Поцелуй Гебы
Однажды на рынке в очереди за капустой я услышала за спиной задорный шепот.
- А вы знаете, что такое "поцелуй Гебы"? - вопрошал из-под одноразовой маски пожилой мужчина.
Я не знала, но на всякий случай покраснела, что, в общем-то, было верным решением.
Хочу заметить, что найти первоисточник о древнегреческой любви мне не удалось - все ссылки по запросу "поцелуй Гебы" нервируют антивирус и ведут на сомнительные сайты определенной направленности. Но как историк ящитаю, что дед с рынка вполне сойдет за надёжный источник.
Итак! О подвигах Геракла мы знаем из древнегреческого эпоса, в основном из трудов Гомера и Гесиода.
Зевсова сына Геракла пою, меж людей земнородных
Лучшего. В Фивах его родила, хороводами славных,
С Зевсом-Кронидом в любви сочетавшись, царица Алкмена.
Некогда, тяжко трудясь на службе царю Еврисфею,
По бесконечной земле он и по морю много скитался;
Страшного много и сам совершил, да и вынес немало.
Ныне, однако, в прекрасном жилище на снежном Олимпе
В счастье живёт и имеет прекраснолодыжную Гебу.
Сын одного могущественного Бога и простой греческой бабы – Геракл – провёл земную жизнь в геройских подвигах, но закончил её хоть и эпично, но как-то бесславно. Направляясь в Трахин с молодой супругой Деянирой, Геракл повстречал кентавра Несса. В силу слабых нравственных ориентиров и скверного характера, Несс возжелал чужую жену и чуть было не провернул операцию "похищение", однако, стрела сына Зевса положила конец невиданному коварству.
Умирая, кентавр открыл Деянире тайну: будто бы его кровь способна разжечь угасшую страсть.
- Ты смочи ей хитон мужа, - прохрипел Несс, - и он будет любить лишь тебя одну.
Первое правило выживания в Древней Греции гласит: "Не верь умирающим кентаврам". Ах, если бы ревнивые жены были чуть менее слепы. Приревновав супруга к прекрасной пленнице Иоле (дочери поверженного Еврита), Деянира последовала наказу Несса, пропитала плащ мужа (по другой версии – хитон) собранной кровью, отправила одежду Гераклу и принялась ожидать вечной любви и покорности. Но на выходе получила мёртвого мужа, который не вынеся мук от яда гидры, приказал сложить для себя костер.
Прервав земной путь самосожжением, герой вознесся на Олимп, где с горкой отхватил вечного блаженства и получил в жены дочь Зевса – Гебу.
Жизнь Гебы на Олимпе мало чем отличалась от жизни домохозяйки из какого-нибудь Нью-Джерси 50-х годов двадцатого столетия. Она угождала богу-отцу, помогала богине-матери, присматривала за богами-братьями и прислуживала на пирах. Геракл стал для нее хорошей партией, а то, что он был еще и её сводным братом - по тем временам не считалось чем-то зазорным.
Свадьбу сыграли пышную, чтоб было не стыдно богам в глаза смотреть. Стол ломился от яств, Кастор и Полидевк отчаянно отплясывали… ну пусть будет корибантум, Афина затянула что-то жалостливое на флейте, а хор Муз продолжил вышибать слезу своим протяжным звонкоголосьем (об этом читаем комедию Эпихарма "Свадьба Гебы").
Но всё это великолепие мало волновало Геракла, который украдкой поглядывал на клепсидры, мысленно подгоняя момент, когда размякшие гости, наконец, удалятся.
В супружеской постели вдруг выяснилось, что Геба находится в трауре по брату и будет находиться в нем следующие 40 дней. Смекаете? Геракл собрался было тоже погрузиться в траур по упущенным возможностям, но Геба (даром что тихоня) предложила небезынтересный выход из ситуации, который сохранял целостность коробочки и не обижал мужа.
Геракл растрепал о произошедшем Зевсу, тот игриво ткнул под ребра Геру и так оно потом всё и завертелось.
- Это и называется "поцелуем Гебы", - резюмировал дед под бурные аплодисменты потребителей сезонных овощей.
Современная Леда
Как подготовить машину к долгой поездке
Взять с собой побольше вкусняшек, запасное колесо и знак аварийной остановки. А что сделать еще — посмотрите в нашем чек-листе. Бонусом — маршруты для отдыха, которые можно проехать даже в плохую погоду.
Извечный вопрос...
Питер Пауль Рубенс
Пьяный Силен, 1616-17 гг.
Подземные байки: Несокрушимые аргументы
Знакомство Геры и Зевса - о, это поэзия, это лирика на фоне великой Титаномахии, это... ну, все ведь знают, что Зевс превратился в кукушку, а Гера взяла, да и удачно прижала ее к груди? (кто не знает, тем сюда Забавная мифология: Боги vs титаны. Ч. 4).
А теперь внимание: таки вы знаете Зевса? Вы знаете Геру? У кого-то есть еще сомнения, что всё было совсем не так просто? Тогда наш жёлтый античный таблоид берётся за дело и поведает - как оно было на самом деле.
— И-йыыыых…
Душераздирающий звук родился из груди Зевса (он же Младший Кронид, он же Надежа Всея Олимпа в вялотекущей войне Титаномахии). Убедившись, что нужного эффекта звук не произвел, Зевс перешел к звукам уровня «похмельный Посейдон». Потом поднялся до уровня «Деметра опять смотрит на братьев-дебилов». Наконец Зевс достиг в своей скорби пика и подскакал на кресле к тому, кто не желал внимать его страданиям. И воспроизвел звук непосредственно в ухо.
Аид (он же Старший Кронид, он же ходячее проклятие Крона, Олимпа и всех, кто на пути попадется) уважительно поковырял в ухе мизинцем. Потом передвинул на карте оливку, обозначавшую какой-то род кроновых войск. И наконец осведомился сухо:
— Заболел?
— Я весь разбит, — трагическим образом поведал Зевс в пространство. — Я изнемогаю! Я безумно хочу жениться.
— Заболел, значит, — уверился Аид и подтянул к себе табличку с отчетом о росте популяции кентавров. Потом снизошел и уточнил:
— На Кроне?
Из кресла донеслась мощная волна возмущения. Аид пробормотал что-то вроде «В принципе, был бы выход» и пошел дальше:
— На мне?
Волна возмущения разбавилась волной слабого интереса. Лавагет* Олимпа поёжился и решительно зарылся в восковые таблички, буркнув на прощание:
— Тогда что ты тут в принципе делаешь?
— Она меня отвергает, — с надрывом произнес Громовержец. — Я прилагал такие усилия, я пускал в ход всю свою изобретательность, но Гера остается недоступной!
Аид медленно положил табличку на место. Потом повернул голову и смерил брата взглядом, который говорил «Ну, вот ты и привлёк мое внимание».
