dankarization

dankarization

На Пикабу
поставил 35 плюсов и 9 минусов
Награды:
5 лет на Пикабу
367 рейтинг 2 подписчика 3 подписки 8 постов 1 в горячем

Птичка

Помнится, друг рассказывал. Нашел он желтого, как лимон, волнистого попугая на улице. Как нашел? Да как обычно находят попугаев. Шел-шел и нашел. Сжалился, притащил птаху домой.


Попугай неплохо так прижился, был почти ручным, сам открывал клетку, вылетал "погулять", потом в клеть возвращался, в общем, был он почти идеальной птицей. Одно жаль - не говорил. Друг его и так и сяк разболтать пробовал, но Кеша упорно молчал.


Было как-то у них шумное застолье, с гостями, закусками и напитками. Попугай то дремал где-то там на шкафу, то залетал в клетку и болтался на жердочке, наблюдая за происходящим. Но вот хозяин дома встает, чтобы произнести тост гостям, поднимает бокал, открывает рот... и тут Кеша с воплем "Я - птичка!" пикирует в салат.


Оказывается, птичка говорить умела, и говорила очень хорошо. Особенно матом. А судя по тому, что Кеша еще и соленые огурцы с вилочки ел с удовольствием, да и к рюмке с интересом подпрыгивал, первый хозяин его несильно задумывался, каким словам учить пернатого. Так что, не учите попугаев плохому, а то не дай Бог улетит... стыда потом не оберешься.

Английские свиньи заплатят

— Это конец, братья. Мы сдаемся.

— Нет!

— Ричи...

— Английские свиньи заплатят...

— Коллинз, послушай меня! Мы не можем продолжать, потери среди гражданских будут слишком велики.


Звук взрыва — стена соседнего здания обрушивается в клубах пыли. Крики людей... Теперь совсем близко. Похоже, их артиллерия получила новую наводку. Штаб стал опасным местечком.


— Но… Тогда получается, что Майки погиб зря? Нет! Я не допущу этого! Я…


Очередной снаряд разрывается совсем рядом, оглушая меня. Я падаю на пол; все вокруг скрывается в клубах пыли. Когда она оседает, я вижу, как спина Ричи скрывается в одной из дыр в стенах. Ну что же…


— Братья. Я хочу сказать вам спасибо за то, что вы сражались рядом со мной. Полагаю, нас всех после суда ждет расстрел, но мы обязаны прекратить это сейчас. Кто-то еще хочет уйти?


В ответ — лишь решительные взгляды готовых к смерти людей.


— Я понял вас. В таком случае…


«С целью предотвратить дальнейшие убийства граждан Дублина и в надежде спасти жизни наших последователей, ныне безнадежно окруженных превосходящими их по численности войсками, члены Временного Правительства соглашаются на безоговорочную капитуляцию».


***



Я выбираюсь из своей машины и иду к бару моего брата. Двери мягко закрываются за спиной, хмурый взгляд бармена Джонни провожает меня вдоль стойки. По радио играют «Дублинцы», как всегда вызывая улыбку. Джонни принимает ее на свой счет и кисло ухмыляется в ответ. Сейчас никого нет: все ребята на работе, но вечером и во время общих собраний Братства здесь бывает весьма шумно.

Я прохожу в рабочие помещения. Третья дверь слева по коридору. Президент встречает меня горящим энтузиазмом взглядом.


— Томми! Ну наконец-то! У меня отличные новости!


В кабинете нет окон, и мой взгляд как всегда цепляется за старое фото — я и Джим стоим по обе стороны его легендарного дедушки.


— Пойдем-пойдем, я покажу тебе.


Майкл поднимается от бумаг, открывает скрытую за шкафом дверь, и мы спускаемся по винтовой лестнице вниз. Всего пара лампочек освещают подвал, дальние его углы скрываются во мраке. На рядах деревянных столов разложено оружие. Майкл быстрым шагом идет вдоль рядов и останавливается рядом с четырьмя замотанными в черный полиэтилен брикетами.


— Вот они. Союзники свободы подарили их нам. Вы с Пирсом и еще одна двойка отправитесь в Уоррингтон. Доставите подарки и проследите за тем, чтобы они дошли до адресатов…


В глазах моего названого брата все тот же вселяющий уверенность огонек — такой же горел в глазах его деда, Ричарда Коллинза, героя борьбы за независимость, когда он учил нас тому, что правильно, а что — нет. Его голос накладывается на голос его внука, когда я слышу…


— Никто не погибнет зря!


Подхватываю его слова.


— Английские свиньи заплатят за то, что украли нашу свободу!


Брат сжимает мою руку своей.


— Своей кровью!


***


Я иду по залитому весенним солнцем проспекту и размышляю о последнем перед отъездом разговоре с братом. Все это по большей части просто красивые слова. Раньше умирали судьи и констебли, но теперь мы просто разрушаем важные объекты. Приносим убытки и неудобства, показываем свою силу, влияние, оказываем давление.


Первые два подарка уже доставлены. Братьев, которые дарили их, уже схватили, но задача выполнена — газовые хранилища Уоррингтона разрушены. Сегодняшняя акция устрашения — в центре города, и я уже почти на месте, чтобы увидеть результат своими глазами. Но почему здесь столько людей? Где констебли, почему людей не эвакуируют? Я набираю Пирса.


— Патрик. Когда ты сделал второй звонок?

— Второй звонок? В смысле? Зачем?

— Звонок-предупреждение для констеблей. Чтобы они эвакуировали людей! Я же поручил тебе сделать второй звонок!


Несколько секунд я слышу только его тяжелое дыхание.


— Майкл сказал мне не делать второй звонок.


Сначала я просто не могу поверить в то, что услышал. Ведь это значит, что в урнах рядом с толпой ничего не подозревающих людей лежат заложенные мною бомбы. Я срываюсь с места и бегу туда, в безумной надежде, что успею предупредить их сам. Это совсем рядом...


Асфальт под ногами дрожит. Звук взрыва бьет по ушам. Я вылетаю за угол и вижу у стены одного из домов облако пыли, вижу, как люди в панике спасаются бегством; через звон в ушах пробиваются крики боли и просьбы о помощи. Пока я пытаюсь решить, что делать дальше, второй взрыв превращает еще одну чугунную урну в разлетающийся металлической шрапнелью огненный шар. Второй взрыв успокаивает тех, кто не сбежал от первого и попытался помочь пострадавшим.


