Они перебираются в следующее помещение максимально быстро. Итан плотно запирает замок. Но страх не оставляет. У Оливии заметно дрожат руки. Росс ставит было мальчика на пол, однако Генри остаётся в прострации, и его потерянный взгляд тому подтверждение. Росс вновь берёт его на руки. Новая локация, в которой оказываются гости недружелюбного мрачного лайнера, представляет собой огромное помещение с потолком не меньше десяти метров. Они где-то в середине на площадке, от которой уходят два лестничных пролёта вверх. Ещё два пролёта отделяют их от пола. Стоит громогласный рокот, однако уши быстро привыкают к нему, заставляя слиться на заднем фоне в мерный гул. В центре помещения большое железное устройство, механизм, не меньше восьми метров в высоту и столько же – в длину. На первый взгляд люков нет. Всё те же плафоны, только здесь их больше, дают такой же тусклый свет.
После того, как массивная дверь оказывается закрыта, они позволяют себе слегка расслабиться. Джордж немедленно приваливается к переборке, Эрик остаётся у края площадки, огороженной невысокими перилами.
– Так что же это было? – первой спрашивает Оливия, обнимая себя за плечи.
Ответа нет несколько томительных секунд. Да и кто может его дать? Горстка забитых испуганных людей находится в равном положении, и вряд ли кто-то из них знает больше остальных.
– Думаю, если кратко, то некая тварь неизвестного происхождения, – констатирует Итан очевидные факты. И добавляет, с опаской глянув на Росса и понимая, что тот, возможно, ещё не до конца осознал происшедшее: – Опасная тварь.
– Да какая гразница, – негромко говорит в пустоту Джордж.
Не давая гнетущей тишине могильной плитой упасть на их плечи, Алекса спрашивает:
– Кто-нибудь понимает, что это за место, куда мы попали?
– Уверен, что это машинное отделение. А перед нами собственно сам двигатель, – невозмутимо отвечает Итан, поражая своей выдержкой.
– Обычно, их минимум два, – добавляет Эрик. Он волнуется и потеет, но умудряется как-то держать себя в руках: – Мы либо в левом отделении, либо – в правом. Я предлагаю спуститься. Вариантов у нас нет, а двигаться надо. Осмотримся внизу, может, ещё какой выход найдём.
Теперь девушка поворачивается к ребёнку и тянется к нему.
– Генри, малыш?.. – зовёт она, но мальчик не реагирует.
Без особого желания они начинают движение. Уставшие и безвольные, люди спускаются ещё ниже в неизвестность.
И вновь воцаряется молчание. У двоих из присутствующих случилось чудовищное горе. У всех остальных значительно сократились шансы выжить. Что делать дальше, никто пока не придумал. В общем немом порыве они решают идти вперёд. Вниз по трапу. Бедный Генри смотрит в одну точку, сидя на руках отца, словно призрак, явно не отдавая себе отчёта в том, что происходит. Росс выглядит примерно также, только на его лице ещё читаются какие-то мыслительные процессы. Они оба пока не могут осознать в полной мере масштаб произошедшего. Последним идёт Итан, замыкая спуск.
– Честно говоря, мне становится не по себе, когда все молчат, – начинает Оливия. Она опирается обеими руками о перила, смотря куда-то в точку на потолке, скрытом тенями. – Росс, прими мои соболезнования. Я…не знаю, что ещё сказать. Извините, если что. Пожалуй, я буду рассказывать то, что вспоминается. Когда Кэрол сказала про базу отдыха, я вдруг вспомнила! Домики стояли в длинный ряд. Прямо перед ними был бассейн с лежаками. Знаете, не первый класс, но не в моём финансовом положении было выбирать. А ещё… Ещё я помню тебя, Джорджи.
– Что? Что ты сказала? – Кажется, подобный поворот слегка подталкивает писателя, возвращая мысли в опустошённую ужасом голову.
– Давай, вспоминай, дружок! Бар, дебильная музыка, наподобие сальсы, ты ещё мартини пил.
Поражённый Джордж сначала замирает, но затем догоняет их.
– Ну, говогри, грасскажи ещё что-нибудь!
– Э-э, я помню, что ты подошёл ко мне и сказал что-то вроде: «Бармен, два сухих мартини для меня и моей спутницы!», или ещё какую чушь.
– Два сухих магртини… – эхом отзывается писатель.