Гера в записях славного лавагета значилась как «Громкоорущая Единица Разгона Армий» (№73. Чтобы никто не догадался). Ходили упорные слухи, что после проглатывания отцом нежная девочка прогрызла себе путь к папиной печенке и за следующие пару лет обеспечила Крону неизлечимый цирроз. Избранное олимпийское общество после отправки Геры к Фетиде так и не смогло определиться — кто ж там кого будет охранять. «Если война пойдет плохо, мы позволим Крону взять Геру в заложники», — был реальный план Аида в случае фатальной серии поражений в войне…
Нет, Гера, в общем-то, была красива, хотя и несколько пышна. Но вот ее характер в сочетании со стратегичностью и некоторой прямолинейностью мышления вызывал пока что вздохи в основном у Аида («Такой ресурс пропадает!»).
— Сильно заболел, — подвел итог Аид, соединив в воображении значения «Гера» и «Хочу жениться».
— Я болен страстью, — фыркнул братец. — Она же как крепость Офрис.
— Что, огромная?
— ?!
— Опасная?
— !!!
— Кхм… в ее пещерах можно заблудиться?
— Неприступная! — глаза Зевса загорелись восторгом охотника. — Она непохожа ни на пугливую нимфу, ни на робкую смертную.
— На робкую — ага, непохожа…
— О, одним этим она распаляет во мне желание!
— …быть от нее подальше?
— Ты только вообрази, сколько шума наделает наша свадьба!
— В принципе, одобряю. Все точно решат, что ты бесстрашен. Возможно, удастся выбить пару десятков лет перемирия…
Зевс издал еще один глубочайший вздох и вперил в брата взгляд, полный презрения. «Я тебе тут о вечном, — говорил взгляд. — А ты…».
Аид приподнял брови, как бы говоря «А что я-то?» Его роль в предстоящем браке все еще виделась ему несколько туманно.
— Сдвинуть бой с лапифами или в сражении подменить? — подозрительно осведомился старший брат. Зевс нетерпеливо махнул рукой и заявил, что да, и это тоже, просто ему для будущей свадьбы с Герой, как бы это сказать, нужна небольшая деталь…
В смысле, Гера.
— А можно как-нибудь без нее? — здраво осведомился после этого Аид, но был срезан возмущенным взглядом. Взгляд тут же стал умоляющим.
— Мне нужны твои таланты лавагета, — пояснил Зевс наконец. — Потому что её невозможно взять приступом и покорить! Ты не представляешь, сколько способов я испробовал, чтобы ее завоевать, брат!
Аид почесал бровь. Ему на ум пока что приходил только один способ: пойти в лобовую атаку со словами «Гера, я спятил и хочу на тебе жениться». Вдруг да застынет на нужное время.
Опыт дважды женатого Зевса в таких вещах был гораздо разнообразнее.
— На женщину, — нравоучительно начал он, — нужно произвести впечатление. Подобраться. Сломить сопротивление и захватить. Ты можешь сравнить это с осадой или с войной…
— У меня для тебя плохие новости, — пробормотал Аид, которому последние сорок лет неизменно точила печень Титаномахия.
— В общем, сначала я превратился в кукушку…
— На кой? — логично последовало от лавагета.
Зевс молча взмахнул руками, показывая, что птички же, романтика, и вообще, тебе не понять, жестокое ты сердце.
— В общем… мне удалось… приблизиться к ней… и почти покорить ее сердце.
Аид понял, что ему не дадут спокойно дочитать донесение от тельхинов и явил слабое подобие интереса.
— Ку-ку, — хитро и завлекающе сказала милая птичка.
— Красотень-то какая, — бодро умилилась Гера. — Так бы и обняла!
После чего сгребла птичку в кулак и принялась удушать от всей широты души, в приступе умиления вдавливая в объемистую грудь.
— Ку… — выговорила птичка уже совсем не завлекающе.
— Кук… — выстонала она через пять секунд воодушевленных объятий.
— Вы-озду-ха-а-а-а-а! — захрипела милая птичка басом Громовержца еще через пять секунд.
Гера сдвинула брови.
— Ты не кукушка, — проницательно воскликнула она. — Ты самозванец!
После чего сделала шаг назад и решительно пробила с ноги.
— Вот и я говорю — на кой? — согласился с Герой Аид.
Несколько поникший Громовержец кивнул из кресла.
— В общем, я решил было остановиться на быке, но…
— Ух ты, — сказала Гера, уперев руки в бока. — Бык. Фетида, зови Деметру, срочно! Она жаловалась, что у нее пахать не на чем.
После суточного марафона «мы с античным быком все поля обойдем, соберем, и посеем, и вспашем» быку удалось по-пластунски покинуть очередное поле экзекуции. В отдалении оставались громкие предложения Геры «нажарить шашлычка и позвать братьев». Деметра слабо возражала, что быки, мол, это не только ценная вспашка, но и три-четыре таланта легкоусвояемых удобрений.
− Твою-то энергию да в военное русло, — вздохнул Аид. — Дай угадаю — ты на этом не остановился?
Зевс с достоинством приосанился в кресле.
— Я на этом только начал. Просто подумал, что лебедь… вполне себе птица любви…
— Что подумала Гера?
— Отлично, — сказала Гера с мрачным удовлетворением. — У нас будут подушки. А ну-ка, курлы-курлы сюда, мой маленький.
Лебедь ощутил угрозу и попытался курлы-курлы отсюда. Но не успел.
К вечеру Гера нежилась на лебяжьей подушечке, а от пещеры курлы-курлы что-то крайне общипанное.
Аид тихо дрогнул углом сурового рта. И обронил под нос едва слышно:
— Я бы все-таки посоветовал тебе выбрать Крона.
Громовержец в ответ негодующе засопел. Аид сделал жест, который обозначал, что лавагет весь внимание.
— Ну, потом я решил превратиться в волка. Чтобы, так сказать…
— Укусить Геру за бочок?
Зевс мгновенно принял отстраненный вид, который говорил, что «вот, не за бочок, но… близко к тому».
— Но я не представлял, что она варит суп! И что у нее такая реакция — не представлял. И что она так метко метает котлы — тоже…
Последнюю фразу Зевс договорил печальным шепотом, почесывая бочок. Аид мысленно соединил ладони в аплодисментах.
Он уже подумывал, что с одной Герой в войсках можно закончить Титаномахию за месяц.
— И тогда я подумал, что нужно что-то более коварное. Более… устрашающее. То, что заставит ее замереть на месте…
— Рати Крона? — меланхолично переспросил Аид. — Хотя нет, это вряд ли заставит.
— …и принял вид огромной змеи.
— Фетида! — заорала Гера. — У нас на острове змеи! Что значит «ой, я боюсь» − это же явно от Крона! Фетида, тащи сюда топор!
Царственный змей недоуменно притормозил. Потом попытался проморгаться при полном отсутствии век. Все-таки не каждый день наблюдаешь, как на тебя с боевитым кличем («Не дождёшься, вражина!») несется сбыча мечт. Сверкая золотыми волосами. И медным топором в воздетой руке.
И не каждый день понимаешь, что твоей скорости в обличии пресмыкающегося вряд ли хватит, чтобы сбежать от своей мечты. И что времени на преображения категорически недостает.
— А как же ты тогда…? — осведомился Аид с подобием сочувствия.
Зевс раздраженно отмахнулся, как бы говоря, что это мелочи.
