Кости – глава вторая⁠⁠

(Первая глава вот здесь: http://pikabu.ru/story/kosti__glava_pervaya_3965779)

Нормальные люди так не делают. Нормальные люди, если им страшно, не идут добровольно туда, где им будет ещё страшнее. У всех нормальных людей есть такая полезная штука, как инстинкт самосохранения.

Конечно, в этой школе может ничего такого и не оказаться, кроме парочки подвяленных живьём бомжей. Ну да, темно, но дома ночью тоже темно, если не включать свет. Казалось бы, тут темнота – и там темнота, какая, в принципе, разница, но у нормального человека что-то всё равно ёкает внутри организма так, что нормальный человек разворачивает свой организм в сторону дома и как можно быстрее его туда уносит. Даже пусть внутри тутошней темноты нет ничего вообще, кроме темноты.

Потому что вероятность, что всё-таки что-то есть, в таких местах намного выше, чем дома, где темнота тебе – друг, товарищ и брат, если, конечно, какая-нибудь сестра не поставила в коридоре свой велик. До сих пор шрам на колене и грохот в ушах, с которым мы с великом, страстно обнимаясь, полетели на пол. Это был, наверное, единственный раз, когда я ругнулась матом дома. Хорошо, что спросонья никто смысла моей тирады не разобрал.

В тутошней же темноте может оказаться что-нибудь похлеще велосипеда тупой сестры (ненавижу, сучку, и парня её, кстати, тоже). Например, доска с торчащими словно бы специально для твоей ноги гвоздями, протыкающими резиновую подошву моей символической обуви запросто, без всяких усилий, будто бы так и было задумано.

Про бомжей я уже говорила – не то чтобы я их так сильно боюсь, но наткнуться на бомжа в подобном месте хочется в самую последнюю очередь.

Да мало ли что или кто может тут быть? Тот же маньяк с камнем в цепких пальцах, которым он будет плющить мою голову, пока от неё ничего не останется, кроме размазанных по полу и стенам воспоминаний.

Внутри моего организма тоже ёкнуло, когда Алёша сделал вот так ручкой. Но я только на вид нормальный человек. Потому что я взяла и пошла за ним, в эту темноту.

Мне очень не понравился запах. Нет, никакой вони, как можно было бы ожидать, зная, кто обычно обитает в подобных местах. Пахло мелом, пылью, засохшими тряпками. Стандартный школьный запах, только в разы усиленный. Неожиданно тревожный.

Снаружи бушевал ливень, но внутри было почти тихо, шум дождя будто бы отодвинулся за шторку и шуршал за ней почти уютно, по-домашнему, если дома выбить все окна и забить их досками, а после некоторые попробовать отодрать.

Я слышала шаги Алёши, как обычно чуть шаркающие, потому что шёл он так же, как ходил в детстве, – на цыпочках, не касаясь пятками пола. Я шла за шагами, так и не привыкнув к темноте и фактически ничего не видя, опасаясь в любой момент зацепиться за перевёрнутую парту, брошенную в коридоре, и сломать себе шею.

Света фонарей, который долетал сюда сквозь дождь едва-едва, хватало только на то, чтобы обозначить в кромешной тьме оконные проёмы. Я не понимала, куда мы идём.

Я пыталась убедить себя, что всегда есть возможность пойти назад, а сейчас всё ещё не так плохо, чтобы бежать. Подумаешь, одноклассник вернулся оттуда, где он был всё это время.

По сути, что я о нём знаю, кроме имени – и большой любви к дурацким советским значкам, которые он, кажется, коллекционировал? Да, хорошо рисовал… или рисует. Да, у него своеобразный юмор… был. Да, он всегда очень мало говорил, словно у него – строгий лимит слов, и он их экономил, чтобы не стать немым раньше времени.

