crotiSh

Десять лет назад все было иначе. Происходящее воспринималось сложнее. Мелкие проблемы находили решения сами собой, проблемы покрупнее занимали максимум час моего времени. Но что есть час для подростка? Это не просто шестьдесят минут - это миллион упущенных возможностей. Тогда я и познакомился с ней.

-- Познакомься, это моя девушка - Лиля, -- Она мило улыбалась мне, сидя на пошерканном диване в гостинной моего друга.

Вообще Славик был хорошим парнем и по совместительству моим лучшим другом. Его родители погибли в аварии, когда он еще не умел говорить. Жил под крылом бабули до шестнадцати лет и только год назад смог как-то вырваться из-под вечной опеки и ароматных пирожков. Зная, как ему сложно налаживать контакты с незнакомыми людьми, я помогал ему в этом всеми способами.

Постоянные тусовки, гулянки и море выпивки должны были помочь ему занять устойчивое положение в социуме. Однако Слава решил, что это не для него. Ушел после девятого и сразу пошел на работу. Бабуля разорялась, что он не выбрал образование. Я тоже не понимал этого. Как можно пойти работать, когда колледж даст тебе минимум четыре года полной свободы. У Славика было свое мнение на этот счет.

-- Ты пока раскидывай шмотки, я надую матрас, -- он полез в шкаф, доставая оттуда пыльную коробку. -- Хозяин квартиры отсюда ничего почти не увез, рассказал, что где лежит и уехал, представляешь.

Я кинул портфель с вещами возле дивана и сел рядом с Лилей. Она все еще молчала. Вероятно она была того же поля ягода, что и Славик. Тихая и застенчивая. Но безумно красивая.

Переехать к Славику меня заставили обстоятельства. Мама уехала в командировку и отчим решил, что сдать квартиру на месяцок будет лучшим финансовым достижением в его жизни.

Дни шли как в тумане. Пока Славик пропадал на работе, я помогал Лиле налаживать быт. Она совершенно не умела готовить, а о генеральной уборке знала только по наслышке. Мы мыли окна, готовили ужины и много разговаривали. Очень много. За пару дней до моего отъезда мы признались друг другу в любви. Вот так просто. Без лишней мишуры.

Со Славой она начала встречаться за неделю до моего переезда. Он сразу позвал ее к себе. Подобрал как ободранного котенка. Мама Лили - алкоголичка. отец - тиран. Она была рада убежать от них. Ни разу не державшаяся даже за руку с парнем, она начала жизнь с нуля. Слава даже не намекал на что-либо большее, чем поцелую и сон в одной кровати. Поэтому Лиля стала моей.

Мы поклялись друг другу, что если через десять лет будем все еще одиноки, то обязательно встретимся и проживем остаток дней вместе. Чтобы быть не только первыми, но и последними друг у друга.

Так как Славик был моим другом, я решил, что есть два исхода: рассказать ему обо всем и забыть этот роман до конца своих дней, лишь изредка вспоминая его сидя за барной стойкой и потягивая что-нибудь крепкое.

Так и случилось.

Десять лет спустя, сидя за барной стойкой, я плотно присел на уши бармену. Зал был почти пуст, заказов не было и высокий, плотный бармен с крашенной черной шевелюрой внимательно слушал каждое мое слово, жадно ловя мелкие подробности истории. То ли надеялся, что я, изрядно выпивший, оставлю ему на чай, то ли это было действительно интересно.

-- И что произошло, когда ты съехал? -- натирая очередной бокал поинтересовался он.

-- К сожалению, жизнь не женский роман со счастливым концом и все само собой не происходит. Я закончил школу, поступил в универ. Там сошелся с хорошей девчонкой, которая впоследствии родила мне прекрасную дочку. Развелся с женой, отдал им квартиру, машину и ежемесячно половину своей зарплаты. Купил новую квартиру, машину, завел котенка. И все. Моя история завершается здесь.

Я задумчиво крутил бокал с виски, наблюдая за тем, как кубики льда совершают свой оборот. Немного отпив, щурюсь от боли. От холода заныли зубы.

-- Слишком крепко? -- участливо поинтересовался бармен.

-- Ага, -- бросаю в ответ. -- Рассчитай меня, пожалуйста. Завтра на работу еще вставать.

Парень понимающе кивнул и удалился.

В счетной книжке красовалась четырехзначная цифра. Мда-уж, вот чего я не ожидал, так это того, чтобы за то что выслушали, мне пришлось отстегивать такие суммы. Что поделать, достаю из кошелька ровную сумму и отдаю бармену. Рука немного качается из стороны в сторону. Мне было достаточно еще пару бокалов назад, но опьянения не чувствую.

-- Сдачи не надо, -- улыбаюсь.

Вижу легкое разочарование парня, когда он видит, что там без сдачи.

Тихо посмеиваюсь. Как же ему наверно было неприятно. Ну ничего, думаю пять тысяч. лежащих под резиновым ковриком на баре его немного развеселят. Удаляюсь, попутно заказывая такси.

Когда сидел за баром чувствовал себя максимально трезво. Лишь встав на ноги, понял, куда на самом деле стекал алкоголь.

Бежевая дэу нексия шесть-ноль-восемь. Мельком смотрю на имя водителя. Ухмыляюсь. Бывают же такие совпадения в жизни. Очень иронично, спасибо.

Машина ждет прямо у входа, под знаком остановка запрещена. Женщины… Неровной походкой пытаюсь идти до машины. Ноги предательски заплетаются и кажутся ватными, а вот тело наоборот - свинцовым.

Падаю на переднее сиденье, громко хлопнув дверью. Откуда-то появилось хорошее настроение.

-- Здравствуйте, а чего ж вы прямо под знаком-то встали? -- Девушка отрывается от телефона и смотрит мне в глаза.

Секундный ступор.

-- Лиля? -- В горле застыл предательский комок. И даже алкоголь не смог смягчить его падение в желудок.

-- Доброй ночи, на первомайскую? -- она меня не узнала. Я не мог обознаться. Немного потрепанная временем, она была все также красива. Уставший взгляд, несколько морщинок на лице, перекрашенные волосы. Больше в ней ничего не изменилось. Все тот же чистый взгляд и, кажется, тот же парфюм, что и десять лет назад.

Растерянно киваю. Она явно не в духе. Ну еще бы, вероятно, это не первая ночь, когда она отвозит пьяные тела домой. Какая вообще разница, где она остановилась. Почему надо оправдываться перед каждым, ведь правда?

Замечаю пару шрамов на запястье левой руки. В тусклом свете машины их можно не заметить под рукавом легкой блузки. У меня отнялся язык. Что говорить, что делать?

-- Не страшно такой милой девушке развозить пьяных мужиков по домам среди ночи? -- первое, что пришло в голову и такая глупость. Почему нельзя было дать понять, кто я. Спросить как жизнь. Пригласить на чашечку кофе?

