amaranta1894

Как приятно было торопить события и признаваться себе, что не просто безумно влюблена в этого прекрасного мальчика, но готова прожить с ним до самой старости. Тем более, что он с радостным рвением разделял мои надежды.

Мы сидели в комнате, залитой золотистым солнечным светом, пронизывающим пушистые листья герани и расчерчивающим тёмно-красный пол на чуть пылящиеся квадраты. На низком журнальном столике стояло три бокала с пенящимся пивом. Рядом со мной оживлённо жестикулировал мой золотой мальчик, как всегда рассказывая что-то интересное. Напротив прямо на полу сидел его суровый товарищ, как всегда молча. У меня немного кружилась голова от обилия золота, от выпитого алкоголя и тех минут любви, что мы с Дикки подарили друг другу не далее, чем полчаса назад. Мне было весело и хотелось разговорить этого сурового казаха, который, кажется, начал ненавидеть меня с первой нашей встречи, а может и до неё. Мне было необходимо, чтобы он полюбил меня, потому что без этого моя совершенная, абсолютная вселенская любовь не была полной.

Честно говоря, он мне нравился. Я не представляла, чтобы мы могли подружиться, но меня привлекала и завораживала его холодность, горделивость и вся эта энергетика, от него исходящая и заставляющая сомневаться в своей разумности и полноценности. Он был красив той безупречной красотой, которая бывает присуща лишь азиатам. Высокий, узкобёдрый и узкоплечий, с фарфоровой кожей и тонкими чертами лица, аккуратно подбритыми висками и зачёсанными волосами, которые даже на вид казались жёсткими, как лошадиная грива. Вся его речь состояла из колкостей и едких замечаний, так что Дикки даже не выдержал:

- Ты сегодня что-то слишком разошёлся. Слишком много яда, ты напугаешь Марьяну.

Амир только криво усмехнулся. А я и не думала пугаться. Меня забавляла его язвительность, разжигала интерес и всё большее восхищение. Я по-прежнему ни одной минуты не думала, что мы можем стать друзьями, да мне и не хотелось.

Дикки вышел в туалет, и я тут же задала Амиру главный вопрос:

- Ты меня ненавидишь?

Не знаю, что на меня нашло, обычно я была не столь прямолинейна, да и людей в неловкое положение ставить не любила. Это было первой мыслью. Потом я подумала, что с таким собеседником этот вопрос поставит в неловкое положение меня.

Он вскинул удивлённо брови, губы его дёрнулись в кособокой улыбочке.

- Нет. С чего ты взяла?

- С того. Смотришь на меня, как Ленин на буржуазию, и будто вечно ждёшь подвоха.

- Тебе кажется.

Конечно. Какого ответа я ожидала услышать? Конечно, он всё будет отрицать, усмехаться, выставляя меня глупышкой. И я снова, во второй раз за вечер, решила говорить начистоту. В конце концов, кому от этого будет хуже? Уж явно не мне – алкоголь в крови придавал смелости. И явно не Амиру – его, казалось, вообще ничего не может задеть или смутить.

- Амир. – он обратил на меня преувеличенно заинтересованный взгляд и склонил набок голову, замер, весь в ожидании. – Я понимаю тебя. Понимаю, что тобой движет, почему ты не хочешь меня признавать, почему я не нравлюсь тебе. Это ревность.

- Ревность? – нарочито внимательным, чуть удивлённым тоном переспросил он.

- Именно. Ведь вы с Дикки так близки… То есть, я хочу сказать, что вы давно дружите только вдвоём, и вряд ли между вами хоть ненадолго вклинивался кто-то третий. Тем более девушка. Ведь я права, Амир? Ты не считаешь, что отношения со мной могут быть для него так же важны, как и дружба с тобой?

- Что за глупости. – он поморщился, вытянул скрещенные в щиколотках ноги.

- Не глупости. Ты же сам знаешь, что это не глупости.

