстить начнёт!..

— Да где ты её увидел-то? — выкрикнул кто-то.

Люди опустили головни, топоры и ломики

— Глаза отвела и скрылась! Только её тень на снегу…

И толпа отхлынула от большого двухэтажного дома. Каждый, пряча лицо, заспешил прочь.

Подъехал грузовик, и рабочие-сдельщики принялись за грязный и малооплачиваемый труд. Антон вызвался отрывать доски встроенных шкафов, но ворчать и обижаться на всё на свете не перестал. Не было нигде клада, что поделаешь! Вдруг очередное ругательство словно застряло у него в зубах. Он воровато оглянулся, вытащил что-то и накрыл снятой курткой. Сергей лишь улыбнулся и сделал вид, что не заметил.
На следующий день зима решила вернуться, засыпала обильным снегом руины дома. Сергей по обыкновению дожидался начала работ на скамье. Подошёл Антон и протянул ему свёрток:
— Это по твоей части… историк. Думал, чё годное, а оказались книжонка. Да ещё непонятно от руки написанная. Ты глянь, может, в ней есть про то, где клад схоронен. Тогда добыча пополам!
Сергей посмотрел на заскорузлый, объеденный мышами кусок кожи, в который была завернута прошитая тетрадь, и вдруг заинтересовался:
— Это отчёт брандмайора пожарной службы… Кто ж его припрятал? Или случайно завалился и не был утилизован… Да, Антоха, это клад. Как у тебя глаза заблестели-то!.. Не продашь ты его, никому он не нужен. Разве что для пополнения фактов истории нашего города. Дай полистать.
Антоха неохотно, с недоверием протянул тетрадь. Сергей прочёл несколько страниц и сказал:
— Тут кое-что проясняется о пожаре. Начался он на постоялом дворе с лабазами, сенниками и конюшнями. Один приезжий из харчевни вышел, до гостевого дома не добрался, спьяну трубку в сено уронил, и пошло полыхать… Огонь и вправду остановился на доме так называемой ведьмы. Хорошо, что всё днём случилось, из жертв, не считая обожжённых, только одна ведьма указана. И это просто чудо какое-то!.. Невероятно при бедствии такого масштаба. В поджигательстве никто уличён не был. Странно как-то… Легенды говорят другое о проклятии и мести.
Антоха слушал напарника и хмурился. На что ему отчёты и легенды? Может, удастся эту тетрадь коллекционерам продать? А Сергей продолжил рассуждать:
— Такое впечатление, будто кто-то захотел открыть нам правду. Вот и сохранил отчёты, написанные ради формальности. Для чего же ещё? — задумался Сергей. — Кто-то очень постарался защитить слободчан, мол, не виновны они в злодействе, не жгли ведьму. Брандмайор? Становой пристав? А если не жгли, не было и проклятия. На пустом месте возникла легенда.
— Вот чёрт, шпана зайчиков пускает, что ли! — воскликнул Антон и заслонился рукой от вспышки.
Сергей тоже разинул рот от удивления: перед ними воссияло маленькое солнце. Потом свечение потеряло яркость и словно растаяло в воздухе. Секунду-другую за снег цеплялась тень, но и она исчезла.

— Слушай, Антоха, я сейчас подумал, что вот это всё, — Антон постучал по переплёту тетради: — Это всё нужно если не в историю города внести, то очерк написать. Или даже рассказ.
Сергей и Антон глубоко вдыхали морозный воздух, в нём слышался пряный и пьянящий запах оттепелей. И здоровье, надежда, бодрость вливались в кровь. Сергей и Антон откуда-то узнали, что следующее утро будет совершенно другим.

А что могла сделать для них ведьма, уходя навсегда? Парни без всякого колдовства сделали для неё больше.

…Рыжая ступила на снег и поморщилась: он присыпал колкие льдинки, которые сразу же ужалили ступни. Ничего страшного, она на свободе. Напрасно всю зиму бабонька прятала катанки и чирки, напрасно на ключ запирала дверь, чтобы Рыжая не убежала. Её ничто не удержит. Бабонька в неё так и не смогла поверить, а внучка на многое горазда: и через стены пройти, и через камень, через прошлое и нынешнее. Всё для того, чтобы убежать с Антипом, своим любушкой, на край света. Скрыться в том самом дне, когда они были счастливы и полны надежд.
Антип расплетёт её косу, станет наматывать на пальцы рыжие, как огонь, прядки, ласково прошепчет: «Анютка моя». И мир сложится правильно, как это всегда бывает на небесах. А на земле не будет привязчивой тени, ведь никто из ныне живущих её не заслужил — тени из глубины веков.

Ближе к ночи Ольга ворвалась в дом и заорала с порога:

- Ах ты сука! Дьявольская срань! Обманула, гадина!

Она пронеслась к свекрови, оборвав занавеску, и нависла над Аверьянихой, тыча ей во вздутое посиневшее лицо разорванное письмо:

- Ты что обещала, мразь?! За что я детей обездолила и отдала тебе дом? Сучара полудохлая, удавлю тебя своими руками!

Агата схватила Ольгу за плечи, попыталась оттащить, но получила такой толчок, что отлетела в угол, задев поставец с жестянками и склянками.

- Ты говорила, говно дьявольское, что Николай ко мне вернётся! А он очнулся во рву, его какая-то курва нашла и выходила! И теперь он пишет, что станет жить с ней! А мы ему не нужны!

- Олечка, но ведь ты сама просила, чтобы Николай остался жив! - выкрикнула Агата из угла. - Я тебя предупреждала!

Ольга даже не обернулась, продолжила орать, несмотря на плач испуганных детей:

- Ты думала, я дура?! А вот и нет! Знаю: если не выполнишь обещанное, обряд не закончится, и ты сдохнешь! Сдохнешь! Сдохнешь!

В комнату мячиком вкатился Аверьянка и вцепился зубами в Ольгину руку.

- А-а-а! - завопила Ольга. - Грёбаное семейство!

И врезала со всей силы по голове ребёнка. Но Аверьянка не разжал зубов, повис на Ольге, как зверёныш.

- Ты что делаешь, сумасшедшая! - вскричала Агата и бросилась отбивать сына, подставляясь под Ольгины кулаки.

Аверьянка отцепился сам. Не плакал, его белёсые глаза поблёскивали, он довольно облизывал кровь с губ, хотя на головёнке вспухли шишки. Плачущая Агата унесла сына и стала его целовать, укачивать, успокаивать. Но в этом не было необходимости: ребёнок улыбнулся. Словно ледяная игла вонзилась под сердце Агаты. Она не заметила, как Ольга ушла.

Агата уложила всех детей вместе, несмотря на рёв и пинки Аверьянки. Сама улеглась на край, чувствуя рёбрами металлический каркас кровати. Спать ей нельзя. Неизвестно, на что решится обманутая Ольга. Может, даже на поджог. Она сейчас от ненависти такая же, как свекровь.

А если Агате самой убить старуху? Но с кем тогда останутся дети? Отвертеться от следствия она вряд ли сможет. Рядом с госпиталем находился детдом для эвакуированных ребятишек. Санитарка Шура говорила, что каждый день из него вывозят по два-три гробика. Столько же, сколько и из госпиталя...

Нельзя спать... Нельзя...

Но ей приснилась громадная раздутая тень с рогами, которая бродила по дому, раскидывая руки, будто ловила кого-то. Агата дрожала от страха: а вдруг она подойдёт к кровати?.. Ладно, если схватит её... Лишь бы не тронула детей... Однако это был не сон.

Словно в ответ на её страх, тень оказалась у кровати, стала царапать воздух руками, будто перед нею стена. Из глаз, двух провалов на голове, полыхали багровые отблески, но быстро гасли. Потом тень бессильно задёргалась и растаяла в темноте. "Что натворила бы ведьма, если бы с нами не спал Аверьянка?" - подумала Агата.

И так повторялась каждую ночь.

