NkTOZZ

Ты сильный. Улыбка твоя неутомима, свет глаз неиссякаем, слова не трудны
тебе. Тебе ничего не трудно.
Ты неприлично здоров, и тебе непонятно, чего они болеют, другие. Ты, конечно, покуриваешь, пьешь на вечеринках сомнительную жидкость - и с весельем вслушиваешься в себя: может, хоть голова заболит? Ты готов думать, что никогда ничего не заболит.
Ты думаешь также, что никогда не умрешь, хотя и прикидываешься смертным, как все.
От избытка жизненности ты бьешь кулаком в стену, и у тебя чешутся кулаки проломить любую стену, которая встанет на твоей дороге.
К тому же тебе повезло с ростом, лицом, и длинные ровные пальцы твоей ладони удостоверяют породу.
И, что важно, у тебя бесстрашный ум. Тебе не бывает скучно, тебе очень интересно с миром и с собой. Тебе не снятся плохие сны, ты не веришь в приметы и гороскопы, а веришь в жизнь, которая тебя не разлюбит.
И многие думают, что ты любимчик у жизни и предрекают удачу.
А мы удачу не предрекаем, извини.
---
Будут две девушки.
Первая - ничем не особенная, во всем средняя, среднего роста, среднего веса и ума тоже среднего. Но - доступная. Доступная не всем, доступная только тебе. Она, кажется, была верна и доступна тебе еще до того, как вы познакомились. Про таких говорят: [она его очень любит]. И еще говорят: [она очень добрая], больше нечего сказать.
А, вот еще одна примета: у этой девушки наверняка было трудное детство: корова забодала, или гусак укусил, или парень в кусты тащил.
И эта очень добрая очень тебя любит. Честно говоря, ты забываешь о ней днем, зато она пригождается ночью. Что делать, сильные днем сильны и ночью.
Потом встретится тебе вторая девушка - с легким детством, легким характером, легкой походкой и легкой улыбкой. С ней хорошо не только ночью, но и днем.
Надо бы жениться на второй, но ты женишься на первой, у которой было нелегкое детство. Неужели ты испортишь ей остальную жизнь?
Благодаря своему нелегкому детству, эта девушка умеет считать, сколько яблок в ее корзине. И она давно сосчитала, что ей нужен такой, как ты. Такой, как ты - не ты.
На завоевание такого, как ты, будут созваны все ее женские силы, из которых главная - слабость.
Кому дать яблоко? Легкой, удачливой, которая переживет и даже не заплачет? Или этой заплаканной, которая, похоже, не переживет?.. Ты выберешь заплаканную.
На самом деле, выбрали тебя. Девушки выбирают мужей, даже не зная их имени.
На свадьбе будет горьковато, но ты развеселишься тем, что жизнь большая. Жизнь большая, и ты у нее любимый, она даст тебе сил сделать счастливым твоих женщин, твоих детей, твою маму, которая сидит в уголке и думает, почему она не успела растолковать своему мальчику, кому давать яблоки и у кого их брать:
---
Ну, а дальше: пройдут несколько лет, и ты устанешь. Ты правильно понял: не десятки лет, а несколько, три - четыре.
Главной заботой твоей жены будет находить себе нелегкости. Ты думал, что сделаешь ее счастливой - так получай!
Если ей попадется хороший начальник и здоровый ребенок - она заболеет сама. Если не получится тяжело заболеть, будут другие трагедии, предательство друзей, например.
Конечно, жена предпочла бы другое оружие, чтобы не пускать тебя, чтобы ты не ушел.
Быть женщиной, а не старушкой, но это трудно. На это жалко сил.
Ты и так не уйдешь, ты не бросишь ее, которую в детстве обманула корова, а недавно забодала подруга. Или наоборот? Неважно, все равно - трагедия.
Но самым метким, двуствольным оружием против твоего ухода будут дети. Двуствольным, потому что их будет двое. Цитата из жизни: [Ему некогда мне изменять. Двое детей, и он на двух работах. Может, третьего родить?].
И однажды, занеся кулак пробить очередную стену, вставшую на твоей дороге, ты вдруг опустишь его. Почти забытая тропинка приведет тебя к той, второй девушке, к той, неплачущей. Ты скажешь ей: [Я лежу с женой, а представляю тебя], - и она заплачет.
Пройдет еще время, примерно год, и твоя любимая скажет: [Мне надоело жалеть твоих детей и твою жену. Мне жалко себя и моих нерожденных детей. Чем мы хуже?].
А ты будешь лежать и думать: [Как я устал. Как не могу я жить!]. И впервые подумаешь, что тебя-то никто не жалел. Кроме, конечно, мамы, которую не жалел ты.
И ты впервые подумаешь, что это несправедливо: отдавать свои яблоки людям среднего ума, средней доброты и средней любви.
И ты впервые поймешь, что у тебя пустая корзина.
---
Сильные, бойтесь слабых!
Это они вынудят вас бегать по жизненному кругу, и круг будет сужаться, пока вы не рухнете и не спросите себя: а кто пожалеет меня?
---
Многие укорят нас: а если я слабый? Устаю, боюсь, болею, не могу? Что мне делать, по-вашему?
