imp48

продолжение поста  https://pikabu.ru/story/boevoy_medik_6162659

После выписки из Павладара меня направили в Куйбышев. В госпитале нужны были медики. Приехал я в Куйбышев, нашел тот госпиталь. Там мне сказали, что место уже занято, хотя я и не хотел в госпитале работать – привык на передовой находиться. Отправился я в военкомат, доложил, что прибыл сюда, но мне сказали, что я не нужен. Военком сказал, что в городе формируются две дивизии пехотных. Вот туда меня и направили, сто пятьдесят третья стрелковая дивизия.

В Чапаевске, где проходило формирование частей из новобранцев и выписавшихся, с питанием было плохо, были даже «пухлые» солдаты, и тут неожиданно проезжает Ворошилов, проверять готовность пополнений. Ну, а как показать дивизию? Конечно, в наступлении. Там деревня была какая-то небольшая. Ну и как дали команду: «В Атаку!» - наши солдаты маханули деревню, да отчистили все погреба, где что было схватить пожрать. Ну какие вояки, господи, месяц из деревни как привезли. Ворошилов посмотрел и сказал: «Нет, эти ещё - «пушечное мясо», ещё месяца два тренировать…» Мы и подумали: «И то ладно». Вдруг через пять дней приходит приказ: «Срочно! Погрузится и на Воронеж…»

Нас привезли на Придачу и потом наш полк и дивизия стала опускаться по Дону, всё дальше и дальше, до станиц Каменская и Шушинское. В Каменской был большой зерновой элеватор. Его немцы разбомбили, и всё было засыпано пшеницей. Ну и наши «ездовые» подъезжают ночью, телегу нагрузят, и в Шушинское - на самогон менять. Это был конец ноября, декабрь сорок второго.

Долго мы там стояли, были попытки форсировать Дон, большие потери несли. А тут с Харькова солдаты бежали, когда там разгромили наших, мы их подбирали в свои части. И главное вот, бросят оружие, технику, автомобили, а наши подберут и передают: «Трофеи, захватили столько-то». Очковтирательство.

Там мы стояли до зимнего наступления сорок третьего года. И была одна станица, название не помню уже…были там большие склады, и вот там много всего так было: шоколад, коньяк, ром кубинский, итальянский…всего много.

Нашей дивизии выгрузили всю куйбышевскую тюрьму. И когда наши ребята Дон форсировали, как же они дрались! Там ещё штаб был…эх, как дрались: за углом – немец, и наш – за другим, и обстреливали. Немец уже лежит, а у нашего – пол ноги нет, а он ходит и стреляет. Ну и там их крепко поколотили. И вдруг бросают сюда танковую дивизию «Мёртвая голова», наши тоже танки перебросили, и пехотных ещё. И там был сильный бой, мы их хорошо тряхнули и пошли вперёд, дошли до станции Чертково теперь уже Луганской области и уже там было окружено около двадцати тысяч немецких и итальянских войск. И глупость была, ведь знали что там их двадцать тысяч, а у нас в батальоне пятьдесят-шестьдесят человек и наступать, каждый день наступать. И каждый раз убитые и раненые. Дошло до того, что в батальоне осталось пять человек. И был ещё дурак такой, батальонный комиссар Панченков: «Не давать покоя противнику! Наступать!» И вот сейчас где-то в газете писали, у станицы Чертково делают обелиск, памятник погибшим, а я это помню хорошо. Ведь мы это окружение держали и добились до того, что стрелять нечем было, и немец попер нас. Отжали нас до станицы Меловая. Там было приказано занять оборону и держать. Там я и выстрелил последние патроны из своего трофейного немецкого автомата и бросил его за ненадобностью, один Парабеллум остался. А они нас совсем стали прижимать танками, накрыли штаб, командира полка ранило. Остались одни ездовые. Нас там осталось всего ничего. Думаем, куда?! И давай в штаб дивизии пробираться. Там, справа от нас, деревня была, сначала – туда, думали, проберёмся. Там тропинка была, и всюду кукуруза высокая, и снега много. Стали пробираться, а тут сзади танк нас нагоняет, пришлось убегать от танка. А всех, кто в кукурузе остался немцы перестреляли. Те, кто в деревне были – те выжили, а вот в кукурузе – всех положили. Мы – несколько человек добежали до оврага и там по ложбинке добежали до штаба дивизии. А немцы шли строем, по восемь человек в ряду и растянулись на несколько километров. В штабе дивизии уже знали, связались и подогнали Катюши, и прямой наводкой по этой дороге. Мало, кто ушел. Вообще их повернули, но так их много было!

На этом наша эпопея не кончилась, нас пополняют и отправляют под Волгоград, участвовать в окружении. Нам за форсирование Дона, дивизии присвоили звание «Гвардейской», пятьдесят седьмая Гвардейская стрелковая дивизия, а наш полк – сто семидесятый Гвардейский стрелковый полк. Нас передали восьмой армии Чуйкова. И мы с нашей стороны соединялись с теми, кто наступал с Волги, и окружали. После завершения окружения нас перенаправили на Донбасс, там остались другие. И мы вышли к Изюму Харьковской области. Крамоторовку взяли, и на нас снова бросили танки и потеснили в Славенск, а тут река Донец проходит и мы в Славенске закрепились. Там соляное озеро есть, где соль добывают, вот с одного берега немцы, У них там ещё за озером кирпичный завод был, ну, а с другого берега – мы сидели. Там долго бои были, и там я тоже ещё встретился с танком.

Получилось, как. Я обеспечивал весь передовой отряд мой, уже лейтенанта присвоили, звание дали, переаттестация была в апреле-мае сорок третьего года. Штаб полка в Славенске располагался поблизости от меня, у меня было в подчинении две упряжки лошадей, снаряжение медицинское, госпиталь организовали в доме, раненых много было. И вдруг приходит начальник штаба, капитан Разумовский, еврей, но хорош был, и говорит, что немцы прорвали оборону ниже села Красный Иван и идут сюда, танки, мотопехота, так что штаб через несколько минут снимается, так что имей в виду. А у меня в подвале дома шестьдесят четыре человека тяжело раненых и ещё человек тридцать – кто в ногу, кто в руку. И я говорю, мол, ребята, вон видите бугор, кто может – туда направляйтесь. Ездовым говорю, чтоб запрягли лошадей и самых тяжелых, погрузили и направлялись в тыл, подальше от немцев. Тут приходит медсестра, которая с комиссаром нашим, с Панченко, ходила, увидела, что лошадей запрягают: «Зачем?» - спрашивает, я говорю, мол, командир полка приказал, потому что немец наступает. Ну, она тут же к Панченко, и меня вскоре в штаб вызывают: «Ты что там, лейтенант, панику наводишь?!». Я говорю, что у меня шестьдесят четыре тяжело раненых, мне их спасти надо. А он, комиссар, мне: «Трус! Немедленно распрячь лошадей, выгрузить раненых и никаких там!» Я возвращаюсь, тяжелых опять в подвал, лошадей распрягать. Тем, кто может – говорю, «Берите винтов и тут смотрите, когда чего.» Не проходит и нескольких минут, по дороге ползёт танк с крестами. Тут рядом мальчишка хозяйский, прячется, я ему говорю, чтоб рядом со мной был. А танк тем временем по лошадям фугасным зарядил, всё в белом дыму, по нам из пулемёта начал. Я на пол упал, а мальчишка у меня чуть не под грудью прячется, сразу не сообразил в погреб его отправить, или он сам испугался. И тут танк по нашей крыше стреляет, её всю разворачивает, на нас осколки летят, и мальчишке осколок прямо в голову. Подо мной же прятался, и в голову, вот, значит, как бывает. У нас там школа была, и на втором этаже ребята наши засели, бронетранспортёр гранатами забросали, а танк этот дальше пошел.

Мотоциклистов миномётчики наши остановили, не пустили в город. Друг у меня там был, командир батареи, вот мы, бывало, на крышу залезем и наводим, куда стрелять, а он стреляет.

А штаб за это время, свернулся и смотался, упер километров за пять-шесть от нас. Остался я один, да два старика со мной. Танк прошел и пошел обходить город кругом. И никого нет: ни наших, ни немцев. Я своим говорю: «Вы смотрите, ребята, где наши появятся – вы соединяйтесь с ними, чтобы хоть как-то.» Тут постепенно то тут, то там стали подтягиваться наши бойцы. Лошадей моих побило. Раненые, правда, все выжили.