Похоже, я попала в цель. Он задумчиво смотрел сквозь меня, рассеянно и отрешённо, будто вспоминая что-то. Во мне колыхнулась нежность или жалость, что-то такое. Что-то, что заставило меня протянуть руку и коснуться его сухих, длинных пальцев.

- Амир. – он вздрогнул и сосредоточил взгляд на мне. – Не надо со мной воевать. Ты любишь его, я знаю. Но и я его люблю. Люблю и никогда не обижу. Поверь мне.

Мне показалось, что ещё мгновение, и он оттает, потеплеет его лицо, он ответит мне, как другу. Но в комнате появился Дикки, и Амир отдёрнул руку, отмахнулся от меня, как от назойливой мухи. В глазах его мелькнула обида. Когда он повернулся к Дикки, то снова улыбался самой дружеской из всех своих высокомерных улыбочек.

Стремительно наступало лето. Такое уже бывало, когда в середине апреля устанавливалась погода +20, заставляя людей раньше времени прощаться с тёплыми вещами, а потом выдавать минус, иногда даже со снегом, на майские. Моя бабушка всегда говорила: «Марток – надевай семь порток. К апрелю это тоже относится.» Но я, хотя и кивал, соглашаясь, редко слушался этого её правила. Помню, как невыносима становилась в эти дни учёба, как хотелось уже бегать по высохшему асфальту, с удивлением и радостью обнаруживая тёмные, осевшие сугробы в прохладных, недоступных солнцу местах.

Теперь же учёба меня мало терзала. На пары я приезжал редко и максимум ко второй, максимум на две. Почти всё, чем я занимался в остальное время, было так или иначе связано с Марьяной. Мы виделись каждый день. Она училась на заочке, но днём работала в магазинчике, торгующим сувенирами и прочими безделушками. Мой день выглядел примерно так: вставал я часам к девяти и ехал на пары, освобождался в час, а, если не ехал на пары, то в час только вставал, потом завтракал, чем Бог пошлёт, иногда в кофейнях, редко – дома, и скучал до пяти часов. В пять заканчивался рабочий день у Марьяны. Я ехал к её магазинчику уже в четыре, не выдерживая разлуки, парковался напротив и сидел, наблюдая в высоких окнах, как она работает. Почему-то это болезненное занятие приносило мне радость. А иногда я заходил и стоял у прилавка до закрытия, отпуская комплименты и глупые шуточки дамам, которые туда заходили. Дамы смеялись, им нравилось моё внимание. Я очаровал даже хозяйку, элегантную женщину бальзаковского возраста. Не знаю правда, пошло ли это на пользу карьере моей возлюбленной или напротив, повлияло негативно. Марьяна, кстати, тоже радовалась, когда я приезжал – ей было не очень-то весело на этой работе.

Потом мы обедали где-нибудь в городе и ехали ко мне (она жила с родителями). Часто она оставалась на ночь. Засыпала на моём плече, а я подолгу лежал без сна, смотрел, как вздрагивают её серые пушистые ресницы, как гримаски недовольства и безмятежности меняются на милом лице, и пытался разгадать, что же ей снится. Когда она уходила утром, я ещё спал.

О том, что я влюбился, Амир узнал сразу же. Конечно, он немного расстроился, ведь до встречи с Марьяной у меня не было никого, ближе, чем он. Но, в конце концов, он любит меня, а значит желает счастья и понимает, что наши с ним отношения не изменились и не изменятся.

В тот день мы долго бродили по городу, ели мороженое, фотографировались у фонтанов и целовались в общественных местах. День был замечательный: солнечный и в меру жаркий, и вообще, была суббота. На вечер был уговор с кем-то встретиться. Но чем ближе был вечер, тем больше мы понимали, что встречаться ни с кем не хотим. За это меня лично немножко подгрызала совесть, и я срочно искал оправдание, чтобы успокоить свою душу. Марьяна сообщила, что устала ходить и хочет в туалет, и мне в голову пришла гениальная идея:

- А давай-ка заглянем к Амиру? Мы как раз неподалёку от его логова. Посидим, отдохнём, может вы, наконец, общий язык найдёте.