По-нашему - становиться сильнее. Добывать энергию из улыбки, из морковки, из холодного душа, из ста наклонов влево и ста вправо.
Скажем еще жестче: слабых нет. Есть люди, которым выгодно быть слабыми. Если ты сумел родиться, вырасти - ты уже сильный, ты и не подозреваешь, сколько тайной силы в тебе.
Спросите знакомого [слабого], что он делает, чтобы стать сильнее? Вы услышите отговорки: [Я делал, но :], или [Такой уж я :].
Не спешите рассказывать ему, что бывает пища, дающая энергию, а бывает -
валящая с ног. Про это он много раз читал и потом говорил: это не для меня.
Цитата из жизни: [Когда я впервые заболел, я так испугался! Хотел бросить курить, жарить и лежать. А потом огляделся: и с этой болезнью жить можно! Теперь другая болезнь. Смотрю: и с ней жить можно. Так и живу].
---
Да, люди разные. Одни рождаются сильными, другие заболевают по глупости
своей или родительской. Но если ты болеешь, ты должен быть упрямее здорового: в диете, в тренировках, в ограничениях, в открывании форточек и окон.
Мы согласны признать только одну слабость: слабость ума. Но на эту слабость почему-то никто не жалуется.
---
Можно ли помочь слабому? Нельзя. Пока ему помогают, он имеет роскошь быть слабым. Можно помочь вот как: перестать помогать.
На наших глазах нежизнеспособные люди превращались в очень жизнеспособных, когда оставались один на один с жизнью. Это превращение давалось трудно, слезно, начинались они с угроз [что-нибудь сделать с собой], и действительно - начинали делать себя.
Выгоды слабого на виду: все жалеют, все помогают. В добывании сочувствия и сострадания [слабые] достигают артистизма. Есть у вас такой артист в друзьях? Тряхните головой, вглядитесь - он живет лучше вас! ---
Сколько женщин ухватили свою жизнь только за хвостик, за кончик, к пенсии, потому что жалели якобы слабого. Мужья жили-пили в свое удовольствие, а гибла женственность женщин и детство детей.
---
Тогда кому давать яблоки?
Ответ наш - жизненный, оплаченный головными болями, сердечными сбоями, неприязнью к голосу собственного ребенка.
Давайте энергию тому, кто дает ее вам.
Стоит пристально последить, сколько раз ваш друг пожаловался на жизнь, но никак не изменил ее, сколько раз испортил настроение в разговоре. И, может, поискать другого человека?
Думаем, что тот, кто пользуется вашим советом и что-то сдвигает в своей жизни - уже отдает. Отдает человек, которому вы дали денег, не деньгами, а трудом, умножением своей силы. И славно!
Давайте яблоки тому, кто хочет стать сильным. Не жалейте!
Ищите сильных. Не задерживайте свой шаг и свое сердце около хитрых и ленивых.
---
Только маленькое предупреждение: искать вы будете долго и со многими разочарованиями. Мы говорим о поиске близкого человека - друга, подруги, мужа, жены. Если согласиться, что человек всегда ждет чуда, то он ждет именно этого чуда. Чуда человека.
---
А может случиться, что ты, такой сильный и умный, пропустишь своего человека. И будет это так.
Ты устанешь искать, ты устанешь давать, тебе надоест оставаться в дураках. Тебе надоест давать больше, чем нужно, и ты станешь давать меньше, чем нужно. Ты научишься взвешивать каждое яблоко. Ты научишься, давая маленькое яблочко, утверждать, что даешь большое. Тебе забавно будет, что людей так легко обмануть.
Тут-то и встретится человек. Самое досадное, что и ты, и он сразу поймете, что встретились. Это - настоящее братство, кровное родство. Это - узнавание себя, другого себя, нового себя. Это - счастье несокрушимости и независимости. Когда встречаются две силы - они удесятеряются.
Но человек уйдет от тебя, и знаешь, почему? Ты, как всегда, по привычке, по опаске, начнешь взвешивать, уверять, что яблоки не зеленые, а красные. Ты, наверно, опомнился бы потом, ведь родному брату отдают все, не взвешивая. Просим, опомнись хоть потом, когда кончится чудо, когда уйдет человек.
---
Вот история из жизни.
Жили два друга. Девять лет дружили, а на десятый дружба кончилась.
Первый женился и стал взвешивать.
На чем же? Свои весы ради дружбы он давно отодвинул. Но жена незаметно пододвинула другие. На этих весах было написано: дети. (Жены любят свои интересы объяснять интересами детей). И гирьки были такие: квартира, деньги, нужные люди.
Старая история, но вот к чему она рассказана: знайте, как трудно, почти невозможно перестать взвешивать на чужих весах. Вот мы читаем газету или смотрим телевизор. Нам пишут, говорят.
Нам внушают.
Средства массовой информации - средства массового внушения.
А есть еще средства семейного внушения. Средства служебного внушения. Все эти средства предполагают весы.
Чудо не признает взвешиваний.
---
Жди теперь нового чуда, и на этот случай прими наш совет: всегда давай больше, чем берешь. Всегда. На всякий случай чуда.