— Ну, вырастил ноги на очередном повороте… — старший брат закатил глаза, пытаясь вообразить змея с ногами, который спасается от разъяренной сестры. — Правда, она не отвязывалась — пришлось еще и крылья вырастить… Ты только не думай, что я на этом остановился!
— Куда уж мне…
— Вот ты знаешь, чего боятся женщины — и смертные, и богини? О, я так и знал, что эта тайна тебе недоступна, брат! И ведь это всего лишь мышь…
— Мышь, — оторопело сказала Гера. — А-а-а-а-а-а-а!!!
Из ближайшей сосны послышались жалобные вскрики белок — тех контузило звуковым ударом. Сверху на божественную мышь смачно упала сбитая воплем Геры ворона. Потом еще двенадцать — вопль основательно проредил пролетавшую мимо стаю.
Потом посыпались белки, контузия которых перешла в летальный исход.
Последней вальяжно упала сосна.
— …в общем, выбраться мне удалось только ночью, — выдохнул Зевс и подозрительно всмотрелся в лицо старшего брата. Кажется, со стороны лица только что послышалось что-то похожее на смех.
Лицо дышало суровостью и невозмутимостью.
— Кажется, нам не нужно поднимать Гекатонхейров…**
— Ты опять со своими шуточками, — буркнул Громовержец. — В общем, я решил, что нужно что-то совсем мелкое. Превратился в жука, ну и…
— Хррр, — сказала Гера и перевернулась на другой бок. — Хрр… хрусть!
— Но на этом ты, конечно, не остановился? — поинтересовался Аид, вся сущность которого прямо источала желание дослушать сказку до конца.
Зевс нахохлился и проворчал, что конечно, не остановился, но кто там мог знать, что лопатой так удобно бить ежиков, и непонятно, зачем сразу сажать собак на цепь… и да, про белочку и орла он рассказывать вообще не будет (здесь его взор подернулся каким-то мучительным воспоминанием).
После этого Громовержец вперился в Аида с вопросом. «Твой выход, лавагет, — говорила вся поза младшего брата. — А что можешь ты?»
Аид пожал плечами, с ухмылкой сгреб шлем и предложил:
— Пошли.
…на подходе к пещере Фетиды им встретился Приап***. Приап несся с грацией горного оленя и с ужасом в глазах. Тачка Приапа задорно громыхала по кочкам и явно спасала самое себя.
— Эту бабу не хочу-у-у-у, — простонал Приап, поравнявшись с юными богами. Потом, безудержно громыхая тачкой, скрылся в лесах.
— Слабак, — пожал плечами Зевс.
Аид безмолвно прикидывал, во сколько дней уложится Титаномахия, если поставить Геру обеспечивать боевой дух.
От размышлений его отвлек только вопрос Громовержца — «Так каким же образом я ее завоюю?»
— Ну, ты притворишься кукушкой, ошеломишь ее, и она тебя сразу полюбит, — рассеянно ответил Аид из невидимости. — Где бы только взять шкаф…
Громовержец почесал затылок. Он уже подумывал, не помогут ли ему молнии.
* * *
Геру, которая в кои-то веки спокойно пособирала ягоды в окрестностях, ждал очень большой сюрприз.
Сюрприз стоял прямо у входа в пещеру Фемиды и выглядел как здоровенный шкаф.
Больше никаких сюрпризов в поле зрения Геры не наблюдалось.
Наступление на шкаф проводилось по всей тактике разведки боем. Шкаф сперва обошли. Потом пнули. Потом решились и распахнули.
— Ку-ку!!! — заорал притаившийся внутри Громовержец, распахивая объятия.
Бздыщ, — бодро отозвалась тяжелая створка двери при соприкосновении с державным лбом.
Изнутри донесся звук падения. Гера захлопнула шкаф и почесала бровь.
От раздумий, куда бы деть тело, ее отвлекли только аплодисменты из пустоты.
— Это вот что? — поинтересовалась Гера у Аида, который из пустоты возник. Палец Геры при этом указывал на шкаф.
— Шкаф, — коротко отозвался Аид. — Внутри — Зевс. Он хочет быть твоим мужем.
Если бы Зевс был в сознании — он бы порадовался: Геру наконец закоротило.
— А-а ты?
— А я, — Аид хмуро одернул черный хитон, — сваха.
Геру закоротило еще больше.
— А-а-а-а шкаф?!
— А это… ну, надо же нам было с тобой как-то поговорить.
— За Зевса не пойду, — хмуро предупредила Гера. — Он жен жрет.
Аид только указал жестом на шкаф, как бы говоря «И ты считаешь, что с тобой он справится, после такого-то?»
— Да на кой ему? — подозрительно осведомилась Гера.
Аид в двух фразах обрисовал степень влюбленности Зевса. Фразы содержали обороты «готов превратиться в змею с ногами» и «был почти погребен под мертвыми белками».
— Да на кой тебе? — не успокаивалась Гера.
— А представь, что Крон подумает, — срезал ее Аид.
— Да на кой мне-то?! — разразилась Гера последним аргументом. — Он же будет мне изменять.
Аид покрутил шлем и пошел с несокрушимого козыря:
— Ну, ты можешь превратить его жизнь в Тартар. И жизнь его любовниц — тоже.
Гера заинтересовалась и вытянула шею. Весь ее вид говорил: «А с этого места поподробнее».
…когда Зевс очнулся, на его голове была мокрая тряпка. Голова Громовержца лежала на коленях у Геры.
Гера пронзала Зевса немного суровым, но, в общем, нежным взглядом.
— Ты поразил меня в самое сердце, — лаконично сообщила сестра. — Свадьба когда?
Зевс поискал глазами Аида. Аида не было.
В душу тихо кралось слабое ощущение какого-то подвоха.
* * *
…на скорой свадьбе Зевс, косясь в сторону счастливой невесты, поинтересуется, нельзя ли это как-то обратно. Аид пожмет плечами и скажет, что брат может попробовать сбежать — но он бы ему не советовал.
Свадьба будет пышной и веселой — потому что перемирие. Суровый Крон на горе Офрис, услышав о невесте сына, вздрогнет и прошепчет: «Да он же совсем отбитый!» — и выйдет на переговоры.
А еще на свадьбе будет рыскать приставучий аэд и спрашивать — каким-таким образом Зевс завоевал Геру?
— Ну, слушай, — смиловистился Аид. — Превратился, значит, он в кукушку, а она прижала его к своей груди…
Примечания:
* Лавагет - начальник войска.
** Гекатонхейры - сторукие великаны, которых олимпийцы поднял из Тартара в последней битве Титаномахии (возможно, они просто опасались взять Геру. Ибо она была бы слишком разрушительна).
***Приап - античный пикабушник. Основное доказательство своей крутости возит в тачке.
Подземные байки: Три состояния Громовержца
Речь, собственно, о вот этой небольшой истории: Забавная мифология: Персейные похождения. Ч 1 - ну там, Зевс, Даная, золотой дождь... и кто-то серьёзно верит, что там обошлось без последствий? Ха! Наш жёлтый античный таблоид таки разоблачит аэдские выдумки!
— Не-е-е-ет!!!
