Колькин отец, Иван Ковалёнок с основания колхоза был приставлен к лошадям; к тридцати пяти годам своим поставил хату на Выселках рядом с братом Петром, имел в хозяйстве гривастую кобылу с ходами, корову с тёлком, косяк гусей и пару десятков индюков, четырёх ребятишек и жену, которая всем этим добром и управлялась. И вышло так что не служив действительную по причине глухоты, батю призвали через неделю после начала войны.
Колька видел как у школы рупор громкоговорителя, который по воскресеньям вещал бравые марши и весёлую музыку,в этот день собрал вокруг себя с десяток деревенских. Колька как раз пробегал с лугов, оставив Шурика с птичьей ватагой , на конюшню к отцу ,таща за пазухой ворох крупных листьев подорожного лопуха, который скармливал лошадям, радовавшим его ладошки прикосновением своих тёплых губ. Отца он встретил в числе слушавших глухой голос из репродуктора, который перечислял названия каких то округов и городов. Колька глянул в лицо бати и улыбка блуждавшая в предвкушении встречи с лошадями , слетела с лица. Отец хмурился и смотрел в рот говорившему завхозу Бояркину – тот повторял услышанное из сообщения слово в слово, но гораздо громче. Вот этот его высокий ,срывающийся голос в тишине безмолвно стоящих односельчан и стал для Кольки памятью о начале войны…
Гомон людской, лязг отпираемых дверей телячьих вагонов, в проёмы которых мужики скидывали свои нехитрые пожитки; команды военных начальников – короткие и зычные – как гусиный крик ; толчея и непонятная возня взрослых, прячущихся от кого то за толпой в полуприсяде и опрокидывающих в зияющие рты синеву из жестяных кружек; пиликание десятка гармошек, режущих слух своими визгливыми переливами; даже острый запах исходивший от чумазых шпал на путях – всё это покрыл забив уши ватой гудка красавец паровоз. Из будки ,глядя сквозь людей вдоль состава, привалившись на локоть правой руки, а левой потягивая шнур гудка, высунулся усатый машинист. Колька сумел разглядеть его морщинистое , мокрое от пота лицо и большой ноготь мизинца лоснящейся от масла ладони, сжимавшей деревянную рамку оконного проёма. Из под колёс вырвался пар, свистя и клубясь , затапливая толпу людей по колена. Батя пригнувшись приподнял засмотревшегося на машину мальчонку, крепкая его рука подхватила Кольку в охапку, а лицо - его такое родное и доброе – теперь уколов щетиной щеку парнишки, было совсем рядом. Уткнувшись в засаленный ворот пиджака, вдохнул напоследок едкого аромата из табака, пота и сыромятной кожи, Колька сглотнув нежданные слёзы, обеими руками ухватил отца за шею. С другой стороны его держали в объятиях Анка и мать. Колька не открывая глаз слышал только « Ванюша,Ванюша…» матери и всхлипы сестры. И только низкое вечернее солнце пробиваясь сквозь зажмуренные веки, мешалось с горечью слёз и дико щипало глаза…
Они уже по–тёмному вернулись с Русского Брода – благо пол-дороги проехали с дальней роднёй из Николаевки: мамкин дядька, старый и седобородый дед Гурей возвращаясь с района ,подвёз их до Троицкой развилки – дальше шли пешком. Долго ещё в темноте вспыхивал огонёк дедовой самокрутки да слышен был дробный перестук колёс ходА по закаменелому от дневной жары чернозёму . Миновали дубраву, спустились к речке. Пелена тумана над рекой широкой полосой раздвигала тьму на две части: звёзды в чернильном небе россыпями битого стекла сверкали над головой, блёкли скатываясь к заутреней заре, теряясь в разливах надвигающегося рассвета.