-- У меня тревожная кнопка есть если что, -- сухо отвечает она и проезжает на красный.

Немного прибавляет радио. Дурак бы не понял намека. Но я настойчив.

-- Если не секрет, почему такая милая девушка занимается такой неблагодарной работой.? -- чуть ли не крича спрашиваю я. Мне нужен диалог с ней. Если жизнь - не роман, тогда зачем она дает мне второй шанс и так красиво все складывает. По лучшему сценарию, мне надо просто поддаться течению и главное - поддерживать беседу.

Игнор. Видно, как на ее лице играют эмоции. Что-то среднее между раздражением и злостью. Она вцепилась в руль так, что костяшки на ее р\пальцах побелели.

Еще один красный светофор позади нас. Машина набирает скорость.

-- Лиля, вы меня слышите вообще? -- снова кричу я.

Она выключает радио.

-- Молодой человек, с чего вы взяли, что я должна с вами разговаривать? Я вас домой везу, а не предоставляю услуги друг на час! -- она кричит на меня, а я наслаждаюсь звуком ее голоса.

-- Лиль, а десять лет-то прошло, -- тихо сказал я. Наконец она удосужилась остановиться на светофоре.

-- Что? -- Она повернулась ко мне лицом, тщетно пытаясь разглядеть в моем лице хоть что-то знакомое, но взгляд натыкался только на чужие черты лица.

-- Помнишь тогда, когда ты еще со Славиком встречалась, мы пообещали друг другу, что если будем одиноки, то проведем остаток дней вместе? -- я с надеждой посмотрел на нее. Сердце готовилось выпрыгнуть из груди. Неужели, судьба решила меня спасти. Неужели еще один шанс? Я чувствовал себя семнадцатилетним парнем, который впервые поцеловался с девушкой, впервые держался за женскую талию.Впервые предал своего лучшего друга и заставил предать его другого человека.

Возможно, впервые разбил чью-то жизнь, разрушив веру в людей.

Огромное чувство вины, которое накатывало меня каждый раз, когда я оставался наедине с собой, наконец отступило. Осталось только чтобы Лиля дала мне ответ.

-- Вы меня с кем-то путаете, -- сказала она. Она сидела с лицом без единой эмоции и смотрела вперед. Ну конечно, куда ж ей еще смотреть, она же за рулем. -- Какой подъезд?

Внутри все рухнуло и разбилось об острые камни.

-- Третий, -- тихо говорю я. Алкоголь полностью выветрился из организма.

-- У вас оплата безналом стоит, если что. Можете идти, -- вероятно я слишком долго сидел и просто пялился вперед.

-- Да, конечно. Спасибо, простите, -- бубнил я себе под нос и неловко выбирался из машины.

Зайдя в лифт, пытался открыть приложение такси. Интернет не ловит. Я не мог ошибиться. Я помню все, что было десять лет назад. Все прикосновения, запахи, свет глаз. Я слышу ее смех до сих пор. Мы были слишком долго порознь. В ее жизни произошло что-то такое, что она забыла меня, хотя поклялась помнить вечно. Поднимусь и сразу позвоню ей. Скажу, как люблю и всегда любил ее. Как она перевернула мой мир, сколько воспоминаний подарила. Она, конечно, расплачется, сразу приедет ко мне и мы всю ночь просидим и будем рассказывать друг другу сколько всего произошло за эти годы.

Твердо уверенный в том, что именно так все и будет, вышел из лифта. Долго возился с ключами от квартиры. Руки дрожали и не слушались.

Дома, открыв бутылку виски и кинув пару кубиков льда в стакан, захожу в приложение.

Ну конечно. Там совсем другое имя.

-- Я убью её.

На меня смотрит пара только раскрывшихся глаз. Ребёнок уже не плачет и с интересом разглядывает моё лицо.

-- Я убью ее! -- истерика охватывает разум. Перед лицом картины мужа и первой ночи. Кровь. Боль. Три минуты длились вечность. Потом я впала в беспамятство. Которое стоило мне этого.

Я держу в руках маленькую жизнь. Заведомо мертвую.

Мёртвая жизнь.

Подняв ребёнка над головой, замахиваюсь. Девочка начинает плакать. Я тоже.

-- Роза! -- в палату влетает мама. Открытая дверь пропускает сквозняк. Он пролетает по газетным листам, висящим вместо обоев, толкает песок по холодному полу и немного отрезвляет меня. -- Рози! Не кричи!

В одно мгновение я закрываю рот и понимаю, что вокруг воцарилась тишина.

Около кровати стоит мама. Милая Татьян. Ей двадцать семь. Время, труд и рабство - пауки, покрывающие паутиной морщин женские лица.

Мне четырнадцать.

Я опускаю ребёнка и отдаю его матери. Под ногтями грязь, на ладонях шрамы и царапины. На запястье длинный продольный порез. Ещё не зажил.

-- Мамочка, давай убьём её, -- Я упала с кровати. Ребенок снова заплакал. -- Не могу, -- Я выдохнула. Второй день без еды. -- Не могу плодить грязь и смрад. Я не могу.

Сознание покидало меня под истошный вой дочери.

Очнулась я уже дома. Землянка с деревяшками вместо пола. Они постелены на холодную землю.

Мне было семь, когда отец выгнал мать, лишь изредка давая видеться со мной. Единственная дочь. Сыновей она так и не увидела. И никогда, вероятно, не увидит.

В двенадцать отец продал меня за хорошие деньги старому купцу с условием, что моё неповиновение будет стоить отцу двойной суммы, которую он получил. А мне - жизни.

В тот же день меня обвенчали. В ту же ночь я стала женщиной.

Мама говорила, что женщиной можно стать только один раз. И это всегда больно.

На протяжении шести месяцев раз в неделю я становилась женщиной. Когда живот стал мешать мужу - меня отправили к матери в землянку.

-- Где она? -- охрипшим голосом спросила я у темноты.

-- Она спит, -- тихо ответила темнота и поставила рядом со мной кувшин воды и ломоть хлеба.

-- Я хочу ее увидеть.

-- Рози, не надо. Отец обо всем знает, он приедет за малышкой завтра.

Мои глаза наполнились слезами. Я не могу допустить этого. Несколько раз глубоко вдохнув сырой воздух, набираюсь сил. Неимоверно болит все тело.

-- Татьян, ты же не хочешь этого настолько же сильно, как и я. Давай убьем ее.

Зажглась свеча. Тусклый свет падает на лицо матери. Там непонятные мне чувства. Тоска, безмятежность, безвыходность. Я понимаю, что лишив малышку жизни, я потеряю свою и отберу Татьянину.

Мама ложиться ко мне на кровать. Скрипучие пружины продавливаются под хрупким телом. Татьян обнимает меня и тихо говорит:

-- Рози, девочки, девушки, женщины - они для мужчин. Мы не можем это исправить. Завтра малышка будет у твоего отца, тебе не нужно об этом беспокоиться. Сейчас нужно лишь заснуть и завтра все пройдет.