Персефона подняла бровь. Нечасто можно услышать в своей опочивальне нечто, похожее на рев бешеного марала. Нет, вполне понятно, когда тебя застает с любовником супруг, но когда тебя застают с супругом… и не любовник…
— Чего нет? — почти мягко осведомился Аид, набрасывая на супругу гиматий.
Гермес, столпом отчаяния застывший в дверях, изобразил руками что-то паническое.
— Зевса!
— Точно, — сказала Персефона. — Зевса тут нет.
— Почему тут должен быть Зевс?! — нахмурился подземный царь. Теперь он набросил гиматий и на себя.
Гермес отчаянно замотал головой и всхлипнул:
— Везде!
— Везде должен быть Зевс? — осведомилась Персефона. Аид почесал бровь.
— Слушай, — серьезно сказал он жене, — по-моему, он чем-то расстроен…
Вестник богов вознес руки к потолку и разразился серией восклицаний, из которых следовало, что Громовержец, Надежа и Опора всего Олимпа, Тучегонитель, Вседержитель и Самый-Рассамый во всем безвестно сгинул в неизвестном направлении.
— Ага, — сказал на это подземный царь. — Дверь закрой.
Племянник послушно выполнил сказанное и уставился на Владыку с безумным ожиданием мудрых советов.
— С другой стороны дверь закрой, — обрадовали его. — По голове получишь утром. За то что отвлек.
Персефона смущенно подхихикнула, но все же сочла необходимым выступить на стороне брата.
— Так ведь Зевс же…
— А что — Зевс же?!
— Так ведь нет же его!
Аид вздохнул. Посмотрел на жену, как мог, проникновенно.
— Ну и хорошо, что его здесь нет! — выдал он тоном, который возвещал: «Нет Громовержца — нет проблемы!»
Но Персефона уже настроилась разделять боль брата, а потому уселась на супружеском ложе поудобнее и закуталась в гиматий поплотнее.
— Искали?
Гермес замахал руками и издал серию звуков, в которых невнятно просматривалось многое: бешеная Гера, масштабная организация поисков, рассылка вестников, опрос оракулов…
— У баб искали? — лениво поправил Аид.
Очередная порция мимики от дверей показала, что и к этому отнеслись серьезно, и опрос: «Громовержец у вас не завалялся?» — еще долго будет будоражить умы элладских нимф, богинь и смертных…
— Говорят, он к Данае хотел наведаться, — поведал Гермес, уже почти не заикаясь. — Дочке аргосского басилевса. Все говорил, мол: басилевс дочку запирает, так что надо бы особый способ изобрести, чтобы… это самое. Пошел. А потом — испарился!
И дальше уже пошли заламывания рук и трагедия в одно лицо об истеричной Гере, парочке «Афина-Арес», которую некому мирить, Посейдоне, предлагающем себя на вакантное место, обильно поминающем пропавшего отца Дионисе…
Аид тоскливо вздохнул и потер лоб.
— Не пойду я, — сказал он решительно. — Жена у меня.
— У Зевса тоже жена, — мрачно напомнил Гермес.
— У него — не четыре месяца в году, — отпарировал Аид, намекая на важность брачного периода у подземных богов.
— Зато у него — царство! — попытался Гермес во второй раз.
— И? — последовал аргумент всех времен и народов.
На «и?» ответа не существовало. «И?» подводило черту чему угодному лучше любимого «В Тартар!» Перед «И?» подземного Владыки трепетали олимпийцы и ёжился Танат.
Страшнее этого могло быть только одно.
— Дорогой, — нежным шепотом сказала Персефона на ушко мужу, — а вот представь себе, мама расстроится. Конечно же, приедет в гости, плакать будет, в обмороки падать…
Через три секунды ошеломленного Гермеса волокли к выходу из дворца, цедя сквозь зубы:
— Пошли добывать эту державную скотину! Шевели таллариями, кому сказал! Где, говоришь, следы теряются? Что у вас там — собак с нормальным нюхом нет или все вещи Зевса потерялись? Куда-куда — за Цербером!
Гермес ошеломленно моргал. Ему ни разу не приходилось видеть, чтобы из-под наспех наброшенного гиматия вылетали в боевом доспехе, держа в одной руке двузубец, а во второй — шлем.
— Милый, я тебя жду-у-у! — донеслось в спину.
Персефона, философски вздохнув, принялась взбивать подушки.
* * *
Вдоль стены басилевского дворца в Аргосе крались три тени. Первая выступала неспешно, держа в руках поводок. Вторая порхала в метре над землей, держала в руке сандалию и время от времени спускалась, чтобы ткнуть сандалией в третью. Третья — трехголовая — нюхала сандалию, хмуро подвывала и обильно тошнила на землю ядовитой слюной и остатками медовых лепешек.
— Чего это его так крючит? — удивился Гермес после сто семнадцатого «вее» за долгий путь.
— Солнце, воздух, сандалия Зевса, — кратко обрисовала первая тень, она же Владыка подземный. — Вообще, на брата так многие реагируют.
— Буэ, — выразил свое отрицательное мнение Цербер, он же тень номер три. Медовые лепешки покидали организм аидского песика на глазах.
— Искать, — буркнул Аид, — кому сказано.
— Песика жалко, — посочувствовал Гермес.
Аид, который сам рисковал оказаться на месте Цербера (если вдруг в подземный мир заявится рыдающая Деметра), не ответил.
В молчании, мрачном настроении и рвотных потугах поисковая группа преодолела двор и оказалась возле спуска в подвал, который был обустроен Акрисием для своей дочки Данаи, чтобы та — упаси Зевс — не забеременела и не родила что-нибудь, что по предсказанию сможет убить дедушку.
Зевс явственно не упас — это подтверждалось тем, что беременной Данаи в подвале не оказалось.
Вообще, подвал был как подвал: медные стены, пол с позолотой, столик с рукоделием, ложе, поднос для фруктов, два кресла, лужица какой-то жидкости в углу…
— Буэ-э-э! — сделал интерьеры более неприятными Цербер. Всеми тремя головами и хвостом-драконом.
— Да понял я, понял, — пробормотал Аид. — Ладно, домой.
И отпустил поводок. Счастливый пес незамедлительно отбыл бегом в сторону ближайшего спуска в подземелье. С поверхности донеслись испуганные крики слуг и негодующее: «Ве-е-е!» Цербера, который на сегодня наобщался с верхним миром.
Аид стащил с головы шлем-невидимку и принялся расхаживать вдоль стен, заложив руки за спину. На робкий вопрос: «А… где Зевс?» — он ответил лаконично:
— Смылся.
— Как?! — ужаснулся Гермес.
— Элементарно, Гермий. Боги, знаешь ли, могут превращаться. В животных, в птичек, в насекомых. Иногда в другое… всякое. Например, в воду. Или в золото. Или в воду и в золото — драгоценный дождь, всякое такое…
Какое-то время Гермес внимал слегка маниакальной лекции о способах просочиться в запертые помещения, не прибегая к «дурацким преображениям в осадки». Потом спросил:
— Так что?
— А как ты думаешь — почему я выпросил у Циклопов шлем и никогда ни во что не преображался? — поинтересовался Аид все тем же скучным лекторским тоном. — Уязвимость, Гермий! Уязвимость в преображенном виде!