Я смотрю на тела. На свои руки. В отдалении слышен вой сирен, и он заставляет меня в панике сорваться с места и бежать по опустевшей улице.


Бежать от того, что я сделал.


***


Я иду к бару по нагретой солнцем плитке. Вернулся в Ирландию год спустя. Год без семьи, без моих детей и жены. Год без брата. С напарником я расстался сразу после теракта.


— Почему ты не позвонил?!

— Приказ Майка.

— Да какой к черту приказ?! Ты понимаешь, что там погибли два ребенка? Ребенка! Из-за того, что мы сделали!


Его мертвые рыбьи глаза движутся вслед за газетной вырезкой в моей руке, ничего не отражая. Я не выдерживаю и сбегаю от него. Майкл не мог отдать такой приказ! Я не верю в это!


Еще полгода — и, когда шумиха вокруг нашего дела стихла, я смог вернуться на родину. Родной город.

Бармен Джимми все так же сидит за стойкой. В этот раз он не сверлит меня подозрительным взглядом — меня встречает широкая улыбка. Я сажусь за стойку, и Джимми начинает засыпать меня вопросами. Из приемника раздается незнакомый мотив. Чуть хриплый женский голос...


«What's in your head, in your head?»


— Томми! Ну наконец-то наш герой вернулся! Где столько времени пропадал? Ну, можешь не отвечать, я и так знаю. Присаживайся! Налить тебе что-нибудь?..


Я односложно отвечаю и периодически киваю. Наконец он иссякает, и я могу спросить сам.


— Майкл здесь?

— Да-да! И правда. Что я тебя задерживаю? Ты должен поговорить с ним!

Пока мы идем по коридору, из приемника на барной стойке доносится удаляющееся:


«Zombie! Zombie! Zombie!..»


Джимми провожает меня до двери и почтительно открывает ее передо мной. Она отсекает уже почти неслышный голос певицы, и я остаюсь один на один со своим братом.


— Брат. Ты вернулся.

— Как видишь.


Широкая улыбка прорезает его лицо.


— Садись. Почему ты не позвонил мне ни разу за этот год, Том?


Я отвечаю на его улыбку своей.


— Майк, просто не было особого желания. После гибели тех детей мне… нужно было время подумать. О том, что мы делаем.

— О чем тут думать?! Мы боремся за...


Мой брат встает и начинает расхаживать передо мной, увлеченно жестикулируя. Как всегда, пламя непоколебимой уверенности в собственной правоте разгорается в его глазах.


— ...свободную, независимую Ирландию! Как завещали нам наши предки. За то, чтобы английские…

— Брат.


В шоке замолчав, Майкл впился в меня взглядом. Это первый раз, когда я перебил его во время речи.


— Это ты отдал приказ не предупреждать констеблей о теракте год назад?

— Да… Понимаешь, Томми. Они перестали бояться. Перестали слушать нас. Нам было нужно показать им свою силу. Показать решительность. И мы сделали это! Теперь они боятся — о, как они боятся! И будут еще взрывы, еще больше страха, так много, что они навсегда уйдут с нашей земли! Свобода уже…


Он замолкает, когда я навожу на него дуло пистолета с глушителем. Негромкий хлопок — и последнее, что я вижу в глазах своего брата — бесконечное удивление. Разожженный его дедом огонь фанатизма угасает вместе с его жизнью, и он падает на пол.


— Свобода уже близко…


Я шепотом заканчиваю фразу за него и закрываю его глаза. Кладу на стол газетную вырезку.


«ТЕРАКТ В УОРРИНГТОНЕ. ПОГИБЛИ ДВОЕ ДЕТЕЙ!»


На фото в газете — та самая улица, мой персональный ад. Я переворачиваю фото, на котором мы вместе с его дедом, лицом вниз, отворачиваюсь от бренных останков моего брата и выхожу в коридор.

Улыбающиеся лица близнецов возникают перед моими глазами. Нора уже уехала из страны вместе с ними… Пора присоединиться к ним. Пожалуй, выйду через заднюю дверь.


По радио в баре уже играет другая песня, но в моей голове хриплый женский голос продолжает…


In your head, in your head

Zombie, zombie, zombie.


***


В 1993 году в британском городе Уоррингтон (Англия) прозвучали два взрыва от заложенных бомб. Теракты организовали боевики Ирландской республиканской армии. В результате акции были убиты два мальчика, Джонотан Бол и Тим Перри, также пострадали другие люди.


В 1994 году ИРА объявила о прекращении боевых действий.

Показать полностью

Маяк

В то утро я открыл глаза и почувствовал, что что-то не так. Нет, разумеется, кровать по-прежнему была мягкой и скрипучей (ещё б ей не скрипеть после вчерашнего!), контрастно тёплой на фоне свежего воздуха комнаты (похоже, забыл всё-таки закрыть окно поплотнее). Светки рядом не было, но так она ведь всегда встаёт – ха-ха! – ни свет, ни заря.

«А! Наверное, всё дело – в этом непривычном ощущении бодрости организма. Что? Неужели выспался?!»

Прищурившись, чтобы лучше видеть сквозь полумрак комнаты, глянул на настенные часы.

«Ну надо же! Десять минут седьмого! А чувствую себя лучше, чем при подъёме в семь. Что, неужели вся эта ахинея о фазах глубокого и быстрого сна – правда?»

Сладко потянулся, с ленцой перекатил в сознании мысль «это ж во сколько ненаглядная моя встала», свесил ноги с кровати и начал охоту за моими любимыми тапками. Кот – немедленно начал охоту уже на мои ноги. Я привычным пинком прогнал пушистое животное, окончательно проснувшись от его «благодарного» мявка, и наконец-то встал.

Уже собрался идти умываться, в голове даже коротко вспыхнуло (правда, тут же было изгнано за откровенную ересь) «а не сделать ли зарядку?» – и тут взгляд зацепился за поистине чарующее зрелище.


За окном было вроде бы самое привычное чёрно-серое море городской застройки – с его вздымающимися и опадающими волнами разновысотных зданий, искрящихся всполохами чужих окон, словно бликами на воде. И вдруг над всеми этими суровыми холодными валами вспыхнул живым огнём настоящий маяк!