-- Почему все так? Почему мы вынуждены жить как скот?

Мама тяжело вздыхает и крепко обнимает меня.

-- Я знаю только то, что родилась в стране, где женщина была наравне с мужчиной. Не было никаких разделений. После начала войны, когда мужчины страны умерли, женщин начали развозить по глухим селам и деревням. За несколько десятков лет все привыкли к тому, что женщин надо ненавидеть. Они - плод врагов. Ты - мое дитя. Когда-то, будучи немного младше тебя, -- мама тяжело дышит. -- Меня привезли с фермы, где женщин моей страны использовали вместо лошадей, в дом твоего отца. Меня выкупили за бесценок. Спустя некоторое время, на свет появилась ты. Твой отец ненавидел меня. Из страны войны, его отец привез сифилис, который загубил его жену. Любимую мать.

Ловлю каждое слово, как глоток воздуха. Мама впервые рассказывает о жизни. Эта женщина много лет была чужой, а сейчас тяжело думать о том, что она пережила.

-- Поэтому отец забирал твоих детей себе? Он ненавидел тебя?

-- Он и сейчас ненавидит меня. И тебя… Когда ты появилась, он хотел просто выкинуть тебя. Однако, если у мужчины меньше двух детей, или нет хотя бы одного сына, то это позор. Ведь род надо продолжать. Я сказала, что убью себя, оставив его с позором в виде дочери. Да еще и с грязной кровью. Он согласился оставить тебя, при условии, что я рожу ему еще детей.

-- Почему он не мог взять в жены местную женщину? Ведь не всех женщин привезли сюда.

-- Женщин из сел и деревень убивали и насиловали мужчины нашей страны, как бы прискорбно это не звучало. Тех, которые остались - перевезли в город. И только зажиточные люди смогли вернуть их домой. Остальные мужчины лишились жен. Я не могу объяснить тебе все до конца, потому что порой и сама не понимаю, чем провинилась для такого. Но одно могу сказать точно - я спасла твою жизнь единожды. Не дай мне потерять тебя.

Я не могу больше слушать. Ненависть к женщинам, построенная на войне, крови и смерти. Своими руками я продолжаю это.

-- В городе знают, что происходит в деревнях? На окраинах?

-- Правда всегда горькая. Сейчас это очень сложно исправить. Всем комфортно. Люди привыкли. Скот не жалуется на то, что его забивают. Лошадь не устраивает революцию из-за работы в поле. Понимаешь? Мы - скот. -- Мама обнимает меня. Я провожу рукой по ее влажной от слез щеке.

-- Скот ничего не скажет, -- нежно отвечаю.

Татьян гладит мои волосы, перебирая запутанные пряди. Я сажусь и пытаюсь встать с кровати. Перелезая через маму, понимаю, что все тело болит. В животе будто поселился огромный еж, катающийся и прыгающий внутри.

На слабых ногах иду к небольшой люльке, подвешенной к потолку. Когда-то здесь лежала я.

Слабое пламя свечи озаряет новорожденное личико. Я чувствую, что в груди что-то ноет.

-- Она голодная, -- шепчу я.

Но мама уже не слышит. Она спит. Вероятно, последние несколько дней сильно измотали ее.

Беру малышку на руки и понимаю, что безмерно люблю ее. Не головой. Что-то внутри меня кричит о том, что это мое дитя и его надо спасать. Дрожащими руками поднимаю ее с люльки и подношу к груди. Глазки открываются. Ребёнок начинает тихонько всхлипывать. Кормлю ее. Тепло разливается внутри, заполняя сердце.

Беру пару тряпок и плотно укутываю дочку. Она послушно молчит. Иду к двери. Заперто. Ключ у Татьян.

Кладу малышку в кроватку и краем глаза замечаю ключ на столе.

-- Спасибо, мам, -- шепчу я.

Звездное небо тоскливо встречает меня.

-- Я знаю, что у меня есть только один шанс, -- обращаюсь я к всевышнему. Слышу тихие всхлипы. -- Не сейчас, родная, -- покачиваю сверточек.

Сейчас нужно идти в сторону дороги. Там есть шанс на спасение. Я не знаю, как мне выбраться отсюда, но нужно действовать быстро.

В ноги впиваются сучья и палки. Летний лес, наполнен прохладой и влагой. Я вдыхаю воздух. Кажется, на вкус свобода именно такая. Ветер осторожно гладит верхушки деревьев. Прижимаю малышку к себе. Полуночная тишина создает иллюзию покоя.

Внутри сжимается и разжимается еж. Очень больно. Настолько, что хочется просто упасть и не вставать. Малышка начинает плакать. С каждой секундой все громче и громче. Тряпки становятся влажными.

-- Т-с-с-с, дорогая, ты же не хочешь, чтобы нас нашли?-- Качаю сверток с ребенком и пытаюсь не останавливаться. Каждый шаг, как биение сердца. Остановишься - умрешь.

Где-то из чащи леса послышались выстрелы. Я вздрагиваю.Вероятно, собаки егеря услышали нас. Малышка начинает громко плакать. Прижимаю ее к груди, чтобы заглушить крик, и бегу. Силы берутся из неизвестного источника.

Еще выстрел.

Я понимаю, что целятся в мою сторону. Охота в этом лесу запрещена. Но не на женщин. Каждая сбежавшая из дома превращается в пушечное мясо. Как взбесившегося пса - ее умерщвляют.

Подгоняемая животным страхом, бегу. Ноги несут вглубь леса, за деревья. Прочь с тропинки, где я как на ладони для незримого охотника. Спрятавшись в колючем кустарнике, отвожу лицо малышки от груди. Она все еще всхлипывает, но уже не плачет. В глазах - ужас. Кажется, будто я смотрю в зеркало, а не на новорожденного ребенка. Все женщины рождаются с таким взглядом?

Снова выстрел. Слышу собак. Но они будто где-то далеко. Совсем позади меня. Сколько я иду? На улице светает. Значит, я почти у дороги.

Боюсь смотреть вниз. Там ноги, разбитые в кровь. Ночной охотник, кто бы он ни был, сильно измотал меня. Малышка снова плачет. Хочет спать и кушать.

-- Ну что же ты … -- Я понимаю, что у ребенка нет имени. Вспоминаю про маму. Через пару часов ее не станет. -- Татьян. Я тоже хочу кушать. До дороги немного осталось. Я уже слышу гул машин.

Кажется, это и придало мне сил. Гул машин означает возможное спасение. Если мне повезет, я доберусь до города. Там я смогу рассказать правду. Это заставит людей открыть глаза!

Отец, ты думал, что подчинил Татьян? Думал, подчинил меня?

Меня пробрал смех.