– Знаешь, я никого, наверное, так быстро никогда не отшивала! – смеётся вдруг она, но сразу становится серьёзной. – Да, я тогда пошла выпить, пока Джим спал. Он снял тогда домик для нас на пару дней. Мэлоди как раз в рейсе была. Хм, та летняя ночь была просто волшебной. Сказала бы «незабываемой», но сами понимаете… Мы любили – именно любили! – друг друга несколько дней. Правда, Джимми допустил тупую оплошность: оплатил номер карточкой при въезде. А эта дрянь, видимо, следила за счётом, и, как оказалось позже, вернулась на день раньше, чем планировалось. Так глупо… Было утро. Помню, что попросила его растопить камин, потому что ночью он потух, и было прохладно. Джим поленился. Ну, и запах газа такой стоял, специфический, да неважно! Всё равно камин был больше декоративный. – Оливия вздыхает, озвучивая неприятные моменты. – Она поймала нас с поличным и стала орать. Наверное, вряд ли раньше кто-то видел Мэлоди в таком состоянии.
– Оливия, ты пгрости, если я тебе тогда, эм, докучал. Пгросто хотел компанию составить. Тепегрь помню, – улыбается Джордж, но девушка только отмахивается.
– Да что мне твои извинения… В общем, Мэлоди убежала, а Джимми бросился за ней, – продолжает она, и внимательный к рассказу Итан слышит сдерживаемые слёзы. – Но я его не виню. Я уже говорила, мне не хотелось с ним серьёзных отношений. Хватало того, что имела. У нас была страсть и любовь, и никаких обязательств. А брак, его ведь нужно сохранять. Я то точно никуда не денусь… Ну, они свалили, а я просто села покурить.
Комментировать никто не желает – каждый пытается собрать в кучу разрозненные мысли после воспоминаний Оливии о базе отдыха.
– Нет, я пгравда пгрошу пгрощения! Эй, да стойте же! Все!
Они и правда останавливаются. Странным образом, но за такое короткое время горстка людей сумела наладить невидимую глазу необычную связь. Многие вещи они делают вместе, даже не задумываясь. Личная история воспринимается, как откровение – надо слушать и не мешать. Каждый имеет право высказаться, особенно если это важный фрагмент воспоминаний. Как начинает выясняться, общих воспоминаний.
Джордж идёт последним, и, так уж получается, оказывается выше всех в этом импровизированном амфитеатре человеческих судеб.
– Я очень хочу сказать. Пгросто выслушайте, пгрошу! – И здесь уже Оливии кажется, будто писатель едва сдерживается, чтобы не зарыдать. – Дело в том, что я вегрующий. Не грелигиозный, но именно вегрующий. Ну, в синагоге так ни гразу толком, эм, и не был, но…Да какая, в конце концов, гразница, буду ли я молиться каждый вечегр, ставить свечи, или пгриносить, ну, жегртвы? Ведь важна не, хм, фогрма бога, но твои чувства к нему. Я потому и хочу…покаяться. То есть, исповедаться. Это так стграшно! Всё это! – Он разводит руки в стороны. – Пгростите меня за всё. Думаю, мы все здесь, ну, умгрём, как Кэгрол.
– Лучше заткнись! – цедит сквозь зубы Росс, ещё крепче прижимая сына к себе.
– Я человек маленький, и всё, что мне остаётся, это надеяться на Бога. Ну, и покаяться, эм, напоследок. Итак. Я лжец. Да. В общем, ваша догадка о том, что я делал на войне…вы пгравы. Не воевал, а только смотгрел сводки. Так получилось, что я служил в канцелягрии той части и, э-э, уехал в штаб буквально накануне атаки. И звания такого высокого тоже не было. Я всё навграл! Я… я… – Хлюпает носом. – Я не писатель даже. Ну, одну написал, только два года ушло. Получилось настолько неинтегресно, что ни одно издательство не взялось печатать. Ну, я тогда сам нашёл недогрогую типографию, за свои деньги сделал маленький тиграж. В такой, знаете, мягкой обложке? Эм, дгрянные книжонки для бабушек? А-а, не суть. А втограя книга… Её я нагло укграл. Укграл! – Слеза всё же скатывается по его небритой щеке. – Там был пагрнишка. Он показал мне свою гработу, ну, для оценки. А я не смог остановиться. Э, не смог спгравиться с собой. Пгрисвоил. Да и фильм тоже никто никогда не собигрался даже снимать. Всё ложь! Я просто ничтожество. Там, где я жил граньше, уже каждый знал это. Пегреезд – вынужденная мегра. А здесь, на юге, я хотел всё начать заново, хм, в люди пгробиться! И тут опять не спгравился с собой. Пгростите меня, пожалуйста, что наплёл вам ту же истогрию, что втиграл годами всем.
Последние реплики он произносит быстро, словно боится опоздать куда-то. Его голос дрожит, глаза бегают от лица к лицу. Мужчина отчаянно ищет поддержки, но с ужасом осознаёт, что её нет. Эти люди, в силу обстоятельств за короткое время ставшие достаточно близкими ему, как бы он ни противился, так вот, именно эти сотоварищи по несчастью просто отворачиваются. И начинают спускаться дальше. Джордж трясёт головой. Дрожь и паника, замешанные на горькой обиде, охватывают его. Никогда в жизни он не мог представить, что невинная ложь может настолько оттолкнуть окружающих.