В хате мать не стала запаливать лампу и Колька забрался в темноте на сенку, где на полатках как котята спали Саня и Толик; ещё немного слышал бормотание бабки Феклисты пробудившейся от ночных пришельцев; Анка шмыгая носом с головой зарылась в одеяло, пытаясь ухватить побольше от недолгого сна; мать шепча молитву, ворочалась на лавке под образами. Колька засыпая , сжимал в ладони врученный ему отцом складной ножик – своё нынешнее обретение и сокровище…
Мать и тётка Варя оставив на бабку Фёклу и Анку свои выводки подались расспросить что да как у сведущих людей; Заруба тем временем, привязав лошадей к коновязи, перекидывался новостями со скарятинским милиционером Тимошей –коренастым румяным парнем, в расстёгнутом светлом полушубке, перехваченном ремнями портупеи крест-накрест. Его кубанка с синим верхом сдвинутая на затылок непокорным вихром русых волос высоко возвышалась над головами людей наполнивших площадь перед станционным строением. Колька оглядываясь на её, как на маяк, бродил со своим тёзкой Николкой Борзёнковым среди узлов сложенных кучками на мёрзлой земле и сидевших на них стайки притихших ребятишек. Знакомых ,окромя Кузиков, видно не было, наверное односельчане ещё тянулись по большаку, не рискнув ехать к станции короткой но тряской дорогой. Подошли к автомашине, в кабине которой прямо на рулевом колесе, подложив под щеку шапку спал шофёр. В кузове сидела женщина в цветастом ярком платке и плюшевой шубейке, прижимая к себе двух девчонок и глядя строгими взором учительницы по сторонам. К деревянному борту кузова была прислонена короткая лесенка ,на нижней ступеньке которой сидел пацан – наверное Колькин ровесник. Он настороженно, но одновременно и с любопытством поглядывал на подошедших мальчуганов. В руках он вертел здоровенный кусок мёрзлой земли с торчащим из него донышком гильзы. Гильза была здоровенная и блестящая, но видимо упавшая в чернозём до заморозков и успевшая набрать в себя грязной жижи. Пацан пытался палочкой отковырять мёрзлый грунт, но только перепачкал ладошки и замурзал рукава пальто, вероятно перешитого из чёрной железнодорожной шинели. Мальчишки заворожено смотрели на его находку – такого они ещё никогда не только не держали в руках, но и просто не видели. Пацан важно приподнялся и решил разломать ком ,двинув им с размаху по нижней ступеньке лесенки, чем вызвал недовольный окрик строгой женщины и ворчание заворочавшегося в кабине водителя.
- Надо железякой его колупать,- Колька с видом знатока оглядел чужую находку, - или вон на солнышко положить погреться. Или лучше в костёр сунуть.
- Во ты даёшь, - пацан недоверчиво завёл руку со своим сокровищем за спину, - ещё скажи – в печь положить! - малец свободной рукой показал в сторону дымившейся трубы станционной печи.
- Не, в печь нельзя – будет взрыв,- важно встрял в разговор Николка, - у меня батя такими-то по немцам на эродроме стреляет, когда они наших банбить прилетают, - и мелкий авторитетно вытер нос рукавом.
- Эх ты – деревня. «Банбить»! – пацан смешно передразнил Борзёнка. – Есть слово –«бомба», а кидать с самолёта их –значит «бомбить».
- А мой папка всё равно по немцам сам стреляет,- не унимался Николка, и важно,словно сам это сделал, добавил, - и попадает…
Колька между тем вытащил свой драгоценный ножик и протянув руку к гильзе, попросил:
- Дай я её ножичком почищу. Пожалуйста…
Пацан недоверчиво глянул на него, на ножик , на Николку. И всё так же держа руку с находкой за спиной, молвил потянувшись к ножику:
- Не-е, дай-ка я сам почищу?!…
Такого нахальства Колька не ожидал. Своё сокровище выпустить из рук –равноценно закинуть его в картофельную грядку: не факт что получишь его назад. Он резко повернулся и засунув ножик в карман, подался прочь . Николка послушно поспешил за ним. Приятели уже довольно далеко отошли от машины , когда хлопец их нагнал, ловко увёртываясь от массы двигающегося народа.
- Ладно, бери – сам почистишь, - миролюбиво протянул он ком грязи, - доставай ножик .