- Давай. – кивнула моя принцесса. – Только он, скорее всего, не обрадуется.

- Обрадуется. – заверил её я.

Набрал номер друга и сообщил ему о том, что сегодняшний вечер он проведёт не в одиночестве.

- Я на работе до семи. – ответил усталый голос. – Ключ в цветочном горшке, газ не работает.

Газ нам был без надобности, так как мы купили пиво.

Старая, обитая бордовым дерматином дверь распахнулась, пустая квартира встретила нас приятной прохладой. Я любил её больше, чем все предыдущие места обитания Амира. Просторная однушка сталинской застройки с огромной кухней и высокими окнами, на подоконниках которых вне зависимости от времени года цвели розовые герани, оставленные бабушкой-хозяйкой на амировское попечение. Скрипучие доски пола, выкрашенные красно-коричневой краской, бледные обои с тёплым цветочным узором, рыжая софа с деревянными подлокотниками – от всего веяло советской стариной, теплом чужого уюта, коммунальной романтикой. Это заметила и Марьяна.

- Здесь мило. Даже милее, чем у тебя.

Она бродила по комнате, осматриваясь, трогала обивку софы и книжные полки, прибитые до самого потолка.

- Это его? – спросила она про книги.

- Вряд ли. Хозяйкины, наверно. Он часто переезжает, а с таким добром особо не потаскаешься.

- Ну да. – отвернулась изучать надписи на многочисленных корешках. – Печатные книги – это прошлый век. Вся моя библиотека умещается в телефон. И не надо мне говорить, что в электронных читалках нет души. Душа – штука нематериальная, она не в бумаге. Можешь со мной поспорить, если я не права.

- Ты права.

Она обернулась. Я заключил её в свои объятия. Она доверчиво и привычно подалась мне навстречу.

- Ты никогда не рассказывал мне о своём друге. Какой он?

- Ты же его видела, неужели не поняла, какой?

- Почему должна была?

- Потому что ты женщина, а женщины более чуткие существа. К тому же, его понять не так сложно.

- Ты говоришь невозможные вещи, у каждого человека есть второе дно.

- У Амира нет. Он гордый, холодный и ироничный. Слишком много знает и слишком занят собой. Он мой лучший друг и я точно тебе говорю, что он именно такой, каким кажется на первый взгляд.

- И когда он придёт?

- В половине восьмого.

Она усадила меня на софу и села сверху. На ней была такая длинная юбка из тонкой ткани с высокими разрезами по бокам. Она подобрала её и расстегнула на мне джинсы.

Передо мной были её глаза, светлые, золотисто-карие, с невозможно расширенными зрачками.

- Знаешь…

- Не знаю. – она лукаво улыбнулась, как кошка, и принялась прибирать растрепавшиеся волосы. Я не сводил с неё глаз. Вряд ли в ту минуту на всей Земле была женщина более прекрасная и любимая сильнее, чем Марьяна.

- Я люблю тебя.

Это прозвучало неожиданно, и я испугался, что она может связать моё признание с только что произошедшим, но она уткнулась мне в шею и радостно рассмеялась.

- Это обнадёживает.

В двери зазвенели ключи, и разговор пришлось прервать.

Уж не знаю, чем она меня так зацепила. Все ушли курить в подъезд – некурящий хозяин диктует правила – а мы вдвоём остались. Не знаю, где в это время был Жора, наверное уехал в магазин, потому что непустых бутылок оставалось непростительно мало. И мы остались наедине. Я и она. И надо было начать разговор, потому что десять минут молчать было бы глупо. Но я был пьян, и отсутствие Амира делало меня неувереннее. И она мне нравилась. Не так, как нравится тебе девушка, которую ты намереваешься трахнуть тут же, на балконе или в уборной, когда все уснут. Она мне нравилась как та девчонка, с которой ты сидел за одной партой в четвёртом классе, и стеснялся заговорить. Так и она смущённо улыбалась, пытаясь хоть так скрасить неловкое молчание, а я судорожно искал тему для беседы. Наконец, она не выдержала:

- Неловкая пауза.