— Что — уязвимость?
— Возрастает, — ответил Аид, показывая на лужицу на полу.
Лужица была маленькой, сиротливой и золотой. Лужица была не особенно похожа на Громовержца, о чем Гермес, переваривший новость не сразу, и сообщил дяде.
— Ага, — отозвался дядя, — внутреннюю сущность лучше отобразило бы… эх, Цербера нет. Да, как-то маловато для главы всея Олимпа.
— Олимпом не может править лужа, — жалобно сказал Гермес, — это противоестественно.
— Вот и я после жребия то же самое говорил, — отозвался Аид, почесывая нос. — Так. Для Громовержца лужица слишком маленькая… что? Как могу, выражаюсь! Значит, кто-то тут прибрал. И кто бы…
— Ходють тут… ходють! — приложили подземного бога из-за плеч.
Скрюченное создание в сером невзрачном хитоне бодро вперлось в подвал, громко шаркая по меди тряпкой. Тряпка, изрядно золотая от Громовержца (Гермес обмер от такого кощунства) выжималась в ведро. Золотые капли звонко барабанили по деревянному днищу. Смертная продвигалась по подвалу с целеустремленностью тарана, несущегося на ворота, бурча по пути, что «ходють тут… следять… а ей убирать потом… сначала гадости нальють, а потом ходють… хотюдь…»
— Кхм, почтеннейшая, — вкрадчиво заговорил Гермес, — а что это вы тут…
— Приказано убирать — я и убираю, — не отрывая головы от пола, забормотала почтеннейшая. — Што? Золотишка надоть? Вон, на дворе, корыто — оттуда черпайте! А мне — приказано убирать, я и убираю…
…в корыте оставалось на дне. Когда Аид, задержавшийся поболтать с «почтеннейшей» рабыней, нашел племянника, тот печально смотрел на остатки золотой жидкости в глубокой деревянной раме. Губы вестника дрожали, силясь выговорить что-то вроде «п-п-а-п-па…»
Аид молча и деловито вылил в корыто деревянное ведро, наполовину полное очень жидким золотом.
— А почему он… не… ик… обратно? — наконец выдавил Гермес.
— Потому что мало, — лаконично ответил Аид и поиграл шлемом, озирая народ, который шлялся по двору. Вид у народа был неприлично довольный — от домочадцев басилевса до рабынь.
— Испарился?!
Аид, пожевав губами, снизошел до объяснений, но Гермес мало что вычленил из рассуждений о возможности конденсирования Громовержцев при высокой температуре.
— …нет, — угрюмо перевел сам себя подземный царь, — но вот ты — ты знаешь, чего нельзя делать в Греции? Превращаться во что-то золотое.
И скупо изложил то, что успел выяснить у рабыни-уборщицы: раз — сам басилевс, который обрадовался такому пополнению казны, два — свита басилевса, которая тоже себе обрадовалась, три — ты не замечаешь, племянник, что у окружающих слишком много золотых украшений?!
— Ой, — сказал побледневший Гермес, который поднял голову, посмотрел на двор и оценил количество украшений и из чего (кого?) колечки-бусики-браслетики могут быть сделаны.
Подземный царь пожал плечами со спокойствием бога, который как-то разрубил на куски собственного отца.
— Да что ему сделается! Собрать воедино — а там уж…
И прибавил, щурясь в безмятежные небеса:
— Проще говоря, мне сейчас не помешал бы очень хороший вор. И где б достать, а?
Гермес немного воспрянул.
* * *
На поляне стоял вместительный котел. В котле аппетитно булькало.
Гермес, вытирая со лба копоть, подкладывал дровишек.
Аид философски помешивал варево, время от времени привставая с корточек.
— Хорошо сидим, — лирично заметил он. — Давно так не выбирался.
Выбредший из леса на запах костерка сатир замахал рукой, весело прокричал: «Ребята, что варим?»
— Громовержца варим, — категорически сообщил Аид, — пока что мало соли.
И помешал еще раз.
Сатира сдуло обратно в чащу.
Гермес опасливо посмотрел в котел, где кипело расплавляемое золото.
— Оно нас понимает? — шепотом осведомился он.
— Это хорошо бы, — вздохнул царь подземный, — давно с братом по душам не разговаривал. Так вот, если о том, что я о нем думаю…
Через две минуты Гермес поежился и отошел к своей сумке. В бездонной глуби сумки звякали и бряцали браслеты, колечки и серьги, которые Гермес вдохновенно добывал остаток дня. Изделия из Громовержца ритмично падали в котел. Варево булькало. Монолог Владыки не смолкал и был все так же нецензурен.
Лиризм вечера не хотел идти на убыль.
— Последнее, — робко пискнул Гермес, вбрасывая в котел крупное кольцо с изумрудом.
Монолог смолк, и можно было дышать, хоть и с опаской.
— Слушай, дядя… я вот подумал: мы же не знали, что там из Громовержца, а что… ну, то есть… дядя? Дядя?!
Тут вестник богов обнаружил, что сидит у костра в гордом одиночестве.
А из котла медленно вырастает кулак. Очень знакомый державный кулак…
— Папа, — расплылся в улыбке Гермес, прежде чем на полянке громоподобно раздалось:
— Как-как он меня назвал?!
* * *
— Семнадцать колец, — кивнул Гермес, подавляя смех, — два оказались в носу, сколько-то — в губах, в бровях еще…
— Изумруд во лбу? — лениво переспросил Аид.
— Изумруд в пупке, — поправил Душеводитель. — Во лбу рубин. Наверное, стоило все-таки выковыривать из перстней драгоценные камни.
Царь подземного мира легко махнул рукой, как бы говоря: «Все к лучшему!»
— И я не видела глаз Геры, — огорченно высказалась Персефона. — Эх.
— Я предлагал доставить его на Олимп в жидком состоянии, — отозвался Аид. — Что?! Пусть бы сама занималась тугоплавкими Громовержцами!
— А почему не…? — приподняла брови Персефона.
— Так то ж Гера! — развел руками Гермес. — Кто там знает, что она налепит!
Аид хмыкнул и кивком показал, что можно запускать следующую партию теней на суды.
— Выкрутился, конечно, — пробормотал он категорически.
Гермес уныло пожал плечами.
— Заявил, что путешествовал по варварским странам, а это — новая обязательная мода. Вот…
И продемонстрировал подземному царю и его супруге серьгу в ухе, пробормотав пару слов о том, что Олимп никогда не будет прежним.
Байки из подземки: опасные гастроли
Так уж получилось, что у меня тут образовался маленький тупичок. Лыжи не едут Одиссей не пишется, подписчики не уходят, совесть жрёть со страшной силой. Так что я решилась выложить малеха своих аидско-хулиганских рассказов из цикла "Хроники невидимки" (они же"Байки из подземки"). Общий посыл всех историй: это было в Аиде, аэды ничего не узнали, у царя подземного таки есть шлем невидимости, и ваааще - все было не так, а иначе! Ежели зайдет - доброшу еще. Ну и да, над чем же издеваться для начала, как не над самой лиричной и нежной античной историей про Орфея и Эвридику? Нежно любящих саму историю - просьба простить)
Вообще-то, Аид, царь подземный славился своей проницательностью. Поскольку в чтении по глазам достиг такого искусства, что мог, мельком глянув на тень, буркнуть «Воровал у бабушки пирожки — не видать тебе Элизиума». Или сходу определить по выражению физиономии Гермеса — чем порадует поверхность на этот раз (от появления новых героев до заявления Геры, что она уйдет на край света и будет там жить).
