Пока живу — помню. Каширин Н.А. 6. УДМУРТИЯ часть 2⁠⁠

Глава из 3х частей

Автор мемуаров: Каширин Николай Аристархович 1918-1994

Озаглавлено: Пока живу — помню

1. АРЕСТ ч.1 http://pikabu.ru/story/poka_zhivu__pomnyu_kashirin_na_1arest...

ч.2 http://pikabu.ru/story/poka_zhivu__pomnyu_kashirin_na_1arest...

2. СПЕЦКОРПУС №1 http://pikabu.ru/story/poka_zhivu__pomnyu_kashirin_na_2spets...

3. ТЮРЬМА http://pikabu.ru/story/poka_zhivu__pomnyu_kashirin_na_3_tyur...

4. СМЕРТНЫЕ КАМЕРЫ http://pikabu.ru/story/poka_zhivu__pomnyu_kashirin_na_4_smer...

5. КАРГОПОЛЬЛАГ часть 1 http://pikabu.ru/story/poka_zhivu__pomnyu_kashirin_na_5_karg...

5. КАРГОПОЛЬЛАГ часть 2 http://pikabu.ru/story/poka_zhivu__pomnyu_kashirin_na_5_karg...

6. УДМУРТИЯ часть 1 http://pikabu.ru/story/poka_zhivu__pomnyu_kashirin_na_6_udmu...

6. УДМУРТИЯ часть 2

В апреле Лынгинскую командировку ликвидировали, рабочие бригады ушли пешком туда, откуда прибыл я. Нас, ослабленных, погрузили на вагонетки и мотовозом привезли прямо в зону.

Сошлись ко мне в барак товарищи, с которыми мы: прибыли из Каргопольлага. Рассказали, что осенью лесорубы из нашей тысячи были разосланы по всем колоннам Удмуртии учить заключенных работе лучковой пилой. Из оставшихся многие умерли этой зимой. Умер Басыров, умерли мои лучшие друзья Павлик Ахмин, Федя Ижакевич, Николай Богатько, который до ареста был знатным шахтером. Говорили: редкий номер газеты; «Копейский рабочий» выходил без его фотопортрета.

Стали советоваться, что делать со мной. Митя Маркитантов, бригадир лесорубной бригады, предложил включить меня в свою бригаду. Работать я не буду, а пайку и довольствие буду получать как лесоруб, пока не войду в силу. На том и порешили.

Утром с бригадой Мити я вышел в лес. Парни заготовили мне сухих дров, развели костер, покурили и разошлись по делянкам. Так дней пять я и просидел у костра.

Однажды к вечеру на обходе лесорубных бригад появился проводник с собакой. Вел он одного человека, я подумал — отказчика. Подошли они с нашим конвоиром ко мне. Проводник спрашивает:

— Ты почему не работаешь?

— Потому что не могу работать, — отвечаю ему.

— А ну, пошли!

— Никуда я не пойду.

— Пойдешь, — и спустил с повода собаку. В полуметре от меня собака зарычала.

Пришлось подняться и идти. Этот лесоруб, хоть и видно, что больной, шагал быстрей меня. Я же с палочкой быстро идти не мог, и проводник подгонял меня собакой. Даст ей повод так, чтобы она достала меня, собака собьет меня с ног и, пока подымаюсь, рвет ватные брюки и телогрейку. Пока, дошли до зоны, от одежды остались одни лоскутки. Зашли в зону, увидели главврача в белом халате. Проводник крикнул ему:

— Эй! — а сам одной рукой показывает на нас — другой на карцер.

— Сажай! Здоровые!

Карцер находился в углу зоны над вышкой, вкопанной в землю. Снег таял и вода затопила помещение. По колено в воде мы прошли к нарам. Проводник закрыл нас и ушел. Романов, мой спутник, лег на нары и больше не встал. Откуда нашлись силы у меня? Всю ночь, скорчившись под низким потолкам, я ходил тихонько по нарам. Романов сначала стонал, но к полночи смолк. Через час я пощупал его — он был уже холодный.

Я крикнул стрелку на вышке, что в карцере помер человек. Он, видимо, дал сигнал на вахту. Пришел дежурный. Стрелок доложил:

— В карцере помер человек.

— Ну и х... с ним! Чего зря булгачишь? — и ушел.

Утром помощник коменданта принес две пайки хлеба и баланду в одном котелке. Я вышел из карцера, выпил всю баланду, забрал обе пайки хлеба и пошел на развод. Бригады уже строились.

