СЛАВА: ПОХОРОШЕЛЛА
Я москвич.
И я люблю свой город.
Ну и, как известно, Похорошелла в последние годы действительно похорошела.
Приятно, знаете ли, пройтись весенним утром по свежеуложенной плитке перед домом, летом проехаться на самокате по плитке в центре, осенью пинать желтые листья в Нескучном саду, очищая от них плитку, а зимой плитку на ВДНХ заливают прекрасным льдом! А посмотришь в голубое московское небо... нет там, плитки нет!
- Всё-то ты смеешься…
- Ага.
- Слава, это в том числе и для тебя делается!
Моя девушка любит Отца Всех Москвичей. Не как мужчину, а… ну как Отца Всех Москвичей. И время от времени у нас с ней случаются споры в духе вечного противостояния западников и славянофилов.
Однако случился день, прекрасный майский день, когда мы вживую убедились, какое значение имеет благоустройство для влюбленных пар. Мы пошли гулять в Нескучный сад. А точнее – от Парка культуры до Воробьевых гор по набережной. Есть там одно местечко, где к Москве-реке спускаются ступени, и бронзовая девушка ныряет с пьедестала. Если по этим ступеням подняться, то попадаешь к пруду. Только что прошел дождь, людей мало, в лужах отражается солнце, с проходящих речных трамвайчиков нам машут, и я увлекаю свою подругу по лестнице к пруду – и обнаруживаю здесь какую-то стройку, с непременными красно-белыми ленточками: тут меняют бордюры, и кладут… ну, сами понимаете, что. Как истый романтик, я начинаю протестовать – и указываю ей на это, мол, посмотри, здесь-то зачем?
Вместо ответа она меня целует, ничуть не стесняясь ребят-азиатов, трудящихся в кирпичной пыли. Я воспринимаю это как намек, но в зарослях грязно, я ищу где бы-где бы, наконец, нахожу островок свежеуложенной… ну да, ЕЁ, и уже готов совершить безнравственное в этом высоконравственном месте – но вдруг поскальзываюсь и сажусь, прямо в новых штанах, на пятую точку!
Как говорится в известном фильме, далее следует непереводимая игра слов. Довольно продолжительная. Моя девушка смеётся. Отряхивает меня. И предлагает доехать до метромоста на самокате.
- Только чур, я за рулем!
Берем один самокат на двоих – и надо же, какая незадача – прямо перед мостом из-за выбоины в… (вам озвучить? я больше не могу произносить это слово) – в общем, мы падаем, теперь уже вместе, причем не она на меня, а я на нее!
Другая бы на её месте расплакалась, но не она. Любовь к Отцу Всех Москвичей – она обязывает. В общем, мы оба проявили стойкость – поехали мыться, стираться и заниматься любовью. В комфортных домашних условиях.
И в ту же ночь мне приснился сон.
Сидит, значит, Изможденный Отец Города в таких санях, посреди бескрайней снежной пустыни, а вдали – Кремлевские Башни и Башни Сити, и, значит, погоняет такой дли-и-инной палкой оленей, а оленей видимо-невидимо, до самого горизонта. И я отчего-то вдруг понимаю, что оленей – 13 миллионов.
13 млн оленей, мать вашу!
И теперь у меня вопросов по плитке – нет.
Другие рассказы безнадежного романтика читайте в телеграм-канале о сексе и отношениях "Графиня и Сантехник": https://web.telegram.org/k/#@graf_sant
Нескуч вчера после ливня
(фото на тапок)
Когда супермен на танцах не нашёл себе партнёра
Видео из Телеграм канала: https://t.me/moscowmap/55352
Прогулка в Нескучном
Москва, Нескучный сад, весна 2022.
Nikon D3000+nikkor 50 f1,8
Где играют в "Что? Где? Когда?" Любимая игра...
Так получилось, что уже много лет, когда бываешь в Москве и есть возможность проехать по Ленинскому проспекту к площади Гагарина – стараюсь, это сделать.
Да, именно там в нескучном саду находится Охотничий домик, у котором происходит таинство Игры.
С радость обнаружил, что и на картах, теперь этот Домик обозначен – « Что? Где Когда?»
Наконец-то, мы официально видим и понимаем, где же все это происходит.
Например, мой друг ежедневно по утрам специально приезжает в Нескучный сад и бежит, как он называет – «маршрутом Знатока», от Ленинского проспекта до Домика и через парк к метро Октябрьская.
А, когда-то давно, разгоряченные посетители «Пивнушки» с удивлением смотрели на уходящих в ночной парк мужчин в смокингах и дам в вечерних туалетах. Как они, элегантно перепрыгивали лужи или скользили по первому ледку.
Это добавляло драйва всем – и гостям, и знатокам.
