Когда меня забирали в армию, мама очень боялась, что я попаду в Афганистан. Но на мой вопрос, могу ли я служить в погранвойсках (с детства мечтал), офицер, который рассматривал мои бумаги на приемном пункте еще в Алма-Ате, сказал:
- Нет, родной, с твоей родословной (по отцу вся семья была репрессирована в годы войны по национальному признаку) тебя к границе за 300км не подпустят.
- Ну и отлично – узнав от меня такой вердикт, сказала мама – хоть что-то твой папаша для тебя сделал доброго (они были разведены уже лет 10 к тому времени).
Попал служить я в КБВО, читай в Белоруссию в войска ПВО, да не один, а еще с тремя парнями, с которыми мы познакомились и сдружились в ДОСААФ, где учились на оператора РЛС. Этот факт сослужил нам добрую службу, так как пацаны приходили, вообще не имея представления, с чем им придется столкнуться в армии в профессиональном отношении, если конечно у них не было водительских прав. Едва нас привезли в часть, какой-то офицер с утра потребовал нашу четверку (наш будущий ротный) и погонял по знанию сетки ПВО, работе радиолокационных станций и заявил, что отныне мы в его роте. Потом нас еще несколько раз вызывали, но узнав, что нас уже «купил» такой-то капитан, матерились и выгоняли. Так мы стали планшетистами – одна из военных специальностей по обеспечению информацией командования о воздушной обстановке над нашей родиной – СССР.
Полтора месяца во взводе молодых радистов (нечто вроде учебки, но уже в части, где предстояло служить 2 года) пролетели незаметно. С утра мы расходились по своим ротам и начинались учебные занятия. С них мы приходили настолько упаханные с лицами желтого цвета (пыль от стеклографов), что нас прозвали желтолицыми. Это было время расцвета дедовщины в советской армии, но по негласному правилу в нашем батальоне дрючить ВМР имел право только наш сержант. Поэтому дедовщину мы пока наблюдали со стороны, и если не борзеешь, то и не прилетит.
Через полтора месяца в середине декабря были назначены первые учения с полевыми выездами. Взвод молодых радистов от них освобождался (типа еще ничего не умеют и нечего им там под ногами мешаться), но меня загребли типа на стажировку. Ребята со взвода радостно поздравляли с предстоящими учениями:
- Саня, вешайся….
Действительно, начало было не ахти. Долго ехали в холодном кунге, остановились в каком-то лесу. Мороз около -30. После разворачивания командных пунктов из тех же машин, на которых мы ездили, меня поставили часовым. Куда еще девать молодого и не обученного до конца бойца. К вечеру в роте случился залет. Ротный нашел заначку со спиртным. Наказание в таких случаях было общим. Мы становились 28 панфиловцами и должны были в смертельном бою остановить фашистские танки. Выглядело это так – сначала саперками рыли окопы в глубоком снегу, потом по команде ротного выползали из окопов в полном вооружении с воображаемыми связками гранат и ползли метров 300 по такому же глубокому снегу. Поскольку никто не сознавался, чье спиртное, рота повторила этот маневр три раза. Все в роте четко знали, больше любителей выпить ротный ненавидел стукачей. Слишком честные и инициативные получали благодарность от командира, и через какое-то время под благовидным предлогом ссылались в хозроту на свинарник.
Все бы ничего, но я был молодой, и у меня не было запасных зимних портянок, у меня вообще были только одни летние (молодым так положено). Пока все переобувались, я отжал свои портянки, завернул ноги во влажные и пошел снова в караул. Ночью, когда боевая работа закончилась, меня запустили в кунг посидеть с наушниками и посторожить вдруг начнут передавать информацию. Бойцов, только что 4 часа «воевавших за Родину», ротный отпустил поспать. Сидели еще какие-то офицеры, я за планшетом, меня не видно, слушаю эфир. Под утро вдруг из одних наушников стали говорить цифры. От неожиданности я заорал:
- Сеть!!!
- Чё орешь – ответил ротный – веди цели.
Как мог на тот момент я стал рисовать маршруты целей, которые мне надиктовывали. Через пару минут прибежали старшие планшетисты, разобрали у меня наушники и освободили от дежурства. Я снова стал на пост, а поскольку начался утренний налет, сменить меня было некому часа 4. Страшно захотелось в туалет. Едва меня сменили, я пулей побежал подальше от машин, чтоб никто не видел. Отбежав метров 200, я из-за деревьев уже никого не видел и, спокойно закурив, мечтательно оправился. Был слышен только гул дизеля, обеспечивавшего электроэнергией все машины части. Пошел на звук дизеля, звук был, машин не было. Мой поход затянулся часа на полтора и в итоге я вышел с противоположной стороны скопления наших машин, относительно того куда ушел. Сразу стало понятно, почему фашисты не совали свой нос в те леса, где хозяйничали партизаны.
По времени я подошел к своим как раз перед объявлением построения. Стоим на морозе, а командир части оценивает первые результаты учений, и вдруг дизель замолкает. Ротный срывается с места и убегает в лесную чащу. Через пару минут дизель снова заработал.
