MasterCosmoGyps

— Ребенка вы решили не приводить?

— У меня нет детей. Простите, я обманул вашу регистратуру. Записал на прием своего племянника, сына двоюродной сестры. Некоторым извинением мне может послужить тот факт, что проблема, с которой я к вам пришел, несомненно проистекает из моего детства.

По возрасту — явно за тридцать. Невысокий, с мелкими чертами лица, нервический, с маникюром, в пестром шарфе и вообще необычно одет. Может, гей?

— Детей нет. А вообще семья есть?

— Нет и никогда не было. Есть девушка (что ж, значит, не гей), но она говорит: пока ты с собой не разберешься…

Ох ты, господи… Я вздохнула и приготовилась в течение ближайшего часа слушать нечто в народно-фрейдистском стиле о том, какие сложные отношения у него были с матерью (с отцом, с ними обоими) и как у него от этого пострадала самооценка, и вот теперь вроде в жизни все есть, и все нормально, но он до сих пор ужасно страдает и никак не может начать или, наоборот, перестать, а иногда такое накатывает, что все кажется бессмысленным…

В общем, он, конечно, не туда попал, ведь есть специалисты, которые как раз на таком собаку съели, но что ж теперь делать — не выгонять же его!

— Ну рассказывайте, — предложила я мужчине, назвавшемуся Робертом.

— Мой дедушка был академиком. Мы жили очень обеспеченно по тем временам, и у нас была большая дача — участок, поросший соснами, за высоким забором, в курортном поселке. Я фактически жил там с мая по октябрь. Мои отец и мать постоянно ссорились и выясняли отношения. Она обвиняла его в том, что он женился на ней не по любви, а из-за доступа к материальным благам, а он говорил, что это как раз неважно, но вот то, что при таком отце она оказалась дурой, — это действительно оказалось для него сюрпризом. При всем этом родители вовсе не собирались разводиться — они и сейчас вместе, — это у них был такой способ общения. Я же был тихим, мечтательным ребенком…

«Сейчас Гумилева процитирует, про колдовского ребенка», — подумала я. Не процитировал, но в общем все шло так, как я и предполагала. Я даже задремывать начала.

— Я прочел вашу книжку «Класс коррекции» (повесть про младших подростков, один из героев — инвалид-опорник. — Прим. автора), — сказал Роберт, видимо, заметивший мое состояние.

— Тогда, в детстве? — вежливо поинтересовалась я.

— Нет, сейчас, две недели назад, когда записался на прием.

«Поздновато что-то», — подумала я и приоткрыла один глаз, чтобы исподтишка наново оценить его моторику — вдруг он сам хорошо реабилитировавшийся инвалид детства. С моторикой на вид все было в порядке.

— В сущности, до меня никому не было дела, и я часто оставался на даче с няней. Моя няня была в общем-то хорошей женщиной, но она пила. — Я открыла оба глаза. — Иногда воровала коньяк у дедушки в кабинете, иногда привозила выпивку из города. В поселковом магазине никогда ничего не покупала — шифровалась. Когда выпьет — мирно засыпала, а я ее не тревожил. Калитку и ворота няня предусмотрительно запирала, но я нашел доску в заборе, которая отодвигалась, и отправлялся в путешествия.

— Сколько вам было лет?

— В то лето — десять, хотя я был щуплым и выглядел младше. Тогда свободно передвигающиеся по поселку дети такого возраста не вызывали ни малейшего удивления, это было в порядке вещей. Я много читал, жил в мире приключенческих книг и воображал себя отважным исследователем.

— Вы путешествовали в одиночку?

— Да, и это было проблемой: я был замкнут и не умел сам внедряться в детские компании, хотя мне, конечно, хотелось. Плюс я боялся, что кто-нибудь из детей выдаст меня взрослым и тогда мои путешествия, скорее всего, прекратятся. Поэтому я наблюдал из тени.

— И вот однажды?..

— И вот однажды я набрел на высоченный глухой забор, огораживающий довольно большой кусок соснового леса. Не личная дача. Никакой вывески. Что же это? Военный объект? В курортном поселке? Потом, когда мы с няней пошли гулять, я специально повел ее уже известной мне дорогой и спросил небрежно: а там что? «У-у! — сказала няня и погрозила мне пальцем. — Видишь, проход закрыт? Даже не думай! Там уроды живут!» Вы представляете, как взвилась моя фантазия?