Маркитантов напустился на меня: почему, не кричал, когда проводник повёл меня в зону? А как бы я кричал, когда у меня не было сил на крик?

Пришли до делянок, перенесли мою резиденцию поближе к лесорубам, чтобы я был у них на виду. Напилили мне дров, развели костер, сели покурить. В глазах у меня стал меркнуть свет: я еще подумал, что это затмение солнца. Через минуту—две я уже ничего не видел — полная тьма. Я опросил Митю Маркитантова:

— Митя, а солнце светит?

— А ты разве не видишь? — ответил он.

— Митя, — говорю, — я ослеп.

Митя повернул мою голову лицом к себе и закричал:

— Братцы! Он действительно ослеп.

Вечером после работы Митя привел меня в санчасть, но шепнул, чтобы я не соглашался ложиться в больницу. Я и сам слышал, что здешний главврач, тоже заключенный, делает безнадежным больным уколы, после чего больной помирает во сне.

На предложение главврача лечь в больницу я отказался. Мне сделали какие-то уколы и через несколько минут я прозрел. Договорились не без помощи Мити, конечно, что через день мне будут давать освобождение от работы. Так и пошло: день отсижу в лесу, день лежу в бараке. Так прошло дней десять.

Однажды, после развода я, как обычно, делая «утренний моцион», дошел до вахты. В это время дверь вахты открылась, и в зону вошел начальник командировки Коренюк. Мне было стыдно в таком виде показываться ему и, повернувшись, я решил зайти в ближайший барак. Но разве мог я с палочкой, на непослушных ногах убежать от него? Коренюк понял, что доходяга явно не хочет с ним встречаться. Прибавив шаг, он догнал меня. Чувствую, его рука легла мне на плечо. Я повернулся. Он внимательно вгляделся в меня и воскликнул:

— Каширин! Ты?

В тот же день судьба моя была решена. Через месяц я вышел в лес в качестве инструктора лучковой пилы, а еще через месяц возглавил бригаду лесорубов и вывел ее в передовые по колонии.

Летом 1943 года было много побегов. Проводник поисковой собаки по фамилии Американов никогда не приводил беглецов живыми. Догонит, перестреляет, бесконвойные на носилках принесут их к вахте, начальство охраны распорядится раскидать их в разных позах у ворот. Вечером бригады приходят с работы и наблюдают эту картину в назидание.

Иногда, явно, по договоренности, бывали два побега в одно время и в разные стороны, с надеждой, что Американов один побег ликвидирует, а второй уйдет. Но это не получалась: догонит первых — перестреляет, возвращается обратно, дает собаке след второго побега, догоняет — тоже ликвидирует. Длилось это, пока воры каким-то образом не выкрали эту собаку и не съели ее. Американова после этого я больше не видел.

С нами из Каргопольлага прибыл один финн по фамилии Войнонен, работал он бригадиром лесорубной бригады, был очень хорошим лесорубам и товарищем. Как-то ночью меня разбудил дневальный:

— Николай, что-то произошло в зоне. Слышно — люди бегают.

Я быстро оделся и выскочил из барака. Тут же встретил нарядчика Степана Максимова.

— Бежим к Войнонену в барак, что-то там случилось, — крикнул он мне.

Вбежали в барак: около печи валяется голова Войнонена, туловище — на полу возле койки. Все лежат притихшие.

— Кто?! — крикнул Степан.

— Они убежали на вахту, — ответил один.

Мы прибежали на вахту, вахтер нас пропустил. Под столом у вахтера окровавленный топор, двое воров сидят на лавке. Мы бросились на них и стали избивать. Возможно, убили бы, но по тревоге сбежалось все начальство, конвоиры. Кое-как утихомирили нас и выдворили с вахты. Так закончилась жизнь Войнонена.

В конце лета 1943 года был отозван начальник командировки Коренюк. Вместо него начальником стал Сапуткин, человек уже пожилой. К тому времени я был знаком с одной девушкой. Она бесконвойная, работала экспедитором. В Лынге получала продукты, их грузили на вагонетки и мотовозом доставляли к нам, и она сдавала их в склад.

Однажды пришли мы с работы, вижу: у склада разгружаются вагонетки. Девушка подошла ко мне и сказала:

— Ты, Коля, в столовую не ходи. Иди к нам в барак, в моей тумбочке найдешь что поесть.

