И два месячишки проектировал наше отправление в Мич, не зная, кого безопасней взяткой подмакнуть. По-моему, у таких как он тока и забот, как вычислить, кому харю разломать, а кому бабок отсыпать, а все иные подвластные ему делишки будто сами собой тёмными аттракционами функционируют слаженно, как механизмы выверенные. Впрочем, чё пустое трепать. Особенок своего быта дядька Вацлав, и до медузного состояния ужравшись, не разгласит. С ним знатно бухать. Он всех паскудами, крадунами и баблоцапами титулует. Грит, ненавижу, удавил бы сволот до последней, а последнюю бы на кресте с умеренной токопроводимостью заживо распял и хавчик бы протягивал со штыка. Но, грит, без них стало бы ещё скверней. Такой вот противоречивый дядька Вацлав.
С ним сотрудничать радостно. Скока назначил, стока и капустки похрумкать отчисляет. Я как-то к одному болту строителем нанялся. Мы, нанятые, свои обязательства исполнили, а он свалил, не отдав нам копеек наших. Ну не пидорас ли? Таких бы и убить в охотку, а жалко отчего-то. Но при встрече с удовольствием бы немного аннулировал с щедростью царской, это верно. Другие по примеру подобных пидорасов тоже пидорасами становятся себе в облегчение. Вот в чём беда главная. Пидорасия по типу СПИДа, но физически не убивает, к сожалению.
Как-то, истосковавшись в одиночестве, литран белой в одночасье из флакона в себя перенасосил. И трезвым остался. От такой внезапной подставы ещё горче, ещё муторнее стало, всё равно что спиногрызу игрушку вожделенную пообещали, а подарили в красивой упаковке шарик деревянный, кривыми шипами утыканный и чернилами обляпанный. Вот над той бутылкой и сидел я аки дитятко нерассудное, а потому безвольное и обманутое. Это я сам, себя же в болотную муть пьянок погружал, от себя и от всего другого, словно колпаком медным накрылся, и внутри него в соблазнительной романтике запоев тупел и опускался. А от себя убегать это как в пропасть с блаженной лыбой лететь. Как же других принимать, коли сам себя принять не можешь? Либо себя исследуй, принимай и развивай, либо с говном мешайся и дохни понемногу, морально и тельно.
Я бухло и отринул. И курево. Не люблю полумер. Захотелось вдруг на себя под иным углом взглянуть, захотелось испробовать, а способны ли мертвецы оживать, а павшие на ходули восставать? Може, это самое трудное ради себя стараться, в особливости если себя же ненавидишь презрительно. Може, сперва надо уметь себя на палки ставить, а опосля и другим манипулятор тянуть?
- Ты эта, - сказал Финча, приоткрыв окошко электропсовое для свежести, - как дядька миссию прошуршит, вечерком к нам подваливай. Моя блондинка забрюхатела. Ножки обмоем.
- Так лапы после рождения обмывают.
- Тогда брюхо карапузье обмоем.
Всегда так. Заимел твёрдость непоколебимо ужрякаться - сам стратегии составляешь, но стоит змия зелёного из своей галактики резиночками духовными стереть, тут же объявляются предлагающие задорма наполнить тебя спиртосодержащими жидкостями.
- Твоя-то? - ухмыльнулся.
- Моя-то, - улыбнулся застенчиво.
Необычное ощущение возникает при говоре с другом, который спал с той же бабой, с которой предварительно спал ты сам.
- Про меня-то ничё не грит?
- Грит, у тя член малюсенький, а у мя поболе будет.
- А то. С кем она в сожительстве колбасится, у того и член как дубинка козелоковая.
Сам же размышляю, чё ваще треволноваться из-за размеров сих? Член от переживаний в размерах не циклопизируется, а попобавиться может. У вас бы кто над душой возвышался и нудил постоянно и вы бы съёживались и морщились непроизвольно, котелок в плечи вбирая.
А у кого член выдающихся размеров и кто гордится этим, я и их не признаю. Будто свой член удобрениями обсыпали и водой из лейки поливали с добавками всевозможными. Нарочно в санатории профилактические для членов возили, в лечебной грязюке им елозили, массажем ему крема витаминизированные намазывали, холили, лелеяли, ручонками наглаживали, в макушку целовали, ути-пути грили и от таковых услад и наслаждений за пять секунд кончать учили.
