Дверная ручка из магния
Когда тебе всего шесть лет, а в твоей дворовой компании уже все битые жизнью и матерые пацаны восьмилетки, хочется сделать что-то такое, что раз и навсегда подняло бы твой авторитет, и они наконец-то перестали называть тебя «малым», и дали настоящую пацанскую кликуху.
Мне нужен был настоящий пацанский Поступок. Они-то уже все прошли: и халву с лимонадом из магазина тырили, и одноклассниц на третьем этаже школы защупывали, у Почекута даже была настоящая ракетница, а я только откинулся из подготовительной группы детского сада. Конечно, я уже научился сплевывать со щелчком, и даже перестал путать значения некоторых известных мне блатных словечек. А то выдал на прошлой неделе.
Подвалил к скучающим на скамейке корешам, сплюнул, и презрительно, сквозь зубы процедил – «Меня вчера сосед закозлил, я ему кнопку звонка сжег…» Тут сразу, толпа пацанов, а их в ней было четверо, начала ржать в корчах. Они сквозь слезы тыкали в меня пальцами, что-то там с гоготом кричали – «Ну и как тебе теперь живется козлина?!..» Я ничего не понимал, ведь в эту фразу пытался вложить все свое презрение к козлу соседу, и отсутствие страха, когда он тряс над моей головой кулаками и обещал глаз на жопу натянуть.
И я понял, что нужно сделать. Есть тема, один раз всплывшая в разговоре у костра поздно вечером. Тогда кто-то упомянул про городской морг. Помню, что в тот момент костер ярко вспыхнул, выдал сноп искр, и притух, оставив нас во мраке. Стало по-настоящему страшно и холодно, чьи-то две руки из темноты, быстро подкинули дощечки от ящика в костер, и эту тему больше никто не поднимал.
Городской морг, действительно был страшным и странным местом. Он представлял собой одноэтажный, покосившийся, деревянный барак с маленькими оконцами, стекла в них были как закопченные и скрывали все то, что происходило за ними.
Этот барак являлся старейшей постройкой нашего города. И так получилось, что когда город бурно разрастался во времена строительства Комбината, морг оказался почти в центре города, к слову сказать, всего метрах в ста от школы. И если кругом его окружали кирпичные пятиэтажки и панельные девятки с заасфальтированными дворами, то он находился в Своем Месте.
Я издали, с крыши нашего дома, не раз рассматривал его владения. Там почему-то всегда была дымка тягучего тумана. Наверное потому, что барак стоял на болоте. Через него, к моргу, вел деревянный трапик с прогнившими досками. Болото казалось живым и в то же время выглядело больше мертвым. В нем постоянно что-то бурлило, пузыри с газом лениво поднимались на поверхность мутной жижи и глухо хлопали. Стояла гнилостная вонь, и даже трава осока там была как неживая, серо-черная, вся изломанная и чахлая. И что еще было странно, вечерами, когда на домах вокруг включалось наружное освещение, болото с бараком всегда находилось в мрачной темной дымке. Была какая-то незримая граница, разделявшая светлый, жизнерадостный город и владения морга. Эту черту не смел пересечь ни один пацан у нас во дворе. И вообще старались никогда не упоминать в разговорах это место.
Однажды, когда мы точили в стружку грубыми рашпилями кусочек магния для бомбочек, кто-то с уверенностью сказал, что ручка на дверях в морге очень старая, еще из тех, что делали из магния, мол он сам видел. Мы конечно не поверили, что он сам это видел, а вот про ручку я запомнил, тем более что у нас с магнием был (слышал такую фразу от родителей) вечный дефицит. В общем, я решил добыть эту ручку. Тогда точно все поутихнут. Сами-то даже в мыслях о таком подумать сдрейфят.
Я начал разрабатывать план. Морально уже созрел, этому способствовала моя постоянно ущемляемая гордость, остались только детали. По всем воровским законам, на дело надо было идти ночью, но это было выше меня. Я нашел компромисс – пойду на закате. Еще не темно, но уже и не день. Весь день, предшествующий вылазке, я готовился. Притащил домой небольшую фомку, которой мы разбивали ящики для костра, разложил и проверил свое снаряжение: сапоги, сшитую на заказ в ателье штормовку, а так же самодельный потайной фонарь, собранный из плоской батарейки и прикрученной к контактам, изолентой, лампочки. Ближе к осени, у нас уже почти как на материке, день нормально меняется с ночью, вот только темнеет очень резко, а потому надо быть осторожным и все делать очень быстро.