Но разве этих скудных знаний о нём достаточно, чтобы понять, что же с ним всё-таки произошло и куда он тогда подевался – и почему вернулся именно сейчас и сюда?.. Если он вернулся, конечно.

Мы шли долго. Мне почти уже показалось, что я его потеряла, но вот опять его шаги, только теперь чуть выше. И ещё выше. А это значит… Да, тут ступеньки. Я ударилась о самую первую ногой – не очень больно, но для «испугаться и взвизгнуть» самое то.

Мы поднимаемся на второй этаж по лестнице. Наш класс на втором этаже. Был. Странно, всё-таки, Алёша себя ведёт. Может, у него с головой не то? Если это, конечно, он. Я начала сомневаться.

А вдруг – псих, который затаится у лестницы, пока я буду подниматься, а после толкнёт меня вниз, чтобы я переломала себе конечности? А он спустится ко мне своими шаркающими шажками, возьмёт за сломанную ногу и потащит куда-нибудь вниз, где у него логово. А там полным-полно всякого разного жуткого, чего я даже представить себе не могу, и он начнёт со мной что-нибудь такое делать, долгое и мучительное больше для психики, чем для и так напрочь поломанного тела.

Никто меня не толкнул, шаги удалялись влево, а я, оказавшись на втором этаже, чуточку постояла, прислушиваясь к звукам вокруг и ощущениям в себе, и пошла за ним. Да, похоже, мы шли как раз в то место, которое я одно время ненавидела всем своим маленьким и неказистым существом. В наш класс, гори он синим пламенем и желательно дотла. Впрочем, ему, кажется, и так досталось.

Я прям улыбнулась от мысли о том, что школа-то наша всё, нет её, один только панцирь остался – и тот, по всей видимости, довольно-таки скоро раздавят… то есть, снесут.

Нет, правда, зачем он меня сюда притащил? Может, спросить всё-таки? Я разинула было рот, чтобы позвать его, но как-то не получилось издать ни единого приличного звука. Показалось неуместным разговаривать, и от одной только мысли, что надо будет пытаться наладить коммуникацию после стольких лет, стало не по себе.

Он хочет мне что-нибудь показать? Но тут не видно ни черта. Может, у него фонарик? Тогда почему он до сих пор им не воспользовался?

Скрипнула невидимая в темноте дверь. Я поняла, что Алёша уже вошёл в класс, и пошла в сторону этого скрипа. Конечно же, я ударилась о дверь головой. Так, что перед глазами закружились маленькие фейерверки. О да, это так похоже на Настю! Я, наверное, когда-нибудь так и погибну, ударившись, например, коленом об угол стола, потому что наберу, наконец, критическую массу нелепых ударов обо всё, что хотя бы немножечко торчит!

Странное дело, но фейерверки не погасли, а стали больше, ярче, слились постепенно в одно большое пятно, и я как будто бы увидела день – и даже парты стоят на своих местах, и мои бывшие одноклассники смотрят на меня с некоторым удивлением, а с ними и математичка у доски – писала формулы и вдруг перестала, уставившись туда, где я стою сейчас, в этой темноте, и смотрю каким-то загадочным образом на Алёшу возле окна, на взрослого Алёшу. Словно темнота – это экран, и на экране своеобразное интерактивное кино, окунающее тебя в унылое прошлое, отчего живот болит и кисло во рту. Похоже на плохой сон.

Я зажмурилась что было сил. На мгновение картинка стала ярче, потом погасла медленно, будто бы оседая солнечной пылью на чёрных стенах и растворяясь в них. Я стояла, не решаясь войти, и думала о том, какая же я последняя дура.

Алёша был в классе, я слышала, как он шаркает, но не видела – здесь на оконных проёмах сохранились все до единой доски, и свет фонарей, пусть и далёкий, сюда не проникал вообще. Идти назад по стеночке? А потом бежать сквозь ливень на конечную трамваев? Так и не узнав, зачем я сюда всё-таки припёрлась? Нет, точно не вариант. Как бы ни было мне страшно, но человек я местами жутко упрямый.