Я стоял, разинув рот, распахнув глаза – не в силах оторвать взгляд от алого пламени, объявшего верх здания, но не опалявшего его! Жидкий огонь стекал с острого шпиля, пожирая этаж за этажом, выжигая окрестный мрак, но каким-то чудом щадя мои глаза.

Ощущение нереальности, величия и в то же время скоротечности момента полностью охватило меня, а я всё смотрел и смотрел, подавшись вперёд, к самому стеклу, словно готов был выскочить наружу – лишь бы впитать в себя это непередаваемое мгновение.

Глаза начали слезиться, и я, не удержавшись, сморгнул, уже осознавая, что это простое движение уничтожит всё волшебство происходящего.

Увы, так всё и вышло – маяк погас, утонул в чёрных каменных волнах, словно и не было никакого сияния, а был один лишь обман.

Но и торжество мёртвых застывших силуэтов оказалось ровно таким же обманом, ибо веки распахнулись ещё один раз, и по бездушным вымороженным изгибам начала разливаться самая настоящая кровь. Не розовая и даже не красная – алая.

И лишь когда эта волна цвета докатилась до моего окна – я наконец-то вспомнил, как делается вздох. А на выдохе губы уже с благоговением шептали:

— Рассвет…


И тут одна очень и очень нехорошая мысль вспыхнула в голове не хуже давешнего «маяка».

– СВЕЕЕЕТ! – заорал я во всё горло, уже примерно представляя себе ответ. – А сколько времени?!

– Восемь! Четверть девятого! – откликнулась она откуда-то с кухни.

– Мать-мать-мать! – я сорвался с места, хотя и так понимал, что уже, мягко выражаясь, опоздал. Схватил сумку, попытался на ходу напялить на себя хоть что-нибудь.

«Завтрак?! Я вас умоляю! По дороге какой дряни перехватить успею, а сейчас – главное хоть немного уменьшить опоздание.»

– Какого болта мой будильник не сработал?! – выматерился я, тыча в экран предательской электроники.

– Так он и сработал. Но ты такую жуткую мелодию выбрал – вот я сразу и выключила. Слушать противно! – с готовностью отозвалась «ценительница прекрасного».

– Так для того и выбирал! – прорычал я, проносясь мимо двери кухни в прихожую. Плевать на разноцветность носков – сейчас бы хоть в свою обувь попасть!

– Ми-илый! – настиг меня голос Светки. – У нас, кажется, часы в спальне встали!

– *ть, не поверишь! Заметил! – завыл я, нахлобучивая на голову шапку. Ох и влетит мне ещё за эту грубость!

– Кстати! А ты когда ёлку уберёшь, а?! – не замедлило настигнуть меня мелкое (я бы даже сказал мелочное!) возмездие.

– Потом, родная, потом! – просипел я в ответ, удавкой наматывая шарф на шею. – Вот как китайский новый год грянет – тогда…

– Так он же неделю назад был!

– Так они ж его две недели празднуют! – «Ну что, ничего не забыл?!» – Всё, я побежал! – схватился за ручку двери и дёрнул что было сил. (И эта дрянь заедает – что, ей тоже куда-то батарейки вставить надо, что ли?!)

– Мусор выкинь! – раздалась уже не просьба, а требование.

– Пото…. Ать! – я выскочил наружу, но тут же споткнулся о злосчастный мешок.

– Поздно! – послышался ехидный голос любимой. – Я уже на выходе поставила!

Показать полностью

Я расскажу тебе сказку, внучек

— Эхее, присаживайся, внучек, расскажу я тебе одну сказку.

Маленький Билли расплывается в широченной улыбке, сверкая новенькой дыркой в зубах. Билли уже почти совсем взрослый, сегодня у него выпал последний молочный зуб.

— Но учти, подштанники не мочить! Потому как сказка эта не для детских ушей, но ты ведь уже взрослый, поэтому тебе уже можно.

На лице паренька мелькает тень сомнения, но она быстро отступает перед детским любопытством, и Билли энергично кивает.

— Ну тогда слушай...


В давние времена, когда дом, где мы с тобой сейчас сидим, ещё не был построен и когда нашего захолустья и в планах не было, по всему Дикому Западу колесил ансамбль великолепных музыкантов. Играли они так, что просто не передать словами. Люди пускались в пляс на их выступлениях, как безумные, и вообще теряли над собой всякий контроль, так хороши были эти музыканты. И любили их везде, и кормили, и денег они к концу выступления всегда кучу набирали. Так их труппа за неполный год успела объездить все города восточного побережья, даже у президента побывали. Но всё хорошее когда-нибудь кончается. Нет, музыканты свой талант не исчерпали, отнюдь. Трио с каждой новой песней всё больше совершенствовалось, и вновь и вновь пробивали они потолок собственного мастерства, которому не было равных нигде. Они приехали с очередным концертом в недавно построившийся городок шахтёров, где их с огромным радушием встретили и предоставили бесплатный номер в гостинице. И не было ни одного человека в городке, что в тот вечер не находился бы в кабаке, где они играли.

Выступление уже подходило к концу, когда в бар ворвались вооружённые люди в масках и выгнали всех горожан из помещения, а тех, кто сопротивлялся, просто перестреляли. Они отобрали у музыкантов все деньги и приказали им играть, но гордые артисты отказали. Бандиты долго издевались над ними, били, но непревзойдённые мастера так и не сдались. Уж не знаю, да и вряд ли знает кто другой, по какой причине они были так упрямы, но только раздосадованные грабители пришли в ярость и вздёрнули легендарных музыкантов на воротах города, строго-настрого запретив жителям снимать их тела, пока они не сгниют. Сказали, что будут приезжать раз в неделю и проверять, а заодно и обирать бедных шахтёров до нитки. Городок тот находился далеко и помощи ждать было неоткуда, поэтому горожанам пришлось смириться. И вот в ночь перед приездом грабителей мёртвые артисты вдруг пропали с перекладины, как будто их там и не было. Жители маленького городка страшно перепугались, что бандиты убьют всех и спалят поселение, поэтому долго пытались найти тела, но тщетно. Каким же было удивлением для отчаявшихся горожан, когда не только на следующий день, но и через неделю, и через две разбойники так и не вернулись. Народ обрадовался и по этому поводу устроил праздник, но ликовали они недолго. Почтальон, приезжающий раз в месяц, нашёл город абсолютно вымершим, и никаких следов людей в нём не было. Говорят, это мстительные духи музыкантов расправились сначала с бандитами, а потом и с трусливыми жителями, которые не похоронили трио по-человечески.