Распухшее красное солнце уже погрузилось наполовину в далекие воды Енисея, когда я стоял на границе света и тьмы. Один шаг, но как же это трудно, ноги предательски дрожат, потные ладони сжимают фомку и фонарь. Зажмурился и шагнул. Еще с закрытыми глазами понял, что что-то изменилось… Вдруг исчезли все, такие привычные городские звуки, стало тихо, но при этом я отчетливо слышал, как изредка скрипят доски трапика, лопаются мутные пузыри на болоте, и еще не то вздохи, не то бормотания чего-то неведомого. Открыв глаза, я не увидел окружающего города, как будто вошел в незримую сферу, скрывавшую за своей границей весь остальной мир. Стало стремительно темнеть.
Сжав зубы, я быстро двинулся по трапику к различаемым в тумане контурам барака. А время для меня предательски тянется, как будто движешься сквозь воду. Доски трапика стонут со скрипом от каждого моего шага, и в ответ на них, из болота всплывал очередной вонючий пузырь. Еще одна гнилая ступенька и я вижу дверь. Мрачная, без каких-либо табличек, покрытая местами черной с сединой плесенью.
Вот она ручка. Точно, эта та самая, с округлыми плоскими формами, выщербленная мелкими раковинами от времени. Переложив фонарь в карман, взялся за фомку двумя руками. Я немного потренировался до этого, но тут у меня не получалось вдавить ее глубже в трухлявое дерево, ручка как будто вросла в дверь, да и руки дрожали. Наконец ржавые гвозди поддались и с хрустом выскочили, ручка упала на настил. Когда я нагнулся за ней, мне показалось, что над головой пронеслась тень, даже смрадным туманом обдуло, и тут же очень громко невидимая птица хрипло и зло каркнула. Сердце провалилось. Замер на секунду, постарался успокоиться. Уже совсем стемнело, надо быстро сматываться. Достал фонарь, нажал пальцем на изоленту и засветился шарик света, окруженный зыбким маревом радуги.
Он освещал очень маленькое пространство, и в нем, я увидел дверь. Не знаю, что мной тогда двигало, но с бешено бьющимся сердцем, я тычком толкнул ее. Неожиданно легко она открылась. В тамбуре полумрак, под потолком тусклая лампочка, висящая на проводе, раскачивалась мерно как маятник. Еще одна дверь, толкаю ее и иду дальше. Длинный коридор, серые деревянные стены, местами обитые драными кусками фанеры, противное жужжание пары узких белых ламп под потолком, толком не дававших в этом мраке освещения, склизкий пол, четыре прямоугольника провалов во что-то, с открытыми дверями по бокам, и запах. Запах, от которого выворачивало, хотелось нырнуть головой под штормовку, чтоб только его не чувствовать.
Голова кружилась, но я двигался к первому входу с открытой дверью, из которого лилась косая полоса света на пол, и раздавались непонятные звуки: как будто дребезжание старого проигрывателя грампластинок и мерный, повторяющийся скрежет. Вошел в границу света…
Я рос еще тогда, когда главенствовала идея всемирной социалистической революции, и все что было связанно с верой и церковью, было для меня пустым звуком. Но то, что я увидел, где-то на уровне подсознания и генетической памяти, подсказало мне, что скорей всего, я вижу сотону - верховного жреца этого места.
Сотона предстал мне с красным, опухшим, небритым лицом, изъеденным паршой, и пересеченным глубокими морщинами.
Совершенно лысый череп, с мутными каплями пота, и раздавленными на темени, окровавленными останками комаров. На его голый, волосатый, бесформенный торс, была надета мятая жилетка от костюма тройки. Он стоял ко мне боком, склонившись над ужасным существом, лежащим на блестящем столе. Это существо было синюшного цвета, с черным куском языка, вывалившимся из оскаленного рта. Обтянутый подобием кожи скелет. Выпотрошенный, с вывернутыми кусками плоти в стороны, живот. Торчащие вверх, окровавленные обрубки ребер.