Женские барами были в общей зоне, но отгорожены высочайшим забором. После отбоя ворота закрывались. Девушка задержалась в бухгалтерии и вернулась после отбоя. А я поел, прилег на ее койку и заснул. Она пришла, разбудила меня и сказала, что зона уже закрыта. Через забор не перелезешь. Делать нечего, разделись. Она задернула занавеску и легли спать. И нужно же было Сапуткину в эту ночь обойти свои владения. Явился в женский барак с командиром взвода, охраны, начальником режима и двумя надзирателями. Откинули занавеску и обнаружили меня.

— Кто это такой? — спросил сопровождающих.

— Это Каширин, бригадир лесорубной бригады, — ответили ему.

— Разбудите.

Меня разбудили.

— Одевайся и иди в свой барак, — сказал начальник.

Вечером у вахты меня встретил помощник коменданта.

— Тебе трое суток карцера с выводом на работу — приказ начальника.

Пришли в знакомый мне карцер и меня закрыли в одну из камер. Я уже описывал, что во вкопанном в землю карцере даже летом было прохладно. Через полчаса я замерз. Подумалось: разве Коренюк посадил бы меня в карцер? Нет, конечно, да и за что? Так дело не пойдет, думаю, чего доброго, воспаление легких схватишь. Разбежался по камере и ударил плечом в дверь. Видимо, шипы в косяках погнили, дверь вместе с ними вывалилась в коридор. Из коридора я свободно вышел в зону.

— Ты куда? — крикнул часовой с вышки.

— Принесу постель — холодно там, — отвечаю.

Взял в бараке матрац, подушку, одеяло и вернулся в карцер, в коридор. Пришел помощник коменданта, принес мне ужин и спрашивает:

— Это что такое?

— Ты что, не видишь, — дверь с косяками.

— Это ты выдрал?

— Нет, медведь.

— А что теперь делать?

— Открывай вторую камеру, — говорю ему.

Поместился я в той камере, где весной помер Романов. Я хорошо выспался: воздух в карцере много свежее, чем в бараке. Утром принесли завтрак, а перед разводом пришел за мной нарядчик Степан Максимов:

— Ну, узник, выходи на работу. Бригада твоя построена на выход.

— Передай начальнику, Степан, если он даст сегодня мне выходной, завтра выйду на работу.

— Брось, Николай, себе только хуже сделаешь. Забыл, каким был весной?

— Не твоя забота, Степан, делай, что говорю.

После развода пришел Степан и объявил приказ начальника: десять суток карцера без вывода на работу. Ну что было нужно человеку? Всегда сыт, в почете, как лучший бригадир и лесоруб. Гордость обуяла. Нет, я не ангел, я много хуже. Ладно, хоть питание не по карцерному режиму, да и эта девушка ежедневно приносила мне продукты, книги. Часовые на вышке не препятствовали, меня там все знали. Ну, не карцер, а дом отдыха. Ем, когда захочу, читаю, сплю. На десятые сутки во второй половине дня пришел за мной Степан:

— Идем, начальник вызывает.

Пришли в кабинет.

— Ну, отсидел?

— Так точно, гражданин начальник.

— Иди отдыхай, завтра выхода на работу.

— После того, как вы мне дадите 10 суток отдыха.

Я прекрасно понимал, что делаю глупость, но ничего не мог сделать с собой, а слово выскочило, его нужно держать.

— Это как же вас понимать?

— Очень просто, я отсидел 10 суток в карцере, сейчас мне нужно 10 суток отдохнуть. Да и было бы за что...

На мою беду в это время явился начальник работ Лынгинской НТК старик Орлов, страшный матершинник, тоже уралец, то ли из Миасса, то ли из Златоуста.

— Здравствуй, земляк! Что у вас тут происходит?

— Спросите начальника, — отвечаю.

Сапуткин доложил все, как было.

— Вот оно что! Так ты, мать твою перамать, завтра же выходи и выправляй бригаду. А я смотрю по сводкам: выработка твоей бригады с каждым днем уменьшается. Завтра же выходи!

— Не пойду.

— Как не пойдешь? Заставлю! — и опять мать-перемать.

— Да пошел ты к такой-то матери, — матюкнулся и я.

Смотрю, Орлов глаза выпучил и рот раскрыл, у Степана глаза сделались круглые, как у совы. Сапуткин спокойно сидит за столом.

— А-а-а! Мать-перемать, в три Бога мать! — подбежал Орлов к тесовой переборке и забарабанил по ней палкой, — комендант!

За этой переборкой была, бухгалтерия и, конечно, все свободные «придурки» слушали там нашу, полемику.

— Я слушаю, гражданин начальник! — влетел комендант.