Тут с тыла подъезжают две легковые машины. Ну, думаю, слава Богу, в тылу немцев нет. А подкатил Чуйков. «Где штаб полка?!» - спрашивает. Я ему: «Вон лесок на бугре – туда сбежал». Он водителю: «Немедленно догнать». Ну и как Чуйков уехал, больше я его не видел. Штаб полка возвращается, но уже без комиссара Панченко. Я у капитана Разумовского, который исполнял обязанности командира полка, вместо нашего раненого командира, спрашиваю, где комиссар. А он сказал, что увезли его, мол, «психически ненормальный». Короче дали команду «арестовать» на этом и кончилось. Потом я уже со штабом дивизии связался, лошадей мне подбросили, всех раненых в тыл эвакуировал. И вот в сорок третьем у меня была первая награда за это – орден Красной звезды. Мне в штабе дивизии ещё дали отпуск по этому поводу на целых пять дней. А я ведь сам из тех мест, неподалёку, да и давно дома не был. Мне, правда, сказали что туда пока опасно, там по пути полицейские бродят, так что осторожно. Я съездил, вернулся, всё хорошо.

Потом оттуда, из Славенска, наша часть пошла в наступление, и мы уже Николаев брали, Одессу брали, Новоодессу. Как Одессу взяли, от нашей дивизии выделили людей, «границу наводить», ну мы и «наводили границу». Побыли там. Ну и я по старинке с командиром роты нашли лошадей, сёдла, и по Одессе гоняли. Зашли, сфотографировались.

Потом нашу восьмую армию перебросили под Тирасполь в сторону Румынии. И вот Днестр, там пятая армия стояли, и получилась какая-то неразбериха. Нас вроде как на замену им отправили, ну и для наступления на Румынию. Пятая армия так и не снялась, а наша – уже завезла крупнокалиберные пушки, пехоту, танки - всё. И вдруг на этот узкий участок, на котором смена происходила, немцы бросили авиацию. Там меня второй раз ранило, на этот раз в ногу. Я до берега Днестра добрался, там наши пушки стояли крупнокалиберные, их на плотах на другой берег переправляли и раненых заодно. Я туда тоже попал, на этот плот, а тут снова налёт, сбрасывали мелкие кассетные бомбы. Плот разбило весь, мне по голове попало, и я как лежал на доске так и поплыл на ней. Вода, правда, быстро в чувство привела, метров триста только отплыл, вылез на берег и обратно похромал. А тут немцы стали наших прижимать танками, и берег Днестра бомбить. Вот так и получилось, что две наших армии не смогли поддать им. Одна вроде как снялась уже, а вторая – ещё не заняла позиции, ну, а немец и воспользовался этим.

И я видел, как у некоторых душа не выдерживала и они бросались в Днестр, переплыть хотели на другой берег. А там было поставлено несколько автоматчиков НКВД, и они всех плывущих расстреливали.

Когда меня бомбочкой ударило – мне всё лицо посекло, да и стоять я уже не мог, там окопчик был, я в него упал, меня ещё песком присыпало, еле выбрался, а как выбрался, смотрю, врач идёт, с которой я работал, Мария Свиридова.

- Яш, это ты?

- А что не узнаёшь? – говорю я

- Да кто тебя узнает, я уж постараюсь, как-нибудь тебя на ту сторону.

Тут ранило какого-то полковника в живот, и ему лодку отправили с того берега, и меня с ним переправили туда, она впихнула в лодку. Там уже и в медсанбат отправили, положили в каком-то сарае. Весь иссеченный в песке ещё, сознание потерял. И вот там почувствовал, что сапоги с меня тянут, а сапоги были хорошие кожаные, очнулся, мол, что такое? Эти удивились, живой ещё. Поднял командира медсанбата Григорьева, жалуюсь, что мол уже раздевают! Мертвым считают. Григорьев сказал, что отправит меня в госпиталь в Одессу, на полуторке. Там ещё пристроились легкораненые, человека четыре или пять, и поехали мы в Одессу. В Одессе я в госпитале пролежал месяца два. Потом попал на медкомиссию, там меня комиссовали из передовых частей в тыл, глаз-то мне выбило, и в свою часть я уже не попал. А восьмую армию тем временем перебросили на Берлинское направление, я сказал, что в тылы не хочу. Мне сказали, что есть место, четыреста восемнадцатый гвардейский истребительно-противотанковый полк, седьмой гвардейской истребительно-противотанковой бригады резерва главного командования, и я туда попал. Нас направили в Румынию, Яссо-Кишенёвскую группировку мы вычищали, потом в Румынии воевали, сопротивления не было, но была малярия, душила она наших ребят. Я в госпиталь отправлял. И как-то гляжу. Лежат под кустами наших человек двадцать. Я спрашиваю, что, мол, малярия? А они: «Нет, командир полка разрешил.» Оказывается, там винные погреба были, и там такие бочки, что их на Студебеккер грузили, а командир Ярмошин, сказал, что раз такое дело, можно солдатам по полкружечки разрешить, отдохнуть, а то дальше наступление, Бухарест... Думали вино легонькое, а там, в бочках коньяк, а думали – винцо. Ну, они как по полкружки тяпнули, и всё, все пьяные. Меня спросили, мол, хочешь? Я: «Ну ладно». А у меня старшина был, Бисенр, москвич лет пятидесяти, ушлый такой, он с канистрой пришел и целую канистру коньяка налил себе и в машину, всё, запасы.