Только одна оказалась спокойной: именно тогда Аверьяниха отдала своему Властителю разбитое мозговым ударом тело. Агата обнаружила труп утром, синий до черноты. Она сразу стала искать проклятую двурогую корону. Оказалось, что ведьма припрятала много добра: отрезы довоенных тканей, банки с золотыми украшениями и монетами, пачки денег, флаконы духов и ящик мыла. Были ещё бутылки со спиртным, мешочки с сахаром, даже с зёрнами кофе. И полная наволочка мелочи, которую подавали Семёну. Но дьявольская вещь исчезла.

Хоронили прямо из морга. Никто не пришёл прощаться на кладбище. На помины явилась одна Ольга, уже в подпитии. Она повинилась перед Агатой, но сказала: "Есть на свете Бог и справедливость!"

- Оля, мне не нужен твой дом. Сколько ты отдала за него свекрови? Я всё верну! А вы заезжайте хоть сейчас, - решительно заявила Агата.

- Сколько?! - расхохоталась Ольга. - Да нисколько! Она просто его забрала. А я отдала, дура.

- Значит, и обсуждать нечего. Заезжайте.

Они выпили и поцеловались в знак примирения.

Агата попыталась устроить новый уклад жизни.

Дверь в свекровкину комнату забили вместе с накопленным ею добром.

- Это всё моё, - заявил Аверьянка.

- Конечно, - спокойно ответила Агата. - Бабушка сразу после твоего рождения так сказала. Мне и братикам ничего не нужно.

- И дом тоже мой. Вырасту и выгоню вас.

- Сначала вырасти, сыночек. В школе выучись. Вон Вова уже буквы пишет, у Антошеньки учится.

Аверьянка с ненавистью посмотрел на братьев.

"Ничего, забудет про бабку и станет другим", - подумала Агата.

Но за Вову стала бояться, наняла для присмотра знакомую старушку на то время, пока старший в школе.

Вова давно просил котёнка, и Агата принесла хорошенькую ласковую кошечку. Вова заливисто хохотал, играя с ней. Антоха привёл маленькую худющую собачонку, которая сразу стала охранять двор, тявкать на прохожих. Но на сердце у Агаты всё равно было неспокойно. Оно чуяло беду.

Сначала нашли кошечку, раздавленную входной дверью. Вова прорыдал несколько дней. Аверьянка обвинил подслеповатую старушку-няньку. По взглядам братьев Агата поняла, что они ему не верят. Но молчат. И это пока хорошо...

Однажды, в последних числах марта, Агата шла с работы, сгибаясь под порывами лютого ветра. Но на сердце была радость: в сумке лежала получка, которую она теперь может никому не отдавать. Сразу купит у спекулянтов карамелек для ребятишек, настоящего мыла... Но ещё не подходя к забору, услышала детский плач и крики. Рванулась к калитке, не чуя под собой ног.

На земле сидел Аверьянка с окровавленным ртом и орал, будто его режут. Он выплюнул с алыми слюнями два молочных зуба и пожаловался:

- Мама, меня Антоха ишбил! Убей его!

Агата подняла глаза: у собачьей будки стоял старший, держа окровавленный железный прут. Рядом валялась бело-красная тряпка.

- Стервец! - выкрикнула Агата. - Как ты посмел тронуть младшего брата!

Антон, сверкая тёмными, как у матери, глазами и кривя рот, сказал:

- Он Жучку прутом забил, пока мы с Вовкой в огороде собирали сушняк. Услышали визг и подумали: кто-то через забор камень в собаку бросил. Прибежали... но уже поздно.

Только сейчас Агата осознала, что это за тряпка лежит у будки. Она тряханула Аверьянку:

- Ты зачем это сделал?!

Аверьянка задрал совершенно целый рукав пальто и сказал:

- Эта ихняя Жучка меня шхватила и укушила!

Но на полной сильной ручонке не было следа собачьих зубов. Только красный отпечаток детских.

Агата разрыдалась от отчаяния и наказала детей всех разом: поставила в разные углы дома. Старшие попросили у матери прощения и пообещали никогда не драться. Аверьянка улёгся в свою кроватку, отвернувшись к стене и закрывшись с головой одеялом.