Вот такая вот сказка, а теперь беги спать!

Билли нервно сглотнул и слез с коленей дедушки. История запала ему в душу, и он частенько вспоминал её, впоследствии то ли просто так, то ли с дедушкиной подачи, решив стать таким же великим музыкантом, но с более счастливой историей.


***


Билли "Игрок", так его прозвали в родном городке. Начав играть, паренёк обнаружил в себе не только талант музыканта, но и страсть к картёжничеству.

К сожалению, в карты он играл хуже.


— Чёртов сукин сын! Где деньги?!


Бум! Билли неслабо приложился затылком о деревянную полку, брошенный, как тряпичная кукла, здоровенным амбалом. Как же его звали? Джо? Джон? И когда он там успел ему проиграть? Вчера или на прошлой неделе? Хммм, чёрт. Пора вести книгу приходов и расходов. Хотя в случае Билла скорее уж только расходов.


— В очередь становись, ублюдок. Думаешь, один такой?

Билли не стоило этого говорить. Для своей комплекции он был слишком дерзок и не в меру болтлив, что в сумме с огромным количеством долгов давало непередаваемый эффект.

Ещё один удар, на этот раз поддых, заставил должника сползти по стене и отправиться в царство Морфея. Но долго он там не пробыл — в действительность его вернула звонкая пощёчина.


— Короче так, урод. Только из уважения к твоему таланту я даю тебе отсрочку ещё в два дня, а иначе твоя последняя песня будет похоронным маршем. Ты меня услышал?


— Ага. Не ты первый, не ты последний. Плавали, знаем.


Ну что за несерьёзность. Парень получает контрольный в грудную клетку тяжёлым сапогом. Пожалуй, пара рёбер сломана, а денег на врача у него нет. Очень, очень жаль. Дверь с громким ударом захлопывается, и Билли остаётся наедине со своими размышлениями и травмами.


***


Благая мысль сбежать от долгов была вполне очевидна, и той же ночью музыкант собрал немногочисленные пожитки, украл лошадь шерифа и был таков. Гнал он что есть мочи, ибо по его душу с рассветом наверняка вышлют охотников за головами.

Гениальные идеи одна за другой посещали светлую голову должника, и, проскакав миль десять, он решил остановиться передохнуть на так вовремя подвернувшемся кладбище. Нормальный человек, конечно, проехал бы мимо, но не наш Билли. Наш Билли отрицал всякие суеверия, и покойники были последними в его списке тех, кого стоило по его мнению бояться.

Присев у одного из надгробий парень наскоро перекусил тем, что успел прихватить с собой, и запил горячительным из фляги. После скудного, но сытного ужина Билли всегда любил немного поиграть на гитаре. Вот и сейчас, следуя привычке, музыкант усаживается поудобнее и ставит аккорд. Публика была, конечно, вяленькая, но выбирать не приходилось.

Спустя какое-то время Билли закончил очередную песню и вдруг отчётливо услышал голоса за одним из надгробий. Логично рассудив, что преследователи не могли так быстро спохватиться и уж тем более найти его здесь, Игрок встал и, отряхнувшись, направился на звук в поиске слушателей и, желательно, наживы.

За очередной могилой его взору предстала небольшая полянка, на которой, удобно расположившись, сидели трое мужчин, примерно его ровесников. Рядом лежали музыкальные инструменты, а в центре поляны горел небольшой костер, над которым висел котелок, чем-то ароматно побулькивающий. Когда Билли вступил в кольцо света, троица мгновенно обернулась в его сторону.


— Проходи, мил человек! Угощайся, располагайся. Негоже путнику в ночи, да ещё в таком месте, в помощи отказывать.


Все трое имели мексиканскую внешность, одеты были в странные, но приятные взгляду костюмы и в целом не вызывали опасений своим внешним видом. Поэтому Билли с удовольствием принял предложение и сел поближе к костру, попутно привязав коня к ветке стоящего неподалёку дерева, где уже паслись трое других.


— Как звать тебя, амиго?


— Билли. Билли Игрок.


— Картёжник?


— Скорее музыкант, но в покер перекинуться тоже не прочь.


Мужчины заметно оживились, услышав всё это и о чём-то зашептались. После непродолжительного спора тот, что спрашивал у Билли имя, вновь обратился к нему:


— А не желаешь ли прямо сейчас нам сыграть что-нибудь? Ну а потом и в карты можно.


Игрок пожал плечами. Он никогда не упускал случая похвастаться своим талантом. Пальцы забегали по струнам, извлекая тихую и спокойную мелодию, ласкающую слух и вызывающую умиротворение. На протяжении всей композиции странные музыканты будто даже не дышали и лишь под конец выразили одобрение кивками.


Билли сдержанно улыбнулся и извлёк из кармана колоду карт, которую всегда носил с собой.


— А деньги-то у вас есть?


— А у тебя?


Парень стушевался. Об этом он как-то не подумал.


— На что играем в таком случае?


Троица вновь зашушукалась и впервые с самого начала странных посиделок главный улыбнулся.


— На твою игру. Проиграешь — будешь с нами ездить выступать. А победишь, мы тебе заплатим щедро, деньги у нас есть.


Смысла отказываться Билли не видел. В обоих случаях сплошная выгода. Ему было некуда податься, да и в средствах он испытывал некоторую стеснённость, если так можно выразиться. При любом раскладе он был в плюсе, поэтому ответил радостным согласием.


После пары конов стало ясно, что Билли, видимо, предстоит судьба бродячего артиста в компании ещё троих таких же, как он. Он обрадовался этому обстоятельству чуть ли не больше, чем деньгам. Но рассвет... Рассвет, ах, рассвет. Прекрасное время суток. Когда последний проигрыш остался за Билли, на востоке заиграло первыми лучами солнце, осветив могилы и лица трёх музыкантов. Лица, с которых словно ветром сдуло кожу, оставив только голые черепа, сияющие радостным оскалом.


— Добро пожаловать в группу, амиго.