Румынию мы прошли и вышли в Венгрию, был уже сорок четвёртый год. Мы взяли Будапешт и вышли к озеру Балатон и дальше. Там против нас бросили танки, нас начали прижимать. Хотели нас сбросить обратно за Дунай. Когда прижали, мы отступали через Будапешт и вот венгры, на что противные, как финны, жестокие и противные с окон кипятком на нас лили, горящие головни бросали. Одного нашего венгры затащили в кузницу, в тиски зажали и молотом голову размозжили. Тут нам танки подбросили и мы пошли обратно, вот тут уже расплата была… Даже приказ был, не оставлять никого в живых. И наши заходили в дома, квартиры, и везде подряд - мстили за то, что было при отступлении.

Из Венгрии попали в Болгарию, разбросали царей, как говорится, режим советский установили. Потом в Югославию, брали Белград, там нас встречали очень хорошо. И даже было, что если кто замерзнет или приболеет, ему чай с коньяком приносили. Хорошо нас очень встречали. Долго там побыли, под Загребом повоевали, навели порядок. Там ещё Тито был, ох хитрый мужик… Вот наш штаб, и его рядом. И они в наш штаб ходили свободно, а если наш к ним – то он там ничего не добьётся, не пускали. Чурались нас. Ну, там не только с Тито были, были ещё «Усташи», за немцев воевали, так что ещё и междоусобица была. Вот так и были у нас с хорватами совместные бои.

Из Югославии попали в Австрию, взяли Вену, уже в конце сорок четвёртого, начале сорок пятого. Ох, хороши в Вене были винные погреба! Наши ребята таких и не видели никогда бутылок. Восемьсот какого-то года, королевские погреба. Правда, охрану быстро поставили, чтоб прекратить всё это. Ну и там посмотрел я на венский лес, был в этом лесу, обыкновенный сосновый лес. Беседки там были, мы фотографировались, смотрели…

Потом пошли к Эльбе для встречи с американцами, а там кругом леса, он же, венский лес тянется от Вены и далеко-далеко. С американцами встретились, они по нам сначала постреляли, мы тоже ответили, потом перемирие, друзья, пить вместе. И вот там трое наших наступили на мину, у одного ногу оторвало, второму ногу почти тоже оторвало, третьему руку сильно покалечило. И мне везти их в Вену, так что я не попал на встречу, издали видел, а встречаться не пришлось.

И вот этих троих я повёз, а машина была «Опель» с немецкими номерами, с крестами, и шофёр у меня был с Кавказа, такой рыжий, здоровый, Мишка. Вот погрузили их, поехали, а дело к ночи, но надо срочно оперировать, тяжелые же. Проехали километров, может быть, двадцать, а на каждой дороге были указатели куда ехать, какое расстояние, а наши пришли и всё посшибали. Мы едем, лес, дорога, и тут развила, прямо, налево и направо, мы подъехали и стоим. Куда ехать? Думали-гадали, куда ехать, как в Вену попасть. Хорошо наш старшина догадливый был со своим румынским коньяком. Он раненым по стаканчику налил, и они там тихо спокойно лежали. Поехали по правой дороге, проехали километров пять и тут навстречу колонна какая-то идёт, смотрим – полк немцев и дозор впереди. И развернуться назад с дороги в лесу никак нельзя, кюветы глубокие и дорога узкая. Я Мишке говорю: «У меня волос черный, я присяду в кабинке, а ты рыжий, как «фриц», ты пилотку снимай и морду свою показывай, и поехали, будь что будет. Должны проехать, главное не гони машину, не сигналь сильно.» И ведь проехали! Не остановили нас, машина-то немецкая, с немецкими номерами, кресс красный… А я смотрю, там пехота, пушки тащат. Ну, думаю: «Слава Богу, повезло, проскочили, а что дальше?» И говорю Мишке: «Если впереди, как до селения доедем, крикнуть «Хайл!» ты сразу, прям, разворачивай и гони, что есть духу.» Так и произошло, очередь автоматную сзади слышали, но обошлось. Поехали дальше, Были б раненые ходячие, мы б их в лес, но мы ж не можем - все тяжелые. Куда их? И ведь назад нельзя и впереди немцы. И я Мишке: «Давай опять попробуем тихонько, я опять пригнусь, а ты мордой светить будешь». Так и поехали. А у немцев оказался привал, все лежат с одной стороны от дороги, отдыхают, курят, и мы потихонечку, не торопясь. Опять на перекрёсток выехали и повернули сразу на левую дорогу, только повернули – очередь по нам, стреляют и кричат «Стой!» здесь наши оказались. Связались – и действительно, нас спрашивают:

- Вы откуда?

- Оттуда, - отвечаем

- Дык там же немцы?!

- А у них привал. На Вену как проехать?

- Прямо езжай, никуда не сворачивай.

Так до Вены и доехали.

Победу мы тоже встретили в Вене, да и вообще под конец в Вене странно как-то было, австрийцы в Вене придут, покушают, и потом обратно в окопы к немцу, наши как-то смирились с этим, да и не боялись друг – друга. Тут уже и победу объявили. Командир полка сказал, что победу будем справлять в Вене. В столовой или в ресторане, не помню, наставили столов, австрийцев за шкирку взяли и выпили, выпивки много же было - и шнапс, и вино - и музыка была, там я первый раз поросёнка меленького жареного увидел. Я спросил про танцы, но командир сказал, что на официальной части – только офицеры, чинно, благородно, потом уже и о танцах подумаем. А потом на танцы штабисты, которые давно в Вене были, уже и баб привели, и танцевать было им с кем, и угощать кого, нам окопникам такого не доставалось…

Воронеж, февраль 2009года

Два года назад имел неосторожность оставить комментарий

Виноват, забыл, исправляюсь.

В 2009 году,  учась на 4м курсе универа, преподавателем одной из непрофильных дисциплин было дано задание написать рассказ о ветеране Великой Отечественной войны. Делалось это для книги, которую хотела напечатать Академия исторических наук. Но диск с моим файлом так и не смогли открыть (как мне сказали). Да и по поводу книги мне ничего не известно.

Мне дали адрес и телефон Якова Даниловича, и, заранее с ним договорившись, я приехал в гости.  За пару часов он поведал мне о своих боевых подвигах.

За достоверность рассказанных им событий не ручаюсь, в тексте могут встречаться неточности. Как говорится, за что "купил", за то и "продаю".

Родился в Донецкой области (бывшая Сталинская), Краснолиманский район, село Лозовая 5 сентября 1923 года. Состоял в комсомоле, в партию вступил уже после войны. До войны с отличием окончил Медицинское техническое училище в городе Изюме Харьковской области и должен был поступить в Харьковский Медицинский институт, но война все перечеркнула. О войне узнал в Харькове, когда поступал в институт. Там сказали, чтобы отправлялся домой, и я отправился в свое село. Через два дня пришла повестка в военкомат Краснолеманского района, где получил направление уже во Владимир. Во Владимире в то время формировались две пехотные дивизии, в одну из которых я и попал.

