Примечание: Этот текст я сочинил лет десять назад, когда ходил в церковь, так что не бросайтесь тапками за религиозный антураж текста. Тем не менее, прочитав его сейчас, я увидел в нём здравые мысли и размышления, с которыми согласен до сих пор. Не пытайтесь прочесть, если в принципе не склонны к размышлениям и рефлексии.
Изначально словесность присутствует в людях, в душе, как данное Богом свойство, но не выраженное. По мере взросления это свойство более конкретизуется, развивается, однако вследствие греха обманывается миром, лишённым благодати, и превращается в «сознание».
Этот «умирщвлённый» разум становится центром внутреннего мира человека, когда мы говорим «я», получается, имеем в виду только эту нашу часть, поскольку только она нам известна как «я».
Остальное скрыто в подсознании, которое суть туман забвения, а, главное, в этой мгле скрыт внутренний человек, зерно побуждений, которое тоже стремится к «очеловечиванию» и к выражению своей воли, потому что живое. И даже то, что я называю его «оно» подтверждает, что обычное человеческое сознание, «умирщвлённый» разум, отвергает саму идею существования в человеке воли, - «его» или «её», - отличной от его собственной.
Получается, вся борьба человека, битва добра со злом состоит лишь в том, чтобы обрести цельность, единство воли, и одним из мостов к этому соединению служит искусство. Как только борьба прекращается, наше человеческое «я» превращается в мазки на холсте, в дрожащие мелодии, в слова, впечатанные в бумагу – то есть, становится частью ветхого материального смертного мира.
Итак, словесное свойство человека обретается в тисках материального сознания, а частично «обессловленная» душа уподобляется скоту, по своей стихийности, склонности плыть по течению, а не управлять своими действиями, своей жизнью. Эта её стихийная часть и называется подсознанием.
Конечно, изначально не всё в человеке должно быть подчиняемо сознанию: дыхание, стук сердца, движение жидкостей в теле – для них хватает природных механизмов, заложенных Творцом. Но подсознание тем отличается от природных механизмов, что скрывает нечто, прямо необходимое сознанию, разуму, для создания цельной личности – зерно побуждений. Вот пример того, как искусство низводит помысел с «облаков воздушных» в смертную бездну, место обитания внутреннего человека.
Сегодня солнечно, но странной прохладой веет от распахнутой форточки, весенней, и странной лишь для того, кто сидит безвылазно в четырёх стенах. Впрочем, свежий воздух не примиряет с тисками машин, немолчно снующих за окнами – просто закроюсь от них стенами своего храма – привычными, как рукоять верного меча, мелодиями. Под их натиском на полях воображения распускаются цветы, иллюзорные, хрупкие – отвлекись, и снова нет ничего; серый туман, пустота.
Наша вера вдыхает жизнь, краски и звуки в страну грёз, мы предпочитаем не отрывать взор от выдуманного нами мира, ежесекундно, из века в век, убаюкиваем, погружаем себя в сладостный гипнотический сон, в котором не нужно решать, на чьей ты стороне. Потому ведь и рвёмся всем сердцем в нарисованные миры, что настоящий слишком жесток и непостижим, его пугающая реальность заставляет отпрянуть в пучину красок, звуков, форм водопадом льющихся с безжизненного неба страны фантазий.
Там мы утешены, там никто не требует ответ, не требует ни подвига, ни выбора между светом и тьмой, ведь в сером тумане нашего льстящего подсознания они равнозначны – главное, найти к этому равенству правильную математическую формулу – идею. И дрожащая тварь разума, изначально предназначенного для избавления от этого плена, находит нужную идею, за право быть - пусть рабом, пусть самым последним – но в мире грёз, за право сбежать из реального мира.
Да, разум покупает у тьмы право жить в нарисованных мирах, покупает за невмешательство, и душа, не могущая идти на такую сделку, остаётся корчиться в бессознательном одиночестве, содрогаясь под плетями греха, обезображиваясь и искажая в себе изначальное зерно побуждений, превращая его в такие призраки желаний, что увидь их разум такими, какие они есть, тотчас растаял бы, обращая сознание в безумие.
Что есть полёт фантазии, как не эскапизм, основанный на неосознанном страдании? Но только ли? Сталкиваться лицом к лицу с этим миром, принимать его таким, каков он есть – разве для этого нам дарована свобода? Из любого зерна идеи можно раскрутить цепь, к одному из концов которой будет прикована наша душа. I can’t take it, I’m bleeding me. Неприемлемо, что я сам себе истязатель – это не перевод зерна, брошенного Металликой, я раскручиваю цепь, вращаю волшебным образом мир вокруг своего «я» и вот – музыка воплощается в подсознании в образе зеркала, на короткий поводок слов пытаюсь приковать свою душу, чтобы познать себя. Разум лукав, не зная себя, но, имея свойство познания, постоянно обращается к душе, когда надо расшифровать призрачную пулю, посланную к нему с полей воображения, иначе она убьёт его…