Но, именно эта тропинка настраивала тебя на игру. Тут и были последние командные разговоры без посторонних.
Здесь, именно здесь, решалось многое, что вы потом видели на экране.
Интересного и необычного в игре всегда было много. Об этом говорили и писали многие. Мне кажется, что все события, которые происходили на игре – знаковые.
Игра, сама создавала атмосферу, к которой мы сейчас уже привыкли. Игра, сама отбирала людей, которые остались в ней, остались ей верны.
Если посмотреть поглубже, то игра очень многим определила их дальнейший путь и развитие. И это не выражается, в Совах и рублях. Это выражается в магической Дорожной карте, которую жизнь рисовала тем, кто попадал в ее круг.
От обычных семейных привязанностей, от любви до ненависти. От дружбы до вражды. В необходимости сделать выбор, показать свое истинное не картинное лицо.
Многим было больно, а кому-то больно и по сей час.
Игра она и сурова, и справедлива.
А, о смешных курьезах еще расскажем… И про Вассермана, и про свечи, и про салют…
Мы только начинам…
Птицы Нескучного сада
сентябрь 2016 года
снято на Samsung Galaxy S6
Тайны палеонтологии: Зоя против фантаста Ефремова
А.А. МЕНЯЙЛОВ «ЖРЕЧЕСКАЯ ПАЛЕОНТОЛОГИЯ». Глава 4.
Зоя Космодемьянская и писатель-фантаст Иван Ефремов, тоже некогда всемирно известный, пересекались осенью 1941-го во время обороны Москвы от гитлеровцев — с совершенно разрушительными для знаменитого фантаста последствиями. Чтобы скрыть эти последствия от глаз людей, этот фантаст от палеонтологии и скрывал, что он вообще с Зоей встречался — повторимся, оберегал свою позорную тайну.
Но эту тайну вычислить можно, и её давно бы вычислили, если бы мать Зои не подыграла делу сохранения тайны. Мать Зои в своих мемуарах, по счастью, не совсем молчала, а только прибегала к тайнописи — хотя бы к недоговорам. К примеру, мать написала в своих мемуарах, что Зоя любила гулять в Нескучном саду — а почему и зачем не сообщила.
Об это место в мемуарах матери Зои я постоянно спотыкался самым сильнейшим образом. В самом деле, дом Зои, в котором она жила с матерью и братом, стоял в непосредственной близости от Тимирязевского парка — как пишут биографы, сидя на крыльце дома можно было любоваться огромными дубами парка. С точки зрения растительности Тимирязевский парк от Нескучного сада ничем не отличался — в Нескучном саду были такие же деревья, что и в Тимирязевском парке, и никаких плодовых деревьев, несмотря на название «сад», кстати, там не было. В Нескучном вообще почти ничего не было, кроме деревьев, дорожек без асфальта и крутого берега Москвы-реки с палеонтологическими объектами. Было только одно-единственное отличие — Геологический музей. В те времена, когда я бывал в Нескучном саду, то есть начиная с детства, я даже до последних нынешних дней полагал, что Геологический музей там был всегда.
Зоя Космодемьянская и писатель-фантаст Иван Ефремов, тоже некогда всемирно известный, пересекались осенью 1941-го во время обороны Москвы от гитлеровцев — с совершенно разрушительными для знаменитого фантаста последствиями. Чтобы скрыть эти последствия от глаз людей, этот фантаст от палеонтологии и скрывал, что он вообще с Зоей встречался — повторимся, оберегал свою позорную тайну.
Но эту тайну вычислить можно, и её давно бы вычислили, если бы мать Зои не подыграла делу сохранения тайны. Мать Зои в своих мемуарах, по счастью, не совсем молчала, а только прибегала к тайнописи — хотя бы к недоговорам. К примеру, мать написала в своих мемуарах, что Зоя любила гулять в Нескучном саду — а почему и зачем не сообщила.
Об это место в мемуарах матери Зои я постоянно спотыкался самым сильнейшим образом. В самом деле, дом Зои, в котором она жила с матерью и братом, стоял в непосредственной близости от Тимирязевского парка — как пишут биографы, сидя на крыльце дома можно было любоваться огромными дубами парка. С точки зрения растительности Тимирязевский парк от Нескучного сада ничем не отличался — в Нескучном саду были такие же деревья, что и в Тимирязевском парке, и никаких плодовых деревьев, несмотря на название «сад», кстати, там не было. В Нескучном вообще почти ничего не было, кроме деревьев, дорожек без асфальта и крутого берега Москвы-реки с палеонтологическими объектами. Было только одно-единственное отличие — Геологический музей. В те времена, когда я бывал в Нескучном саду, то есть начиная с детства, я даже до последних нынешних дней полагал, что Геологический музей там был всегда.