Сразу же по приезду нас вымыли, одели, мне прицепили три кубаря (старший фельдшер), дали револьвер, семь патронов. Кобуры не было, так что пришлось носить его в кармане. Примерно через неделю, нас всех погрузили в эшелон и…на Ельню, нестрелянных, как говорится, не нюханных. На какой-то станции нас всех выгрузили повезли на «ГАЗике». Но проехать было практически невозможно, немецкие мессершмитты летали и стреляли во всех, кого видели. И вот мы выехали, их сразу несколько появилось в небе. Но тут сразу кто-то крикнул «Воздух!», все повыскакивали из машины и в кювет. За время разъездов, я раз тридцать выпрыгивал и залазил обратно. И вот так, пока доехали, машин, на которых нас везли, осталось всего четыре из десяти. Остальные разбомбили, люди – кто погиб, кто пересел на другие машины. Так мы приехали в лес, где располагался штаб дивизии, выгрузили нас и разместили в каком-то сарае. Я проверил свои карманы и обнаружил, что револьвера нет…видать шнурок где-то оборвался и потерялся. А в то время действовал приказа Сталина – за утерю оружия или штрафная рота, или трибунал. Я подумал, что дело плохо – мне же еще только восемнадцать. А некоторые ребята, которые там были, попадали уже в бой и как раз привезли раненых с передовой. Я к одному подхожу: «Слушай, я револьвер потерял, «там» найти можно?» Он ответил: «Садись, поедем сейчас». Я сел на телегу, и мы поехали на передовую. Приезжаем, а там всюду лежат раненые и убитые, и вокруг много всякого оружия. Я выбрал револьвер, привязал его и положил в карман. Приехали мы обратно в дивизию, а там проходила разбивка людей на роты, батальоны. Тут приезжает комиссар батальона и говорит: «На фронте не хватает оружия, так что мы пока позади на два километра от линии фронта. В общем, сдать всем оружие». Я первый подхожу, сдаю, а мне говорят, мол, номер какой-то не такой. На что я им отвечаю, что сами разберетесь с номером. Вот так я начал воевать, без оружия.

Но в этой части я долго не был, через несколько дней меня вызывают и направляют в кавалерию, в кавалерийский корпус Доватора. Именно там я научился воевать и понял что такое война. Я попал в пятьдесят третью Кавалерийскую дивизию, сорок четвёртый Кавалерийский полк, первый эскадрон. Мне дали красивого жеребца, а я в седле-то почти не ездил. Что там в селе? Сел, быстро доехал и слез. А тут день поездил и уже ни сесть, ни встать. В дивизии-то донские казаки были, кадровые воины, и поначалу надо мной посмеивались, пока мы находились в расположении. Дали мне коновода, конечно, саблю, карабин и переметную сумку с медицинским снаряжением.

Поначалу воевали так: прорывалась оборона (помогала пехота), мы проскакивали в брешь и делали бросок по лесам километров на пятьдесят-шестьдесят в тыл к немцам и там уже начинали хозяйничать по деревням и селам. В первый раз, когда я пошел в рейд, километрах в пятидесяти от передовой наткнулись мы на деревню, в которой находился штаб, то ли дивизии, то ли фронта. Ночью мы налетели на эту деревню, разгромили все и нашли сараи, доверху набитые продуктами – консервами, шоколадом, ромом, винами и всякой всячиной. Ну, мы и пошли запасаться продуктами, ведь того, что нам давали в пайках, не хватало. Но меня удивило вот что – ребята, которые уже не в первый раз ходили по тылам, набрали с захваченных машин и подвод флагов фашистских с крестами, свастикой. Наверно, сотню, и развесили по всей деревне. Ребята немного подвыпили, ходят по деревне, и вдруг появились самолеты, штук шестьдесят, сначала мессершмитты, а затем бомбардировщики. Мы не ожидали, сразу начали думать куда спрятаться, но самолеты пролетели и не тронули нас. А неподалеку в лесу, километрах в полутора, были спрятаны наши батареи «сорокапяток», и самолеты разворачиваются и начинают эти батареи «лупить». Все бомбы высыпали, и улетели. Мы спокойно ходим по деревне, растопили печки, греемся, а немецкие самолеты нас не тронули. Видимо, они приняли нас за своих. Следом за ними прилетела следующая партия самолетов, уже побольше, самолетов семьдесят. Ну, думаю, нас бомбить будут, но они дальше летят. Так мы пробыли в этой деревне дня два, и ни одна бомба на нас не упала.

Ребята, которые уже успели повоевать раньше меня, уже знали что делать, а мы, новички, неуверенными были. Ведь когда наши войска продвигались вперед, поначалу не находили ни немецких раненых, ни трупов. Мы думали сначала, что наши пули немцев не берут. И даже пожилые солдаты, тем более, молодые - никто не был уверен, что немцев можно бить. И только здесь, в захваченной деревне со штабом, я понял, что их можно бить так же, как и всех. Немцы, видишь ли, когда отступали, забирали всех с собой, и раненых и мертвых, и на этом много выигрывали.

А мы пошли дальше по тылам. Через лес пробирались, подходили к селу, обычно ночью и налетали. У немцев свет горит в окнах, сами пьяные сидят за столами - вот такими мы их и били. В процессе я научился и стрелять, и гранаты бросать в окна. В общем, более или менее сносно воевать.

