Что надо успеть за выходные
Выспаться, провести генеральную уборку, посмотреть все новые сериалы и позаниматься спортом. Потом расстроиться, что время прошло зря. Есть альтернатива: сесть за руль и махнуть в путешествие. Как минимум, его вы всегда будете вспоминать с улыбкой. Собрали несколько нестандартных маршрутов.
Суп с котом и не только
Сразу хочу предупредить: если вам не понравится всё, написанное ниже, обращайтесь к Гоголю, да-да, тому самому, Николаю Васильевичу, это всё он, я тут ни при чём
Он, он - Гоголь
Итак:
«Жаровка - [бывшая] пустынь; был прежде монастырь. Торгует кошками. [Купец] Бывает ярмонка кошья летом.
Купцы из Жаровки рассылают закупа<ть> кошек комиссионеров по деревням. Торг идет меной: меняют их у крестьян на боровки, пронизки стеклянные и всякие ожерелья.
Нищие слепцы разделяются на 20 кругов и поют во время ярмонки духовные песни. Жаровка Корсунского уезда, Симбирск<ой> г<убернии>.
Серая кошка лучше. Чорная, белая и сорока.
Кошечки меха идут в Китай, меняют на чай.
У стародавних помещиков налагается на крестьян кошечья подать в пользу девичьей, по кошке с дому.
Всякой мужик несет серую кошку, из которых потом шьют девкам шубы.»
Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений в 14 томах. Том 7. Мертвые души. Том 2. Записные книжки. Записная книжка, 1841-1844
Симбирск - это Ульяновск. Корсунский уезд располагался на западе Симбирской губернии, граничил с Пензенской губернией. Жаровку не нашла, скорее всего - это Жадовка.
Ещё на эту тему:
https://author.today/post/418094?ysclid=lscz7s0uug457170002 (Осторожно: фото кошачьей шкурки)
Тут должна быть ссылка на Telegram, но не будет
Всем бобра и печенек!
База
Цитата цепляет #3
Так видел и чувствовал Николай Васильевич:
Н.В. Гоголь "Вий".
"Обращенный месячный серп светлел на небе. Робкое полночное сияние, как сквозное покрывало, ложилось легко и дымилось на земле. Леса, луга, небо, долины – все, казалось, как будто спало с открытыми глазами. Ветер хоть бы раз вспорхнул где-нибудь. В ночной свежести было что-то влажно-теплое. Тени от дерев и кустов, как кометы, острыми клинами падали на отлогую равнину. Такая была ночь, когда философ Хома Брут скакал с непонятным всадником на спине. Он чувствовал какое-то томительное, неприятное и вместе сладкое чувство, подступавшее к его сердцу. Он опустил голову вниз и видел, что трава, бывшая почти под ногами его, казалось, росла глубоко и далеко и что сверх ее находилась прозрачная, как горный ключ, вода, и трава казалась дном какого-то светлого, прозрачного до самой глубины моря; по крайней мере, он видел ясно, как он отражался в нем вместе с сидевшею на спине старухою. Он видел, как вместо месяца светило там какое-то солнце; он слышал, как голубые колокольчики, наклоняя свои головки, звенели. Он видел, как из-за осоки выплывала русалка, мелькала спина и нога, выпуклая, упругая, вся созданная из блеска и трепета. Она оборотилась к нему – и вот ее лицо, с глазами светлыми, сверкающими, острыми, с пеньем вторгавшимися в душу, уже приближалось к нему, уже было на поверхности и, задрожав сверкающим смехом, удалялось, – и вот она опрокинулась на спину, и облачные перси ее, матовые, как фарфор, не покрытый глазурью, просвечивали пред солнцем по краям своей белой, эластически-нежной окружности. Вода в виде маленьких пузырьков, как бисер, обсыпала их. Она вся дрожит и смеется в воде…
Видит ли он это или не видит? Наяву ли это или снится? Но там что? Ветер или музыка: звенит, звенит, и вьется, и подступает, и вонзается в душу какою-то нестерпимою трелью…"