- Даа… - протянул я, боясь сморозить глупость и с ходу испортить впечатление.

Наверно, она поняла это, потому что рассмеялась и по-мужски просто протянула руку:

- Марьяна.

- Дикки. То есть, конечно, по-настоящему меня зовут не так. По-настоящему меня зовут скучно и по-русски.

- Как? – лукаво прищурилась она.

- Тебе не понравится.

- Мне уже интересно.

- Женя.

Она снова рассмеялась, и я понял, что пропал.

- А почему Дикки? Мне всегда интересно, почему человеку дают то или иное прозвище. Ну, если оно не созвучно фамилии. Такой подход к делу я считаю скучным и непрофессиональным.

- Тут ты права, Мэри. Но это долгая история. Когда-нибудь я тебе её расскажу.

Она смотрела на меня прищурившись, искоса, как птица, и мне стало весело и страшно, будто перед прыжком.

Пришли люди, принесли шум и запах табака, заняли много места и воздуха, а мы всё сидели и смотрели друг на друга так, будто это что-то значило.

Спустя какое-то время я заметил, что её нет. Испугался, выскочил в подъезд, затем во двор, и чуть не врезался в неё.

- Мне стало скучно. – призналась она. – Там слишком много людей и слишком мало кислорода. Я люблю такие сборища, но никогда не знаешь, в какой момент тебе станет скучно. И вот я ушла, чтобы не возненавидеть их.

Она тихо рассмеялась. Я тоже улыбнулся.

- А ты знаешь толк в общении.

- Это самое главное правило во всём. – она посерьёзнела. Мы, не сговариваясь, зашагали рядом. – То есть, я хочу сказать, что, если ты любишь свою работу, то не нужно работать до тошноты, если ты любишь какого-то человека, то не нужно делать его своим миром, если любишь борщ, то не стоит есть его на завтрак, обед и ужин. Понимаешь, нужно знать меру. Даже жареная картошка порой надоедает, что уж говорить о людях.

- Кажется, я понимаю. Ты говоришь, что не нужно слушать постоянно любимую песню, чтобы не разлюбить её?

- Именно так. Главное правило.

Я кивнул, и какое-то время мы шли молча. Был апрель. Я всегда любил весну. Даже такую, раннюю, слякотную и с заморозками. Правда, эта ночь была уже совсем апрельской, с капелью, мокрым месивом под ногами и тяжелыми тучами над головой. Было уже часа три, потому что за весь путь мы встретили едва ли парочку горящих окон. В такой час полуночники уже легли спать, а ранние пташки ещё не проснулись. Хотя, дело в том, что завтра (сегодня) среда. Всем полуночникам к восьми в школу, на пары, а кому и на работу. Летом же свет в некоторых окошках выключается только с рассветом. При мысли о лете стало теплее, в голове сразу закрутились сотни планов: поездок, гулянок, новых знакомств, других ночей… Только вот других девушек не хотелось. Я украдкой посмотрел на неё, идущую в ногу со мной, думающую какие-то свои мысли. Даже в темноте её волосы горели огнём. Мне подумалось, что на этом костре и суждено сгореть моему сердцу.

Марьяна тряхнула головой, подняла на меня глаза и улыбнулась.

- Ты, наверное, подумал, что я жутко умная женщина. Это не так. Я просто сильно много размышляю, и люблю делать вид. А на самом деле ни до чего никогда не додумываюсь.

- Скучно становится?

- Ну да. И вообще, когда девушка умничает, ты её не слушай.

- А что делай?

- Целуй.

Это было неожиданно даже для неё самой, что уж говорить обо мне. Весь вечер ощущавший себя школьником, я растерялся и тут. А она вдруг проявила неслыханную решительность: придержала меня за рукав, развернула к себе, и, прежде чем я успел разглядеть в темноте её серьёзное личико, прижалась к моим губам своими, горячими и сухими, как у девчонки.

В ту ночь мы попали под ливень. Первый в этом году, апрельский ливень. Промокли до нитки, а она протягивала каплям свои тонкие ладони и кричала:

- Это волшебство, Дикки, это волшебство!