Я уже вижу ее. Нужно лишь подняться немного, собраться с силами и, может быть, кто-нибудь остановится. Мне хотя бы до города. Хотя бы до больницы.

В городе все по другому. Женщина сама выбирает себе мужчину, ее не заставляют работать на поле. Она сама вольна выбирать себе работу. Мама рассказывала, как одну красавицу из деревни однажды продали в город. Она потом вернулась и подарила каждому по пакету еды. Потому что сама работала. Потому что люди в городе добрее и лучше.

Из-за своих мыслей не слышу воплей малышки Татьян. Так оно даже лучше. Наконец, поднялась. Мимо проезжали машины. До этого я видела машины всего два или три раза в своей жизни. Железные гиганты с огромной скоростью проносились мимо.

Я сделала шаг. Затем второй. Шаг за шагом я выходила на дорогу. На меня неслась железная махина в несколько раз больше обычной. Оглушающий шум и темнота.

***

Снова больница с обшарпанными стенами. Мне уже не страшно. Все тело обмотано, в каждой руке по иголке. Рядом пищит какой-то аппарат. Я снова отключаюсь.

Меня бьют по щекам. С неистовой силой, будто пытаясь не разбудить меня, а наоборот, вогнать в вечный сон.

Открыв глаза, вижу отца. Перекошенное от гнева лицо. Вижу его таким второй раз. Первый был, когда осколком вазы я резала себе руку, будучи беременной.

В его дыхании чувствуется злость. Нечеловеческая злость. И тут я все понимаю. Улыбаюсь. Получаю удар кулаком по лицу и снова медленно теряю сознание.

-- Чтобы завтра она была уже под крестом, -- кричит отец. Его крик затихает на останках сознания.

Ложитесь спать? Хотите расскажу вам одну историю, которая очень похожа на сказку? Конечно хотите. Только поправлю лампу так, чтобы я смогла видеть то, как вы закрываете свои уставшие от жизни глаза. Положу свою ладонь поверх... Твоей. Так можно? Давай на ты, все же не чужие люди. Здесь чужих вообще не существует.

Поправлю твоё одеяло, чтобы закрывало ноги, ведь подкроватные монстры - ночные животные. Что? Не веришь в них? Как так?

А вот одна очень-очень любопытная девочка решила проверить их существование. И знаешь, чем это закончилось? Конечно не знаешь. Ты не уважаешь их и сразу ложишься спать, плотно закутавшись в одеяло.

А вот одна девочка... Как-то отстраненно получается. Давай дадим ей имя. Пусть её зовут Соня.

Соня, будучи очень мнительным ребенком всегда боялась только одного - рассказов старшего брата о монстрах. Они прятались в шкафах, под кроватями, холодильником и даже в ящике с грязными бельем ( поэтому Соня меняла одежду трижды в день, чтобы чудовище не задохнулось от мерзкого запаха). Поэтому перед сном в каждое потенциальное жилище монстра она клала по печеньке, чтобы обезопасить себя хотя бы на одну ночь. Утром печенье исчезало, поэтому София была уверена в правильности своих действий. Со временем девочка поняла, что другие жители квартиры тоже под угрозой. Однако в родительской комнате и комнате брата печенье всегда на утро лежало на месте.

Соня рассказала о своем наблюдении сначала папе. Но он не смог сказать ничего дельного. Папа был всегда уставшим и засыпал на кресле перед телевизором. Затем приходила ещё более уставшая мама, будила папу и они уходили в свою комнату. Там они закутывались в одеяло так, что монстрам было очень скучно выжидать момент, пока кто-нибудь из них высунет ногу из-под одеяла. А это было обязательным условием того, чтобы оказаться в мире монстров.

Мама Сони смеялась над фантазиями шестилетнего ребенка. Пока день за днём не начала находить ее мирно спящее тело под кроватью. София рассказывала, что на самом деле монстры - добрые. Они забирают людей в свой мирок только для того, чтобы показать сны. Сны, которые снятся другим.

Кушая рисовую кашу Соня говорила, что сегодня она помогала монстрам бороться с плохими снами брата. "Спросите у него сами!"- вскрикнула София и указала ложкой в сторону стушевавшегося десятилетки. "Неправда,— неуверенно говорил он. — Сегодня мне ничего не снилось. Монстров не существует, дурында". Больше Соня не могла ничего ответить. Как же нет, когда есть?

— Представляешь, монстрик,— говорила подкроватному чудищу она.— они говорят, что ты не существуешь. Но я то знаю, что это не так, не бойся.— София тепло улыбалась и клала очередное печенье под кровать.

Она очень хотела остаться в добром мире монстров, чтобы люди спокойно спали по ночам. Софа боролась с самыми ужасными человеческими кошмарами и ужасами. Побеждала злодеев и ловила руку падающего в пропасть брата. Она скакала на лошадях и выращивала прекрасные цветочные поля. Пока однажды утром не проснулась на своей кровати, а не под ней.

С ужасом заглянув под кровать девочка увидела там вчерашнее печенье. В комнату вошла мама и облегчённо выдохнула.

— Моя малышка стала старше на один год. Уже совсем взрослая, — сказала мама и ушла готовить завтрак.

Соня непонимающим кивнула и решила ещё раз проверить под кроватью. Она заползла поглубже. Туда, куда почти не попадает дневной свет.

Там лежала целая гора печенья и маленькая записка, написанная почерком брата. Аккуратно (на сколько это возможно для пятиклассника) написанные буквы складывались в слоги, а затем в слова.

"Спасибо, что хранила мои сны, маленький монстр."

Добро и Зло сидели на берегу реки. Полная луна мягко покрывала темные силуэты.

-- Ну что бы ты делало без меня? -- Спросило Зло, смотря на плывущий по реке свет. Добро повернуло голову, и мягкое тело Зла покачнулось. -- Не пытайся даже. Я -- неотъемлемая часть тебя, как и ты -- меня.

Добро привстало с мокрой травы. Начинало холодать. Близился ноябрь. Пожухлая листва трещала под ногами.

-- Ты не прав. Я сам по себе, а ты существуешь лишь за моей спиной. Меня не существует, когда есть ты.

Зло усмехнулось и провело полупрозрачной рукой по траве.

-- Смотри сюда, -- Добро заинтересованно наклонилось. На том месте, где Зло провело рукой, появилось небольшое окошко.

***

Скрежет морозной вьюг пробирал до костей. От отчаяния хотелось плакать. Я посильнее закуталась в старый полушубок и отхлебнула горячей воды из кружки. Скоро придется ломать дом, чтобы поддерживать хоть какой-нибудь огонь в камине. Завороженно наблюдая за треском дров, не заметила, как заснула. Вздрогнув, проснулась. В дверь кто-то стучал. Кого принесло в такую метель? Огонь почти погас, по телу пробежали мурашки. Нельзя засыпать. Показалось, наверное.