Где-то после второго моего такого похода, примерно в ноябре, под Волоколамском, потеряли много людей, в том числе офицеров, раненым и убитыми. А командовать некому. У нас в эскадроне тоже офицера ранило, его отправили в госпиталь. И получилось так, что офицеров нет, ведь ранило опытных. Ну, а я-то с «кубарями», и меня командир полка вызывает: «Принимай эскадрон». Я говорю, что не знаю ничего, ни карты, ни в лесу как ориентироваться. Он в ответ: «Нет других офицеров, выбыли все и ночью выступаем. Будешь ты». Я принял командование, а сам не знаю что делать. Подхожу к коноводу, а он мне, мол, как-нибудь справимся. Нам поставили задачу: пройти двадцать километров через лес просекой, первому эскадрону выйти к южной окраине села к двенадцати часам, остальным эскадронам зайти с других сторон, и по сигналу зеленой ракеты – внимание, красной - идти в атаку. Пока ехали, я все разговаривал с пожилыми кавалеристами, что делать-то? А они мне – справимся. Тут подъезжает ко мне один, и говорит: «Я знаю карту, так что помогу тебе». По дороге захватили двух немцев, видимо это была их разведка, допросили, они сказали, что действительно впереди деревня, сказали какие силы в деревне. Ну, и тут же их расстреляли - не с собой же брать - и поехали дальше. Тот кавалерист вывел к селу. Уже стемнело. В окнах горит свет. Я его спрашиваю: «Как ты смог провести нас, ведь темно, ничего не видно?» А он мне: «Я не могу тебе сказать… Я капитан. С границы иду - нашу часть разбили, а заявить, о том, кто я, не могу, так как меня или расстреляют, или в лагерь отправят». И тут взлетела зеленая ракета, за ней красная, и мы пошли в атаку. Поставленную задачу выполнили и вернулись обратно.

Как-то в районе города Белый, что стоит на речке Белая, нашей пятьдесят третьей кавалерийской дивизии была поставлена задача перекрыть большак, то есть поставить заслон немцам. А основные войска тем временем отходили ко Ржеву. Во Ржеве войска должны погрузиться в эшелоны и отправиться под Москву, а мы должны прикрыть их отход. Прибыли мы в Белый, там простояли дней пять. Я со своим эскадроном был в сарае рядом с дорогой. В сарае находились три пулеметные точки. Основные же силы с пушками «сорокапятками» находились чуть впереди и занимали оборону. Внезапно появился самолет «У-2» с яркими красными звездами. Мы обрадовались, так как наших самолетов еще не видели, только немецкие, махали ему руками, он нам в ответ. Самолет покружил немного над нами и улетел в сторону немцев, а спустя некоторое время возвращается уже с немецкими крестами на борту и с немецкими самолетами в сопровождении. Видимо, сделал разведку, узнал, что надо, доложил своим. Самолеты побомбили немного, и тут немцы бросают основные силы - танки и пехоту. Они выбивают нас с этой речки, части с трудом отходят. Сразу же появляются бомбардировщики, около восьмидесяти сначала, а потом я глянул на небо и не увидел свободного места. Там были и мессершмтты, и юнкерсы, и хенкели, и еще какие-то…Они бомбили без перерыва, бросали и бочки из-под бензина продырявленные, и рельсы. А выли они – страсть - как громко! Ударили они по нам очень сильно, выбросили десант у нас в тылу. Я быстро прыгнул на лошадь, выскочил из сарая, перескочил через какой-то кювет, и в лес. А немцы пошли по дороге, которую мы должны были прикрывать, а дальше на Москву.