И-под него прозвучало:

- Баба говорит, што во дворе и доме шкотине не мешто.

"Баба говорит? Почему не говорила? Видно, Аверьянка ещё не смирился с её смертью. Но вроде и не горевал по ней", - подумала Агата.

Этой ночью к ней вернулся её прежний кошмарный сон: рогатая тень бродила по избе и всё пыталась схватить кого-то. Но через шаг запиналась, пошатывалась. И ещё бессильно колупала голову, словно стараясь провертеть глаза-отверстия, прежде полыхавшие багрецом.

Аверьянка ни с кем не разговаривал, даже за стол не садился с семьёй. Нянька пожаловалась, что он ничего не ест. Но ребёнок не выглядел голодным. Агата дала ему на ночь карамельку, но сын оттолкнул её руку.

- Ты на меня сердишься, сынок? - спросила она.

- Ты меня накажала, - буркнул Аверьянка. - Антоху не пришибла.

- Но ведь вы, родные братья, все поступили неправильно! - еле сдерживаясь, сказала Агата.

Аверьянка по новой привычке закрылся одеялом с головой и пробубнил:

- Не хочу ш вами жить. Жачем мой дом чужой тётке отдала?

Ночью Антона скрутил приступ аппендицита. Агата завернула его в одеяло, взвалила на плечо и побежала в госпиталь, даже не одевшись. Ледяной ветер так саданул её в спину, что она свалилась в грязь, чуть не придавив ребёнка. Она бы навсегда потеряла сына, если бы не встретился конный милицейский патруль.

Антона прооперировали, и он пошёл на поправку.

Агата стала на ночь выпивать полстакана водки. Иначе не забыться во сне, не избавиться от дурных мыслей. Что делать с младшим, который обещал убить Вову, требовал пришибить Антона? Старший ведь в самом деле чуть не погиб. Аверьянка прикончил животных, похоже, стал снова ловить и есть мышей. Неужто свекровь-ведьма из могилы хочет дотянуться до Агатиной семьи?

Однажды она, несмотря на алкоголь, очнулась от звуков открывшейся и захлопнувшейся двери. Аверьянка? Да нет же, вот он спит на своей кровати, укрывшись с головой... Изнеможденная Агата караулила беду до утра. Но всё обошлось. У неё обошлось. А у Ольги умерла свекровь.

И в другой раз Агата очнулась. Ребятишки на месте. Дом тих и спокоен. Никаких рогатых теней.

Однако Ольгины дети один за другим задохнулись от скарлатины.

Сидя над стаканом водки, Агата думала: она спивается, как многие, которых жизнь загнала в угол. Поэтому ей кажется, что мёртвая свекровь расчищает место для своего наследника в отнятом доме. Может, при помощи Аверьянки? Но Агата своими глазами видела, что младший спокойно спал. Что творится-то? Как ей, сумасшедшей пьянице, сохранить семью?

Агата отодвинула стакан, прилегла. Ей показалось, что она только смежила веки. Но, видимо, всё же заснула. Очнулась от скрипа калитки. Нужно выяснить, что за чертовщина творится в её доме. Кто, как не она, защитит его от ведьмы.

Ребятишки спали. Агата уже собралась выйти на улицу... но подошла к кровати Аверьянки и откинула одеяло. Ребёнка в постели не было...

Агата бросилась в ненастную темень. По улице впереди явно кто-то двигался. Потом она разглядела фигуру ещё более чёрную, чем ночь. Она становилась всё выше и выше. Луна, которая на миг выглянула из-за туч, высветила рога.

Агату затрясло так, что застучали зубы, но не от холода и ветра: проклятая ведьма, наверное, забрала её дитя и несёт к Ольгиному дому. Зачем?.. Притравить, как собаку, на чужую семью, вернувшую свой дом? Агата сама сдохнет, но попытается отбить младшего сына.

Зловещая рогатая фигура действительно вошла в калитку. Разглядеть, где сын, на руках у ведьмы или рядом, Агате не удалось. Она скользнула в дыру забора, чтобы внезапно напасть, если будет возможность.

