Пока живу — помню. Каширин Н.А. 2.СПЕЦКОРПУС №1⁠⁠

1.АРЕСТ

ч.1 http://pikabu.ru/story/poka_zhivu__pomnyu_kashirin_na_1arest...

ч.2 http://pikabu.ru/story/poka_zhivu__pomnyu_kashirin_na_1arest...

На утро, после последней беседы с Жуковым, меня с братьями Абросимовыми доставили в область, в спецкорпус №1, разместившийся в полуподвале областного управления НКВД. В камере сидели два секретаря райкомов партии, два инженера, председатель колхоза и старик-эсер, умный и, пожалуй, единственный правильно понявший сталинскую кампанию уничтожения лучших людей страны, — он сидел за время советской власти в четвертый раз.

Секретари с инженерами полемизировали, оценивая происходящее, мы с председателем не вмешивались в спор за недостатком образования, старичок-эсер молча улыбался.

Один из секретарей все доказывал, что это «переоценка ценностей»: «Член партии — ценность, чем больше он выдержит — тем ценнее для партии».

Когда этого секретаря, избитого принесли на носилках и сбросили на койку, старик-эсер тихо сказал:

— Ну вот, одного и переоценили.

Когда избитых приносили в камеру, являлся тюремный врач, ощупывал руки, ноги, ребра, грудную клетку и голову — нет ли где перелома. Если находил — избитого увозили в тюремную больницу, если нет — уходил. Однажды мы попросили его привести в чувство одного из сокамерников, доставленных после допроса. Но врач сказал:

— Сам очухается.

На четвертый день, меня вызвали к следователю. Он спросил фамилию, имя, отчество, знаю ли я, где находится отец, что говорил Иван Каширин, заезжавший проведать отца в поселок Наваринский.

О чем мог говорить прославленный герой гражданской войны с 13-летним двоюродным племянником? Вопрос не такой уж и наивный. Много позднее я узнал, что Иван Дмитриевич к тому времени еще не был расстрелян. Я понял, что этот вызов для следователя был предварительным знакомством с арестованным.

Недели две меня не вызывали. Потекли однообразные дни: то одного вызовут на допрос, то другого. Сидим, гадаем: своими ногами притопает или принесут на носилках.

На прогулку ходили по двору управления мимо приземистого каменного здания без окон. На черной двустворной металлической двери белой масляной краской от руки было написано «Пересыльная тюрьма». Никто из сокамерников не встречал человека, побывавшего в этой тюрьме, сами мы; тоже там не бывали. Решили, что здесь приводятся в исполнение приговоры о высшей мере наказания — расстрелы. И действительно, во второй половине ночи в камере были слышны глухие выстрелы. В точности нашего определения о назначении этого здания я убедился летом.

После обеда, где-то часа в три, открылось окошко в двери, и коридорный сказал:

— Приготовиться на прогулку.

Сам он обычно сопровождал нас сзади. Мы вышли во двор: у этого здания стояла машина с опущенным боковым бортом. Из двери здания выкидывались вещи: пальто, пиджаки, шапки и даже брюки. На крюке борта висел белый разорванный мешочек, из него на землю высыпался сахар. Двое солдат кидали все это в машину. Один, видимо, старший, стоял рядом и, обернувшись к нам, закричал:

— Куда?! — И увидев коридорного: — Ты что, ослеп?!

Коридорный побледнел, обежал нас и стал заталкивать обратно в камеру. Через полчаса уже другой дежурный вывел нас на прогулку. Машины не было, дверь была закрыта, место, где стояла машина, чисто выметено…

Не успел я присмотреться к следователю, как он был замен другим. Новый следователь вызвал меня, познакомились, и опять недели две меня не вызывали.

При следующей встрече следователь предложил подписать дело, предварительно познакомившись с ним. Тут я узнал, что являюсь организатором и руководителем контрреволюционной террористической группы молодежи Верхнеуральска в составе трех человек. Это значит — я и два брата Абросимовых. Кого мы «хотели» убить — не помню.

— Эту чушь, — говорю, — я подписывать не буду.

Следователь покраснел от злости.

— То есть как это не будешь? Заставлю.

Но быстро взял себя в руки и как ни в чем не бывало посоветовал подумать и вызвал конвой. Через неделю вызвали, и я вновь знакомлюсь с новым следователем, теперь сравнительно молодым.

— Расскажи, того ты знаешь из молодежи Верхнеуральска?

— Всех знаю.

У следователя брови подпрыгнули вверх:

— Так, значит, знаешь всех?

— Да, знаю всех.