– Они мясные.

– Мясные?

– Да. Они сделаны из мяса.

– Из мяса?!

– Ошибка исключена. Мы подобрали несколько экземпляров с разных частей планеты, доставили на борт нашего корабля-разведчика и как следует протестировали. Они полностью из мяса.

– Но это невероятно! А как же радиосигналы? А послания к звездам?

– Для общения они используют радиоволны, но сигналы посылают не сами. Сигналы исходят от машин.

– Но кто строит эти машины? Вот с кем нужен контакт!

– Они и строят. О чем я тебе и толкую. Мясо делает машины.

– Что за чушь! Как может мясо изготовить машину? Ты хочешь, чтобы я поверил в мясо с памятью и чувствами?

– Да ничего я не хочу. Просто рассказываю, что есть. Это – единственные разумные существа в целом секторе, и при этом состоят из мяса.

– Может, они похожи на орфолеев? Ну знаешь, этот карбоновый интеллект, который в процессе развития проходит мясную фазу?

– Да нет. Они рождаются мясом и умирают мясом. Мы изучали их в ходе нескольких жизненных циклов – которые у них, кстати, совсем коротенькие. Ты, вообще, представляешь, сколько живет мясо?

– Ох, пощади меня… Ладно. Может, они все-таки не полностью мясные? Ну, помнишь, как эти… веддилеи. Мясная голова с электронно-плазменным мозгом внутри.

– Да нет же! Сперва мы тоже так подумали. Раз у них голова из мяса. Но потом, как я и сказал, каждого протестировали. Сверху до низу. Везде сплошное мясо. Что снаружи, что внутри.

– А как же мозг?

– А, мозг есть, все в порядке. Но тоже из мяса.

– Откуда же берутся мысли?!

– Не понимаешь, да? Мысли производит мозг. Мясо.

– Мысли у мяса? Ты хочешь, чтобы я поверил в разумное мясо?

– Да, черт возьми! Разумное мясо. Мясо с чувствами. С совестью. Мясо, которое видит сны. Всё – сплошное мясо. Соображаешь?

– О господи… Ты что, серьезно?

– Абсолютно. Они на полном серьезе сделаны из мяса, и последние сто своих лет пытаются выйти на связь.

– Чего же они хотят?

– Для начала – поговорить… Потом, видимо, пошарить по Вселенной, выйти на ученых других миров и воровать у них идеи с данными. Все как всегда.

– Значит, нам придется разговаривать с мясом?

– В том-то и дело. Так они и твердят в посланиях: «Алло! Есть кто живой? Кто-нибудь дома?» – и прочую дребедень.

– То есть, действительно разговаривают? При помощи слов, идей и концепций?

– Еще как. Особенно с окружающим мясом…

– Но ты же сказал, что они используют радио!

– Да, но… Чем, по-твоему, они забивают эфир? Мясными звуками. Знаешь это плямканье, когда шлепают мясом по мясу? Вот так они перешлепываются друг с дружкой. И даже поют, пропуская сквозь мясо струйки сжатого воздуха.