Они успевают спуститься вниз. Если раньше стены буквально давили, то здесь размеры помещения просто-напросто угнетали. Нависающие теперь уже сверху пролёты с проходами, отбрасывают глубокие тени на стены и углы, делая помещение наименее приятным из всех виденных ранее.
Как бы то ни было, и что бы Джордж не думал, его исповедь всё же вызывает очень разные эмоции у слушателей. Эрику искренне жаль его – человек просто запутался в самом себе, он просто одинок. Итан качает головой, ведь он осознал эту тайну уже давно. Однако рад, что Джордж нашёл в себе силы раскаяться. Росс презирает «писателя». Он слушает все эти слова, только чтобы отвлечься, чтобы не думать о горе, не терять контроль. Большую часть его мыслей занимает теперь Генри, он живёт только ради него. Пусть с мальчиком и не всё в порядке. Алексе, единственной из всех, абсолютно всё равно. Метания ничтожного человека, о которых она прочитала уже столько книг, не тревожат её душу.
Оливия в замешательстве. Да, на её лице отчётливо читается мысль: «Я же говорила», смешанная с брезгливостью и отвращением. Однако наравне с этим…ей больно. Он совершенно не нравится ей, картавый и жалкий человечек с острым носом и большими ушами. Лжец и пропащая душа, запутавшаяся в собственной лжи и потерявшая последние капли скудного достоинства. И всё же её сердце щемит от грусти и тоски по такому – даже такому – человеку, который скоро просто исчезнет. В конце концов, какой бы он ни был, чем он заслужил именно такой финал для своей истории? Она сдерживается, чтобы ни одна из этих потаённых мыслей не вырвалась на волю, ведь имидж превыше всего.
Джордж делает последнюю попытку:
– Итан, дгружище, а я ведь тебя вспомнил! Мы даже успели выпить вместе. Мы отлично посидели в тот, эм, вечегр в багре. Сидели до самого утгра. Ну, вспоминай!
Итан хмурится, качает головой:
– Нет, парень, я совершенно тебя не помню.
Писатель отступает, поворачивается к остальным, вновь заглядывает в глаза, заискивает, умоляет:
– Пожалуйста… Что же вы… Я был там. Я ведь помню… Я не хочу сдохнуть, забытый всеми! Я хочу, чтобы меня помнили. Хочу, чтобы восхищались. Чтобы поминали тёплыми словами, ведь в аду так холодно! Я не хочу быть один…как всю жизнь.
– Ты всю жизнь врал всем, а теперь хочешь, чтобы тебя искренне любили? Нет, Джордж, так не бывает. Откуда мы можем знать, что сейчас ты не обманываешь?
Он потерянно озирается. Вдруг начинает тереть руки и лицо.
– Кожа словно огнём гогрит…
К нему, стоящему в стороне от всех, огороженному стеной неверия, вдруг подходит Оливия. Трогает за плечо:
– Ложь порождает только одиночество, дружок. Поверь мне, я знаю.
Именно в эту секунду все одновременно и запоздало понимают, что их снова парализовало. Так же, как тогда, перед дверью. Каждый осознаёт, что происходит, только вот ни сказать, ни двинуться не может ни один из них. В середине свободного пространства всего машинного отделения в воздухе появляется чёрная жирная и хорошо заметная глазу точка. Она растёт, растёт. Густой кусочек нефти на глазах превращается в облако. Будто втягивая в себя частицы себя же, разбросанные повсюду, оно образует уже знакомую массу. «Нечто» парит и опускается до уровня замерших людских глаз. Джордж и Оливия находятся слишком близко друг к другу. Существо накрывает их собой так нежно, словно мать укрывает одеялом заснувшего ребёнка. «Оно» ползёт дальше, всё также, не касаясь пола, немного в сторону от своих жертв. Раздаётся крик. В этот раз в унисон. Мужчина и женщина кричат с разницей в несколько октав, извергая, как вулкан, из ртов вместо лавы чёрную туманную массу. А существо всасывает их крик вместе с конечностями. В этот раз освещение позволяет наблюдать весь процесс с мелкими подробностями. Их части тела не просто переходят в газообразное состояние, они будто разлагаются на атомы и молекулы, соединяясь с кислородом и превращаясь в ту самую чёрную материю. Последними остаются головы. Лица, обращённые друг к другу, не выражают боли, а ненависть, некогда бывшая между людьми, ушла в никуда. Последняя мысль Джорджа, возникшая в затухающем сознании, мысль о получившемся покаянии, о раскаянии в грехах. Истлев полностью, то, что осталось, затягивается в эпицентр. «Оно» испаряется так же, как и появилось, забрав с собой новых «друзей» и разметав их мглистые остатки по углам помещения.
Оцепенение постепенно спадает. Частицы бывших товарищей, только что живых, испаряются в воздухе.