- Кто дизелист? – спрашивает командир части.
- Ефрейтор Губанов – отвечает комбат.
Надо сказать, Коля Губанов к тому времени уже был дедом, дизель свой любил как никто. В бытовой жизни он был очень добродушен, хотя когда он веселился, у него на лице формировалась зверская гримаса. Но самое главное Коля сильно заикался, поэтому дрючить молодых даже по делу не брался. Едва он открывал рот, как все начинали ржать.
Командир части этого видимо не знал и потребовал виновника происшествия. Ротный привел Колю в истерзанной полушинели – низ напрочь отсутствовал, задняя часть торчала разрезанными лоскутами. Офицеры и бойцы начали подхихикивать, когда Коля строевым шагом подошел к командованию в этих лохмотьях.
- Доложите солдат, что случилось – потребовал командир.
- Тттттттооооовввааааарииииищ ппппппоооооооолккккккооооовнннннииик, эээээээтттто все ссссссссууууукккка ддддддиииииззззель, шшшииинннннель зззаааажжжеваааааааааал.
Вся часть кроме командира в откровенную уже ржала, хватаясь за животы.
- По приезду в часть ттттррррооооое сссууууттток ареста - в тон ответил командир части. Смех мгновенно прекратился. Учения продолжились. Мне надо было как-то выживать, я периодически отжимал воду со своих портянок, постоянно сжимал пальцы внутри сапог и постукивал сапогами друг о друга. Днем было обычно -25, а ночью доходило до -35. Выручали сигареты, смолил одну за одной, когда было время. Они создавали ложное ощущение теплоты внутри тела.
На следующий день перед обедом, стоя на посту, снова почувствовал первые позывы по большому. Но едва меня сменили, постучали на обед. Пропускать себе дороже, проглотив пищу, только хотел уединиться, объявили сбор. Там полтора часа рассказывали, что мы отступили до Москвы в ходе военных действий, а теперь перешли в контрнаступление и сейчас передислоцируемся. Поступила команда свернуть боевые машины в походное положение. Побежали к машинам, тоже не отвлечешься. Только свернули, построение и с него снова по машинам. В каком то холодном кунге в темноте нашел какой-то офицерский полушубок (он оказался замполита), снял сапоги, отжал портянки и оставил проветриться. Сам засунул ноги в рукава и хоть чуть-чуть забыл о пронизывающем до костей холоде. Этот полушубок спас мне ноги, о чем я замполите рассказал перед дембелем. Тот ответил, что уже тогда знал, кто воспользовался его полушубком и почему он грязный, но не стал шум поднимать потому что это не по-офицерски.
Хотел подремать да какое там. Внутренние позывы стали настолько сильными, что я даже рычать начал. Но испортить боевую технику нельзя. В итоге терпел с 3 часов дня до 12 ночи, пока мы снова не приехали в лес. Едва машина остановилась, я, уже приготовившийся к выходу, вылетел из кунга, долетел до первого дерева и там голой попой в 35-ти градусный мороз в сугробе испытал наивысшее физиологическое наслаждение в своей жизни, вспоминая все бородатые анекдоты на эту тему.
Там мы еще двое суток «повоевали», если удалось раза три-четыре подремать по одному часику то хорошо. Я просто не рисковал на морозе засыпать, пытаясь постоянно, согреть хоть как-то ноги.
На пятые сутки мы вернулись с учений в часть. В нашей роте в отличие от других было правило, машины загоняются в боксы не только водителями, но и связистами. В батальон возвращались только все вместе. Так ротный решал проблему конфликтов по работе. Правило сохранилось, и когда ротный ушел. Стоим ждем машины. Двое дедов, с которыми я особенно скентовался по причине землячества (татарин и немец тоже из Южного Казахстана), шепнули сержанту, что у меня портянки не по сезону. Тот приказал скинуть сапог, и увидев в чем я был, спросил:
- Почему молчал придурок, что у тебя портянки не по форме.
- Не положено, товарищ сержант.
- Бегом в расположение роты.
- Есть.
Самый кайфный приказ был тогда. Я прибежал в казарму часов в 11, наши молодые радисты уже спали. С кайфом переоделся, с кайфом помыл ноги в умывальной комнате холодной водой, она мне даже показалась теплой. С кайфом взял сигарету и пошел в туалет. В 3 часа ночи меня разбудил наш сержант взвода. Я сидел на очке, сняв штаны, уперев голову в левую руку, в пальцах которой торчала незажженная сигарета. Покурив с сержантом, добрался до кровати и 6 утра по уже знакомому распорядку.
Эти учения как-то сразу поменяли отношение ко мне среди старослужащих. Во-первых, все выдержал и ни разу не вякнул, во-вторых, показал, что не вишу камнем на шее и меня еще молодого можно на учениях сажать за работу. Ну и в-третьих, как заядлый курильщик я всегда держал при себе две пачки сигарет. Когда ко мне обращались, никогда не жался и делился со всеми. За 5 дней скурил с сослуживцами весь блок. С этих учений ко мне стали обращаться со старой армейской формулой как к своему – «Саня, дай закурить».
Все имена и фамилии изменены преднамеренно.