Я расскажу тебе сказку, внучек Сказка, Рассказ, История, Текст, Длиннопост
Показать полностью 1

Шторы

…слышатся чьи-то вопли; даже в аду так не вопят, Боже мой, ну конечно, они опять пересадили кому-то собственный ланч вместо жизненно важного органа; какой-то урод в грязно-белом халате присел ко мне на кровать, и я слушал его сопливую исповедь, свет, свет и снежинки в окно, я умоляю их закрыть штору, а они смотрят на меня, они стоят за спинкой моей кровати; свет, свет, свет, этот урод говорит мне жуткие вещи, я не вижу, я не могу открыть глаза; плевать, плевать, я знаю, что они смотрят; этот свет, только свет, мне нужно извиниться, я слышу их, я знаю, что они здесь. А потом пьяный Сыч принялся ныть, что ему скучно, и предложил поиграть в бутылочку. Джерри хотел как можно мягче напомнить ему, что девочки уже ушли, но Ванька Ерохин опередил его и заорал ‘Педик! ПЕДИК!’ так громко, что Батя на кухне уронил лед. Какого хрена здесь делает Батя? Ванька немного успокоился и заявил, что хочет играть в фанты; мы запротестовали так шумно, что Батя снова что-то уронил. Ваня замахал руками: тише вы, уроды, у меня мать через два дома. Сычев, пытаясь сгладить впечатление от промашки с бутылочкой, принялся взывать к голосу разума: ну куда же без этого (почему, почему они говорят так спокойно? Когда я разомкну веки, окажется, что у меня больше нет глаз: задерните шторы, она умерла молодой, задерните шторы, я не могу вынести этот свет). Батя уже вернулся с кухни, но не обратил внимания на Ероху; он вдруг вылез с этим проклятым предложением рассказывать про себя ужасные истории; тут же эта суета, жребий, Джерри, пока никто не видит, выпил почти полбутылки. ‘Стараетесь ли вы незаметно выпить больше, чем остальные?’, третий вопрос из теста ‘алкоголик ли вы?’; Слава отобрал у меня бутылку, он всё время изображает заботливую мамочку, где ж ты раньше-то был? ‘Я отрекся от нее, нет, нет, не перебивайте меня, мы были знакомы с самого детства, мы всегда были вместе, а я бросил ее, просто бросил на произвол судьбы… бросил, будто она для меня – ничто. Мы шли домой вместе, и она снова трепалась о своей уникальной личности, как же это меня раздражало, как же я это любил. Она не собиралась поддаваться этой моде, рассказывала о девчонках из класса, какие они дуры, как они не понимают; меня задолбало, я хочу себе нормальную подружку, мне надоели эти выебоны, надоели ее родители, надоела гиперчувствительность, вечно мне трещала про обостренное чувство справедливости, вечно куда-то лезла… Я просто высказал ей всё, я сказал ‘Еотова, я люблю тебя, но мне просто надоело. Я хочу быть нормальным’. ‘В Большом Проигрывателе?’ - спросила она, а потом добавила ‘Ты и так у нас самый нормальный, наслаждайся’. Статус ‘самого нормального в Большом Проигрывателе’, да, смешно, у него всегда было чувство юмора, вот только чувства ритма не было.’ В общем, Слава послал ее подальше, и она пошла к своим друзьям. А кто же ее друзья? Кто же это, кто же это; я лежу, и свет, проклятый свет уже измучил меня, Боже, ну почему они не уходят? Мы все знаем, что случилось дальше; жребий выпадает Ваньке; Сыч и Батя (да откуда тут Батя?) переглядываются и ухмыляются: ну конечно, ‘самый ужасный поступок Вани Ерохина’ — это нечто вроде ‘самого нормального в Большом Проигрывателе’, такой же абсурд, абсурд, который здесь норма жизни, из-за которого вся моя речь, наверное, очень непонятная, но это говорю не я, это говорят они: те, кто стоит за спинкой моей кровати и не хотят убить этот свет. Ероха вздыхает и принимается рыдать, мы все понимаем, что из его глаз течет виски, а не слезы, но Сыч (вечная добродетель) кидается его утешать. Алкогольная муть застилает глаза их обоих: Сыч не зря отобрал у Джерри бутылку, ему тоже хреново, ну разумеется, Еотова из-за него, да, да, из-за него, это он виноват, слышите? Это он виноват, задерните шторы, не пытайте меня больше. Ерохин, всхлипывая, заявил, что самым ужасным поступком в его жизни было то, что он сделал из жалости. Батя хохотнул, проклятый Батя, почему здесь именно он? Да, конечно, от Ерохи стоило ожидать именно такого: он плел что-то о том, как смотрел, как я сижу там перед монитором, а этот придурок сидит там со Славкиным планшетом; ему оставались секунды, он шепнул Джерри что-то на ушко, тот обещал перетереть с остальными… Какие выражения, ‘перетереть’, эти чудовища ‘перетирают’, ну надо же! Закнись, Батя, хватит ржать, тебя здесь вообще не должно быть. Ероха снова рыдает: если бы я знал, что из-за этого погибнет паук Аркаша! Мне так хреново без Аркаши, Сыч, ты был прав, когда говорил, что я буду скучать; помнишь, мы спасли его, помнишь?.. А кое-кто сделал ровно наоборот, и этот кое-кто сейчас в этой комнате. Все смотрят на Джерри, все смотрят на меня, а я не могу вымолвить не слова, потому что лежу в этой кошмарной больнице и проклятый свет разъедает мои глаза. Тут снова смеется Батя, а знаете, говорит он, каков был мой самый страшный поступок? Да, конечно, знаете. Я пришел сюда, к вам, здесь именно я, тогда как вы все до единого знаете, кто на самом деле должен быть здесь. Гадкая ухмылка, такая же была на морде того самого парня, да-да, это все он; он явился ко мне в тот самый день, когда ко мне забежал мой дружище. Мы с ним пили пиво за мой первый пост в Народном, ели всякое дерьмо из моего холодильника и смеялись, и почти не вспоминали про Сычевых и прочих… Этот парень явился мне по чьему-то поручению, да, именно так: то, чего все ждали: он предложил мне проявить себя, нет, не так!.. Знаю, знаю, что не так: они все — и Еотова, и паук Аркадий, и остальные — они все стоят за спинкой моей кровати; они не закроют шторы, пока я не скажу всю правду. Ладно, ладно, проклятые сволочи: правда в том, что он предложил не просто проявить себя, он предложил мне написать что-то, что всем понравится. А я, а я… свет! Только не свет! Я снова воображаю эту ночь: я стою посреди комнаты и признаюсь в самом ужасном, что я когда-либо совершил: мне предложили написать про месть, Слава, прости меня, я убил паука бати… Какого черта, Джерри, при чем здесь паук? Ну как же, Ероха же только что говорил, как вам без него хреново, и как ты виноват: это ты устроил всё так, что мне предложили написать про убийство, нет, нет? Да какого же черта, Джерри, я говорил о Личинусе. Свет, свет, грязный доктор шепчет мне в ухо обещания вечной жизни, он улыбается и крутит пластинку, проклятый монстр, убирайся в свой Проигрыватель, там и увидимся, там ты мне и расскажешь… Личинус, Личинус, мы все говорили о Личинусе, и Сыч говорил о Личинусе, а не о Еотовой, и ты, Джерри, ты тоже… когда можно было выбрать, кого убивать в своей пасте, ты выбрал не паука Аркашу, ты убил Славиного братика Личинуса.

