Высшее звено пищевой цепи⁠⁠

Интерпретировано мной со слов знакомого конвоира, а посему тег "моё".

Сопровождал он «стражного» подсудимого в судебном заседании, весь процесс сидел возле клетки и наблюдал за происходящим. Обвинение было объемное и гособвинитель несколько часов монотонно, словно мантру, зачитывал обвинительное заключение. Эдакая обязательная формальность, деваться некуда. Все это время остальные участники процесса были вынуждены слушать, но по факту каждый занимался своими «делами». Адвокат, поминутно зевая, то пытался поудобнее пристроить голову на ладони, да так, чтобы не захрапеть, а когда просыпался, перелистывал копию обвинительного заключения, скорее всего, чтобы узнать, сколько еще осталось до конца. Секретарь что-то печатала, скорее всего, протокол, но по другому делу. Потерпевшие, коих было около десятка, пытались поуютнее пристроиться на плоских деревянных скамейках, покашливали, те, кто сидел на задних рядах, периодически засыпали. Подсудимый уткнулся лицом в пол и исподлобья разглядывал всех присутствующих, иногда делал короткие заметки в своем блокноте, раздражающе скрипя карандашом. Судья, откинувшись в своем королевском офисном кресле, поначалу пытался следить за текстом, но на третьей странице, видать, это ему наскучило. Он отодвинул дело чуть вперед, медленно оглядел зал и, когда обвинитель пробубнил: «…убедившись, что за ним никто не наблюдает…», судья «незаметно» ввел указательный палец в нос.

Провернувшись внутри, градусов эдак на шестьдесят, палец чуть изогнулся и вернулся с добычей, которая тут же была передана в шарокатный цех. Тандем указательного и большого пальцев работал четко и через считанные секунды слегка потемневший шарик был «незаметно» отправлен в цех жевательный. Изделие было перемолото белыми жерновами и виновато проглочено. В общем, вернуться оттуда ему было уже не суждено. Шарокатный цех тут же был избавлен от мелкого производственного мусора и очищен где-то под столом. Прокурор в это время смочил языком свой указательный палец и перелистнул страницу.

У каждого своя функция, подумал конвоир. Тут его взгляд упал на подсудимого. Глаза жулика молчаливо вопрошали: «Чувак, ты тоже это видел?» Конвоир пожал плечами и вновь перевел взгляд на судью. Тот с каменным лицом повторил операцию. Потом ещё. Этот сценарий повторялся несколько раз с небольшими перерывами, видать для пополнения запасов, до тех пор, пока прокурор внезапно не отрапортовал: «У меня всё, Ваша честь». Слова обвинителя оживили участников судебного заседания.

«Надо продолжать заседание… та-ак, что там у нас дальше?» - читалось в глазах председательствующего, но собраться мыслями мешал один незавершенный процесс – в шарокатном цехе застрял последний шарик, он предательски, в знак протеста прилипал то к указательному, то к большому пальцу. Но человек сильнее, особенно если он судья. Хозяин опустил руку так, что кисть спряталась под стол. И уже из этого положения воздух разрезал мощный щелбан – неудача, еще щелбан – шарик держался изо всех сил; третий, усиленный распрямлением локтевого сустава – и шарик, сорвавшись, пал ниц. Конечно, конвоир не мог видеть своими глазами всего, что происходило ниже столешницы правосудия, но к чертям процессуальные заморочки – тот прощальный звук, с которым наш герой шлепнулся на линолеум, конвоир расслышал отчётливо. Его нельзя было спутать с другим звуком. Это был отчаянно тихий, глуховатый шлепок, какой издаёт капля слепого дождя в августе, попадая на огромный и упругий кленовый лист.

И уже после этого, чтобы замести следы или дабы потом, когда все уйдут, вдруг не возникло соблазна поднять его и довести дело до конца, судья наступил на шарик и, скорчив брезгливую гримасу, «ш-шарк» - размазал.

«Наелся», - резюмировал подсудимый и что-то записал в свой блокнот.