Колька глянул на него из-под козырька старой отцовской кепки и покачал головой:
- Нет. Охота была ещё карман рвать…
Николка не нашёл ничего другого как показать нахалу язык и стрекануть вслед уходящему приятелю. Для пущей верности он на бегу повернулся и погрозил пацану кулаком. Но с налёту запнувшись за чьи то узлы, лихо приложился всем передом о мёрзлую землю и заскулил, отбив ладони и проехав носом по земле. Услышав позади себя тревожные звуки Колька повернулся и бросился на помощь к другу. Пацан тем временем уже был рядом и поднимал хныкающего мальчонку. Не разобрав в чём дело, Колька с ходу пихнул хлопца в бок, и навалился на поверженного противника. Тот хоть и не ожидал агрессии, но всё же сумел вывернуться и они, сцепившись и кряхтя от натуги стали кататься меж узлами и чемоданами, каждый стараясь оказаться наверху. Уже громко кричала строгая женщина, уже две тётки закутанные в шали пытались остановить клубок орущих драчунов; какой то дедок уже примерялся перетянуть забияк хлыстом и отступив на шаг примерялся как будет по –точнее…
Только вот вдруг Колька почувствовал что повис! Он висел в воздухе, дрыгая ногами и пытаясь достать ими до земли, или схватить обидчика ,который вместо того что бы лежать поверженным в грязи, тоже завис – только напротив Кольки.
- А ну – тихо! – как гром грянул над ухом Кольки сочный бас Тимоши – милиционера.
Тихо, вам говорю, - и он ещё раз встряхнул пацанов за шкирки. И видя немедленное повиновение, тихонько поставил обоих на землю.
- Ковалёнок, ты што й то вытворяешь, змей лютый?! – Тимоша склонился над Колькой.
Иш как накинулся - волчара не иначь!
Вокруг гомонили тётки и ребятня, Колька стоял пристыженный и грязный и наблюдал из под лобья как строгая женщина пучком где то выдернутой соломы счищает грязь с одежды сына, бросая сердитые взгляды в его сторону. Пацан что то невнятно говорил матери, видимо оправдывая себя, и размазывая капающую с носа кровь помогал ей отряхивая грязными ладонями пОлы своего пальто. Видя что Колька глядит на него, скорчил рожу. За что получил от матери затычину и угомонился.
Тимоша подвёл Кольку к возку,на котором полулёжа расположился Заруба. Узлы лежали под телегой , сидя на них, цыплятами сбилась в ватагу малышня. Анка и бабка стояли по разные стороны возка, зорко наблюдая по сторонам. Матери и тётки Веры не было.
- Не бабке тебя сдать надо б , а батьке! Он бы показал тебе как нападать- , - Тимоша поучал Кольку ,подводя его к Гуихе. – Держите ,мамаша зайца-забияку, да посадите его под телегу под пригляд. Смотри мне, не озоруй, – и жёлтый от курева Тимошин палец несколько раз промелькнул перед Колькиным носом- и Тимоша удалился…
...Кольке снился каравай - на деревянном подставе, с подгорелой корочкой на оборке, с обсыпаным мукой боком и такой вкусный даже со стороны, что слюнки текли ; а сам он так и норовил ухватить зубами душистую корочку и уже протянул было руку и открыл рот в предвкушении, как кто то совсем не ласково тряхнул его за холку , да не раз. Ешё не открыв глаза, провожая ускользающее во сне видение свежего хлеба,Колька уже понял, что всё это привиделось и стало досадно, зябко и неуютно донельзя...
Мать попросила Зарубу помочь: подъехать телегой к вагону , стоявшем на обгонном пути не было никакой возможности: масса телег,бричек,ходов уже заполнили всё пространство перед составом так, что и пешему трудно было меж ними лавировать, рискуя быть прижатым к стенке вагона или того хуже , к чумазым буксам колёсных пар волнами людской реки, так и не нашедшей покоя на путях станции. Основной ход дороги был свободен, но там нередко проходили составы ,вываливаясь из -за поворота с Верховья,чуть запыхавшийся в подъём паровоз, грохоча прокатывал "пульманы" мимо Скарятино. Колька сидя под телегой считал вагоны : получалось , что самым длинным был состав из 27 вагонов с коровами и овцами ,мык и блеянье которых то ли от страха ,то ли от голода был слышен из за закрытых дверей. Пробежал последний вагон с кондуктором и часовым с винтовкой на тормозной площадке - и поезд не спеша укатился под гору в сторону Русского Брода.
Станция гомонила на сотни голосов.Даже в такой сутолоке , по какому то наитию люди находили друг друга, перенося узлы и пригревшихся в соломе возков, телег и ходОв ,сонных ребятишек в простуженную пустоту пульмановских товарных вагонов.