— Пожалуй, представляю, — кивнула я.

— С того дня я искал вход в обиталище таинственных уродов. И естественно, довольно быстро нашел — диаметр уходящей под забор сточной канавы оказался для меня вполне достаточным. Там было очень грязно, но я моментально нашел выход — принес из дома и спрятал в кустах свои старые брюки и драную футболку, в которые и переодевался перед форсированием канавы. Территория уродов оказалась чистым, безлюдным и, к моему разочарованию, довольно скучным местом. Три двухэтажных дома и один одноэтажный. Была вроде бы прачечная (у входа стояли два ящика с бельем). Из нескольких окон пахло пригоревшим молоком — наверное, столовая или кухня… И это все?

Я крался вдоль забора с внутренней стороны, там, где росли кусты и иван-чай. Окна даже первого этажа были слишком высокими, чтобы я мог в них заглянуть. В этот момент из «столовой» вышел огромный (для меня тогдашнего) мужчина, толкавший тележку. Я метнулся в узкий промежуток между забором и одним из двухэтажных зданий, почти сплошь заросший высокой крапивой. От ожогов я приглушенно взвизгнул и тут же закусил ладонь. Выйти было нельзя, и я прислонился к забору, стараясь не шевелиться. В этот момент сверху отворилось окно и раздалось какое-то странное мычание. Ни жив ни мертв я поднял взгляд и увидел большую голову с маленьким треугольным личиком и огромными светло-коричневыми, почти желтыми глазами. Потом — оживленно жестикулирующие, невероятно тонкие руки. И опять мычание. Тут я понял, что встретился с одним из обещанных мне няней уродов. Еще помахав руками, он улыбнулся мне, и я, преодолев страх, улыбнулся ему в ответ.

— Вы еще приходили туда?

— Каждый раз, как только мог. Спустя две недели я научился убегать из спальни поздним вечером через окно. А у них после девяти был полный отбой, всем «буйным» просто вкалывали успокоительное.

— Ваш знакомый все-таки мог говорить? Или вы потом познакомились с кем-то еще?

— Нет, он был глухонемым. Кажется, он знал язык жестов, но я его, конечно, не понимал. Иногда нам удавалось обмениваться записками (он писал крупными и корявыми печатными буквами), но больше мы общались на придуманном нами самими языке. И вскоре уже неплохо понимали друг друга. И вполне себе оживленно общались часами: задавали вопросы, отвечали, вместе смеялись и грустили. Это была такая большая и увлекательная шарада, приключение — и для меня, и для него. Я не знаю, сколько лет ему было, но сейчас думаю, что существенно больше, чем мне — пятнадцать? Шестнадцать? Он не мог ходить — только ползать. Сидеть тоже долго не мог, мешала огромная голова — уставал. В палате он был самым смышленым и развитым, хотя остальные и слышали, и могли бы говорить, если бы… ну в общем, вы понимаете. Их мир был крайне узок. Телевизора у них не было. Было радио, но он его не слышал. Я приносил всякие вещи: игрушки, сласти, цветы шиповника, сосновые ветки, стручки акации, книжки с картинками, ведерко с песком, водоросли, жуков в коробочке. Он спускал в окно веревку, связанную из кусочков, я привязывал свои подарки, он поднимал их наверх. С видимым наслаждением рассматривал, нюхал, трогал, мял, листал, ломал. Иногда отходил от окна — давал мне понять, что показывает принесенное мною другим. Другие как-то откликались, я слышал из глубины комнаты странные звуки. Если силы его тонких рук не хватало, он использовал для подъема однопалатника — тоже неходячего, но с сильными руками, зверообразного, вообще без лба — жесткие черные волосы углом росли у него прямо от переносицы. В конце встречи все принесенное неизменно спускалось обратно: мы шифровались не хуже моей пьяницы-няни. Однажды он попросил молоток. Мне было всего десять, но я что-то почувствовал — и дал ему понять, что не сумел его найти. Как ни странно, нам было хорошо и интересно вместе. Он хотел все знать о мире, в котором я живу. Я нарисовал ему план моей дачи, показал фотографию семьи, принес убогий рисунок моей школы. Я тоже хотел знать. Он спросил: ты уверен? Я сказал: да. Тогда он велел мне прийти попозже, принести толстую веревку, привязать ее конец к палке и кинуть палку в окно. Зверообразный парень помог мне подняться по веревке наверх. Мой друг стал моим Вергилием. Мы даже сумели выйти в коридор и пройти по всем шести или семи палатам. В эту ночь мой мир перевернулся. Голова казалась стеклянной. Но я спокойно вылез в окно и пришел домой. На следующий день у меня поднялась температура до сорока одного градуса. Но я все равно рвался пойти туда и кричал в бреду: пустите, он меня ждет! Как только мне стало лучше, я снова был под его окном, в изрядно вытоптанной крапиве. Он дал мне понять: я думал, ты больше не придешь. А вот фиг тебе! — ответил я. Но через неделю нас поймали, ибо как мы ни шифровались, персонал все же что-то заподозрил.

