Трудный ребенок Вика⁠⁠

Мама Вики любила говорить ей, что те дети, кого родители действительно не любят — живут в детдомах. И вообще, что бы она понимала в плохом детстве! И долгое время Вика убеждала себя, что мама ее действительно любит. Ну да, специфически, но любит же!

Но каждый раз, перебирая свои детские фотографии, перечеркнутые маминой рукой, или вспоминая ее зловещий шепот: "Спрыгни завтра с крыши, а то я тебя во сне удавлю" - