Ступают тихо мягкие лапы кота. Хризантемы в снегу. Как светла эта ночь перед боем.⁠⁠

Поздно за полночь наварил кошакам едьбы на три дня. Не стал дожидать пока остынет чтобы спрятать в холодильник, оставил остывать до утра. Подумал - один черт, утром кормить зверьё. Ночью был разбужен неуставным грохотом упавшей на пол крышки от кастрюли и звуками легкого шухера раздававшимися из кухни. Понятно - кошаки проводят спецоперацию по эвакуации жрачки из разгерметизированной кастрюли.

Вспыхнувший свет застал Беляшика за актом разбоя. Он даже не стал убегать. То ли от ложного ощущения что дело его правое, то ли от понимания, что после попандоса, их с Чернухой все рано покормят. Ночь взрывалась и падала с усов кота каплями еще теплого бульона, а кусок печени в его зубах был вял и податлив. Он сидел на столе рядом с плитой, дожевывая добытое.

Схваченный за шкварник и вознесенный на уровень моего лица для дознания, кот печально покачивался. - Правды взыскую! Алчу, изнемогаю! Нет сил кошачьих усмирять плоть, когда вижу залежи провианта в шаговой доступности. Ох, грехи мои тяжкие, - жаловался Беляшик. Дознавать было особо нечего. Кот был отпущен, миски наполнены.

- И справедливости еще жаждую, братства и равенства, - уже тише ворчал кот, получая кусок куриной шеи с бульоном, - Это ж против естества, когда ночь, я, кастрюля и мы разлучены. Не порядок это. Чернуха рядом проявляла солидарность, молча грызя шейные косточки, шевеля от усердия ушами. Она тоже верила в торжество разума и справедливости. Светало.