Но в этот раз на скорбном лике Психопомпа застыла настолько глубокая, трудноопределяемая хтонь, что Владыка подумал только: «О как».
Судя по прибитости Гермеса — поверхность на сей раз решила подбросить что-то из ряда вон.
«Зевс, война, новые герои, Геракл, Зевс, — перебрал в уме Владыка. — Ссоры на Олимпе, Гера, нашествие пьяных кентавров, новое чудовище вроде Тифона… возможно — ссоры на Олимпе из-за Геракла и пьяного нового чудовища. Или просто…»
— Зевс? — выдохнула Персефона, которая основательно привыкла, что если уж что-то на Олимпе случается — Громовержец к этому окажется каким-то боком.
Гермес помотал головой, глядя на Владычицу с внезапной жалостью. Потом преодолел последние шаги и сообщил раздельно и трепетно:
— У вас. Скоро. Будет. Орфей.
— Будет — вылечим, — отмел Владыка решительно. Потому что мало ли какую хворобу с поверхности принесут.
— Так ведь это же хорошо? — оживилась Персефона. — Царь мой! Ходят слухи, что Орфей — лучший кифаред среди смертных и поет почти как Аполлон! Рассказывают, что его музыка способна разжалобить даже скалы — и вообще, он победил своим сладкозвучным пением сирен во время похода аргонавтов.
— Послушаем, — лаконично буркнул Владыка, который досыта накушался разной сладкозвучности на Олимпе (от постоянно что-то воспевающего Аполлона до Зевса, который мог под хорошее настроение перекинуться в петуха и устроить братьям утреннюю побудку после вчерашней пирушки).
Гермес неопределенно закряхтел и с мученическим видом заметил, что говорят — оно-то, конечно, разное, но молва, она, как бы это сказать, совсем немножечко преувеличивает, да и вообще…
— Что, не лучший кифаред? — подозрительно осведомился Владыка.
— Ну — Орфей-то утверждает, что лучший… — протянул Гермес, зачем-то грустно лупя себя по уху. — И, понимаешь ли, Владыка, с ним как-то… боятся спорить.
Пока царь и царица мира подземного переваривали это заявление, Гермес набрал в грудь воздуха и приступил к душераздирающему повествованию.
Неписаное правило, по которому недостаток таланта в поэте-живописце-певце восполняется количеством апломба, в рассказе Гермеса заиграло новыми красками. По этому самому рассказу выходило, что Орфею при рождении случайно достался апломб как минимум сотни других кифаредов. Что и оказалось с лихвой компенсированным за счет таланта.
На ушах будущего дарования, говорил Гермес, справляли буйную мистерию титаны (не только с плясками, но и с соревнованиями в беге-прыжках-борьбе). Голосом Орфея можно было обратить в бегство ко всему привычного Пана (а на высоких нотах — озадачить Тифона). Когда Орфей шел и пел — это действительно могло разжалобить скалы, потому что они не имели ног для бегства и вынуждены были оставаться и слушать.
Смертных у Орфея получалось разжалобить даже лучше. Послушав пару песен, смертные живо стонали: «Ах, это слишком прекрасно для нас, несчастных!» — и откупались серебром, золотом. Или пытались забросать кифареда цветами, в тщетной надежде, что это приглушит звук.
Окрыленный Орфей обозвал себя самым сладкозвучным певцом в Элладе и начал свое победное шествие к вечной славе.
— Почему он не вызвал на поединок Аполлона? — заинтересовалась Персефона. — Неужто герои нынче так скромны?
Гермес поглядел на царицу кисло. По одному виду можно было заключить, что Орфей и скромность — два понятия, не уживающиеся в одной Ойкумене. Примерно как «Зевс и верность» или «Гермес и честность».
«Пф, тоже мне, было б с кем соревноваться», — заявил Орфей, когда ему как-то раз предложили вызвать Мусагета на этот самый поединок.
Владыка, который о чем-то напряженно размышлял, поднял палец.
— У Орфея был брат, — припомнил он. — Тоже кифаред. Проходил лет десять назад.
Гермес закивал. И поведал душераздирающую историю Лина — в случае с которым малое количество апломба было компенсировано абсолютным слухом. От брата и его музыки Лин дальновидно держался подальше — и даже взялся обучать Геракла пению, бормоча невразумительное «Страшнее я все равно уже ничего не услышу»…
— …ну, а потом он получил от брата послание. Мол, Орфей собирается пожить неподалеку от него, «поделиться опытом и спеть тебе все свои новые песни». Ну, Лин, вроде как, пошел и сходу стукнул Геракла… — Гермес поскреб затылок и развел руками: — Самоубийство!
Владыка уважительно кивнул. «Самоубился об Геракла», — звучало свежо и оригинально.
Психопомп вздохнул и продолжил жутковатую повесть. Кифара Орфея звучала в этой повести, надрывая сердца и заставляя кровоточить уши. Слушатели честно предупреждали, что такого наплыва прекрасного не вынесут, и да, сейчас мы сложим о тебе легенды, только иди уже, поиграй природе, авось, простит.
Путь Орфея как великого певца был наполнен мертвыми белками, падающими с деревьев, и сатирами, боящимися показаться на глаза.
— Ну, а потом Ясон начал собирать в поход аргонавтов, и Орфей оказался в числе остальных героев… то есть, его брать-то не хотели, но тут он взялся за кифару — и…
Ясон, по словам Гермеса, оказался героем практичным и знающим — куда применять неистовую силу творчества Орфея. Начиная от мотивации команды в духе «Вот сейчас быстро гребем между этих скал, а то Орфей споет», до прицельного сбивания песнями Стимфалийских птиц. Но особенно блеснул Орфей талантом, когда на обратном пути аргонавты доплыли до сирен.
— … в общем, Ясон и его команда уже заслушались и развернули корабль, но тут кифару взял Орфей… и сирены бросились вниз со скал, — Гермес немного подумал и еще раз развел руками. — Самоубийство.
Дальше повесть стала менее жуткой и почти семейной: вернувшись домой героем, Орфей сходу женился на не успевшей увернуться Эвридике (имело место коварное оглушение мелодией). Но семейного счастья молодые хлебнули недолго: как-то раз Эвридика на лугу встретилась со змеей, а дальше… тут Гермес развел руками в третий раз.
— Самоубийство? — удивилась Персефона. Владыка же молча нахмурил брови и движением двузубца призвал к себе скорбную тень Эвридики.
В глазах у тени жила правдивая история о танце на лугу, о выползшей погреться змее… и об ожесточенном тыкании оной змеей в собственную ногу под аккомпанемент шепота: «Кусай, зараза. Фас, кому сказано! Кусь! За гидру, за Химеру… с-с-скотина, кусай скорее, он же сейчас найдет и запоет».