Сквозь прорези в ставнях дома хлынул синий гнилой свет. Дико вскрикнула Ольга, затем раздался голос её родственницы, которая оставалась с ней после похорон. И после бесшумного взрыва полыхнуло пламя. Мартовский ветер с огромной мощью раздул в один миг чудовищный костёр. Какая-то страшная сила отбросила Агату к кустам смородины. Но несчастная не обратила внимания на бок, пронзённый острой веткой, на боль от ушибов. Её не устрашил один из огненных столбов, который, как живой, отделился от других и потянулся к ней - найти, обжечь, испепелить. Агата не завопила: "Пожар! Помогите, люди!" Не поползла прочь, чтобы спастись. Только одна мысль жгла её сильней огня.

Аверьянушка... Сыночек...

Агата ткнулась лбом в землю. Потом вскинула голову: ведьма не может спалить дом с наследником. Значит, её нужно ждать... Агата подобралась. Приготовилась к прыжку, нашарила острый сучок и выдрала его из тела. Сразу же хлынула кровь. От лохмотьев рубашки поднялся парок. Не время обращать внимание на боль, не время останавливать кровотечение.

Рогатая фигура появилась на фоне пламени. В багровых отсветах Агата ясно увидела лицо-маску, колдовскую железяку на голове. Но где же сын?.. Несмотря на то, что ведьма направилась к ней, Агата стала оглядываться по сторонам. Когда не нашла взглядом ребёнка, перехватила скользкий сучок поудобнее... Былой страх, когда она замирала, лёжа с детьми на кровати, куда-то делся. Остались лишь ярость и решимость.

Но ведьмы уже не было! Куда она делась? Где сын?!

И вдруг...

Ей в ноги ткнулся Аверьянка, голенький и дрожащий.

- Миленький мой... - запричитала Агата, ничего не различая перед глазами из-за слёз. - Ты жив, любимый... Мама тебя спасёт...

Она присела, стала тетешкать сына, почему-то ощущая в руках холод. Смахнула слёзы и увидела... острые рога короны, кривые частые зубы в ухмыляющейся пасти, глаза, полыхающие багровым адским пламенем.

- Ты хорошая, мама, - сказало ей чудовище. - Я убью сначала Антоху и Вовку и только потом тебя.

Агата стиснула твёрдое, словно в панцире, тельце. Поднялась, твердя: "Ты мой любимый сынок... Я буду с тобой, пока нужна тебе". Она встала и пошла прочь с ребёнком или тварью, не понять и не принять сердцем. Остановилась... Чудовище стало покусывать через рубашку её левую грудь, словно хотело вырвать кусок плоти и не решалось. Агата схватила чёртову корону за рог и стала с хрустом выламывать её. Чудовищная боль от укуса обожгла грудь. Агата завыла, закинув голову, вслепую вырвала корону и швырнула её в огонь. Всё вокруг вздрогнуло от хриплого крика. Чудовище забилось и чуть не вырвалось, но Агата ещё сильнее прижала его к себе, не обращая внимания на запредельную боль. А потом бросила тварь в пламя. Оно сначала вспыхнуло ещё ярче, жадно зачавкало, но потом словно подавилось, обернулось синеватым свечением, над которым возвысился обугленный остов дома.

Наконец-то во дворах домов послышались людские голоса, но никто не выбежал за ворота - от страха перед небывалым зрелищем или от липкой потусторонней сажи, которая повалила на оскорблённый мир.

Агата пошла домой. В чугунно-тяжёлой голове вертелись мысли: "Она - мать-детоубийца. Всё расскажет старшим и сдастся властям. Пусть её арестуют, даже расстреляют. Во всём виновата только она. Потому что мать..."

Дома Агата обтёрлась несколькими полотенцами, перевязала рану. Грудь вспухла и почернела. Боль от следов зубастой пасти простреливала в рёбра, сердце, отдавала в руку. Затем она собрала узелок, который возьмёт с собой после ареста. И подошла к детям с керосиновой лампой в руках, не включая света, чтобы не разбудить.