Нет, оказывается, не всегда. При Сталине и при, соответственно, Зое тоже там был Палеонтологический музей — и это огромная разница. То есть единственная причина, по которой Зое был смысл ездить от Тимирязевского парка в Нескучный сад через всю Москву, и это при том, что тогда метро не было, — это было посещение Палеонтологического музея. То, что наличие подобного изысканного объекта — это достаточно весомая причина ездить через всю Москву, на другой её конец, начинаешь понимать только тогда, когда начинаешь осознавать, что палеонтология не едина, а как бы делится на два русла — на обыденную палеонтологию и на палеонтологию жреческую, она же философская.
Когда узнаёшь, что величайший император Римской империи Октавиан Август превратил свой дворец в палеонтологический музей, то есть из множества возможных мест выбрал жить поблизости от аммонитов и костей огромных плезиозавров. Когда выясняешь, что величайший правитель святой Руси товарищ Сталин начинал своё жреческое посвящение у ног палеонтолога явно того самого направления, которое мы называем жреческой палеонтологией. Когда прочтёшь, что академик Николай Морозов, при царях отсидевший 27 лет в одиночке, тоже был палеонтологом. Когда узнаёшь палеонтологическую тайну Храма богини мудрости Афины в Греции и точно такую же тайну Московского госуниверситета, отстроенного Сталиным. И так далее, и тому подобное. Да уж, число выдающихся людей, вознёсшихся на мало кому известной — для внешних — жреческой палеонтологии, впечатляет…
Проще говоря, у матери Зои Космодемьянской, умолчавшей о Палеонтологическом музее, было какое-то весомое и притом нетривиальное соображение скрыть позорнейшую тайну фантаста Ивана Ефремова. Но об этом соображении чуть позже, в своё время.
Кстати, кусочек сталинского Палеонтологического музея (а музей был здесь основан по личному распоряжению товарища Сталина — подчёркиваем, личному!) сохранился и по сей день. Когда основная экспозиция была перевезена в новое здание неподалеку от знаменитого академического санатория «Узкое», своеобразного клуба мысли, у стен старого здания музея были оставлены несколько стволов окаменевших деревьев — громадных деревьев. Как сейчас помню, что именно они, эти окаменевшие деревья, и произвели на меня сильнейшее и наибольшее впечатление, когда отец меня ребёнком впервые отвёл в Геологический музей. Сильнейшее и наибольшее.
Нескучный сад я воспринимал как священное место всегда, с того самого первого, впрочем, возможно, и второго посещения. Отец вёл меня в Музей как раз через Нескучный сад. Сад резко обрывается к Москве-реке, и тогда, году в 1965-м, ещё сохранялись бетонные одноместные ДОТы, установленные на крутом склоне к Москве-реке, амбразурами к реке, при подготовке города к отражению наступления гитлеровцев в 1941-м. В нашем районе Москвы, академическом, никаких военных памятников не было, так что эти ДОТы были ближайшим к дому материальным напоминанием о Священной войне — как бы памятником. А у меня к памятникам Священной войны могучий пиетет — сам не знаю, откуда взявшийся.
Наземный бой в нашем районе был только один: одиночный передовой немецкий танк на большой скорости — видимо, экипаж надеялся первым ворваться на Красную площадь и тем остаться в истории, — прорвался по Старокалужскому шоссе аж до Нескучного сада — где и был подбит. Оставалось до Кремля километра три-четыре. Думается, по этому танку и раньше, ещё до Нескучного, стреляли, да мазали, и только у кого-то из зенитчиков с территории Нескучного сада рука не дрогнула — влепили как следует.
Так что Нескучный сад — место особенное не только для меня одного — вспомним к тому же, что Палеонтологический музей здесь был открыт по личному распоряжению товарища Сталина. Вот наличием военного как бы памятника я почти всю жизнь и объяснял своё благоговейное отношение к Нескучному. А теперь понимаю, что всё намного глубже.
Итак, лично моё ощущение Нескучного сада такое: священное место, на котором можно принимать серьёзные решения, — и праздно по нему шататься ни в коем случае нельзя. И такое ощущение у меня было ещё задолго до того, как я узнал, что сюда «любила приезжать» Зоя Космодемьянская, причём издалека, в смысле с другого конца Москвы. И появилось это ощущение ещё до того, как я узнал, что прежде, во времена строительства ДОТов и подбитого немецкого передового танка, Музей был палеонтологическим.
Так что мне легко предположить, что и Зоя сюда приезжала с той же целью: в самые ответственные моменты — настроиться на ту волну, которая единственно и приносит удачные решения.