Свет, свет, мне плевать на Личинуса, если бы Сыч не поссорился с ним в тот день, если бы Ероха не перекинулся в тот день с Сычом парой дружеских слов, если бы я только знал, что на самом деле значит ‘месть Сыча’… Месть — это смерть, а не смешная паста, слышишь меня? Я никогда не вернусь. Мне плевать на свет, я открываю глаза: монстр ушел прочь, а за спинкой моей кровати никакой Еотовой, никакого паука; это всё время был Личинус, это всегда был только Личинус, он просто смотрит на меня, смотрит и смотрит; а я повторяю всё те же слова, я выучил наизусть эту сцену в ночном доме, все они признаются, что тоже виноваты, все они пьют и утешают меня: нет, Джерри, это не только ты, ты же не знал, ты так этого ждал, ты просто не устоял перед искушением срубить лайков; но все они там, в темноте, в ночи, в моей голове, а здесь только Личинус, мы будем здесь вечно, и он никогда, никогда, никогда не задернет шторы.

Шторы Текст, История, Длиннопост, Ужасы, Нейропаста
Показать полностью 1

Не забывайте о родителях, друзья

Марфа Петровна всегда мечтала побывать в Турции.

Почему-то именно эта страна казалась ей такой прекрасной и недостижимой. Как рай. Только наяву. Такой теплый и ужасно далекий. Старушка даже помнила, когда именно у нее появилась эта мечта.


Юной Марфе было шестнадцать в далекие пятидесятые годы. Всем одноклассницам и подружкам дарили на день рождения обычно коньки, патефоны, цветы, книги. Ей же подарили мечту. Большую толстую книжку с картинками разных стран. Там были и величественные фьорды Норвегии, цветущие сакуры Японии, Рейн в лучах багрового заката Германии, заснеженные вершины гор Швейцарии и жаркие, залитые солнечными лучами, пляжи Турции. За всю свою жизнь Марфа пережила многое: развод родителей, пьянства отца, предательство и жизнь с жестким мужем на холодной Чукотке. Может, поэтому она и стремилась к теплу, которого никогда не было у нее в жизни?


Но больше Турции Марфа Петровна любила только свою дочь Елену. Которую видела последний раз больше шести лет назад. Старушка понимала, что Елена – журналистка, важная шишка в народе. И гордилась своей дочерью, каждый день показывая соседкам со двора старую фотокарточку, на которой дочь стояла перед университетом с красным дипломом в руках. «Елена занимается серьезными вещами, вот и не приезжает. Ее отвлекать нельзя», - понимала Марфа Петровна. А она, старая, может и потерпеть годок-другой. Елена обязательно приедет к ней. Холодной суровой зимой зайдет в покосившийся домик, оставит красный большой чемодан у дверей и крепко обнимет пожилую мать.


- Прости, мама, что не приезжала… - потупит глаза Елена.


И Марфа Петровна простит ее, обязательно простит. По-другому же и быть не может. Ведь она с самого детства дочери всегда мгновенно прощала ее за любую провинность.


Потом они будут сидеть на кухне, пить настоящий китайский чай, который Лена привезла из командировки и разговаривать обо всем на свете. Марфа Петровна расскажет, что дед последнюю неделю даже не вставал с кровати, что Жучка ощенилась вот совсем недавно, а у соседки Ильиничны сын наконец-то взялся за ум и женился, пока не стало поздно. Елена будет смеяться и с нежностью смотреть на мать. А затем Марфа Петровна, будто бы невзначай тихо уронит, что вот хорошо было бы съездить в какую-нибудь теплую страну, старые косточки прогреть.


- Поехали, мама, в Турцию, - внезапно предложит Елена.


И Марфа Петровна, конечно же, согласится. Они будут ехать только вдвоем в тесном плацкарте, разговаривать обо всем так же, как и сейчас, вместе разгадывать кроссворды и смеяться, вспоминая забавные моменты из прошлого. Пить чай с кренделями и баранками, смотря на проплывающие снежные пейзажи за окном. А ночью старушка долго не будет спать, слушая стук колес о рельсы и смотреть на такую уже взрослую Елену.


В Турции мать и дочь будут вместе ходить на пляж, купаться в теплом, как парное молоко, море, лежать на горячем песке под жарким солнцем, слушая турецкий выговор сидящим рядом людей. Есть настоящие сладкие турецкие апельсины, не думая о том, что когда-нибудь придется расстаться опять и уехать на такую холодную Чукотку.



***

Марфа Петровна не вставала уже десятый день. Слабость в старых ногах не давала подняться с кровати, пригвождала к месту. Но старушка не отчаивалась, лежа в постели и листая свою книжку с картинками разных стран. «Совсем голову потеряла, старая», - проходя мимо, ворчал дед. Ему не понять. А Марфа Петровна понимала. И всего, чего хотела она – это увидеть Елену. Просто хотя бы увидеть одним глазком, узнать, что все хорошо. Перед самым концом.


- Здравствуй, мама!


Старушка подняла взгляд от книжки. В изножье койки стояла дочь, глядя на нее лучистыми от радости глазами.



***

- Ерёмина?


Лена, оторвавшись от заполнения бумаг, взглянула на свою коллегу. Та стояла у стола, как-то странно на нее глядя. В руках Кристина держала какой-то конверт, машинально теребя пальцами помятые уголки.


- Тебе. Утром пришло на адрес редакции, - произнесла она, положив сложенный лист бумаги с кое-как наклеенными марками на стол. И вышла из кабинета.