А коли член махонький, так черкануть: “С энтой крошкой жить в современной Гробывальне невозможно!” и в петле молодецки зависнуть?
- С оглядкой на безвозвратность я бросил бухать, - сообщил я удивительную новость. - И курить закончил.
- Ты?! - не выдержал Финча и замолк слегка, охватив усами разума объявление о моей скоропостижной алкоголическо-никотиновой импотенции. - Признаться, я растерян и подавлен. Мне-то отныне к кому податься время убивать, душу свою пьяными слезами, пьяным счастием и пьяной же злостью будоражить механически?! Одумайся, пока не поздно!
- Извиняй, не знал, что приобщиться к трезвому войску, оказывается, столь глубоко эгоистичный поступок. А слову себе данному я не изменю. Я сейчас в таком периоде развития нахожусь, что учусь не отступать от принятых решений. Я сам не понимаю, хорошо иль плохо для меня бросить синячество, но раз внутренне утвердил более не бухать, более бухать и не буду.
- А к лучшему, Стразл, к лучшему! Скоро мой ребёночек народится. Выходит, и мне бы с бухлом и куревом отношения завершить, не дожидаясь перехода к минорной части сюиты?
- Твоя дитина, сам замышляй.
- Мне бы вот вряд ли хотелось повторно на пьяного папашу-укурка снизу вверх, рот раскрывши, пялиться и ногами чечётку из пола выколачивать.
- А мой курил и бухал, потом неожиданно умер. Но был ли он счастлив?.. Ты прав, Стразлёнок, надо обрывать цепи дурной наследственности и свой род на чистую воду выводить, покидая зыбучие пески апатии, вставать на твёрдую почву взросления и пускать свою лодку по истокам трудолюбия.
- Рекой, гляди, не ошибись.
- Крёстным отцом не хошь стать?
- Скоро узнаешь. У тя с лафийкой сцепилось чё?
- Непонятки с ней. Туману в изъяснениях нагоняет.
С ритмичным и тревожным перестуком электропёс неторопливо тянулся ездой к станции Синий Таз. Я поведал о своих снах. Финча сказанул, граф Эпика - это я, вышагивающий по дороге саморазрушения. Пояснил, остров с шарами - это восприятие реальности как иллюзии и самообмана и страх перед ней. А Рассыпчатый Скелет и Кот Тугой - это мы с ним, но кто из нас кто из них не определить, да и не важно это, а важна сама идея дружбы и взаимовыручки. А про янтарного кузнеца брякнул, типа, это моё подсознательное стремление унестись от действительности хоть куда, хотя бы и в никуда. В целом, искоса в малодушии обвинил.
Откуда у Финчи тяга к сонной философии? Впрочем, о сновидениях мы первично толкли. Так-то он може мастерс фантомы Гипноса разглядывать с сонниковой подсветкой и трейдово-юпонговым увеличением и всяки знамения из ых выковыривать. Я-то в сновидениях не шарю, автоматически их зинкую, поверхностно.
Со станции Синий Таз вобрались в природное собрание деревьев, идя на сближение с городилой Мич в точно обусловленный час. Осмотрительно уткнулись в пастельно-бетонную серость мичского заграждения. Упомянутая дядькой Вацлавом мёртвая ящерица в коливе трёх экземпляров расположилась на желтовато-коричневой тропке - опознавательный знак подмакнутых взяткой. Наши смену держали. Лазейка скрылась за растением дубом, но протиснуться варик был, лишь бы арматуринку не кувырнуть, что заборный прогал открытым сдерживала.
В запретном Миче стремновато. Городила как городила, но брошенный. Мы баронги свои из тряпья извлекли и урода, от нас идущего, засекли. В ларь метнулись, в каких журназеты и комикни толкают. Из дыры торгашеской наблюдение осваиваем. Вроде обычный чел.
- А ежели он... - вариатирует Финча, - ну... нормальный? Я-то воображал, что уроды уроды, а он-то не урод. У них тут сообщество какое-нить, его погулять выпустили, а мы ему головёшку мечами пошинкуем как в феодальной Японии. Несправедливо как-то.