Верхнеуральск — небольшой город, в наши юные годы молодежь вечерами собиралась в городском саду. Играл духовой оркестр Булаенковых (отца с сыновьями), имелись две танцплощадки. Но в городской сад пройти — нужно покупать билет, а это не каждому было доступно. Поэтому молодежь прогуливалась от кинотеатра до дома культуры и обратно. Кто с девушками, кто отдельно: парни в одной стороне, девушки — в другой. А позднее провожали девушек по домам. Не было пьянства, никто не хулиганил. Мы все знали друг друга.

Следователь спрашивает: знаю ли такого-то и стал мне перечислять знакомых мне парней, явно гордясь своей осведомленностью. Я понял, что он читает фамилии и имена по списку, лежащему под стеклом на его столе, и решил обить с него спесь

— Не трудитесь гражданин следователь, на прочтение всего списка, что у вас на столе. Я уже сказал, что знаю всех.

Меня отвели. В камере начали обсуждать, делать догадки, — почему у меня меняются следователи. Правильно объяснил старичок-эсер:

— Я думаю, что тебя готовят к суду. А уж коль суд, то какой бы он ни был, «дело» нужно состряпать так, чтобы не было причины зацепиться и признать следствие несовершенным. Ну, а сейчас, следователи в большинстве, мягко сказать, туповаты, не имеют достаточной юридической подготовки. Поэтому и меняются часто следователи. Думаю, Николай предстанет перед судом.

— Большому кораблю — большое плавание, — улыбнулся председатель.

Коля — кораблик маленький, большое плавание определяет у него фамилия и родство.

Старик-эсер оказался прав. Долгое время следователь не беспокоил меня. В первом спецкорпусе была библиотека, нам передавали книги из предыдущей камеры. Там я впервые прочитал «Одиссею» Гомера, о карфагенских войнах, осаде Трои и тайнах испанской инквизиции, — других книг нам не давали.

Один из инженеров, Лакшин — еврей, москвич, — рассказывал нам, как он встречался с Маяковским и Есениным. К этому времени мы изучили «тюремную азбуку» и перестуком по трубам отопления получали информацию из других камер.

В марте появились вновь арестованные. Был так называемый «мартовский набор». Новички рассказывали, что наша тюрьма переполнена, что в Челябинске большие здания переоборудуются под тюрьмы. Несколько бараков в колонии при ЧТЗ тоже взяты под арестованных.

В конце месяца арестованные стали выбрасываться; из окон кабинетов следователей. Мы дважды слышали звон разбитого стекла, крик и звук удара тела о тротуар. Один день никого не вызывали на допрос, по зданию раздавался стук молотков. Все окна в управлении были зарешечены.

Вызвали меня к следователю. На лестничной, площадке встретилась мы с первым секретарем Верхнеуральского райкома партии Мищенко. Его вели вниз от следователя, меня — к следователю. Его повернули лицом к стене, я прошел мимо. Следователь встретил меня, как старого знакомого, поинтересовался самочувствием, настроением:

— Ну, Каширин, — с тебя поллитра, сделал дело и тебя не беспокоил. Читай и подписывай.

Когда я прочитал первый лист и перевернул его, он сказал:

— Прочитал первый лист — и подписывай, потом читай-следующий.

— Да нет. Я вначале прочту все.

«Дело» было почти такое же, что и предыдущее, только грамотнее, и по нему я уже числился руководителем контрреволюционной группы из пяти человек. Прибавились Горшков Григорий, взятый из армии, и Малей Дмитрий, учившийся в каком-то техучилище в Копейске.

— А где сейчас Малей и Горшков? — спросил я.

— Здесь, в камерах. Ребята покладистые, подписали все.

— Ну, так вот, гражданин следователь, я подписывать эту муру не буду.

— Как это ты не будешь? — его лицо приняло злое выражение, следователь выскочил из-за стола. — Я тебя, проститутка, заставлю подписать.

Подскочил ко мне и ударил по щеке.

Этого я уже не мог выдержать: прыгнул, правой рукой схватил его за горло. Он потянулся за пистолетом, но я левой рукой пережал его правую руку. Я понял — другого выхода нет. Прости ему оплеуху, так он будет ежедневно избивать меня, а этого я с детства никому не прощал, кроме старших родственников.

Я резко, повернул его вокруг себя и с силой ударил спиной о стену. Он побледнел. Еще раз ударить его так, и потеряет сознание. А дальше что? Мысли молниями проскакивали в мозгу. Отступать уже было нельзя,- «Возьму его пистолет, а если кто попытается остановить меня в коридоре или на лестнице, буду стрелять. Выскочу на улицу и смешаюсь с толпой. Выберусь из Челябинска». Дальше моя фантазия не срабатывала.

Все произошло в считанные секунды. Грохот упавшего стула, когда я разворачивал его, видимо, был услышан в соседних кабинетах. По топоту сапог я понял, что в кабинет вбежало не менее трех человек. Сильный удар сзади по голове, я успел подумать: рукояткой пистолета. Второй удар я почувствовал, когда опускался на колени, в глазах плыли разноцветные-круги. После третьего удара я потерял сознание.