— Посади этого негодяя в карцер — бессрочно, пока сам не попросится в бригаду или пока не вынесут его на носилках в больницу.

— Пошли, — сказал я коменданту и направился к двери.

Режим по приказанию Орлова ужесточили: 300 г хлеба и стакан воды в сутки — девушку мою к карцеру не подпускают. Доступ ко мне имел только помощник коменданта с хлебом и стаканом воды, комендант с нарядчиком. Они уговаривали меня бросить «валять дурака» и идти в бригаду. Я и сам понимал, что по своей глупости попал в большую неприятность, а переломить характер — нет, не мог.

— Сапуткин сейчас и сам не рад, что так произошло, — говорил мне Степан, — но отменить приказ Орлова он не имеет права. Завтра утром он уедет в Ижевск, в ОИТК, а я после обеда отправлю этап на станцию Угловая, там командировка этой же колонии. Есть там наши люди из Каргопольлага. С ними уйдешь и ты. Беру это на себя.

— Хорошо, Степан. Еду.

Прибыли на Угловую вечером. Пока нарядчик принимал этап, я подождал его у вахты, а потом передал записку Степана.

— Чуть позднее приходи ко мне. Будет начальник командировки, вместе решим, что с тобой делать, — сказал нарядчик, прочитав записку Степана.

Вечером познакомился с начальником, очень хорошим человеком, фамилию забыл, а звали его, помнится, Валентином Ивановичем. Я рассказал начальнику и нарядчику, что со мной случилось, посмеялись над реакцией Орлова.

Поработай заведующим баней, твоего предшественника увезли в Ижевск с язвой желудка. При бане есть комната, займи ее под жилье. Да смотри, не попадайся пока на глаза Орлову. Он у нас часто бывает, семья его живет здесь, дочь работает у нас начальником КВЧ (культурно-воспитательная часть).

Командировка на Угловой была много меньше других: тысячи полторы заключенных. И что интересно: прибывает сюда какой-нибудь доходяга заключенный, смотришь — через месяц он уже выправился, на человека стал похож. Или воздух такой, или порядка больше. Женские бараки не отгорожены от мужских, одни к другим свободно ходили, были даже семейные пары, конечно, без детей.

Командировка была спокойная, воров, если они попадали с этапом из тюрьмы, отправляли на Лынгу, на Центральную командировку. Иногда командировку удостаивал своим посещением Орлов, но его «мать-перемать» была слышна от вахты, и я прятался. Познакомился с его дочерью, молодой девушкой, и попросил ее не проговориться отцу, что я на Угловой. Она согласилась:

— Он неисправим. Сколько ни говорили мы ему с мамой, все равно из него так и лезет какая-то партизанщина.

Весной 1944 года по какой-то причине комендант ушел в этап. В первый год войны был приказ МВД республики не отправлять этапы за пределы Удмуртии, значит комендант просто сменил ИТК. Мне предложили место коменданта, и я согласился.

Этой же весной у меня произошла встреча с Орловым. Мы заранее знали, когда он «осчастливит» нас своим визитом — предупреждала дочь. После предупреждения в зоне начинался «аврал»: все чистилось, мылось, подметалось. Начальник командировки и командир взвода охраны со смехом рассказывали, как прежде чем войти, Орлов раза три обходил вокруг зоны, ища к чему бы придраться. В зоне все «придурки» прятались, стараясь не попасть ему на глаза.

— Комендант! Мать-перемать, куда тебя там черти затащили?

Ничего не сделаешь, надо являться. Подбегаю к вахте.

— Здравствуйте, гражданин начальник!

— Ага! Ага! Ага! Вот ты где вынырнул. Кто же тебя оттуда направил? Степка Максимов? Послезавтра буду там, эту палку обломаю о его спину.

Ходил он всегда с тяжелой сучковатой кизиловой палкой, раздутым старым портфелем, в засаленном плаще с капюшоном из грубого брезента.

— Что ты здесь делаешь?

— Я комендант, гражданин начальник.

— Не пойдет! Уйдешь этапом обратно и примешь бригаду. А это что такое? — показывает палкой на маленький холмик нерастаявшего снега под конским навозом.

— Снег, гражданин начальник.

— Навоз — к х..., снег — в п...

Это, если перевести на человеческий язык, означает: навоз убрать, снег растает. — Будет сделано, гражданин начальник.

— Ну, пойдем по зоне, если еще что замечу, то для Степки Максимова другую палку придется приобретать, — эту на тебе обломаю. Ишь, какой гладкий стал.