Мне пригрозили милицией, и я сразу же назвал свою фамилию и адрес. Отпустить меня отказались, кто-то из персонала пошел к нам на дачу. Заведующая велела запереть меня в кабинете. Я рыдал. Одна из служащих сказала сама себе: пусть они попрощаются, — и отвела меня под окно. Я до сих пор вижу эту картину, в малейших подробностях, как видеоклип. Он махал руками и улыбался. Я продолжал рыдать. Редкостный случай: дедушка сам приехал за мной на машине…

— Что было потом?

— Няню выгнали со страшным скандалом, меня забрали в город. На следующее лето мы поехали в Крым. Потом меня отправили в лагерь в Болгарии. Потом еще что-то. Потом академическую дачу не то продали, не то отобрали. Я пытался говорить с родителями, с дедом — они испуганно отмахивались.

— Вы еще бывали там?

— Приехал уже взрослым. Увидел на том месте ресторан и гостевой дом.

— Вы помните его фамилию?

— Мы не знали даже имен друг друга. Он называл меня «мальчик из крапивы», а я его — «урод из окна».

— Это работа для гештальтиста, — подумав, сказала я.

— Все уже было, — вздохнул Роберт. — Два стула и прочее. Он ничего мне не ответил. Стало только хуже. Кроме гештальта, была еще психодрама, и арт-терапия, и… рассказывать дальше?

— Пожалуй, нет. Кем вы работаете?

— У меня своя фирма по организации праздников. Вы не представляете, как бушевала моя естественно-научная семья, когда я озвучил свои предпочтения. Они кричали, что не позволят, чтобы их единственный наследник организовывал бег в мешках в санаториях.

— Представляю, — вздохнула я. — А почему вы выбрали именно это?

— Мне хотелось нести радость, а не резать лягушек.

— Понимаю. Но увы, кажется, я не могу предложить вам ничего из того, что вы еще не пробовали.

— Да, конечно, отпустить меня мог бы только он сам… Простите, наверное, мне просто хотелось еще раз вспомнить. Вы ведь биолог, вы понимаете, что, кого я увидел в ту ночь?

— Да.

— Спасибо, простите еще раз. До свидания.

***

Я не могла не думать об этой истории. У меня хорошее воображение. Ночь, крапива, встреча двух миров, экскурсия десятилетнего мальчика по закрытому для всех аду за высоким забором. Гештальт не сработал. Почему? Однажды я вспомнила его слова: я и сейчас вижу это как видеоклип, в мельчайших подробностях. Зачем мозг это сохранил? Может быть, там есть разгадка, решение? Видеоклип — это не картинка, это движение. Нашла телефон, позвонила.

— Выучите жестовый язык глухих. Хотя бы немного.

— Не проблема, — моментально откликнулся Роберт. — Любые языки легко мне даются. А зачем?

— Мысленно просмотрите еще раз так запомнившийся вам прощальный клип.

***

Он явно нервничал. Сел и жестко сцепил ладони.

— Я не все понял. Но там точно было вот что: мы больше не увидимся, но я не боюсь. И ты не бойся. Ничего нельзя удержать навсегда. Ты дал мне и другим большой вкусный кусок. Это спасибо. Я тоже дал тебе большой кусок. Теперь иди с этим и живи. Все идут по дороге, это правильно. Помни меня, я тоже буду тебя помнить.