Елена долго смотрела на него, не решаясь открыть. Будто опасаясь, что в нем сокрыта какая-то таинственная сила. На самом деле, она просто боялась, что ей опять написала мать с просьбой приехать. Молодую девушку мучала совесть. Но вот, наконец, набравшись смелости, Елена протягивает ладони к конверту и вынимает оттуда сложенный вдвое лист, наспех вырванный из старой тетради.


«Мать умерла сегодня утром. Приезжай на похороны. Отец» - накарябаны были слова дрожащей рукой.

Показать полностью

Мама, мама, смотри, он летает!

– Мама, мама, смотри, он летает!


Женщина поднимает глаза вверх и наблюдает, как с балкона на втором этаже спускается вниз бумажный самолётик. Улыбаясь, она подбирает его и идёт в квартиру. Там пол снова завален бумажными модельками, на которых кривым детским почерком написаны их названия.


– Данил, опять всю бумагу использовал?

– Ну мам, я же просто хочу стать пилотом! Самолёты, они ведь такие красивые!

– Это опасно и сложно.

– Ничего, мам, я справлюсь!


Ребёнок собирает самолётики и аккуратно выставляет свою коллекцию на подоконник. За окном, будто специально для него, прочерчивает на небе белую линию огромная летающая машина. Конечно, самого самолёта мальчику не видно, но он представляет его в своём воображении и восхищается выдуманной картинкой.


Даниилу десять лет, и ему впервые снится сон, где он разбивается. Он — пилот обычного рейса, и погода перед полётом не предвещает ничего плохого. Солнце ярко освещает его родной аэропорт, и он спокойно садится за руль своего самолёта. Людей много, все они спешат куда-то. Домой к родным, в командировку или на отдых. Может быть, кто-то убегает от проблем, а кто-то наоборот бежит вперёд к новым приключениям. И вот самолёт медленно взлетает. Его как всегда немного трясёт. Трясёт и Даниила, но это волнение привычное и такое родное. Но вдруг погода начинает меняться. Впереди — тёмные грозовые тучи, которые так и хотят захватить самолёт в своей плен и ударить молнией, разрушая жизнь и планы всех, кто находится внутри. Но Даниил — один из лучших пилотов. Он не может повернуть обратно из-за каких-то там туч. Он смело ведёт свою машину вперёд, лишь слегка пытаясь изменить курс, дабы обойти погодное бедствие. Но у него не получается. Тучи, как будто имея разум и действительно желая уничтожить самолёт, всё приближаются и приближаются. Кто-то говорит, что стоит повернуть назад. Нет! Мысли Даниила кружатся с бешеной скоростью. Он с самого детства хотел стать пилотом, он всегда хотел быть лучшим. Он не может проиграть каким-то там тучам! Не такие уж они и большие, если присмотреться. Он уверенно управляет самолётом, аккуратно лавирует вокруг грозовых облаков. Но они смыкаются позади него. Даниил слышит взрыв. Молния. Пилоты всегда бесстрашны. Они ведут самолёт, не боясь умереть. Они всегда знают, как нужно поступить даже в самых критических ситуациях. И всё-таки они — люди. У них есть чувства, есть страх, есть боль. Поэтому молния пугает Даниила. Она попадает в крыло, выводя из строя один из двигателей. Крыло горит, а самолёт заносит в сторону. В пассажирском отсеке начинается паника. Её пытаются утихомирить стюардессы, но сложно остановить нервы людей, которые не хотят умирать.

Звучат обыденные просьбы пристегнуться, не нервничать и не делать необдуманных поступков. Однако пилот понимает, что этот самолёт уже не спасти. В отличии от бумажных самолётиков, которые могут падать в лужи, разбиваться о шкафы и улетать, подхваченные ветром, этот — с людьми, с ним самим, и жизни их всех зависели именно от него. Самолёт неуклонно приближается к земле. Боль от удара проникает в каждую клетку тела, захватывая его в свой плен. Люди кричат, пытаются выбраться. Но вскоре они, один за одним, замолкают, убитые наступающим огнём. Огонь подходит и к Даниилу, пожирает его тело. Кажется, он кричит. Боль, агонии, крики — всё смешивается в красном зареве.



– Данил, Данил, просыпайся. Ты ведь школу проспишь.



Открыв глаза, мальчик щурится, пытаясь спрятаться от солнечного света. Он в своей комнате, а заботливые руки мамы только что открыли шторы. Нету самолёта, нету пожара. И всё-таки мальчику страшно. Но он ведь сильный! Мотая головой, он пытается скрыться от воспоминаний о кошмаре, представить, что его и вовсе не было. Даниил встаёт и проходит в ванную, плещет на лицо холодной водой. Она успокаивает мысли. Сейчас – новый солнечный день, и сон остаётся позади.



Всё забывается и исчезает, в особенности это касается наших сновидений. Реальная жизнь красочнее их, поэтому они растворяются, не задерживаясь в памяти. Они кратковременны, и чаще всего мы видим их только раз в жизни. Но этот сон отступать не собирался.



Ночью он повторялся снова и снова, обрастая новыми подробностями и чувствами. Даниил рос, а сон оставался вместе с ним, как будто предостерегая. Мальчик, а потом уже и молодой мужчина, иногда просыпался в страхе, даже не видя концовку. Он и так знал, чем всё закончится, знал, что самолёт опять разобьётся и всепожирающий пожар оставит пепел и от его мечты, и от его жизни. Из года год сон говорил, что, возможно, стоит выбрать другую профессию. Однако Даниил оставался непоколебим. Детскую мечту не мог разрушить какой-то там сон, пусть даже и кошмарный. Самолёты влекли его всё сильнее и сильнее, а хорошее здоровье и сила воли дарили ему возможность учиться на пилота.



Первый рейс, второй, третий. Даниил становился старше и опытнее, а сон, к счастью, так и не превратился в явь. И всё же он не исчезал, а возникал вновь и вновь время от времени. Тогда Даниил вновь становился маленьким и испуганным мальчиком. За прошедшие годы он осознавал, что если всё произойдёт на самом деле — он будет виновен в смерти многих людей. Теперь он переживал не столько за свою жизнь, сколько за жизни других, за состояние их семей. Отображалось это и на сне. Иногда, после самой трагедии, он видел новостные сводки об упавшем самолёте, видел слёзы на глазах родных и близких. Просыпаясь, пилот плохо понимал, чего боится больше: своей смерти или увидеть результат такой аварии собственными глазами. Он вставал, дрожащими руками умывал лицо, делал крепкий кофе и пытался отвлечься. Понимая, что такое воспоминание прямо перед рейсом может сломить его, он забивал голову книгами или фильмами, лишь бы не думать о сне.