Огня разводить запретили: исключением был коптящий вонючим чадом фонарь , что чуть освещал через слеповатое квадратное стекло пол вагона и полог из мешковины у полураскрытой двери. Обогреться тоже было нечем - печей не было совсем - да и всё одно не разрешили бы палить - кроме вагона в самом хвосте состава,куда по двум приставленым стрелочным длинным шпалам были закатаны полевая кухня и передок артиллерийский - с витьеватой надписью по серому борту латинским шрифтом. Распоряжался в том "пульмане" рыжеусый, лысоватый мужичок в форме, в шапке со звездочкой с паровозом и брезентовый ремень через чёрную шинель железнодорожника с бирюзовыми кантами проводника в чёрных же петличках с "молотками". Несмотря на грязь и осеннюю распутицу, мужичок по теплушке расхаживал в высоких валенках со швами из грубой дратвы по всей длине обувки сзади. Ему в помощницах была тётка неопределённых лет, с перекошенным словно параличом ртом и злым взглядом тревожных глаз, шустро перекатывавшей с одного угла вагона-теплушки, в угол с кучей дров бидоны с водой . Да и охапки дров неподъёмные не смущали её - Колька видел как она хватала с земли кучу сучьев, досок и ещё каких то деревяшек и охапка та была таковой, что узловатые пальцы с коричневыми от постоянной работы в земле ногтями еле сцеплялись в захват. Наощупь она с такой ношей поднималась по помосту, что был наспех сколочен из обломков вагонных досок, в свою "кухню" и с грохотом вываливала свою ношу перед дверцей топки полевой кухни. Какой то мужичок подсобил повару - вместе они вывели жестянку дымовой трубы в окно теплушки и закрепили всю эту конструкцию проволокой, которая в достатке валялась под откосом насыпи. Колька даже успел прихватить кусок проволоки , который за не надобностью носком валенка повар спихнул с платформы под вагон. Распрямив довольно упругий пруток,постучав по неему булыгой предварительно положив проволоку на рельс, смастерил себе Колька шпагу. Сашок сидевший на куче узлов у дальней стены вагона, в охапку держа одной рукой закутанного в материну телогрейку Толика, другой показывал Кольке - мол, дай поиграть шпагой! Но Колька сам ещё не наигравшись,то шагал по-военному мимо братьёв,то упрямо колол воображаемого врага, отступая и снова идя вперёд со шпагой наперевес, увлекая за собой своих соратников, коих он представлял то бородатыми мужиками с пистолетами за подпоясаными кушаками, то гусарами на обязательно белых конях, с золотыми пуговицами и серебряным плетением шнуров мундира и витьеватыми узорами галунов...
Наступил вечер. В серой пелене сумерек народ стал чуть спокойней : уже не слышно было перебранок, визгливые бабьи голоса перешли на тихий говор, дети тоже угомонмлись. В вагонах шла неспешная работа по обустройству к неблизкому , как думалось многим , пути. Женщины устраивали подобие "углов" ,огораживая невесть откуда взявшимися кусками брезента и домашней мешковины небольшие площадки внутри теплушек, пацаны постарше несколькими экспедициями натаскали соломы с недалёкой скирды на поле за лесополосой, тянувшейся вдоль дороги. Её кидали к стене вагона, приминали плотнее, сверху стелили кто чем был богат: старые мешки, какое то тряпьё, старые одежды... Кольке достался за компанию с Шуриком, Толей и Анкой потрёпаный, ещё деда Андрея овечий длиннополый кожух, который мать предусмотрительно сунула в телегу ещё поутру. Анка сразу свилась в комочек,накрылась с головой ватным одеялом,заботливо завёрнутым доселе в кухонную занавесь, что в хате огораживала мать своё нехитрое кухонное хозяйство.Занавесь пахла варевом для свиней - пригорелой картошкой вперемешку с запареной соломой и бураками. Снова крутнулся в животе голодный клубочек, но Колька мужественно прогонял мысли о еде. Прижав спиной Сашка к Анке, Колька выглядывал в дырочку меж кожухом и одеялом в сторону входа в их угол - не появится ли там мать...