– С ума сойти. Поющее мясо! Это уж слишком… И что ты посоветуешь?

– Официально или между нами?

– И так, и эдак.

– Официально нам полагается выйти на контакт, приветствовать их и открыть доступ к Полному реестру мыслящих существ и многосущностных разумов в этом секторе – без предубеждений, опасений и поблажек с нашей стороны. Но если между нами – я стёр бы к чертовой матери все их данные и забыл о них навсегда.

– Я надеялся, что ты это скажешь.

– Мера, конечно, вынужденная. Но всему есть предел! Разве нам так уж хочется знакомиться с мясом?

– Согласен на все сто! Ну, скажем мы им: «Привет, мясо! Как дела?» А дальше что? И сколько планет они уже заселили?

– Только одну. Они могут путешествовать в специальных металлических контейнерах, но постоянно жить в пути не способны. Кроме того, будучи мясом, они могут передвигаться только в пространстве С. Это не дает им развить скорость света – а значит, вероятность выхода на контакт у них просто ничтожна. Точнее, бесконечна мала.

– Выходит, нам лучше сделать вид, что во Вселенной никого нет?

– Вот именно.

– Жестоко… С другой стороны, ты прав: кому охота встречаться с мясом? А те, кого брали на борт для тестирования, – ты уверен, что они ничего не помнят?

– Если кто и помнит – все равно его примут за психа. Мы проникли к ним в головы и разгладили мясо таким образом, чтобы они воспринимали нас как сновидения.

– Сны у мяса… Подумать только – мы снимся мясу!

– И тогда весь этот сектор на карте можно отметить как необитаемый.

– Отлично! Полностью согласен. Как официально, так и между нами. Дело закрыто. Других нет? Что там еще забавного, на той стороне Галактики?

– Да так… Одная робкая, но симпатичная водородная особь в созвездии Девятого класса, зона 445. Входила в контакт пару галактических циклов назад, теперь снова хочет дружить.

– Ох. Похоже, никуда от них не денешься.

– Да ладно тебе! Только представь, как неописуемо холодна была бы Вселенная, населяй мы ее в одиночку…