- А охрана чё бы нас впустила?
- Они капустки сочно хряпнули, требуемое исполнили. Городок закрытый. Подумаешь, одному репу размозжат. Спишут на внутреннюю бытовуху. Вечером напьются и разрыдаются, шапками рожи красные закрывши. А с утреца, как ни в чём не бывало, на работу пойдут, шапки на батареях высушив. Но на шапках тех соль и плешивеют владельцы их.
Покинули мы ларёчный схрон. Дядька Вацлав грил, охрана внутрь редко глядит. А урод идёт и на нас не озирается.
- Эй! - крикнул Финча. - Ну привет, али как?
А мичец в лютый игнор нас, будто мы клоуны местечковые, опасности не представляющие. Идёт себе вдоль трёхэтажки сиреневой с синими дверями, а на дверях таблички краснеют с чёрными буковками “Фабрика”. Терпеливость у Финчи сломалась. Подбёг он к этому уроду неуродному и совершил экспериментальный тык баронгом ему в лопатку. Тут дёрнуло меня обернуться. А позади, охватив волной всю ширину улицы, на нас ещё уроды прут. Я скафандром обратно мотаю с намерением предупреждение Финче заголосить, а он на асфальте лежит, хрипит и корчится. Новый урод ему финкой горло рвёт в клочья. А раскрытая синяя дверь “Фабрика” бетонные ступени демонстрирует, плавным винтом уходящие вверх, красные стены и чью-то темнеющую в подъездном сумраке фигуру, возле лестницы стоящую. А первичный урод на меня нацелился. Ошалев, ему харю мечом раскрасил и драпанул безоглядно.
Уроды за мной. Уж не знаю как, но в соображениях и удаче, кружа и восьмеря, через несколько отчаянных схваток с распоясавшимися мичцами, баронгом размахивая, к ограде прорвался, через дырень протиснулся и арматуру каблуком выбил. И нету лазейки в заборе. Тут сердитые крики застращали. Мне-то что, я на измене несусь, вперёд безоглядно. Кричать завершили, начали цикл передач о стрельбе по движущимся мишеням. Я в лесной массив как в городок ворвался. И тут правый бок острейшей болью налился, словно его раскалённой хирургической иглой пронзили. Я охнул и, на скоростях штопором скрутившись, в подвернувшийся овраг полетел и тяжко грохнулся на ямное дно. Как попало упал. Насилу сознание себе вернул, на спину завалился. Над яром листва кленовая нависла подолом осветлённо-рыжим и мягко-оранжевым с жёлтыми вкраплениями. Небо через просветы среди листьев плывёт, как среди застывшего пламени, серое, холодное и беспросветное. И я под ним букашкой лежу.
Даже рёбра от боли свело, плотью стиснуло, будто жаровню под ними устроили и рёбрышки на гриле зашипели, соком брызгая и не дожидаясь моей отправки в никуда. Наконец умственно допёрся - в меня пуля угодила. На рубахе вишнёво затемнело пятно, на полбока расплылось. Тягуче закапала кровь, в земельку впитываясь. Чем родник сей закупорить, через который душа от меня уплывает, не понимаю. В арбузе подсказок никаких. Катастрофическое отупление, мыслей омертвение. Ничё, ща стрелки примчут. В госпитале изврачуют, после посадят. А може самостоятельно издохнуть успею.
Весь в выступлениях пота и крови, в кленовый осенний прикид и серость тягостно плывущего неба таращусь бездумно (лишняя “д”?). На локтевые суставы опёрся, но в груди защемило так, словно сердце проволокой колючей затянуло. Вновь к земле припал. А кровь течёт. Пальцами мокроту чувствую, а кожей и лёгкую щекотку. Теперича и в грудинке боль зажужала-застрекотала моторчиком. Я челюсть сомкнул, страдания претерпеваю. Коли подыхать, так в попытке не подохнуть. Захрипел с мучительной натугой, но тело поднял, на одно колено с усилием перебросился, ладонями судорожно листья в землю вмазывая и о камушки их царапая. Грязь сдавливая.