Пальцами одной руки, сотона сжимал громадную иглу с вдетой в нее грубой ниткой, пальцами другой, стягивал края плоти, потом протыкал ее насквозь и, затягивая петлю, сращивал. Когда он это делал, руки существа, свисавшие по краям стола, дергались и пальцы хаотично болтались, как будто ему было очень больно. Рядом, по одну сторону головы существа, стоял граненный, немытый стакан, по другую, стеклянная бутылочка с циферками на боку (я видел, из таких кормят грудничков молоком, натягивая на горлышко соску) и шипящий динамиками, кассетный магнитофон с окровавленными клавишами.
Сотона повернул в мою сторону голову, уставив на меня пустой взгляд красных глаз, отложил иглу, взял бутылочку. Не глядя, плеснул в стакан, поднял его и взмахнув приветственно в мою сторону, подмигнул, и опрокинул содержимое стакана себе в пасть, глотнув с шумом и бульканьем.
В глазах потемнело. Дальше я ничего не помню, только очнулся уже за границей владений морга, весь в поту и с бешено долбящимся сердцем в груди.
Уже было темно, город жил своей ночной жизнью, мелькал свет фар автомобилей, где-то смеялись, звон бутылки, разбившейся об асфальт, мимо бежала собака куда-то по своим собачьим делам... В руке я сжимал дверную ручку. Фонарик и фомку потерял. Я знал, где сейчас наши пацаны, и в первый раз пошел один так поздно через темный пустырь к стройке, и мне было совершенно не страшно. Когда я вошел в свет костра, пацаны от испуга шарахнулись, а я только презрительно улыбнулся и бросил им под ноги дверную ручку из магния.
P.S. Через пару дней, Почекут, проспорил мне свою ракетницу, когда я привел пацанов к моргу, и они убедились, что там прибита новая ручка. Причем, два дня они просто дрейфили, а я их уговаривал и издевался. Кликуху мне дали знатную – Дух. Я ею очень гордился, пока не узнал, что точно такую же имеет наш дворовый алкаш, а все потому, что у того от запоев несло тухлятиной изо рта.
© secundus
Мне нужен был настоящий пацанский Поступок. Они-то уже все прошли: и халву с лимонадом из магазина тырили, и одноклассниц на третьем этаже школы защупывали, у Почекута даже была настоящая ракетница, а я только откинулся из подготовительной группы детского сада. Конечно, я уже научился сплевывать со щелчком, и даже перестал путать значения некоторых известных мне блатных словечек. А то выдал на прошлой неделе.
Подвалил к скучающим на скамейке корешам, сплюнул, и презрительно, сквозь зубы процедил – «Меня вчера сосед закозлил, я ему кнопку звонка сжег…» Тут сразу, толпа пацанов, а их в ней было четверо, начала ржать в корчах. Они сквозь слезы тыкали в меня пальцами, что-то там с гоготом кричали – «Ну и как тебе теперь живется козлина?!..» Я ничего не понимал, ведь в эту фразу пытался вложить все свое презрение к козлу соседу, и отсутствие страха, когда он тряс над моей головой кулаками и обещал глаз на жопу натянуть.
И я понял, что нужно сделать. Есть тема, один раз всплывшая в разговоре у костра поздно вечером. Тогда кто-то упомянул про городской морг. Помню, что в тот момент костер ярко вспыхнул, выдал сноп искр, и притух, оставив нас во мраке. Стало по-настоящему страшно и холодно, чьи-то две руки из темноты, быстро подкинули дощечки от ящика в костер, и эту тему больше никто не поднимал.
Городской морг, действительно был страшным и странным местом. Он представлял собой одноэтажный, покосившийся, деревянный барак с маленькими оконцами, стекла в них были как закопченные и скрывали все то, что происходило за ними.
Этот барак являлся старейшей постройкой нашего города. И так получилось, что когда город бурно разрастался во времена строительства Комбината, морг оказался почти в центре города, к слову сказать, всего метрах в ста от школы. И если кругом его окружали кирпичные пятиэтажки и панельные девятки с заасфальтированными дворами, то он находился в Своем Месте.