На своей кроватке раскинулся... Аверьянка! На его белокурой кудрявой макушке сочились кровью два глубоких отверстия, белели осколки кости. "Это следы от проклятой короны", - подумала Агата.

Она просидела около сына остаток ночи, наблюдая, как он спит с открытыми глазами. При зыбком свете в них чудились то страдание, то угроза и ненависть, то жуткая усмешка. А утром Агата сбегала в госпиталь, наказав детям не подходить к Аверьянке, сидеть на кухне и дожидаться её.

- Странная травма, - удивился врач. - Как будто ударили бронзовым подсвечником.

И он обвёл комнату взглядом, непроизвольно отыскивая тяжёлую старинную вещь.

- Наверное, о железные шишечки на спинке кровати ударился. На них кровь была, я её вытерла, - забормотала Агата.

Врач недоверчиво на неё покосился. Если бы он не проработал с Агатой пять лет и не знал о её честности, ей бы не поздоровилось. Ну как это так: удариться лбом о кровать сначала с одной стороны, а потом с другой! Агата догадалась, что он заподозрил старших и подумал, что мать выгораживает их.

Аверьянка стал ненормальным: орал диким голосом, корчился в судорогах, кусал всех подряд, тянул в рот простыни, свой кал. Он не узнавал ни мать, ни братьев. Его нельзя было накормить, сразу же выбивал миску и ложку из рук.

Агата с ребятишками переселилась в бывшую комнатёнку квартирантов, ночами засыпала на несколько минут, вновь и вновь вскидывала голову: а вдруг к Аверьянке явился его бабка-ведьма? Но понимала в глубине души, что не было никакой бабки, это младшенький каким-то образом извёл под корень Ольгину семью, убил её и последнюю родственницу. Понимала и гнала от себя эту мысль. И не за больным ребёнком она присматривала, а затем, чтобы Аверьянка не причинил вреда старшим.

Следующей ночью Агата услышала тонкий писк. Он сменился жадным чавканьем. Агата зажгла лампу, осторожно высунула голову из-за двери...

Безумный Аверьянка облизывал пальцы, сплёвывал шерсть. Возле кровати сидела следующая жертва, прижав лапки к брюшку. Она даже не попыталась спастись.

Агата ткнулась в косяк. Потом ещё раз и ещё. Всё сильнее и сильнее. Кровь залила глаз, и она вернулась к старшим. Но заснуть больше не смогла.

Наутро её навестил завотделением, передал деньги. Сказал, не глядя в глаза:

- От профсоюза и коллег.

Агата отказалась таким тоном, что старый хирург не посмел настаивать. Он понял: дочка догадалась, что это его личные средства. Зав положил на стол упаковку ампул:

- На ночь тебе и ребёнку, пока за ним не приедут. Я договорился с... одной специальной больницей в области. По нынешним временам она довольно приличная. Да, не детская... Не плачь, дочка, это необходимость. Вспомни, как ты утешала раненых перед ампутацией, всё до последнего словечка вспомни.

И Агата вдруг набросилась на старого врача с кулаками. А он не отстранился, только снял очки, прижал её к себе и тихо-тихо повторил:

- Необходимость.

Агате пришлось согласиться ради старших детей. На следующий день за ребёнком приехала "санитарка", ГАЗ-55, по виду явно побывавшая на полях боёв. Аверьянка успел поранить опытного фельдшера, пока его привязывали к носилкам. Когда его выносили, он вдруг расхохотался низким трубным голосом. Агате показалось, что это свекровь радуется из-под земли, что отняла у неё сына.

Она жила, работала, воспитывала старших, которые становились всё непослушнее, с острой болью в груди. Каждую минуту помнила о несчастном младшеньком.

Однажды в перевязочной, взяв медкарты, она увидела имя и фамилию больного после ампутации: Агуреев Прохор. Сердце ухнуло вниз, голова закружилась: это были фамилия и имя мужа, который когда-то бросил её с сыновьями. Агата посмотрела на номер койки и кинулась в длинный зал с послеоперационными больными.