И я верил ей. Маленькой девочке в мокром пальто под серебристыми струями. Верил, что это волшебство, и что всё не просто так.

Всё действительно было не просто так. Не имея конечной цели, мы почему-то пришли ко мне. Ехали на лифте, который в спящем доме шумел неприлично громко. Почему-то больше не целовались, вели себя как товарищи. В пустой, тёмной квартире начали раздеваться прямо с порога, чтобы не нести мокроту в комнату. Мы стягивали с себя потяжелевшие ботинки, прямо с озерками, образовавшимися на их дне. Затем бросали на пол пальто, свитера, с трудом выползали из джинсов, сочувствуя змеям и прочим гадам, кому приходится менять кожу. Слишком увлечённые этим сложным занятием, мы и не думали об эротичности момента, пока, наконец, не остались в одном нижнем белье. Тут вдруг одновременно замерли, глядя друг на друга, я – растерянно, она – будто испуганно. Она казалась маленькой и совсем невинной в своих белых хлопковых трусиках и майке, даже не лифчике. Её кудри от воды потемнели, и волнами и колечками лежали на худых плечах. С них стекали тоненькие струйки, и она вздрагивала, когда они ныряли под её маечку.

- Ты снял не всю мокрую одежду. – срывающимся голосом проговорила она.

Я безропотно избавился и от оставшегося, выпрямился перед ней, не чувствуя ни смущения, ни похоти. Она медленно, не отрывая взгляда от моего лица, сделала шаг навстречу. Потом ещё шаг. И ещё, пока не оказалась рядом со мной, так близко, почти вплотную. Кажется, навсегда со мной останется то ощущение, что я испытал, когда её руки скользнули по моей груди. Помню, как закрыл глаза, вдыхая впервые её запах, такой свежий и будто цитрусовый. Как обнял её. Как кружилась голова и бешено колотилось сердце. Я испугался, что умру, но она коснулась моего лица лёгкими пальцами, зашептала что-то ласковое, и я понял, что буду жить. Буду жить, чтобы всегда ощущать этот запах, это тепло, эту нежность…

Потом было утро. Оно наступило странно и неожиданно, ведь спать мы так и не легли. Не знаю, сколько было времени. Солнце разогнало ночные тучи и окрасило соседнюю высотку в розоватый цвет. Пахло кофе и её волосами. Мы сидели на полу и смотрели друг на друга. Была тишина. Такая невероятная тишина, что звук капающей в раковину воды гулко разносился по всей квартире. А она сидела напротив, такая красивая, такая свежая, и утреннее солнце золотило ей плечи. Я изучал её облик, как ночью наощупь изучал её тело. Мы сидели молча, глаза в глаза, скрестив по-турецки ноги, и это было счастье. Единственное, чего я боялся –того, что это утро могло стать единственным счастливым моментом моих с ней отношений, первым и последним нашим утром.

Об этом думать не хотелось. Не хотелось. А хотелось уткнуться ей в колени, ласкаться и мурлыкать. Хотелось навсегда остаться таким, влюблённым, глупым и беспечным. Я был всемогущ. Я мог взять её на руки и унести куда-то, в прекрасные дали, где каждый день начинался бы с нежных солнечных лучей, кофе и поцелуев. И где мы были бы бесконечны и в своей бесконечности принадлежали друг другу.

Я не знаю, как в его жизни появилась Марьяна. То есть, это случилось на той пьянке у Жоры, с которой я ушёл. Я, кажется, даже видел её там, хотя и не обращал особого внимания на девушек. Нет, не так: я не считал, что девушки, что присутствовали на пьянке у Жоры были достойны моего внимания. Да, мне стало скучно, и я ушёл. Особо никто не протестовал, ведь Дикки не пошёл со мной, а продолжил развлекаться. Помню, как привычно поморщился на его просьбу задержаться хотя бы до полуночи, похлопал его по плечу и сказал о том, что уже завтра к вечеру он снова будет валяться на полу в моей комнате, даже не успев соскучиться. А в нашу следующую встречу он был уже не один.