Тогда она обязательно приехала сюда и в те удивительные дни 15–16 октября 1941 года, когда Сталин взялся очистить Москву от части её жителей — от всех праздных и нерешительных. Напомним, что немцы были ещё примерно в 100 километрах от Москвы, средний темп их продвижения был не более 11 километров в сутки и даже меньше, но Сталин уже распорядился распространить слухи о подрыве мостов Москвы и даже из домашних и уличных радиорепродукторов были слышны обрывки немецкой речи. Как будто немцы уже в городе — и хозяйничают в Радиокомитете в центре Москвы.
Тут-то, под обрывки немецкой речи, и произошло в населении разделение. Одни, патриотически безразличные, которым был неинтересен ход боёв, которые не следили за сводками Совинформбюро и которые поэтому даже не могли сообразить, что немцам нужно ещё минимум дней десять, чтобы дойти до окраин Москвы, а значит, немцев в городе быть не может, эти запаниковали и бросились из города вон. И это хорошо: безмозглые при обороне города не просто бесполезны, но и вредны. А те, у кого способность соображать была, наоборот, в Москве остались.
Стыдно сказать, но среди паникёров было немалое количество научных работников — люди бесполезные и в науке тоже, но свою бесполезность скрывающие.
А где была во время массового исхода Зоя? А с архивной точки зрения неизвестно. Мать Зои пишет, что, хотя Зоя обычно рассказывала, где она бывала, где она была именно в эти дни, матери не сказала. Проще говоря, Зоя от матери это по какой-то причине скрывала. Что и говорить, попытка объяснить матери что-либо действительно духовное чревата только одним исходом — затяжной истерикой. Вот Зоя и промолчала — скрыла. Как она потом скрывала, что включена в состав партизанского отряда. Но, может быть, у Зои молчать были более весомые причины — масштаба десятилетий, а то и столетий?
Что ж, нам остаётся только предполагать — наиболее вероятные варианты.
Коль скоро контакт с палеонтологическими объектами вкупе с построением правильной структуры с духовным дедом-палеонтологом ведёт к освоению первой ступени посвящения, — потому самой важной ступени, что она первая, — то от вообще всех палеонтологов начинаешь невольно ожидать, что они люди особенные. Действительно, и имитаторы духовности среди них тоже должны быть рекордные. То есть, кто хочет понимать жреческие глубины жизни, должен наблюдать за поведением палеонтологов в самые кризисные ситуации — вроде 16 октября 1941 года. В таком случае, Зоя должна была, как говорится, кровь из носу, но быть в эти часы и дни в Музее.
Впрочем, присутствие Зои нарушало чистоту эксперимента — ведь сотрудники могли действовать в пику Зое, к примеру, из города не бежать назло ей. Если так, то они должны были молчать о посещениях Зои. А также в своих текстах никак не вложиться в жреческую палеонтологию.
Интересно, что 16 октября, действительно, ни один из сотрудников Музея из города не драпанул. Сотрудников было чуть больше 20 человек. Среди них был и будущий всемирно известный фантаст Иван Ефремов. Причём он был в специфическом состоянии. Состояние это стандартное и хорошо известно, потому что у всех людей в этом положении одинаковое. Обычно после защиты докторской диссертации свежеиспечённый доктор наук ничего не делает — лет десять. Защитившиеся обычно ждут, когда их назначат заведующим лабораторией — вот только после этого некоторые начинают работать. Некоторые, но не все. В эти десять лет, конечно, какую-то работу имитируют — участие в комиссиях, зарубежные командировки, питие чая и кофе, игра в нарды — но и только. Некоторые начинают собирать грибы в огромном количестве и сдавать их на заготовительные пункты. Или начинают писать картины, стихи или прозу. Иван Ефремов стал писать прозу — в 1942 году, находясь в далёком от фронта Бишкеке (тогда Фрунзе), это столица Киргизии. Но проигрывать сюжеты своих опусов в голове начал, возможно, раньше — вскоре после защиты диссертации.
Итак, Ефремов — индивид, который громогласно позиционировал себя как сверхчеловека, как богатыря во всех смыслах. Физическом в том числе, что не удивительно, ведь после Гражданской войны он подрабатывал разгрузкой вагонов. Ещё он позиционировал себя как удачливого. То есть после защиты докторской диссертации, а произошло это за несколько месяцев до начала Войны, он был абсолютно свободен и не был занят ничем серьёзным и для страны нужным, и в силу постулируемой им удачливости и действительно большой физической силы на фронте находиться ему было абсолютно безопасно. Проще говоря, на фронт идти защищать Родину он был просто обязан. Однако ж, он на фронт не идёт, а ошивается по дальним тылам.
Итак, 15–16 октября 1941 года партизанка Зоя Космодемьянская, девушка 18 лет, несмотря на молодость, с биографией очень необычной, с явно шаманским уклоном, на святом месте, да ещё внутри Палеонтологического музея, пересекается с трусом, да ещё будущим вождём трусов — нечто вроде предателя генерала Власова...
Продолжение в источнике.