Если есть там раи, пущай в медвежий селят. На людей насмотрелся, не хватало ещё и на том свете хареплясы их лицезреть. Батьку звякнуть что ль? А чё сказать? Вот и пришёл твой единственный сынище к тому, к чему стремился всю свою бестолковую, гнилыми нитками кое-как из кусков разномастных связанную жизнь. К бестолковой смерти. Вот это и сказать.
Финчу жаль. Я его лучше чем себя знал. Это я без малейшего преувеличения утверждаю. Внезапно как-то, скомкано покинула его душа тело. И вверх устремилась, стерхом обернувшись, крылами маша удивлённо и на землю оглядываясь, на прощанье блондинку свою высматривая с дитятком своим в животе. Так и не свиделись. Горькое и страшное всегда врасплох нападает. И за тобой тянется, не отпускает, гложет и терзает в минуты одиночества.
А коли я окочурюсь, так за Брыдлой присмотреть некому будет. Оголодает Брыдла в подвале. Зоопарковые через два сэвендэвья тока явятся. Или дворовый начальник в отместку прибьёт и объявит, что Брыдла свинцовыми трубами отравился по методу Иконы Повидловой.
Вот чё подмакнутые стреляли, чё об уродах не предупредили? А срать хотели, вот и не предупредили. Шелест приняли, договорённость выполнили, можно и убивать с чистой совестью. Прав Финча, царство ему небесное, прав.
- Об уродах не беспокойся, и о тех, и о других, - раздался сверху юный голос, тихий и приятный. - И деда не беспокой, и он обождёт.
Я чайник, порядком выкипевший и утомлённый, носом кверху задрал. На овражьем краю находился маленький лысый ублюдок, зловещий младенец из кита, чудище на холме и сосед-паук. Тока без очков, крестики глазюками расцвели. Карими, как у меня. В яму спрыгнул, моё окровавленное ранение перстом потрогал. И заросло ранение. А на его ладони влажной краснотой пулька заблестела.
Потому что заросло вместе с рубашечной тканью.
- Прости, - сказал повзрослевший ублюдок, - мама ещё не всему научила. Здравствуй, папа.
Меня пошатнуло, и от слабости, и от боли, и от такого обращения. Ублюдок, совершив неуловимое движение вперёд, поддержал меня и помог сесть на камень.
- Здравствуй… ублюдок... Мама - это которая... она… инопланетянка оранжево-чёрная, Лойа?
- Она, а я звёздный мальчик.
- Мама обо всём позаботилась, после того как пальцем по твоей голове дала.
Я пялился на сына как на новые ворота. Долго собирался с мыслями, подбирая слова, и подобрал:
- Я тебя не признал сразу, в ките-то… убить хотел.
- Именно что признал, на подсознательном уровне. Не готов был к отцовству, вот и убить хотел. Спустя некоторое время, я наблюдал за тобой с холма. Ты снова не был готов. Потом стену тебе сверлил, твою реакцию проверял. И снова ты не был готов. К сожалению, вы, земляне, взрослеете гораздо медленнее нас, а кто-то и вовсе не взрослеет. Я боялся, что и ты не повзрослеешь и не поймёшь, что борьба с самим собой и самосовершенствование - есть важная составляющая всей жизни. Я ошибся. Последний год ты часто предавался самоанализу и хотел начать новую жизнь на развалинах старой, правда, не понимал, как именно. Строго говоря, твоя старая жизнь из одних развалин и состояла.
- Нет, но я не хочу, чтобы ты умирал, папа. И мама не хочет.
- Это у меня… семья нынче?
- Ага. Иногда понимание того, что у тебя есть семья, приходит в самый неподходящий момент, но надо быть готовым к этому. Это один из признаков взросления. Дай руку, папа. Мама соскучилась по тебе и очень хочет тебя увидеть, хоть ты и редкий оболтус, как она сама говорит.
Я протянул руку сыну. Мой сын принял её, а спустя мгновение я увидел Лойу, тока теперь в жёлтом комбезе в красный треугольник.
Посвящается Финче, моему другу.
Здесь рассказы выкладываются по одному каждый день, всю книгу "Миразмы о Стразле" можно прочитать здесь: https://author.today/reader/135259/1085036