И потому, нащупав полотно двери рукой и придержав его, чтобы не удариться снова, я переступила символический порог класса и вошла. И тут же всё вокруг залило светом, на меня буквально рухнул пронзительно ясный майский день – и побежали через меня мои тогдашние мучители, врезаясь беззвучно и безболезненно в мой несерьёзный по человеческим меркам футляр для личности, утопая в нём, как в жидкости, и вылетая с обратной стороны – я специально обернулась и посмотрела, как они это делают.

Похоже было на то, что кончился последний урок – потому все так и бегут. Все, кроме нескольких подростков, что сидели попами и лежали животами на партах кружком, а кто был в центре этого кружка – я на таком расстоянии увидеть не могла. Они странно горбились, эти мои бывшие сокамерники. У тех, что были повёрнуты ко мне профилями, эти самые профили просто-таки лучились весельем и злобой.

Я не помнила этого дня. Он был каким-то совсем чужим. Я чувствовала, что меня здесь «сегодня» не было с самого утра, – и вспомнила, как однажды в мае, как раз накануне исчезновения Алёши, сильно температурила несколько дней по непонятной причине. И – какое счастье! – валялась дома, с трудом шевеля горячими мраморными шариками глаз. Всё, что угодно, лишь бы не в школу. Матери хотелось поймать меня на симуляции, но ни один из термометров не врал – ни новенький электронный, ни допотопный ртутный.

Я пошла, совершенно забыв про темноту и того, кто меня сюда привёл, посмотреть, кто же там, в центре, кого они так агрессивно пихают, кого дёргают за светлые волосы и кому в лицо, не совсем ещё различимое, с таким омерзительным удовольствием плюют. Впрочем, я догадывалась – и не ошиблась.

Это был Алёша. Только тот Алёша, помладше, не такой высокий и в смешном пиджаке в клеточку с советским значком на лацкане.

Всё исчезло почти мгновенно, распавшись на стремительно тающие лоскутки, стоило мне только наткнуться на что-то, – похоже, на стул, о спинку которого я ударилась животом. Я не успела узнать, удалось ли ему тогда вырваться и убежать – или же его оставили здесь, как частенько бывало, перемазанного мелом, в сопливых плевках, раскрасневшегося, но не злого – разве что на некоторое время лишённого такой привычной улыбки.

Алёша выходил из класса не сразу, ждал, чтобы наверняка никого не осталось, кроме меня, поджидающей его в коридоре – трусливо поджидающей, будем уж честны до конца. Он никогда не обижался на меня за то, что я пользовалась им. Если приставали к нему, то не трогали мою унылую тушку, и я успевала смыться на безопасное расстояние. Он был куда заметней, потому ему доставалось чаще. Я же платила за «помощь» тем, что дожидалась его и помогала чистить одежду.

Мне захотелось увидеть, что было дальше. Почему-то я была уверена, что ничего хорошего, что в этот раз всё будет намного хуже, чем обычно было. Иначе зачем вообще я всё это вижу? И, главное, как? Никогда не подозревала в себе экстрасенсорных способностей – и не особо верила в них, если начистоту.

Может, это Алёша каким-то образом «показывает» мне то, чего я не могла тогда видеть, завёрнутая в одеяло и всерьёз подозревающая, что эта чёртова тикающая голова вот-вот рванёт. Но чёрт… Объясните мне кто-нибудь – как?

Я стояла посреди класса, не видя уже ничего, и пыталась услышать Алёшу. И чуть не надула в штаны, когда он взял меня за руку.

На секунду мне показалось, что я вижу его лицо напротив собственного, и тут же его прикосновение мягко растворилось в воздухе. Будто бы он не трогал меня. Будто бы мне показалось. Будто бы это не его пальцы такие морозно холодные. А мои.

Продолжение следует...