Вдруг еще раз постучали. Я притихла. Мама учила не открывать дверь чужим, а кроме меня самой знакомых уже не было. Война всех беспощадно съела. Послышались шаги. Кто-то заглядывал в дом. Я затаила дыхание и в доме воцарилась звенящая тишина. Казалось, я просидела так целую вечность. Огонь уже совсем погас. Из дома начало медленно уходить тепло. Сквозь заиневевшие окна пробивались робкие солнечные лучи. Меня бил мандраж, а в животе предательски заурчало. Третий день без еды. Надо выйти на улицу, в сарае мама еще до войны прятала тушенку. Я помню, она рассказывала.

-- Мамочка, -- плакалась я, зарывшись в теплую грудь матери. -- Почему нас хотят убить?

-- Дорогая моя, -- сдерживая больной кашель,говорила мама и улыбалась. -- Они хотят добра для своих семей. Просто они не понимают, что их добро -- наша смерть.

Перед глазами пронеслись кровавые сцены казней на главной площади городка. Люди борются за главенство, за власть. Люди убивают людей, словно животных. Мама прячет меня в подполе и выходит к врагам. Звуки выстрелов.

Последний раз стук в дверь стоил одну жизнь. Что будет теперь?

Ноги подкашивались. Я должна выйти. Когда дверь открылась, в глаза ударил яркий свет, отражающегося от плотных сугробов солнца. На крыльце лежала небольшая плетеная корзинка с большим свертком внутри. Схватив ручку корзинки, я поволокла ее в дом. Может, какая-нибудь волшебная фея подложила мне еды? Или Бог услышал мои молитвы и решил помочь мне?

Затащив корзинку в дом, я притаилась. Сердце рвалось из груди. Желудок снова заурчал. Дрожащими руками я открыла сверток. Изо рта, словно большой волосатый паук, выползал крик. Он все никак не хотел выходить до конца. Меня затошнило. Я упала на пол и начала рыдать. Громко крича, отпинывала корзинку. Детский трупик бесшумно вывалисля на пол. Он был такой маленький и сморщившийся, будто только родился. Но синева кожи говорила о том, что был его последний день жизни.

И вновь открытая дверь принесла в этот дом смерть.

***

-- Ну что? Как тебе? -- Оскалившись, спросило Зло.

Добро дрожащей рукой стерло картинку. По телу слипшимся комом пробежали судороги.

-- Что это такое? Это Зло! Это все ты подстроило! От меня не умирают! -- Добро было возмущено. Оно не помнит тех событий, значит и не было их вовсе. А если не было - значит Зло виновато.

-- Да как же я? Ты решило помочь людям сделать их род чище! А та женщина, которая защищала свою дочь? Думаешь, она делала это из злых побуждений? А тот человек, что подбросил ребенка под двери? Ты же ему дало надежду, что там живые люди, которые спасут его ребенка! -- Зло во весь голос смеялось над добром.

Добро село рядом со Злом и по-дружески приобняло его. Заплакав, сказало:

-- Да, это я все сделало! Я! Но кто же знал, что так все выйдет! Но зато посмотри, что получилось потом, -- Добро провело рукой над гладью реки, и перед глазами появилось другое стекло.

***

Статная рыжая девушка прогуливалась между магазинных полок, набирая целую корзину продуктов, тетрадок, ручек, карандашей, фломастеров. Набрав одну корзину, она тут же шла за второй и заполняла ее.

На кассе возмущенно охала продавщица. Покупатели стоящие в очереди также возмущенно и злобно смотрели на девушку.

-- Ты всю кассу заняла! Иди в другой магазин, богачка! -- Начала причитать какая-то старушка. Вероятно, она была крайне одинока, потому что такие моменты приносили ей свое, по-старушечье большое счастье.

Очередь согласно заугукала.

Девушка набрала последнюю корзинку и с облегченным выдохом поставила ее на магазинную ленту.

-- Ну вот и все, чего разшипелись. Больше я не унесу.

Рассчитавшись и распихав все по пакетам, она в три захода унесла пакеты до машины. Ноги дрожали. Вцепившись руками в руль, девушка представляла счастливые лица детишек. Это были ее братья и сестры. Не по крови, но по жизни. По обстоятельствам, в которых они родились или выросли. Не видевшие глаз матери и ни разу не утопающие в ее теплых объятиях. Она не могла приютить каждого, но любви этого человека хватало, чтобы бороться, отдавать всю себя работе и не отпускать руки от сложностей.

Добро сладкой патокой разливалось по ее венам, гладило ее по голове, когда трудности не давали сделать шаг, и защищало, когда ей делали больно.

Девчушка, двадцать лет назад потерявшая мать на войне, стала матерью на двух сотен ребят.

***

-- Ну вот, -- с гордостью ответило Добро.-- Видишь, я в ее жизни, а тебя нет. И всем хорошо.

Зло во весь голос засмеялось. Начинало светать и шаткие тени становились все прозрачнее.

-- Что вот-то? Я же говорю тебе. Я - часть тебя. Ты - часть меня. Мы неразлучны. Когда меня нет - ты становишься бессильно и становишься мной.

Добро недовольно почесало подбородок и отвернуло голову. Не хотелось ему верить, что это так. Столько веков оно считало себя лучше и сильнее, и вот на-те! Какое-то Зло считает себя равным с ним. Но думай - не думай, а Зло оказалось право.

-- Давай так поступим, Зло: я признаю, что правда за тобой, но если люди это тоже поймут, то во что же им верить останется? За мной стоят надежда и вера в лучшее. За тобой - разочарование и боль. А если люди поймут, что мы с тобой одно целое - они же с ума сойдут. Во что верить будут? За что бороться?

-- Тут я соглашусь с тобой, -- покачало головой Зло. -- Давай оставим все как есть. Но… -- Зло загадочно ухмыльнулось и посмотрело на Добро. -- Мы-то с тобой правду знаем. И в случае чего не побрезгую воспользоваться правдой - она стоит за нами обоими.

Две прозрачные фигуры растаяли с восходом солнца. Встретятся они еще когда-нибудь?

А вы

Когда-нибудь

Ругались матом?

Да так чтоб громко

Ударяя человека платом

Словесного говна.

А вы

Когда-нибудь

И "блядь", и "сука"?

И столько чувств

Оброненных в сердцах

На продавщицу МХАТовским раскатом

Орали грубые слова.

Она "Коза", и "Мразь", и "Шлюха"--

Она забыла сдать вам два рубля

Вам "Пидор" в кепке, в джинсах, в кедах

В метро на ногу наступил.

Всемирный заговор - не меньше -

Разогревает жаркий пыл.

На кухне дома, при жене и детях

Читаешь громко, что начальник - имбецил,

Что дрочит где-нибудь в подъезде на стаю стоптанных кобыл.

Его жена, конечно, "Шлюха"

Ведь не работает она

Мотается с Бали на "Хуй" с соседнего двора.