Но перед ней оказался совсем другой человек.

- Что, сестрёнка, снова укол? - спросил он, с трудом раздвигая в улыбке сухие потрескавшиеся губы. - Ну что смотришь, коли смело. В первый раз, что ли?

- Муж... моего мужа звали Прохор Агуреев... - едва выговорила Агата. - Я думала...

И заплакала.

- Муж? - Нахмурился мужчина. - А скажи, сестрёнка, был ли в вашем госпитале Кузаков Евгений?

- Был. - Кивнула Агата. - Он умер.

- Тогда слушай. Кузаков Женька - это я. Мы с Прошкой побратались по фронтовому обычаю. Он мне жизнь спас. Целую ночь под огнём тащил до санпалатки. А потом предложил, когда расставались: давай именами и солдатскими медальонами поменяемся, может, уцелеешь. Несмотря на то, что уже имел два Ордена Славы! Его смерть не брала. Отчаянный был. Ничего и никого не боялся... Говорил, что натворил дурости и теперь не помрёт до того дня, пока не защитит семью от какого-то зверьки... Или аверьки. Герой... А если помер, то, значит, защитил.

Агата стояла как в густом тумане, слушая о других фронтовых подвигах Прохора. Он и в самом деле не помирал до того, как выдохнул ей в лицо:

- Забирай...

- Не плачь, сестрёнка. Будь достойна своего Прошки. Ну как, договорились? Повоюем ещё?

- Повоюем, - шепнула Агата и упала.

Ей отгородили простынями угол с койкой в этом же зале, но Агата, едва придя в сознание, попросила у встревоженного завотделением три дня без содержания. Объяснила, что узнала, как можно помочь больному ребёнку. Зав с соболезнованием посмотрел в ей в покрасневшие глаза, покачал головой, но согласился.

Агата собрала старших детей и поехала в переполненном поезде в область. Она не могла ни на кого их оставить, потому что... Потому что только сама могла защитить их от страшной судьбы Аверьяна.

Место досталось только одно. И Агата устроила Вову на коленях у Антона. А сама простояла почти сутки, придерживаясь за верхнюю полку. Её жалели, предлагали отдохнуть, но она только мотала головой.

- Если Прохор передал какой-то дар, который вернул к жизни Костю, значит, это поможет Аверьяше, - думала она. - И этот дар не может быть дьявольским, как у свекрови. Прохор взбунтовался против неё. И, наверное, не захотел грабить и убивать по воле младшего брата.

Специальная больница оказалась ещё гаже госпиталя. Сначала семья долго сидела в крохотном коридоре, пропитавшемся запахами туалета и кислой капусты, пока врач вёл переговоры по телефону, можно ли допустить к Агурееву Аверьяну родных.

- Мама, а кто на носилках под простынёй? - спросил Вова.

И только после его слов Агата заметила в углу каталку с грудами белья, увязанного в простыни.

- Никого нет, сыночек, - ответила она. - Просто больничное бельё. Его выстирали в прачечной и привезли на смену.

- Нет, там кто-то есть, - продолжил упорствовать Вова, обхватив её за шею.

Агата поцеловала сына в тёплую взлохмаченную макушку, стала гладить по спине, приговаривая:

- Только бельё, сынок. Ты устал, толком не спал. Сейчас увидишь братика... Ему так плохо. Он тоже словно спит и видит страшный сон, только проснуться, как ты, не может.

- Мама, там баба Наташа... - изменившимся голосом произнёс Антон.

Агата повернула голову к нему, чтобы отчитать, как следует. Ишь ты, старший брат называется, меньшого пугает. Но краем глаза увидела, как вместо кучи простыней возвышается необъятное чрево ведьмы, как шевелятся её пальцы, царапают железо каталки, как дёргаются вздутые ноги, приподнимается изъеденная тлением голова - ведьма силится подняться, чтобы отобрать у неё и других сыновей. "Ну уж нет, - подумала Агата, - тебе не выбраться из-под земли, не напасть. Тебя нет в нашей жизни!" Но знакомый мороз уже сковал её шею, волнами накатывало оцепенение, которое она всегда ощущала в присутствии свекрови.