И вот сон снова врывается в разум Даниила. Сегодня он невероятно реалистичен, как будто вся комната со старой кроватью, простенькой тумбочкой, стоящим на ней будильником и остальной непримечательной мебелью переместилась в самолёт. Даниил уже привык, что изменить ничего нельзя. Как только ему исполнилось лет пятнадцать, он пытался менять ход событий в своём сне. Пытался повернуть самолёт обратно, совершить посадку в ближайшем аэропорту, убедить всех вообще не выходить на рейс — всё было без толку. И всё же он продолжал бороться. Пусть и во сне, но он должен хоть раз победить. И он вновь вступает в неравную битву с собственным воображением. Отправка рейса, хорошая погода, тучи, молния. Пожар, пожар, пожар. Пустота. Со всех сторон пилота окружает огонь, а он чувствует лишь пустоту. Даже боль уже ушла, а он не в силах ещё раз воспринять его. И тут вокруг него появляются картинки. Какая-то девочка зовёт маму. Старая женщина ждёт сына из командировки. Слёзы. У них у всех на глазах слёзы, и это ранит Даниила сильнее, чем то, что он опять умер в своём сне.



Он просыпается от собственного крика. Его руки дрожат, но он всё же пытается поставить чайник. Достаёт предпоследнюю сигарету и курит прям здесь, на кухне. Казалось бы, сон совершенно идентичен предыдущим, но что-то сильно пугало его, что-то не давало организму унять дрожь. Это было число: перед рейсом и в сводках новостей оно было сегодняшним.



На лице Даниила появляется выражение отчаяния и безысходности. Главный страх детства сегодня, если верить сну, мог стать реальностью. Конечно, пилоты должны полагаться только на себя, а не на мистические силы, но повторяющийся сон заставлял поверить в то, что он — предвестник будущей трагедии.



А погода была всё такой же светлой и солнечной. Ни единого облачка, слабый ветерок. Даниил понимал, что пытаться отменить рейс — глупая затея, его скорее сочтут за ненормального. Таким образом он сможет не пилотировать самолёт сегодня, но спасать только свою жизнь в обмен на жизни других людей он не хотел. Поэтому, собрав последние силы, он отважно взлетел в воздух. Начало полёта проходило спокойно и размеренно, и Даниил даже стал расслабляться. В конце концов, сон снился ему уже долго, но до этого ничего не происходило.



– Там, впереди… гроза.



Голос помощника пилота выбил его из колеи. Сведения метеорологов не врали, впереди действительно появилось скопление туч, к которым неуклонно приближался самолёт. На пилота снова нахлынул страх, не давая нормально размышлять. Снова пытаться лететь вперёд? Погибнуть так, как видел много лет подряд?



– Можно ли запросить посадку в каком-то аэропорту?

– Только если возвращаться обратно. Ближайший находится именно в месте скопления туч.

– Сядем там.

– Но...

– Я сказал, что мы сядем там. Свяжись с ними и узнай, возможно ли это.



Посадка. Во сне её никогда не было, а выбранный аэропорт находился не особенно близко к центру грозы. Он должен провести самолёт и спасти всех. Тем временем тучи приближались. Страшные, чёрные, с иногда вспыхивающими молниями. Самолёт резко попал в воздушную яму, но Даниил быстро вырулил и восстановил ровный полёт.



– Посадка возможна. Но вы уверены, что сможете довести его?

– Да, положись на меня.



Теперь пилот чувствовал ответственность, которую принял на себя, сказав эти слова. Жизни всей команды и пассажиров — в его руках, и сейчас не время, чтобы чего-то бояться. Пусть он и страшился туч, сейчас всё, что ему нужно — собраться. Они подлетели уже близко, и тут он услышал гром. Страшный, как и в его сне. Руки Даниила снова задрожали, а сердце бешено заколотилось. Из туч хлынул ливень. Кажется, кто-то спрашивал, в порядке ли всё с ним, но Даниил плохо слышал. Он стал единым со своим самолётом, страхами, мечтами. Комок эмоций, которые он испытывал все года, теперь превратился в действия, в чёткое управление. Нужно лишь ещё больше подлететь к тучам и опуститься вниз. Переждать бурю и продолжить рейс. Нужно... На небе снова сверкнула молния. Где бы она ни была, Даниилу показалось, что она ударила совсем близко. Люди уже тоже слышали звуки грозы и тоже боялись. Все мы боимся смерти, и особенно страшно умереть резко, не успев ни с кем попрощаться и даже не понимая, что это последние минуты твоей жизни.



Даниил совсем погружался в себя, переставая контролировать действия. И вдруг, словно луч света в царстве тьмы, он увидел перед глазами бумажный самолётик, прочерчивающий невидимую линию и падающий в лужу. Увидел маму, собирающую его новую коллекцию из бумаги по полу. Увидел длинную, белую линию на небе, которая словно разрезала его на две части. Эти воспоминания были как глоток свежего воздуха, они светлыми осколками упали в сознание пилота. Страх и отчаяние отступили, отдав своё место холодному уму и расчёту. Самолёт приближался к аэропорту.



Вверху властвовала гроза, а Даниил сидел в тепле и слушал, как хвалят его работу. Не повредить самолёт, вырулить среди грозы — всё это показатели мастерства у настоящих пилотов. И, конечно, сохранить жизни людей, которые доверились тебе и летят с тобой. Но Даниилу было радостно не от этого. Он почему-то был уверен, что тот кошмар больше не повторится. Страшный сон, который он чуть не пережил, уступил место всему радостному, что принесла ему работа. Маленькое воспоминание, попадая в мир страха, расходилось по нему кругами, заставляя тени в душе отступить.



Дождь, кажется, утихал. Скоро можно будет продолжить рейс, довезти всех туда, куда они торопятся. Даниил впервые за этот день улыбался. А где-то далеко, в другом городе, маленький мальчик делал бумажный самолётик и ждал папу, который скоро прилетит. Кажется, он тоже решил стать пилотом.

Мама, мама, смотри, он летает! История, Текст, Рассказ, Самолет, Дети, Длиннопост
Показать полностью 1

If there is no God

If there is no God, who keeps getting my wife pregnant?

Отличная работа, все прочитано!