Потом сидишь на кресле, тишина, уют, покой

С тобой жена, а дети занялись в игровой.

--Чух-Чух, уебок, — слышишь голос дочери родной.— Чух-чух, косой.

В блаженном сне ты закрываешь очи.

И думаешь: "Мне наказать бы. Ведь материться так не очень.

Но родилась достойная замена для отца."

Вне зависимости от обстоятельств, это была осень. Красивая, пушистая и, как о ней любят говорить, золотая. Опавшие листья собирались в ажурные холсты под ногами. Редкие лужи валялись, как оброненные неловкими девушками зеркальца.

Я шла на работу, вытаптывая каблучками понятный только мне ритм. Солнце незаметно подглядывало из-за крыш зданий. Хотелось дышать полной грудью. Запахи асфальта и мокрого города кружили голову и заставляли замедлить шаг.

Тихое поскуливание в облезших кустах отвлекло от мыслей о погоде. Я остановилась. Редко проезжающие машины норовили облить меня водой, поэтому пришлось отойти ближе к кустам. Из звуков — шелест листьев и тихое мурчание города. Только начав движение дальше, снова уловила тонкое поскуливание. Сделав пару шагов назад, я наклонилась к кустам. Щенок. Маленький и грязный. Лежал голым животом на сырой и колючей земле.

— Малыш, что с тобой?

Хотелось хотя бы увидеть его взгляд, чтобы со спокойной душой уйти дальше. Если бы он посмотрел на меня, то ушла бы. Щенок не сделал этого. Стеклянным взглядом он буравил куст, в котором лежал, и, жалко подрагивая, пищал от боли. У него кровили спина и передняя лапка.

Я посмотрела на часы. 6:46. Ещё три минуты, и я начну опаздывать на планерку. Сегодня предстояла встреча с мэром города, и вся редакция была взбудоражена. Разговор с глазу на глаз с публичной личностью. Для нашей газетенки это был шанс обойти конкурентов на много шагов вперёд.

Я стояла и тупо смотрела на маленькое тело. Если я не заберу его, то он умрет. Но, с другой стороны, его может забрать кто-нибудь другой. Мало ли, что может произойти с этим комочком жизни. Вдруг он бешеный. Не зря же он не реагирует на меня.

Убедив себя в том, что щенок действительно заражен бешенством, я выпрямилась и продолжила путь. Листья путались под ногами и цеплялись за шпильки каблуков. Внезапный ветер растормошил утреннюю укладку. Солнце скрылось за метрами домов. Начал моросить дождь. Осень — слишком непредсказуемое событие. Никогда не знаешь, что от нее ждать.

Я успела в редакцию ровно к планерке. Мне предстояло брать интервью, которое может поднять статус нашей газеты.

— Оля! Опять опаздываешь! — главного редактора бьёт мандраж. Он бы и сам поехал бы на встречу, но знает, что лучше меня это не сделает никто.

— Не опаздываю, Григорий Станиславович, а задерживаюсь. Я, может, вопросы для интервью придумывала, — устало сказала я. Внезапное изменение погоды подкосило сознание.

— Ничего не надо придумывать. Все давно согласовано. Помни, что нельзя задавать вопросы не из перечня. Максимум — отступить, но по тематике.

Его наставнический тон раздражал. Зачем говорить мне то, что я и так хорошо знаю? Даже получше него.

Планерка прошла, как всегда, тухло. После интервью мне нужно было ехать на какую-то дорогую свадьбу, поговорить с невестой, написать репортаж. Потом узнать подробности аварии на вокзале. И выполнить ещё кучу мелких поручений. Сразу после собрания я поехала на встречу. Мне было назначено на десять утра в приемной на другом конце города. Как раз возле того места, где я живу.

Осень по-прежнему золотилась, но сероватыми оттенками. Проходя мимо куста с щенком, я приостановилась. Он был ещё там. Кажется, даже не моргал и абсолютно продрог. Закусив нижнюю губу, я пошла дальше.

Пешком, потом на метро, потом снова пешком. Мелкий дождь прокрадывался в самые неожиданные места. Казалось, будто в меня тыкали маленькими ледяными иголочками. Укладка была совсем ни к черту. Пришлось распустить волосы.

Дойдя до администрации, зашла внутрь. Второй этаж. Секретарша. И вот я в кабинете. Пришла немного раньше, но меня приняли. Я включила диктофон и начала запись.

Миллион скучных вопросов по известным фактам. Я не знаю, как это поднимет наш рейтинг, но не мне об этом думать.

— Скажите, как вы относитесь к убийствам бездомных собак в нашем городе? — внезапно задала я вопрос не из перечня. Ледяной взгляд интервьюируемого дал понять, что это не та тема, которую он готов обсуждать.

— У нас заботятся о бездомных животных. У меня за городом свой собачий приют. Туда привозят псов всего города, — мэр нервно начал перебирать бумажки на столе, словно ища в них ответ на мой вопрос.

— То есть, если я найду на улице собаку, у которой на теле кровь или которая, по всей видимости, больна, то смогу привезти ее в приют и быть уверенной, что ее не убьют? — Он поднял на меня тяжёлый взгляд. В глазах читались ненависть и презрение.

— Таких собак к нам не привозят обычно. А если привозят, то я сам лично забочусь о каждой, — он будто выплюнул мне в лицо каждое слово последнего предложения.

Я убрала диктофон в карман.

— А если быть честным? Прямо сейчас на улице валяется полуживой щенок. Вы готовы о нем позаботиться?

— А вы? — задал встречный вопрос мэр. В его глазах разгорелся огонь.— Чего же вы не помогли ему?

Вопрос ввел меня в ступор.

— У нас была договоренность о встрече. Из-за щенка я бы опоздала на нее, — начала мямлить я. — Да и к тому же он выглядел так, будто заражен бешенством.

Хотелось провалиться под землю. Сама же эту тему начала. Внезапно он перегнулся через стол и начал говорить, смотря на меня в упор. Я чувствовала его дыхание.

— Вот теперь слушай. Ты и такие, как ты, думают, что власть должна заботиться обо всем на свете. Подтирать зад каждой шавке. А сама ты что можешь? Упрекнуть меня, что я не подбираю бездомных собак во время встречи, которая нужна тебе? — он резко перешёл на ты.

— Я не упрекала вас, — испуганно отвечаю.

— Каждый вопрос журналистов на тему бездомных животных выставляется как упрек. Вас не волнует то, что животных на улицу выкидывают люди. Возможно, этого пса выбросил твой сосед. А поднимать щенка должна власть. Людям жалко же. Интервью окончено. Можете идти. И да. Был договор. Один вопрос не из списка — интервью снимается с публикации. — Он резко встал и пошел к выходу.

По телу пробежала дрожь.

— Я… я же отключила диктофон.

— Нет.

Хлопнула дверь.