Очнулся поздно вечером в камере, ничего не вижу, заплыли глаза. Пальцами раздвинул веки, помогли мне сесть. Болит все тело. Обмыли мне лицо, старик-эсер тихо проговорил:

— Началось избиение младенцев.

Мне стало смешно, что он назвал меня младенцем, но при попытке засмеяться грудь полоснула острая боль.

Дней через десять снова вызвали в другой кабинет, к другому следователю. Он представился и стал рассматривать меня. Синяки на лице и на теле ещё не сошли.

— Как же ты осмелился напасть на следователя?

— Он первым ударил меня. А где же он?

— Еще подраться хочется? Ты его больше не увидишь, до сих пор с завязанным горлом ходит. Ну, вот мы и познакомились. Драться мы с тобой, думаю, не будем. Вот твое дело в последнем исполнении, ты его уже читал. Будешь подписывать?

— Нет.

— Ладно. Иди отдыхай.

Вызвал конвоира, тот отвел меня в камеру.

Дней через пять этот следователь утром явился в камеру:

— Оденься потеплее, прогуляемся по воздуху.

Я надел шубу, валенки, шапку. Поднялись в его кабинет. На столе лежит мое дело.

— Тут все, что ты уже читал, хотя можешь еще раз перечитать. И советую подписать.

— Подписывать я не буду.

— Как хочешь, — взял стул, придвинул его вплотную к батарее отопления. — Садись и сиди, хоть до второго пришествия Иисуса Христа. Появится желание подписать, — скажешь. Можешь сидеть сутки, двое, трое, неделю, — пока не подпишешь. Время терпит.

Сижу, потею. Следователь занялся своей обычной работой. За восемь часов он вызывал трех человек. Мне было странно, что он ни на одного из них не повысил голоса. Кончается время его работы, ну, думаю, и меня в камеру отправит. В те времена кабинеты следователей не пустовали ни часу. В каждой посменно работали три следователя по 8 часов: нужно же переработать множество арестованных! Пришел сменщик, мой следователь передал меня ему:

— Вот его дело. Подпишет — отправь в камеру, нет — передашь... — назвал фамилию третьего следователя.

Началась моя вторая смена. Белье прилипло к телу, а батарея сзади все подопревает. Есть не давали, в воде не отказывали. Чем больше выпьешь воды, тем больше потеешь и становится тяжелее. Прошла еще одна смена, пришел новый следователь: татарин, небольшого росточка. Я был сдан ему.

Вся одежда пропиталась потом, болят спина, поясница, плечи. Так и отсидел сутки. На вторые пришел мой следователь:

— Сидишь?

— Сижу.

— Ну и сиди, места не просидишь, нам не мешаешь.

Позже мне рассказывали, что эта пытка называется «конвейер». Более сильные выдерживали по трое— четверо суток. В последние смены падали вместе со стулом тогда следователи привязывали подследственных к стульям, а стулья — к батарее отопления, пока измученный человек не подпишет приговор сам себе. Вторые сутки со своим следователем я еще держался. Но следователь новой смены стал на меня покрикивать:

— Не спать!

Часа за три до окончания смены он сказал мне:

— Сейчас приведут человека, я буду с ним работать ты расстегнись и покемарь немного.

За час до смены он разбудил меня. Пришел татарин. Эта последняя смена была для меня сплошным кошмаром. Голова падает на грудь или на плечо, и я сплю. О удара в подбородок открываю глаза, татарин отскакивает от меня, в левой руке пистолет. Боялся, как бы я не бросился на него, а у меня на это не было уже сил.

К приходу моего следователя у меня под подбородком висела большая опухоль, сознание терялось.

— Что, не подписал?

— Нет.

— Побудь с ним, я сейчас приду.

Через несколько минут вернулся, взял мое дело, мне сказал:

— Идем.

Пошли по коридору, остановились у одной двери. Я до сих пор не знаю, привиделось мне или было наяву, но на двери было написано: «Начальник 3-го отдела Полоумов».

За большим столом, на фоне синеющего утра за окном стоял грузный, большой человек, опершись руками о стол:

— Садись!

Лица его не разглядеть, свет выключен, в кабинете полумрак. Я сел за маленький стол, голова склонилась на столешницу, я мгновенно уснул. Разбудил меня грохот удара кулаком по столу:

— Ты, что, проститутка, спать сюда пришел? Сунь ему дело под нос!!!

Следователь положил передо мной дело, сунул мне в руку ручку:

— Подписывай!!!

Мне было уже все равно: хоть смерть — лишь бы все это кончилось. Следователь лист за листом перелистывал дело, показывая пальцем, где мне поставить свою подпись.

Так закончилось следствие.