Змея в воспоминаниях тени мученически таращила глаза в нежелании кусать бешеных нимф.
— Гм, — выдал Владыка уже с некоторым уважением. — Ты сказал, что он скоро будет у нас. Почему?
— Самоубийство? — шепотом подсказала Персефона.
Гермес закатил глаза, как бы говоря потолку «Да если бы!». И поведал, что Орфей ну очень был расстроен смертью возлюбленной Эвридики. И решил дерзко отправиться в Аид и возвратить Эвридику обратно в жизнь… Здесь Гермес запнулся, глядя, как тень Эвридики пытается схорониться под владыческим троном.
— Угу, — определился Аид, легким движением двузубца отпинывая тень обратно в зал.
Гермес набрал воздуха в грудь повторно и приготовился озвучить варианты. Вариантов у Гермеса было много — от построения системы хитроумных ловушек до объявления эвакуации в подземном мире или опрокидывания на подземный мир чаши Гипноса. И да, есть же еще на худой конец и Тартар. И если разжиться тысчонкой талантов воска…
Психопомп заткнулся, не начав говорить. Обнаружив на лице подземного дядюшки мрачную ухмылку, говорящую «Вызов принят».
— Свиту надо будет предупредить, — озабоченно вздохнула Персефона. — Обрадуются…
В подземном мире внезапно повеяло культурной программой.
* * *
Шествие Орфея по подземному миру началось бодро, торжественно и эпически. Постанывая: «Эвридика, о-о-о-о-о, я верну тебя, Эвридика», кифаред прошагал к Стиксу. Где и был встречен сперва в штыки. В смысле, в весло.
— Я человек творческий, — заявил Орфей, глядя на весло, которым тыкал в него хмурый Харон. — Денег с собой нет. Но могу рассчитаться натурой.
Весло неопределенно повисло у Харона в руках. Лодочник осторожно попятился на нос своей посудины. Орфей вдохновенно остекленел глазами, ударил по струнам и завел:
Если вдруг друг и не друг оказался, а Пан козлоногий —
Ты его в горы тяни и оставь в них его на неделю.
Сразу поймешь, кто такой, если жив будет он и приветлив,
Если же мертв будет он — вот и нет никакой тут проблемы…
Харон, обнимая весло как лучшего друга, попятился на нос лодки, бормоча, что нет, оплаты-то не надо, а особенно натуры, и можно он лучше погребет, вот как-то просто подальше.
Естественное намерение погрести подальше споткнулось на середине реки о простейший факт: Харон обнаружил, что Орфей от него не удаляется. Потому что сидит на корме лодки.
— Я человек творческий, — гордо сообщил Орфей, и кифара прозвенела зловеще.
Сказку я вам расскажу о богине Селене,
Что виновата во всем, потому что она голубая…
Харон с одиноким и тоскливым криком попытался совершить прыжок веры за борт. Но сандалия, зацепившаяся за уключину, подвела.
Основная часть Харона грустно и безнадежно булькала что-то водам Стикса. В лодке оставались отчаянно дрыгающиеся пятки.
— А вот эту, — сообщил им затуманенный творчеством Орфей. — Я сочинил недавно — ах, этот порыв вдохновения!
Выйду я ночью с кентавром во многоширокое поле —
Тихо пойдем я и он под сияющим звезд покрывалом.
Нет ни сатиров, ни нимф, ни прекрасных во всем олимпийцев —
Только вдвоем мы с кентавром по полю неспешно шагаем…
Харон совершил немыслимую акробатику, ухитряясь грести из положения «Наполовину погружен в ледяные воды». Ледяные воды, остро прочувствовав накал творчества, помогали и сами толкали лодку.
— А знаете, с чего я начал свое творчество? — хищно сообщил Орфей теням, которые встретились ему на берегу.
Тени не знали и за это жестоко поплатились. Орфей оглянулся в поисках аудитории.
Аудитория нашлась в лице (точнее, в морде, а еще точнее — в мордах) Цербера, пытавшегося переварить убойную дозу медовых лепешек. Цербер явно не был знаком с музыкой и нуждался в просвещении.
О беспощадный Эрот, ведь никто меня страстно не любит!
Не приласкает никто, даже ласковый взор не подарит —
Что мне осталось? В саду светлоокой Деметры
Сесть на траву и объесться червями от скорби…
После первых аккордов Цербер обнаружил в себе тонкий слух. После половины песни — еще и творческую, ранимую душу. К концу песни одна голова пыталась перебить певца истошным воем, а две других судорожно затыкали уши остатками медовых лепешек. Хвост-дракон тем временем высказывался за однозначное «Бежать, залезть на дерево, я на такое не подписывался».
— Животное, — надрывно сказал Орфей, когда вой стража ворот затих вдалеке. — Что оно может понимать…
Впереди были асфоделевые поля и Области Мук.
Очень скоро тени могли в полной мере оценить раскаты донельзя фальшивого тенора:
Белые розы — шипов беззащитная нежность!
Что же творит с вами ярость Деметры холодной?
И для чего замерзать она вас заставляет,
Ваши цветки заметая снегами от горя?
Тени оценили и честно пытались сперва жевать асфодели, потом хором стенать, потом толпами валить во второй раз к Лете — за двойной порцией. Орфей подгонял их добрыми творческими возгласами: «Я подарю вам то, что незабываемо». Тени рыдали при мысли о том, что Лета может не помочь.
Поля Мук, в отличие от полей асфоделя, вынесли испытание творчеством с достоинством. Дело ограничилось перебитыми пифосами данаид и засоренным колодцем. Колодец был засорен именно данаидами, попытавшимися в нем скрыться от силы искусства.
Тантал силы искусства счастливо избежал, воткнув голову в песчаное дно реки, на котором стоял.
Сизиф попытался провести атаку за все хорошее, оседлав камень и боевито катясь на нем на несладкоголосое дарование. Дарование увернулось, всхлипнуло и добило Сизифа в спину песней о невесте, которой повезло, потому что вскоре жених будет тратить ее приданое.
— Варвары, — оскорбленно вздохнул после этого Орфей и направился искать ценителей своего творчества.
По пути творчеством были жестоко травмированы несколько мормолик и две случайно подвернувшиеся гидры.
* * *
— Я человек творческий, — надрывно сказал Орфей, извлекая из кифары причудливые звуки. Казалось, кто-то пытает дикую кошку — или дикого Диониса. В глазах у Орфея горело непреклонное «Ща спою!»
Аид, который в задумчивости певца созерцал, чуть пожал плечами и дал отмашку начинать. Свита вытянула шеи. Гермес тихо выполнил защитный жест — он так и не смог оставить дядю на растерзание музыке.
— Это песня — о моей безграничной любви! — пафосно-рыдательным тоном выдал кифаред.
Хочешь — достану тебе этих странных оранжевых фруктов?
Хочешь — прочту наизусть я тебе «Илиаду» Гомера?
Хочешь — повеют сейчас смерти черные крылья
Над головою соседей, что спать нам мешают?
Персефона после первых же строк склонилась на грудь к мужу — непонятно, то ли смахивая слезы, то ли так просто было удобнее. Танат чуть приподнял брови, показывая, что текст, в целом, одобряет. Свита восхищенно загомонила.