— О Женни, останьтесь!
За обедом Женни Сорбье была ослепительна. Она обрушила на гостей неистощимый поток всевозможных историй и анекдотов, которые рассказывала с подлинным актёрским мастерством и вдохновением прирождённого писателя. Гостям Леона Лорана — очарованным, восхищённым и покорённым — время, проведённое в её обществе, показалось одним волшебным мгновением.
— Нет, уже почти четыре часа, а ведь сегодня среда… Вы же знаете, Леон, в этот день я всегда отношу фиалки моему другу…
— Как жаль! — произнёс Леон своим неподражаемым раскатистым голосом, составившим ему немалую славу на сцене. — Впрочем, ваше постоянство всем известно… Я не стану вас удерживать.
Женни расцеловалась с дамами, мужчины почтительно поцеловали ей руку, и она ушла. Как только за ней закрылась дверь, гости наперебой принялись расточать ей восторженные похвалы.
— Она и впрямь восхитительна! Сколько лет ей, Леон?
— Что-то около восьмидесяти. Когда в детстве мать водила меня на классические утренники Комеди Франсез, Женни, помнится, уже блистала в роли Селимены. А ведь я тоже не молод.
— Талант не знает старости, — вздохнула Клер Менетрие. — А что это за история с фиалками?
— О, да тут целый роман… Она как-то поведала мне его, однако никогда об этом не писала… Но я просто не рискую выступать в роли рассказчика после неё. Сравнение будет для меня опасным.
— Да, сравнение вообще опасно. Но ведь мы у вас в гостях, и ваш долг — развлекать нас. Вы просто обязаны заменить Женни, раз уж она нас покинула.
— Ну что ж! Я попытаюсь рассказать вам историю фиалок по средам… Боюсь только, как бы она не показалась слишком сентиментальной по нынешним временам…
— Не бойтесь, — произнёс Бертран Шмит. — Наше время жаждет нежности и любви. Под напускным цинизмом оно прячет тоску по настоящим чувствам.
— Вы так думаете?.. Что ж… Если так, я постараюсь утолить эту жажду… Все вы, здесь сидящие, слишком молоды, чтобы помнить, как хороша была Женни в годы высшего расцвета своей славы. Огненно-рыжие волосы свободно падали на её восхитительные плечи, лукавые раскосые глаза, звучный, почти резкий голос, в котором вдруг прорывалось чувственное волнение, — всё это ещё больше подчёркивало её яркую и гордую красоту.
— А вы красноречивы, Леон!
— Боюсь, что моё красноречие несколько старомодно. Но всё же благодарю… Женни окончила консерваторию в 1895 году с первой премией и сразу же была приглашена в Комеди Франсез. Увы, я по собственному опыту знаю, как тяжело приходится новичку в труппе этого знаменитого театра. На каждое амплуа имеется актёр с именем, ревниво оберегающий свои роли. Самая восхитительная из субреток может лет десять дожидаться выигрышной роли в пьесах Мариво и Мольера. Чаровница Женни столкнулась с властными, цепкими королевами сцены. Всякая другая на её месте смирилась бы со своей участью или, промаявшись год-два, перебралась бы в один из театров бульвара Мадлен. Но не такова была наша Женни. Она ринулась в бой, пустив в ход всё, что у неё было: талант актрисы и блестящую образованность, всё своё обаяние и свои восхитительные волосы.
Очень скоро она стала одной из ведущих актрис театра. Директор в ней души не чаял. Драматурги наперебой требовали, чтобы она играла созданные ими трудные роли, уверяя, что никто, кроме неё, не сумеет донести их до публики. Критики с небывалым постоянством пели ей дифирамбы. Сам грозный Сарсэ, и тот писал о ней: «Один поворот её головы, один звук её голоса способен очаровать даже крокодила».
Мои отец, который в те годы был с ней знаком, рассказывал, что она страстно любила своё ремесло, судила о нём с умом и неустанно отыскивала новые, волнующие актёрские приёмы. В ту пору в театре увлекались реализмом довольно наивного толка. Если роль предписывала Женни умереть в какой-то пьесе от яда, она всякий раз перед спектаклем отправлялась в больницу — взглянуть на мучения тех, кто погибал от отравы. Борьбу человеческих чувств она изучала на самой себе. Служа искусству, она выказывала то же полное отсутствие щепетильности, которым отличался Бальзак, описавший в одном из своих романов собственные страсти и чувства любимой им женщины.
Вы, конечно, догадываетесь, что у девушки двадцати двух лет, ослепительно прекрасной и молниеносно завоевавшей громкую славу, должно было появиться множество поклонников. Приятели по театру, драматурги, банкиры — все пытались завоевать её расположение. Она избрала банкира Анри Сталь. Не потому, что он был богат, — Женни жила вместе с родными и ни в чём не нуждалась. А потому, что он, как и она, обладал редким обаянием, и главное — предлагал ей законный брак. Вы, возможно, знаете, что брак этот состоялся не сразу, — родители Сталя долго не давали своего согласия. Анри и Женни поженились лишь спустя три года, но вскоре разошлись — Женни с её независимым характером не в силах была подчиниться семейному рабству. Но это уже другая история. А сейчас вернёмся к Комеди Франсез, к дебюту нашей Женни и… к фиалкам.