Я издали, с крыши нашего дома, не раз рассматривал его владения. Там почему-то всегда была дымка тягучего тумана. Наверное потому, что барак стоял на болоте. Через него, к моргу, вел деревянный трапик с прогнившими досками. Болото казалось живым и в то же время выглядело больше мертвым. В нем постоянно что-то бурлило, пузыри с газом лениво поднимались на поверхность мутной жижи и глухо хлопали. Стояла гнилостная вонь, и даже трава осока там была как неживая, серо-черная, вся изломанная и чахлая. И что еще было странно, вечерами, когда на домах вокруг включалось наружное освещение, болото с бараком всегда находилось в мрачной темной дымке. Была какая-то незримая граница, разделявшая светлый, жизнерадостный город и владения морга. Эту черту не смел пересечь ни один пацан у нас во дворе. И вообще старались никогда не упоминать в разговорах это место.
Однажды, когда мы точили в стружку грубыми рашпилями кусочек магния для бомбочек, кто-то с уверенностью сказал, что ручка на дверях в морге очень старая, еще из тех, что делали из магния, мол он сам видел. Мы конечно не поверили, что он сам это видел, а вот про ручку я запомнил, тем более что у нас с магнием был (слышал такую фразу от родителей) вечный дефицит. В общем, я решил добыть эту ручку. Тогда точно все поутихнут. Сами-то даже в мыслях о таком подумать сдрейфят.
Я начал разрабатывать план. Морально уже созрел, этому способствовала моя постоянно ущемляемая гордость, остались только детали. По всем воровским законам, на дело надо было идти ночью, но это было выше меня. Я нашел компромисс – пойду на закате. Еще не темно, но уже и не день. Весь день, предшествующий вылазке, я готовился. Притащил домой небольшую фомку, которой мы разбивали ящики для костра, разложил и проверил свое снаряжение: сапоги, сшитую на заказ в ателье штормовку, а так же самодельный потайной фонарь, собранный из плоской батарейки и прикрученной к контактам, изолентой, лампочки. Ближе к осени, у нас уже почти как на материке, день нормально меняется с ночью, вот только темнеет очень резко, а потому надо быть осторожным и все делать очень быстро.
Распухшее красное солнце уже погрузилось наполовину в далекие воды Енисея, когда я стоял на границе света и тьмы. Один шаг, но как же это трудно, ноги предательски дрожат, потные ладони сжимают фомку и фонарь. Зажмурился и шагнул. Еще с закрытыми глазами понял, что что-то изменилось… Вдруг исчезли все, такие привычные городские звуки, стало тихо, но при этом я отчетливо слышал, как изредка скрипят доски трапика, лопаются мутные пузыри на болоте, и еще не то вздохи, не то бормотания чего-то неведомого. Открыв глаза, я не увидел окружающего города, как будто вошел в незримую сферу, скрывавшую за своей границей весь остальной мир. Стало стремительно темнеть.
Сжав зубы, я быстро двинулся по трапику к различаемым в тумане контурам барака. А время для меня предательски тянется, как будто движешься сквозь воду. Доски трапика стонут со скрипом от каждого моего шага, и в ответ на них, из болота всплывал очередной вонючий пузырь. Еще одна гнилая ступенька и я вижу дверь. Мрачная, без каких-либо табличек, покрытая местами черной с сединой плесенью.
Вот она ручка. Точно, эта та самая, с округлыми плоскими формами, выщербленная мелкими раковинами от времени. Переложив фонарь в карман, взялся за фомку двумя руками. Я немного потренировался до этого, но тут у меня не получалось вдавить ее глубже в трухлявое дерево, ручка как будто вросла в дверь, да и руки дрожали. Наконец ржавые гвозди поддались и с хрустом выскочили, ручка упала на настил. Когда я нагнулся за ней, мне показалось, что над головой пронеслась тень, даже смрадным туманом обдуло, и тут же очень громко невидимая птица хрипло и зло каркнула. Сердце провалилось. Замер на секунду, постарался успокоиться. Уже совсем стемнело, надо быстро сматываться. Достал фонарь, нажал пальцем на изоленту и засветился шарик света, окруженный зыбким маревом радуги.
