Внезапно на Квентина обрушилась мягкая, но огромная тяжесть, надавила на плечи, пригнула вперёд. Он скорчился, стараясь бороться с нею. Он пытался сбросить её, поднять её, но она продолжала давить!
<...>
Согнувшись, он ощутил, как колени уходят ему в живот, сливаются с ним. Почему профессор ван дер Вейе ничего не делает?
Шея Квентина удлинялась вперёд и вперёд, он ничего не мог с этим поделать. Всё казалось гротескным, как в дурном сне. Он хотел стошнить, но не мог. Пальцы на ногах словно бы плавились, соединяясь между собой, а на руках, наоборот, неимоверно вытянулись во все стороны, и что-то мягкое и тёплое проступало на плечах и груди, укрывая его целиком. Губы уродливо выпятились и затвердели. Узкая полоска крыши рванулась вверх, навстречу ему.
А затем всё закончилось. Он сидел на серой сланцевой крыше, переводя дыхание. По крайней мере, теперь ему не было холодно. Он взглянул на Элис, и Элис взглянула на него в ответ. Но она больше не была Элис. Она стала крупным серым гусем, как и он сам.
Это отрывок из повести Лева Гроссмана «Волшебники». Из него видно, кроме всего прочего, что Гроссман – отличный писатель, но в школе он явно прогуливал биологию. Гусь – не пингвин, у которого колени действительно находятся внутри тела. У него, как и у большинства остальных птиц, они на своём законном месте, соединяют бедро и голень.
С крыльями тут тоже происходит непонятная петрушка. Удлинённые, растопыренные пальцы рук – это к летучим мышам. Птицы, наоборот, в ходе эволюции лишились всех пальцев передних конечностей, кроме двух недоразвитых. Это прекрасно знает любой, кому хоть раз приходилось разделывать курицу – или хотя бы есть куриные крылышки, так популярные в Америке.
Но не будем заниматься заклёпочничеством. Сегодняшняя тема – литературная магия, в особенности магия превращений.
Гроссман, разумеется, не первый и не последний. На страницах книг мы найдём сотни подобных описаний – что чувствует человек, когда превращается в животное или предмет. Или в другого человека, как в «Гарри Поттере».
По законам физики такое можно проделать только одним способом – разобрать тело по атомам и перестроить эти атомы в новом порядке. Но у нас тут фэнтези, и поэтому превращение выглядит и ощущается, как морфинг трёхмерной модели: движутся опорные точки, меняются текстуры, лишнее отпадает, недостающее вырастает, и одно тело становится другим.
Что при этом должно происходить на клеточном уровне, даже и не пытайтесь представить.
Гроссман только вносит пикантную деталь для большей достоверности происходящего. Гусиный мозг Квентина не может вместить всю полноту человеческой личности, так что в птичьем обличье он становится намного глупее, но целеустремлённее.
Впоследствии он, как и другие ученики, сам осваивает заклинание превращения. Основная сложность там – куда девать и как восстанавливать «сброшенную» лишнюю массу тела. Поэтому превратиться в синего кита проще, чем в гуся, и процесс этот намного приятнее.
Не у всех авторов трансфигурация настолько весома, груба и зрима. У многих она более кинематографична. Один из основных критериев – одежда. Нужно ли раздеваться перед превращением, или же из одетого человека получается птица в перьях, а затем снова одетый человек?
Но в любом случае сомнений нет – перед нами непосредственная власть магии над материей, переделка одного набора атомов в совершенно другой.
И это вызывает очевидные вопросы.
Если мы можем взять человеческое тело и изменить его в тело животного – или вообще в неодушевлённый предмет – будет ли оно отличаться от чего-то такого, что изначально было этим животным или предметом? Логика подсказывает, что нет. Гусь, идентичный натуральному – это тот же самый натуральный гусь, только произведённый на свет другим способом.
В мире «Волшебников» магия может заживлять раны, но только до некого предела, и не может, например, восстановить потерянные руки (это случается с одним из персонажей, и ему приходится вначале учиться колдовать без рук, а затем обзавестись магическими протезами). Но если ты умеешь превращаться, что мешает тебе превратиться – или попросить кого-то превратить тебя – в тебя же, но с руками?
В пределе у нас получается метаморф – магический аналог жидкого терминатора. Его внешность зависит только от того, как он хочет выглядеть, и ни травмы, ни старость над ним не властна.
Гроссман не стал отвечать на эти вопросы, попросту постулировав, что внешность с помощью магии изменить невозможно. Как это сочетается с возможностью стать китом или птицей – заткнись и не спрашивай.
Не стала отвечать и Роулинг. А вот Элиэзер Юдковский – ответил, введя главное правило волшебного мира: трансфигурация непостоянна. Рано или поздно всё, что было изменено волшебством, вернётся к прежнему состоянию.
К такому решению приходили и другие авторы. В ролевой системе Ars Magica, к примеру, постоянны только эффекты заклинаний разрушения. Все остальные действуют определённое время, а затем «отменяются». Чтобы сделать их перманентными, придётся затратить особую магическую энергию, которую весьма трудно добыть.