Я сидела, словно водой облитая. По коже, не переставая, бегали мурашки. Меня уволят. Нечем платить за квартиру. Мне не закроют практику в универе. И все потому что я тупица. На улице снова выглядывало солнце. После мелкого дождя асфальт стал приятного темно-серого цвета, на фоне которого листья выглядели ещё ярче. Нужно ехать в редакцию и все рассказывать. Лучше получить нагоняй и увольнение сразу, чем скрываться.

Снова тот злосчастный куст. Никакого поскуливания и попискивания. Я простояла возле него минут пять, прежде чем решилась заглянуть. Щенок был там. Глаза были также открыты и направлены в куст.

Почему я о нем не позаботилась? Почему хотя бы не попыталась. Один черт интервью сорвалось и в печати оно не будет.

Я обошла куст и взяла щенка на руки. Обмякшее тело животного сказало все, что мне нужно знать. Он мертв.

В горле встал ком. Плакать было поздно.

Она стояла в оклеенном проездными билетами помещении. Глухо запертые окна не давали воздуху просочиться внутрь и лишь редкие капли телефонного фонарика давали понять, что хозяин был если ненормальным, то помешанным точно. Билеты из автобусов, трамваев, электричек. Старого и нового образцов. Некоторые датировались еще девяностыми годами.

— С ума сойти, — Наташа светила на очередной билет. — Он бывал в Симферополе. Где же тогда он сейчас?

— Не сходи с ума, умоляю. Надо все опечатать, чтобы никто не подумал входить в открытую квартиру.

Воровать здесь нечего. Только старый диван и сотни билетов разного образца. Когда одна девушка пришла к нам с просьбой найти ее отца, который давно не выходил на связь, и вернуть домой, мы и представить не могли, что нас ждет.

— Глянь, если смотреть от южной стены к северной, то можно проследить закономерность, — девушка чертила в воздухе линии. — Например, отсюда до вокзала можно добраться с одной пересадкой. — Она ткнула пальцем в один из билетов. — Здесь 23 автобус, следующий 59. И после них - вокзал.Так и получается. Здесь садишься на 23-й, пересаживаешься на 59-й и он довозит до вокзала. Может окно откроем? Воняет здесь невозможно.

Я подошел к одному из окон, оклеенных картоном.

— Стой. Дверь закрой сначала, а то слетят все зацепки наши.

Я хмыкнул, поражаясь тому, что она научилась наконец думать наперед. Закрыв входную дверь, я сорвал картонки с окон. Комнату озарил приятный солнечный свет. Лучше пахнуть, конечно, не стало, но уже нет ощущения, что находимся в могильнике. Я приоткрыл форточку. С потоком свежего воздуха думать стало значительно легче.

— То есть ты хочешь сказать, что билетики здесь расклеены в определенном порядке?

Наташа все еще осматривала все оторванные бумажки. Какие-то заметно выцвели, но еще позволяли разглядеть даты и рейсы.

— Ну конечно! Так гораздо проще, чем в разном порядке расклеивать их. Да и закономерность не такая уж и сложная. Смотри, — она подошла к одному из углов комнаты и ткнула пальцем. — Вот здесь, скорее всего, его предпоследний маршрут.

— Почему предпоследний? — Белокурая голова развернулась на меня, чтобы посмотреть как на последнего тупицу.

— Потому что если он уехал куда-то, то явно не мог бы приклеить билет из другого города. Ага? — Она многозначительно кивнула, будто только что объяснила ребенку, почему нельзя совать пальцы в розетку (они все равно туда не влазят).

— Ладно, я понял. и что ты предлагаешь сейчас делать? — Я знал, что она предложит, но мне заранее было ужасно лень это делать.

— Здесь последний билет - на 50-й маршрут и он встречается не единожды. Загугли остановки.

Я достал телефон. Стопроцентная яркость экрана ударила по сетчатке.

— Здесь не ловит.

— Совсем? — Теперь пришел мой через смотреть на нее как на тупую.

— Наташа, не ловит, значит, не ловит. Пойдем на улицу.

— Погоди, я пофоткаю тут несколько моментов. Можешь подождать меня внизу.

Я вышел из запыленной квартиры. Запах старой бумаги и старческого маразма пропитал всю одежду.

На улице приятно грело весеннее солнышко. Достав из пачки предпоследнюю сигарету, закурил. На скамейке около подъезда сидели старушки.

— Молодой человек, у подъездов по закону вообще-то нельзя курить, — одна из наиболее разваливающихся старушек окликнула меня.

— Вот-вот, — начали поддерживать лидера другие старушки.

Сделав последнюю затяжку, я с разочарованием потушил сигарету о мусорный бак возле них.

Старушки смотрели на меня с победным видом, но больше ничего не сказали.

— А скажите, пожалуйста, у вас 50-й рейс отсюда до каких остановок ездит? — вопросы в лоб — то что я люблю.

Старушки снова зашушукались.

— Он не ходит уже около года, — со мной снова заговорила самая ветхая из них. На вид ей было лет сто пятьдесят, не меньше.

— Совсем? — Ловлю на себе взгляд а-ля “Совсем придурок, что ли?”

— Автобусы под этим номером слишком часто попадали в аварии. Последний вообще разбился. Меняли автобусы, водителей. В итоге решили, что лучше вообще снять рейс. Сейчас пятьдесят первый ходит по такому же маршруту.

— Понял, спасибо.

На автомате полез за сигаретой в карман. Достав пачку, почувствовал на себе гневные взгляды старушек. Наташа как раз вышла из подъезда.

— Ром, я все зафоткала. Ты загуглил?

— Пойдем на остановку, свежим воздухом подышим.

— Нет свежее воздуха, чем у дороги, — бодро проговорила Наташа и в веселом настроении пошла в сторону остановки.

Дело шло к вечеру, на часах семь часов, а солнце еще на горизонте. Последний апрельский день подходил к концу.

— Наташ, стой. Куда так резво рванула? Смотри, что есть. — Я протянул ей телефон с новостями годовой давности.

“Автобус, идущий по пятидесятому маршруту, попал в жестокую аварию, унесшую 42 невинные жизни.”

— Стой, стой, стой, — она отдала телефон мне и начала копаться в своем. Теперь пришел ее черед удивлять меня. Последний билет мужчины датирован днем аварии.

— Ты хочешь сказать, что он умер еще год назад?

Наташа театрально закатила глаза.

— Нет, Рома, я хочу сказать, что ты тупой, но промолчу, — я удивленно уставился на нее.

— Что не так-то? Ты новость до конца прочитала? Там время аварии и дата как на билете. Он купил его буквально за пять минут до происшествия. Значит, выйти раньше не смог. А умерли тогда вообще все пассажиры.

— Ро-ма! Не тупи! Как тогда он повесил билет на стену?

Мы сели на скамейку остановочного комплекса. Да уж, об этом я не подумал.