Так наш корпус оказался в тылу у противника. Нам повезло, что командиром корпуса был Доватор. Смелый он был все-таки и толковый полководец. Нам запретили разводить костры, курить ночью, ничего не греть на огне, мол, что есть, то и грызи. Все это для того, чтобы нас не обнаружили. Самолеты ведь постоянно кружили в воздухе. Если надо было переходить дорогу, то надо все делать тихо, держать лошади морду, чтобы она не заржала. Переходили только ночью, так как на дорогах разъезжали патрули. А немцы по дороге двигались так: сначала бронетранспортер, за ним танк, а потом мотоциклист. Такой вот троицей они ездили. А минут через двадцать ехали обратно, и нам надо было успеть перебраться через дорогу. Так мы добрались до какого-то леса, и там я увидел, что лес был просто забит нашими солдатами. Я подхожу к сидящему там капитану и говорю: «Что же вы тут сидите? Немцы уже по дорогам ездят!» А он мне: «Так куда же я поведу? Никакой команды нет. Я поведу, а меня дезертиром или предателем назовут!» И как оказалось, там было около миллиона солдат, кто погиб, кто в плен попал. Они остались там, а мы дальше пробирались. Так добрались до Ржева. И какие там склады нашли! Огромные склады с продовольствием, обмундированием и с вооружением были. И ведь эти склады никем не охранялись, брошенные были! Мы, каждый себе по две четверти водки в переметные сумки положил, консервов, шоколада. Нашли лётное обмундирование, куртки кожаные. Мы свои сняли, одели кожаные. Я с собой захватил еще суп гороховый в брикетах. Какая же гадость! А ведь костры разводить не разрешалось, так что приходилось всухомятку грызть его. А он соленый, есть невозможно, но приходилось жевать его, потому что ничего больше не было.

Так вот, из Ржева мы двинулись прямиком до Москвы. По пути нам попался город Клин. Ну, думаем, тут наши войска стоят. Нет! Никого! Все брошено! Мы прошли Клин. Немного пройдя, увидели противотанковый ров, глубокий весь перепутанный «ежами» и колючей проволокой. А через ров перекинуты были пара дощечек, и на другой стороне стоял солдатик со старой берданкой. Мы у него спрашиваем: «Где войска? Немцы уже близко!» А он: «Никого больше нет, я один. Мне приказали охранять этот мостик, вот я и стою». Переправились мы через этот мостик. До Москвы оставалось примерно восемнадцать километров. Раздалась команда «спешиться и занять оборону». Линия обороны была уже подготовлена, вырыты траншеи, построены пулеметные дзоты. Ждать немцев пришлось недолго, уже через день они появились. Сразу же нас начали обстреливать, мы в ответ стреляли из всего, что было. Это было примерно в ноябре-декабре 1941 года.

Вдруг приходит пехота. Сибиряки приехали и сменили нас. А на нас вшей было…мы же по тылам долго ходили, не мылись. Гимнастерку снимешь, а она вся белая. Так вот, сибиряки сменили нас, заняли оборону, а нас отвели километра на три в сторону, в какую-то деревню. Устроили там баню. Приказали помыть всех. Меня командир полка назначил дежурным по бане. Поставили две бочки из-под бензина, под них подложили бетонные подставки, внутри бочек подложили что-то, а сверху сложили все обмундирование. И жарили одежду. Так избавлялись от вшей. В общем, помыл я всех, сам помылся, привезли нам американские гимнастерки шерстяные и такие же брюки. Офицерам, конечно же.

Долго отдохнуть нам не дали, через день поставили задачу: взять «языка». Мы выдвинулись. Я держался рядом с командиром эскадрона. Неподалеку от деревни в ложбинке спешились, оставили коновода с лошадьми, а сами пошли в деревню пешком. Пришли. Немцы спокойно сидели по домам и то ли пили, то ли ели. Подошли мы вплотную, и начали забрасывать гранатами, стрелять. Вдруг нам в спину начал стрелять пулемет – или «проспал» нас, или пропустил вперед. Начал он стрелять, когда мы начали в деревне хозяйничать, и мне в руку – раз! и зацепило. Пуля попала в локоть, прямо в сустав. Я сказал командиру, что меня ранило. Он отправил меня к коноводу, мол, сам доберешься. Я ползком стал пробираться к коноводам. Когда практически добрался до них, пулеметчика уже убрали.

А 17 декабря 1941года мороз стоял крепкий. Мне налили целый стакан водки, и я его залпом выпил. Никогда не пил столько. Закутался в плащ-палатку и в шинель, в снег свалился и уснул. Наш эскадрон возвратился из деревни, и мы стали пробираться к своим. А ведь снова в тыл к немцам зашли километров на двадцать. Снова надо было пробираться через лес. По дороге раза три нас обстреляли, наверное, немцы. Вышли мы на нашу передовую, мне предложили обратиться в полковой медпункт пехоты, но командир сказал, что отправит меня в Москву. Госпиталь в Москве находился в институте имени Обухова. Там мне сделали операцию, удалили пулю из сустава, побыл я там неделю. После меня снарядили и оставили эшелоном в Павлодар, Казахстан. И там я долечивался уже.

К сожалению в один пост не поместилось. Продолжение https://pikabu.ru/story/boevoy_medik_chast_2_6162677