— Он еще тогда отпустил вас. Я так и думала. Поэтому вы и помнили столько лет, чтобы однажды прочесть.

— Этот кусок, про который он говорит…

— Если бы не было этой встречи, вполне вероятно, что вы сейчас резали бы лягушек в соответствии с семейными традициями. Ваше знакомство неизмеримо расширило и придало объем не только его, но и вашему миру.

— Именно так. Новые измерения. Опора на себя. И силы противостоять. Как сказал бы он сам: это — спасибо!

В коридоре его ждала миниатюрная женщина, также странновато одетая. Надеюсь, что теперь у них все получится.

(c) Катерина Мурашова

Навеяло постом http://pikabu.ru/story/gollandskie_zabavyi_4851154 . Есть в испанском городке Лекетио ежегодная традиция весьма похожего толка, вот только висят они отнюдь не на штанах.

И, на мой взгляд, тут баски бьют голландцев всухую по степени изощренности выдумки.

Подсказка: мероприятие именуется День Гуся.

( и, возможно, особо впечатлительным не стоит читать дальше)

Празднуется "День гуся" в разгар религиозного фестиваля Сан-Антолин, который проходит с 1 по 8 сентября(и это, пожалуй, даже не самое странное из того, что, как полагают испанцы, стоит делать на религиозные праздники, они вообще ребята очень креативные)

Суть его состоит в следующем: умерщвленного гуся подвешивают на канат вниз головой, тем временем участник фестиваля подплывает на лодке и хватается за шею. Нужно продержаться как можно дольше.

А чтоб было веселее, их вместе начинают на этом канате подбрасывать в воздух и бросать в воду

Как в пиксаровском мультике "О птичках"

Да, то, что гусь уже дохлый, это, в общем, не столь давнее нововведение.

Толпы болельщиков и сочувствующих

Конечная цель, помимо максимального времени - оторвать гусю голову. Кто это сделает, тому и достается тушка в качестве приза.

Текст найден вк, без автора.

История реальная, все живы. Захватывающая задача - рассказать без опознавалок и без врак одновременно.

Странная пара встретилась в конце 80-х. Она - выпускница МГУ. Он - института физкультуры. Специальность - пятиборье. То есть конкур - верховая езда с преодолением препятствий, фехтование, стрельба, бег и плавание. Репутацию дубового физкультурника в глазах родителей невесты несколько спас тот факт, что папа спортсмена был крупный ученый, выпускник МФТИ. Так что легкая облезлая позолота культуры воссияла и на его сыне.

Но вскоре выяснилось, что пятиборье более востребовано в нашей жизни - нагрянули 90-е. По происхождению это боевой, офицерский спорт. Пригодились и стрельба, и бег. В общем-то, и то и другое было обраткой - он отстреливался и убегал, а не наоборот. Причиной этих эскапад было то, что к спортсмену просто липли бабки. Он изобрел схему сравнительно честного отъема денег у государства на продаже нефти. Братва держала за своего этого накачанного быка. Изумлялась результатам, не врубалась в схему, но требовала поделиться. Однажды он понял, что умение отстреливаться и убегать - это неполная партитура его пятиборного таланта. Свалил в Лондон, купил особняк на берегу Темзы - "без речки под окном скучно".

Тут пятиборье расцвело полными красками. Языка он не знал совсем, быстро учил на ходу. Но мало кто из его нынешних соседей мог джигитовать, фехтовать и плавать так, как он. Оказалось, что российский институт физкультуры неплохо подготовил аристократа-англичанина.

Ролью аристократа он не угомонился. Принялся заново учить и родной язык, но с грассированием. В нужных кругах вовремя сказал: "мы, евгеи, должны помогать друг другу". Фамильная память спортсмена действительно хранит 1/16 еврейской крови. Очевидно, что в наше время эти боевитые гены просто вопиют к успеху.

А что жена? В общем-то, вся жизнь ее ушла на лечение нервов. В бутике не так ответили. Прислуга никуда не годится. Пыталась работать, но работодателей порядком нервировал лимузин под окном со скучающим шофером - пора ехать на спа-процедуры. Это я задумался о попытках связать качество образования с судьбами выпускников очень различных вузов...