Это решает проблему, но поднимает новую: а почему, собственно, она непостоянна? Сделать человека гусем – физическое, объективное изменение, всё равно что высечь скульптуру из мрамора. Она может разрушиться от времени, но не может самопроизвольно опять стать глыбой камня.
И вот тут оказывается, что у литературной магии есть одно базовое мировоззренческое допущение. Мало кто из авторов его осознаёт, ещё меньше формулирует в явном виде, но большинство ему следует. Что интересно – следует даже тогда, когда явно сформулированные законы магии в этом сеттинге совершенно другие.
Магия, которая обходится без этого допущения, обычно кажется нам какой-то не такой. Недостоверной, нелогичной, неубедительной, слишком «рояльной».
Мир волшебства двухслоен. У каждой вещи есть суть (то, чем она на самом деле является) и облик (то, как она выглядит и взаимодействует с миром).
Облик – в некотором роде иллюзия. Но он «обманывает» не только зрение. Если вещь имеет облик стального меча, она будет выглядеть стальным мечом при любом испытании – и на вид, и на вес, и на вкус, и на ощупь. Раны, нанесённые этим мечом, тоже будут вполне настоящими, ибо это свойство – тоже часть облика.
И в то же время облик вторичен. Он – не более чем выражение сути вовне. Поэтому у каждой вещи есть истинный облик – тот, который продиктован её сутью.
Когда одна вещь воздействует на другую и меняет её – она меняет и суть, и облик одновременно. Но магия работает по-другому. Она как бы втискивается между сутью и обликом, разрывает их связь и заставляет вещь выглядеть и взаимодействовать с миром иначе.
Иногда могущественные чары могут даже создавать предметы из ничего. Но и здесь работает тот же принцип: перед нами облик, у которого вообще нет никакой сути, только виртуальная схема, порождённая магией.
Порой на поддержание чар расходуется некий ресурс, тогда они всегда конечны. Порой чары могут держаться сколько угодно, но их можно разрушить – например, убив волшебника или выполнив заранее заданное условие. В любом случае, когда магия исчезает, вещь немедленно возвращается к истинному облику.
Если принять эту схему, все странности литературного волшебства сразу же превращаются в необходимые и логичные свойства.
Чем сильнее реальная суть отличается от виртуальной, тем она менее устойчива. Меч, трансфигурированный из прутика, продержится недолго и снова им станет, когда чары спадут. А вот если его магически изготовили из куска железа – мы уже воспримем как должное, если он так мечом и останется.
В некоторых сеттингах магия подчиняется закону морфического резонанса – любой колдовской облик сохраняет некоторые характерные черты истинного. Хромой или одноглазый персонаж остаётся калекой, в кого бы он ни превратился – в человека, зверя или птицу. Одежда, в которой он был в момент превращения, отражается окраской его шерсти или перьев.
И наоборот – если ты получил рану или увечье, находясь в изменённом облике, они останутся с тобой, и когда ты превратишься обратно. Это характерная особенность оборотней, по которой их опознавали ещё в средневековых быличках.
А что будет, если колдун при помощи магии годами сохранял молодость – и вдруг эта магия тоже лишилась силы? Очень редко он после этого просто начинает стареть, как все люди. Обычно возраст, который он так долго сдерживал, нагоняет его семимильными шагами – иногда вообще мгновенно. Старение и смерть – часть человеческой сути. Чтобы их победить, придётся полностью сделаться другим существом.
У некоторых авторов любой маг, сумевший продлить свой век дольше человеческого, фактически становится нежитью. Он уже мёртв, но сохраняет облик живого. Рассей чары – и он рухнет трупом или даже рассыплется в прах.
Если мы примем эту формулу в явном виде, превращение с точки зрения самого превращаемого станет совершенно иным.
Там не будет красочного морфинга. Твоё тело никуда не переделывается и никак не меняется. Магия, как я сказал чуть выше, внедряется между сутью и обликом.
Это значит, что вначале заколдованный просто начнёт чувствовать себя странно. То ему будет казаться, что его шея стала длиннее, то вдруг губы перестанут слушаться, а вместо слов изо рта будет вырываться пронзительный крик.
Постепенно его сознание помутится, и он словно бы погрузится в сон, где ему будет казаться, что он стал гусем. Только это будет уже не сон, а печальная действительность.
Сюда хорошо вписывается и изменение сознания. Только дело тут, конечно, не в мозге, а в ином состоянии. Ты взаимодействуешь с миром, как гусь, а значит, и воспринимаешь его тоже как гусь. В этом «сне» ты можешь даже вовсе забыть, что когда-то был человеком, ведь и в обычных снах мы чаще всего не помним своего «я» наяву.
Снятие чар, соответственно, станет пробуждением от сна.
Впрочем, куда интереснее попробовать решить другую задачу – как в этом случае превращение будет выглядеть со стороны?
Мне кажется, было бы логично, если бы такое явное и наглое вторжение магии в действительность вызывало кратковременное помутнение рассудка и у свидетелей. Вначале, глядя на заколдованного человека, они ловят себя на странном ощущении, будто перед ними гусь. Затем начинают краем глаза видеть гуся на его месте. Затем галлюцинации становятся всё более яркими и настойчивыми – и наконец, протерев глаза, они убеждаются, что перед ними и в самом деле птица.
Источник