При обходе зоны придрался только к одному. Я велел рабочим кухни разобрать и распилить на дрова карцер — он не нужен был там и просто гнил.

— Почему нет карцера?

— Будем строить, гражданин начальник.

Зашли в бухгалтерию, а там ни одного человека.

— А где у вас все «придурки»?

— Так разбежались, гражданин начальник, когда вы крикнули меня к вахте.

Ухмыльнулся. Я понял, «бури» больше не будет.

— Иди, зови всех.

Все начальствующие «придурки», собираются в бухгалтерию. Орлов достает из портфеля, большую жестяную банку из-под чая:

— Закуривайте.

Попробуй отказаться — обидится. Когда все закурят, от каждого потребует отчет. Кому что прикажет, где посоветует.

— А! Засиделся я с вами, теперь старуха ругается, баня простывает.

Все в качестве свиты провожаем его до вахты. Не знаю, кому я обязан тем, что меня не этапировали обратно. В начале лета после обеда пришел начальник командировки и сказал:

— Только сейчас на Лынгу проследовали два служебных вагона с солдатами МВД и собаками. Я точно не знаю, что произошло на той командировке, откуда ты прибыл, Николай, но похоже, случилось большое ЧП. Вроде бы воры убили твоего друга Степана Максимова. Вечером буду говорить с Лынгой и уточню.

Можно представить, что чувствовал я. Мне казалось, будь я там, этого бы не случилось. Вечером, после сообщения с Лынги, начальник сказал мне:

— Получилось наоборот. Была большая драка с ворами, есть жертвы. Максимов жив.

Только осенью от самого Степана, я узнал, что там произошло. В зоне стали пропадать топоры, а это значит, кто-то проигран ворами и должно произойти убийство. Воры, жившие там в одном бараке, перестали выходить на работу. Начальство забеспокоилось, связалось с ОИТК и МВД республики. Приехали представители этих ведомств и после совещания с руководством НТК вызвали Максимова.

— Максимов, ты как нарядчик должен вывести воров на работу.

— А вы знаете о том, что только я появлюсь у них, как колун опустится на мою голову?

— А ты собери своих побольше и дайте им бой.

— Это без крови не обойдется.

— Пусть будет кровь. Не бойся, в обиду не дадим. Срок не получите, выручим.

— На следующий день после развода, — рассказывал мне Степан, — я оставил шесть человек наших ребят из Каргопольлага и мы направились в воровской барак. Договорились, что я войду первым, ребята пока останутся в тамбуре и, если произойдет шум, ворвутся в барак. В бараке у печи всегда лежат поленья дров, возьмут по полену и будут бить всех подряд. Я вошел в барак, прошел между нарами к окну, обернулся. «Смотрите-ка: сам пришел, смерть позвала. Юрок, Горбун, действуйте!» — крикнул один из воров. Я расстегнул «москвичку» и бросил, ее у окна. Двое прыгнули с нар с топорами, в это время ворвались наши ребята и началась драка. Память подвела меня, Николай, я не помню ни одного момента драки. Когда очнулся, в бараке никого уже не было, кроме побитых. Посмотрел: наших среди них нет. Окна все выбиты, пиджака на мне нет, рукава рубахи засучены, руки и полено в крови, на стенах тоже — брызгами кровь. Санитары на носилках уносили побитых воров в больницу. У питьевого бачка вымыл руки, лицо, нашел свой пиджак, оделся, на полу подобрал два топора, — не успели они их применить, — и направился к себе в УРБ. Смотрю, на вышках установлены пулеметы. Ребята сидят у меня, головы повесили — натворили дел. Я их успокаиваю, но доводы мои не помогали. Вольные в зону боялись войти. Я сказал ребятам, чтобы ждали меня и направился в больницу. В коридоре на полу лежали побитые воры. Они увидели меня и завопили: «Спасите! Добивать пришел!». Я зашел к главврачу и забрал у него все валериановые капли. Пришел к своим, и мы выпили по несколько флаконов. Ребята расположились на полу спать, а у меня еще хватило сил сходить на вахту, отнести топоры и рассказать начальникам, как все произошло. Вернулся и тоже завалился спать. Вечером из Ижевска приехали начальники, нас арестовали и увезли в Ижевск, в тюрьму. Через месяц по ходатайству начальства ИТК перевели в первую Ижевскую колонию, а еще через месяц дело было прекращено. Нам было разрешено выбрать любые колонии в Удмуртии. Ребята уехали в Сарапул, а я попросился сюда, на Угловую. Я ведь знал, что ты здесь.