Тут вышел врач и сказал:

- Больной Агуреев не контактен, без сознания. Мы ожидаем плохого исхода. Но семье разрешено увидеть его. Лично я против. Но если мать настаивает... Пройдёмте.

И он направился к лестнице.

Агата крепко-крепко сжала ладошки детей и поднялась. Не глянув в угол, повела их за врачом. Позади глухо упала на железо голова покойницы. Но трещины в стенах, отколовшаяся штукатурка и облупленный пол расползались язвами тления, которые ширились, наливались адовым багрецом, бежали сначала рядом, а потом и опережали. Агата, стараясь не обращать на них внимания, твёрдо и спокойно сказала детям:

- Сейчас мы увидим нашего Аверьянушку. Он не узнает нас. Просто почувствует в своём сне, что мы рядом, что любим его. И вдруг да станет выздоравливать. Не вздумайте плакать и расстраивать брата.

Но она видела, что дети тоже косятся на чёрно-багровые язвы, уже достигшие потолка, поджимают губёнки, чтобы не разреветься от страха, и только сильней сжимала их руки.

Врач распахнул перед ними дверь из фанеры в длинную узкую комнату, похожую на гроб, со стенами из такой же фанеры. В ней стояла только одна кровать, а на ней...

Агата не узнала своего ребёнка, обритого налысо, с повязкой на голове, худого, привязанного ремнями за руки и ноги. Он завопил по-ослиному, потом стал плеваться и хрипеть. Мутный взгляд тускло-голубых глаз не отрывался от потолка. Братья всё же заплакали и даже не спросили, выздоровеет ли Аверьян.

Агата нагнулась над сыном и выдохнула ему почти в рот:

- Забирай...

Секунду-другую Аверьян выл, но всё тише и тише. Потом его взгляд прояснился, он перевёл глаза на Агату и сказал:

- Мама...

Агата залилась слезами, подтолкнула к койке братиков. Но лицо Аверьяна застыло, пропитываясь неживой желтизной. Веки закрылись, утонули в тёмных глазницах. Нос заострился, губы обвисли. Агата подумала, что убила младшего своими словами, закричала, зовя врача.

- Кататонический ступор, - сказал он, только глянув на Аверьяна. - Мы ожидали его. Мужайтесь, мать.

- Но он успокоился... - вымолвила Агата, едва шевеля пересохшими губами. - Его личико... больше не маска...

Она провела рукой по бинтам.

- И проклятой короны нет...

Врач повернулся к ней:

- Так, выходите отсюда побыстрее. И детей уводите. Внизу, в приёмном, вам дадут успокоительных капель. Говорил же я, что такие посещения вредны для родственников.

Агата глянула ему в глаза и спросила:

- Может, после...

- Не будет никакого после. Мы окажем помощь в перевозке тела. Поймите, мать, для таких больных смерть - лучшее лекарство. Боль со временем пройдёт. Обязательно пройдёт, поверьте, я это знаю.

Агата возразила:

- Когда он умрёт, мы похороним его здесь, подальше от... Вы только сразу сообщите.

И ещё подумала, что ей удалось одолеть только ведьму. Сын всё-таки не достанется ей. Аверьянушка... Может, если бы Прохор не оставил её или позвал с собой...

Вечером семья уезжала домой. Ребятишки выглядели подавленными, то и дело принимались плакать. Материнское чутьё подсказало Агате, что они всё же любили младшего. Любить беззаветно, несмотря ни на что, - чувства сродни святости... А она, за всю жизнь привыкшая к покорности, оскорблениям и поношениям, никогда даже и не думала, что может гордиться своими детьми.

На перроне она поняла, что наконец, в середине апреля, перестали дуть злые ветра. Закат позолотил паровозные дымы, вагоны, вокзал. В воздухе запахло влагой и близким теплом. Но Агата не обрадовалась хорошим переменам: иногда они бывают горькими. Очень горькими...