Представьте себе артистическое фойе в тот самый вечер, когда Женни вновь появилась в «Принцессе Багдадской» Дюма-сына. Пьеса эта не лишена недостатков. И даже у меня, склонного восхищаться такими добротно сделанными пьесами, как «Полусвет», «Друг женщин», «Франсийон», капризы Дюма в «Чужестранке» и «Принцессе Багдадской» вызывают улыбку. Однако все, кто видел Женни в главной роли, писали, что она сумела создать правдоподобный образ. Мы часто говорим с ней о тех временах. Как ни странно, Женни сама верила тому, что играла. «В свои юные годы, — призналась она мне, — я рассуждала почти так же, как какая-нибудь героиня Дюма-сына, и до чего же удивительно было играть на залитой светом сцене то, что зрело во мне, в самых тайниках моей души». Добавьте ещё, что эта роль позволяла ей прибегнуть к эффектному приёму: она распускала свои чудесные волосы, которые падали на прекрасные обнажённые плечи. Одним словом, Женни была великолепна.
В антракте, после овации, которую устроила ей публика, она вышла в артистическое фойе. Все тотчас столпились вокруг неё. Женни опустилась на диван, рядом с Анри Сталем. Она весело болтала с ним, вся во власти того радостного возбуждения, которое даёт победа.
— Ах, мой милый Анри!.. Вот я снова выплыла на поверхность! Наконец-то я дышу полной грудью… Вы сами видели, как я играла три дня назад… Правда, ведь я никуда не годилась?.. Фу! Мне казалось, что я барахтаюсь на самом дне. Я задыхалась. И вот наконец — сегодняшний вечер. Сильный .рывок — и опять я на поверхности! Послушайте, Анри; а что, если я провалюсь в последнем акте? Что, если у меня недостанет сил доплыть до конца? О боже, боже!
Вошедший капельдинер вручил ей цветы.
— От кого бы это? А, от Сен-Лу… От вашего соперника, Анри… Отнесите букет в мою уборную.
— И ещё письмо, мадемуазель, — сказал капельдинер.
Распечатав послание, Женни звонко рассмеялась:
— Записка от лицеиста. Он пишет, что они создали в лицее «Клуб поклонников Женни».
— Весь «Жокей-клуб» ныне превратился в клуб ваших поклонников…
— Меня больше трогают лицеисты… А это послание к тому же заканчивается стихами… Послушайте, дорогой мой…
Скромные строки: «Я вас люблю» —
Не судите и не отвергайте,
И бедного автора — нежно молю —
Директору не выдавайте.
— Ну, разве не прелесть?
— Вы ответите ему?
— Конечно, нет. Таких писем я получаю ежедневно не меньше десятка… Если я начну на них отвечать, я пропала… Но письма меня радуют… Эти шестнадцатилетние поклонники ещё долго будут мне верны…
— Как знать… В тридцать лет они уже будут нотариусами.
— А почему бы нотариусам не быть моими поклонниками?
— Вот ещё просили вам передать, мадемуазель, — сказал подошедший снова капельдинер.
И он протянул Женни букетик фиалок за два су.
— О, как это мило, поглядите, Анри! А записки нет?
— Нет, мадемуазель. Швейцар сказал мне, что фиалки принёс какой-то студент Политехнической школы.
— Дорогая, — воскликнул Анри Сталь. — Позвольте вас поздравить! Право, потрясти этих «икс-игреков» не так-то просто.
Женни глубоко вдохнула запах фиалок.
— Какой дивный аромат! Только такие знаки внимания и радуют меня. Терпеть не могу солидную, довольную собой публику, ту, что является поглазеть, как я буду умирать, в полночь, точно так же, как в полдень спешит в Пале-Рояль — послушать, как стреляет пушка.
— Зрители — садисты, — ответил Анри Сталь. — Они всегда такими были. Вспомните бои гладиаторов… Каким успехом пользовалась бы актриса, вздумавшая проглотить набор иголок!
Женни рассмеялась:
— А если какая-нибудь актриса вздумала бы проглотить швейную машину, слава её достигла бы апогея! Послышался возглас: «На сцену!» Женни встала:
— Ну что ж, до скорого… Пойду глотать иголки!.. Вот так, по рассказу Женни, и началась вся эта история.
В следующую среду во время последнего антракта улыбающийся капельдинер снова принёс Женни букетик фиалок.
— Вот как! — воскликнула она. — Неужто опять тот же студент?
— Да, мадемуазель.
— А каков он из себя?
— Не знаю, мадемуазель. Хотите, спрошу у швейцара?
— Нет, не стоит, какая разница…
В среду на следующей неделе спектакля не было, но когда в четверг Женни пришла на репетицию, букетик фиалок, на сей раз немного увядший, уже лежал в её уборной. Покидая театр, она заглянула в каморку швейцара.
— Скажите-ка, Бернар, фиалки принёс… всё тот же молодой человек?
— Да, мадемуазель… В третий раз.
— А каков он из себя, этот студент?
— Он славный мальчик, очень славный… Пожалуй, немного худощав, щёки у него впалые и глаза печальные, небольшие чёрные усики и лорнет… Лорнет и сабля на боку — это, конечно, смешно… Право, мадемуазель, юноша, видимо, влюблён не на шутку… Всякий раз он протягивает мне свои фиалки со словами: «Для мадемуазель Женни Сорбье» — и заливается краской…
— Отчего он всегда приходит по средам?
— А вы разве не знаете, мадемуазель? В среду у студентов Политехнической школы нет занятий. В этот день они заполняют весь партер и галёрку… Каждый приводит с собой барышню…
— И у моего есть барышня?
— Да, мадемуазель, да только это его сестра… Они так похожи друг на друга, просто диву даёшься…
— Бедный мальчик! Б