Что-то было не так. Допев песню, Орфей нервно потренькал струнами. Не было ни благодарных обмороков, ни предложений «Отдать за такую красотищу все и сразу». Правда, Эмпуса свалилась на пол в мгновенных конвульсиях, но тут же подскочила и проорала: «Воооо продирает!»
— Гм, — сказал царь подземный. И показал жестом — мол, есть что-то еще?
— История о великой любви! — уже менее решительно отозвался Орфей.
Долго я буду свою гнать в полях колесницу.
Остановлю средь лугов, где цветов изобилье.
Там соберу я букет, чтобы в дар преподнесть деве юной,
Что мое сердце украла, как Гермий — стада Аполлона…
Гермес покивал со слезами на глазах — и это было не чувство признательности. В рядах подземных раздались сдавленные стоны и торжествующие вопли: «Ха-а-а, продержался только две песни, продул спор!» Керы, кажется, развернули какой-то плакатик, на котором кровью было намалевано о том, как они любят певца.
Что-то определенно было совсем не так. Орфей выдохнул и взялся за свою лучшую композицию — после нее случайно подвернувшиеся певцу Грайи в голос жалели, что у них один глаз и один зуб, а не одно ухо:
Слух преклони — жил когда-то несчастный художник,
Скромно расписывал амфоры в домике старом,
Только влюблен в Мельпомену он был, музу драмы,
Ну, а она лишь цветам отдала свое сердце…
Поднатужившись, Орфей на особо жалостном моменте о море цветов взял высокое «си». Вдоль стен треснули светильники. Трех Эриний сбило с крыльев.
Владыка выразил на лице легкую заинтересованность.
— А есть что-нибудь про песиков?
Через два часа Орфей значительно осип.
* * *
Не беспокойся, сказал я тебе, нас они не догонят:
Пеший едва ли сумеет догнать колесницу…
На последней строчке великий кифаред дал петуха, сам это услышал и озадаченно примолк.
Среди свиты царили вдумчивые настроения — кто-то спорил насчет «Да нет, Пан тут рядом не валялся», кто-то звал Гекату с нюхательной солью, кто-то гордился своим бесстрашием. Персефона стойко блюла позицию у мужа на груди. Владыка стойко сохранял скучающую мину.
— Ладно, — сказал он наконец. И, подумав, прибавил: — Ты приходил только показать свое искусство?
Глаз певца тихо дернулся. Творческий человек осознал, что забыл попросить обратно Эвридику.
На просьбу Аид откликнулся с пониманием и всучил возлюбленному рыдающую тень, дав наставление — не оглядываться.
— Я напишу об этом новую песню, — хрипло пообещал кифаред, вызвав нервный вздох у Гермеса.
Через мучительный промежуток времени отзвуки кифары начали затихать в отдалении. Психопомп потрогал распухшие уши и неверящими глазами вперился в царя подземного.
— Владыка — как?!
— Пф, — ответил Аид со скукой на физиономии. — Ты слышал, как поет Геракл?
— Ну-у-у издалека…
— Так вот, у него это наследственное.
Аид не стал говорить, что всех трех братьев-Кронидов счастливо объединяло полное отсутствие музыкального слуха. Что позволяло в славные деньки юности леденить сердца врагов на примирительных пирах и ходить в тройные психологические атаки.
— Н-но… Владычица?! — поразился Гермес.
— А что — Владычица, — хмыкнула Персефона, переставая затыкать правое ухо гиматием супруга и выпрямляясь на троне. — У меня — мама.
Когда Деметра прощалась с родимой дочуркой — возле ее пещеры старались не пролетать птицы.
— Н-но Танат?!
Бог смерти не откликнулся. Он плавно водил точильным камнем по мечу и пребывал в альтернативно прекрасном мире холодного оружия, выпадов и ударов.
— Н-но Гип… — Гермес взглянул на подозрительно благодушного Гипноса и принюхался к густому маковому аромату. — А, ну да. Но Владыка, неужели ты так и отпустишь тень Эвридики в жизнь… и никак не отмстишь за пострадавших подданных?
Пострадавшие подданные расходились и расползались, делясь впечатлениями — «Таких-то ужасов и у нас не насмотришься!» «Меня на четвертой аж до печенок прохватило!»
Владыка двинул бровью, как бы говоря — «Обижаешь».
В руках у него неизвестно откуда появился шлем невидимости.
…обратный путь Орфея проходил даже слишком гладко. По пути он сипло сочинял под нос новую песню:
Я обернулся внезапно — узреть я хотел бы,
Не обернулась она, чтоб узреть — вдруг и я обернулся?
Но оборачиваться на всхлипы следующей за ним Эвридики отказывался категорически. Даже на шепот «Ой, кажется, я не могу идти дальше». Даже на просьбы повернуться лицом и спеть.
Цербера не было, зато у ближайшей ивы тревожно похрустывали под чем-то тяжелым ветви. Харон перевез кифареда и тень Эвридики с такой скоростью, будто на олимпийских играх все же ввели состязания по скоростной гребле.
Надежды Эвридики таяли с каждым шагом к свету.
— Сейчас, — напевал себе под нос Орфей, — сейча-а-а-ас, дорогая, мы выйдем отсюда, а потом я тебе спою все свои новые песни…
— Да не вопрос, — согласилась вдруг Эвридика из-за спины хмурым басом. — Мы еще с тобой и дуэтом споем.
После чего предполагаемая Эвридика напела строчку о колеснице Гелиоса, которую нарисовал на воске мальчик, желающий мира. Слегка ушибленный этим чудовищным звуком, Орфей тихо выронил кифару и обернулся…
— Муа-хахаха!!! — возопила счастливая тень Эвридики, сунула суженому под нос кукиш и форсажно удалилась к Лете.
Потрясенный Орфей сперва вышел из подземного мира, потом что-то осознал, обернулся…
И наткнулся глазами на валун там, где раньше был вход. На валуне красовалась однозначная надпись.
— В каком смысле — неприёмный день?! — возмутился кифаред. — Я — человек творческий!..
* * *
— В общем, это очень печальная история, — сказал Гермес и промокнул уголок глаза углом хламиса. — Просто понимаете… Орфей скорбел, и тут, непонятно почему, мимо проходил Геракл…
Владыка выразил на лице легкое изумление. Танат пробормотал, что да, известно — вечно этот герой мимо проходит, а потом…
— …а потом Геракл решил утешить друга. И спел.
«Да неужели?» — говорили полные искреннего незнания глаза Владыки.
— Ну, а Орфей… в общем, пошел и убился об вакханок, — Гермес развел руками и хотел добавить что-то о самоубийстве, но передумал и добавил: — Геракл.
— Быстро развивается, — жизнерадостно заметила Персефона.
— Примем, пристроим, — лаконично отозвался Владыка, не замечая вопрошающих взглядов племянника.
— И вот еще, — решился тот. — Я никак не могу понять: а что заставило его тогда обернуться?
Владыка подземного мира слегка пожал плечами. Персефона прыснула в кулачок и тихо предположила:
— Сила искусства.