Он освещал очень маленькое пространство, и в нем, я увидел дверь. Не знаю, что мной тогда двигало, но с бешено бьющимся сердцем, я тычком толкнул ее. Неожиданно легко она открылась. В тамбуре полумрак, под потолком тусклая лампочка, висящая на проводе, раскачивалась мерно как маятник. Еще одна дверь, толкаю ее и иду дальше. Длинный коридор, серые деревянные стены, местами обитые драными кусками фанеры, противное жужжание пары узких белых ламп под потолком, толком не дававших в этом мраке освещения, склизкий пол, четыре прямоугольника провалов во что-то, с открытыми дверями по бокам, и запах. Запах, от которого выворачивало, хотелось нырнуть головой под штормовку, чтоб только его не чувствовать.
Голова кружилась, но я двигался к первому входу с открытой дверью, из которого лилась косая полоса света на пол, и раздавались непонятные звуки: как будто дребезжание старого проигрывателя грампластинок и мерный, повторяющийся скрежет. Вошел в границу света…
Я рос еще тогда, когда главенствовала идея всемирной социалистической революции, и все что было связанно с верой и церковью, было для меня пустым звуком. Но то, что я увидел, где-то на уровне подсознания и генетической памяти, подсказало мне, что скорей всего, я вижу сотону - верховного жреца этого места.
Сотона предстал мне с красным, опухшим, небритым лицом, изъеденным паршой, и пересеченным глубокими морщинами.
Совершенно лысый череп, с мутными каплями пота, и раздавленными на темени, окровавленными останками комаров. На его голый, волосатый, бесформенный торс, была надета мятая жилетка от костюма тройки. Он стоял ко мне боком, склонившись над ужасным существом, лежащим на блестящем столе. Это существо было синюшного цвета, с черным куском языка, вывалившимся из оскаленного рта. Обтянутый подобием кожи скелет. Выпотрошенный, с вывернутыми кусками плоти в стороны, живот. Торчащие вверх, окровавленные обрубки ребер.
Пальцами одной руки, сотона сжимал громадную иглу с вдетой в нее грубой ниткой, пальцами другой, стягивал края плоти, потом протыкал ее насквозь и, затягивая петлю, сращивал. Когда он это делал, руки существа, свисавшие по краям стола, дергались и пальцы хаотично болтались, как будто ему было очень больно. Рядом, по одну сторону головы существа, стоял граненный, немытый стакан, по другую, стеклянная бутылочка с циферками на боку (я видел, из таких кормят грудничков молоком, натягивая на горлышко соску) и шипящий динамиками, кассетный магнитофон с окровавленными клавишами.
Сотона повернул в мою сторону голову, уставив на меня пустой взгляд красных глаз, отложил иглу, взял бутылочку. Не глядя, плеснул в стакан, поднял его и взмахнув приветственно в мою сторону, подмигнул, и опрокинул содержимое стакана себе в пасть, глотнув с шумом и бульканьем.
В глазах потемнело. Дальше я ничего не помню, только очнулся уже за границей владений морга, весь в поту и с бешено долбящимся сердцем в груди.
Уже было темно, город жил своей ночной жизнью, мелькал свет фар автомобилей, где-то смеялись, звон бутылки, разбившейся об асфальт, мимо бежала собака куда-то по своим собачьим делам... В руке я сжимал дверную ручку. Фонарик и фомку потерял. Я знал, где сейчас наши пацаны, и в первый раз пошел один так поздно через темный пустырь к стройке, и мне было совершенно не страшно. Когда я вошел в свет костра, пацаны от испуга шарахнулись, а я только презрительно улыбнулся и бросил им под ноги дверную ручку из магния.
P.S. Через пару дней, Почекут, проспорил мне свою ракетницу, когда я привел пацанов к моргу, и они убедились, что там прибита новая ручка. Причем, два дня они просто дрейфили, а я их уговаривал и издевался. Кликуху мне дали знатную – Дух. Я ею очень гордился, пока не узнал, что точно такую же имеет наш дворовый алкаш, а все потому, что у того от запоев несло тухлятиной изо рта.
© secundus