— И что делать-то теперь? В квартире все комнаты пустые, кроме той, что с диваном. Вообще непонятно, живет или жил там кто-то последний год. Давай скажем клиентке, что ее отец, возможно, разбился в автокатастрофе.

— А возможно, и нет. Я когда из квартиры выходила, спросила соседку его о том, как давно она видела мужчину нашего сумасшедшего. И знаешь что? Сегодня утром она его видела. — Я округлил глаза.

— Как так?

— Да никак, Показала ей фотку его, спросила, не путает ли она чего. Нет, не путает. Думаю, надо нам подкараулить все же.

— Может, перекусим сначала? — умоляюще спросил я. В животе образовалась дыра. Легкий завтрак и пропущенный обед - не лучшее питание для взрослого мужчины.

Наташа снова театрально закатила глаза и скрестила руки на груди, но согласилась.

Кафешка местная, оказалась не такой уж и плохой забегаловкой, так что мы не отказали себе опрокинуть по паре кружек пива, потом еще по паре и еще по паре. Посчитав оставшиеся финансы, мы уповали на то, что автобусы еще ходят, иначе домой придется идти пешком. Сев на ту скамейку, с которой начали, мы снова обсуждали наше дело. Как начинающим детективам нам очень повезло, что наконец попалось что-то хорошее, где можно проявить себя.

— Слушай, а времени-то сколько? — спросил я, начиная немного трезветь.

— Половина двенадцатого, — угрюмо ответила Наташа. — Похоже, придется идти пешком.

— Да не, смотри, еще идет какой-то автобус. Наш, может. Если не наш, то хоть половину пути проедем. Все же лучше, чем пешком тащиться.

Когда автобус начал подъезжать, мы обомлели. Пятидесятый маршрут. На конечной - наша остановка.

— А те бабки тебя точно не обманули?

— А газета, думаешь, обманула? Может, обратно вернули. Кто разберет. Главное, что доедем на нем.

Подъехавший автобус дружелюбно распахнул свои двери. Теплый свет рассеянный по салону освещал лица сидящих людей лишь на половину. Расплывчатые силуэты заинтересованно смотрели на нас. Мы заняли два свободных сидения и автобус продолжил путь. Я заглянул в окно. Уже совсем темно. Наташа мирно посапывала на моем плече. Я и сам не заметил, как провалился в сон.

Я проснулся в тот момент, когда салон был уже пуст.Последний человек выходил из дверей. Хотел было растолкать Наташу, но она уже не спала и удивленно смотрела в окно не в силах сказать ни слова.

Пейзаж был впечатляющий. Огромный костер в центре которого человек, привязанный к огромному столбу. Живой человек!

— Наташа, — я коснулся ее плеча. Она вздрогнула и взглянула на меня. На глазах были слезы. — Наташа, спокойно! — Я начал трясти ее за плечи.

— Выходить будете? — высокий охрипший голос крикнул нам с водительского сидения.

— Что здесь происходит? — истерично выкрикнул я из-за впереди стоящего сиденья.

Ответом мне был лишь только громкий раскатистый смех:

— Проваливайте, это конечная.

Я взял Наташу за руку и встал. Не помню, как мы покинули автобус, но стоило только нам обоим коснуться ногами земли, двери сразу закрылись и последняя адекватная частица этого мира покинула нас.

Меня трясло от страха и непонимания того, что происходит. Наташа с каменным лицом оглядывала все вокруг. Вот это я понимаю, человек переживает стресс.

— Ром, там человек горит, — ткнула она пальцем в сторону костра.

— Да, ладно? Серьезно что ли? — меня охватывала истерика.

Мы находились на широкой лесной поляне. Люди, одетые в тряпье с мехом и бусами, прыгали возле костра и что-то напевали на непонятном языке.

Каждые два метра горели маленькие костры на которых жарились животные. Начиная птицами и заканчивая баранами.

— Ром, он горит, но не кричит. Ты бы не кричал, если бы тебя подожгли заживо?

— А давайте проверим? — визгливо и весело сказало разрисованное лицо какой-то женщины, стоящей позади нас. Она схватила меня за руку и повела к костру. Я забыл как сопротивляться. Но помнил, как кричать матом.

Все веселье затихло. И снова возобновилось, только теперь меня тащила не одна женщина, а несколько десятков рук.

— Наташа! Помоги! Наташа! — я отчаянно пытался выбраться из плена. Начиная рыдать, как маленький ребенок, я заметил Наташино смеющееся лицо, рядом с той безумной, которая схватила меня.

Меня начали связывать.

— Ребята, стойте! Они случайно здесь! Стойте! — громко заорала сумасшедшая. — Стойте-е-е-е-е!

Меня аккуратно бросили на землю.

***

— Ребят, вы простите, что так вышло. Мы ж не знали, что вы не с нами. Сами ж сели в автобус и не спросили, куда он. Нет жеж такого маршрута.

Без злобного оскала недоведьма выглядела весьма симпатично.

— Садитесь, поешьте, мы вам потом такси вызовем.

Мы сидели в кругу около большого костра и смотрели, как догорает деревянное пугало.

— Это вальпургиева ночь. Мы раз в год развлекаемся тут так. Помогает избавиться от стресса, да и друзей новых найти. Раньше микроавтобус заказывали, чтобы доехать, а после прошлогоднего происшествия, решили, что это будет как-то символично что ли.

--Неправильно это, конечно, — печально начала Наташа. — У многих родственники в тот день погибли на этом маршруте.

Рыжеволосая девушка усмехнулась.

— Да не умер там никто. Это все газетчики придумали. Районка написала, все подхватили. Проверить даже не удосужился никто. Там единственный кто пострадал — дедок чокнутый - руку сломал и все.

Наташа выпрямилась и заинтересованно посмотрела на собеседницу.

— А ты откуда знаешь?

— Да я на скоряке работаю, сама лично его увозила. Он ни бе, ни ме сказать не может. Единственное, о чем может рассказать - куда какой автобус ездит и все. Мы спросили у него, где он живет. Он остановку назвал, мы отвезли его, думали, может у него там документы хоть есть. Привезли его, спросили документы дома уже. Он билетик приклеил и спать лег, — девушка отхлебнула чая и откусила бутерброд с сосиской.

— А потом куда его?

— Дак в дурку. Это уже не наше дело. Мы физическую оболочку лечим, все остальное - дело хирургов и психотерапевтов.

— А номер дурки не помнишь?

***

Я поднял стакан с пивом и торжественно произнес:

— С первым раскрытым делом нас!

Наташа также подняла бокал и мы радостно чокнулись.

— Ром, думаю, надо хоть название нам придумать, а то все агентство, да агентство.

— Ну, давай наши имена соединим. Там РомШа или РомНат.

Наташа отхлебнула пиво и поставила стакан на стол.

— Ну, без названия, так без названия.