Да, на другой день в шестом часу, как я и предполагал, он ввалился ко мне и ошарашил, не тратя время на приветствие.

- Я встретил девушку.

И глаза его сияли. Именно эти сияющие глаза безумца меня и напугали. Не то, чтобы он никогда не делал подобных заявлений, но этот раз был особенным. Это было видно невооруженным взглядом, и это мне не нравилось.

Когда мы с Дикки стали учиться в одной школе, нам было по тринадцать. Тот возраст, когда, чтобы подружиться, надо завоевать уважение. И я научил Дикки курить. И пить дешёвое, воняющее спиртом, вино. Когда мама познакомилась с Дикки, она сказала мне:

- Держись его. С ним не заблудишься.

Бедная, глупая мама. Она не знала, что Дикки и сам блуждает во тьме.

Своё прозвище Дикки получил после того, как наши впечатлительные одноклассницы увидели небезызвестный фильм Энтони Мингеллы о легкомысленном сынке богача. Он и был сынком богача. Балованным, немного капризным, переменчивым. Дикки и внешне напоминал молодого Лоу: высокий, хорошо сложённый, с глазами цвета травы, с волосами цвета мёда. Всеобщий любимец и острослов, непостоянный, но добрый, нетерпеливый, но умный. Единственный человек, которого я считал равным себе. Дикки Гринлиф. Я был его Томом Рипли.

С самого начала он стал моим другом, моим единомышленником, братом, которого у меня никогда не было. Все дивились нашей дружбе: я – высокомерный нелюдим, умник и выскочка; и он – светлый и приветливый, как ясно солнышко. Признаю, изначально это была дружба по расчёту. Дикки действительно был полезным знакомством. Вывести на верную дорогу он, кутила и прожигатель жизни, конечно, не мог, но мне и не нужны были провожатые. Лишь связи, которые он мог мне дать. Конечно, я считал его слишком поверхностным и скучным. Его яркость ослепила меня, и пришлось немало терпеть его, прежде чем я увидел истиный свет его души.

И я полюбил его. Правда полюбил, без этого налёта голубизны, которую безусловно попытались навязать нам многие недалекие люди. Он стал моим братом, моим духовным товарищем, и разделиться уже не представлялось мне возможным. За последующие семь лет все настолько свыклись, что мы неразлучны, что приняли это, и даже перестали перемигиваться и отпускать сальные шуточки про педиков. А мы сами… Не боюсь обмануться, сказав, что сами мы стали считать себя чуть ли не сиамскими близнецами, которые срослись не телами, но душами.

И вот она. Марьяна. Чёрт возьми, её зовут Марьяна! Да даже если бы она и не пыталась отвоевать его сердце, даже тогда я бы не сказал, что она привлекательна. Во-первых, у неё слишком рыжие и слишком кудрявые волосы. Готов поспорить, она их красит. И даже могу сказать чем – хной. Если вы хоть раз в жизни сталкивались с этим способом изменения своего естественного облика, то наверняка запомнили специфичный запах сушёной травы, исходящий от этого зеленоватого порошка. Так вот, именно так пахли её волосы. А ещё эти волосы оставались на всех вещах, с которыми она имела дело. Когда Марьяна стала постоянной гостьей в моём логове, уборку пришлось делать чаще. А однажды произошла совсем уж непонятная вещь. Как-то к вечеру очень резко похолодало, и Дикки, одетый непрактично по-летнему, надел мой пиджак и пошёл гулять со своей ведьмой. В том, что она ведьма я убедился на следующий день, когда обнаружил длинный рыжий волос, завязанный вокруг верхней пуговицы моего пиджака. Это означает порчу или что-то такое.

Во-вторых, она из тех девушек, что мнят себя очень умными и не такими, как все. Она, знаете, читает «Субмарину» и «Хорошо быть тихоней», смотрит артхаусные фильмы и, наверняка, считает Ремарка величайшим писателем.

Пустая, пустая, пустая, пустая.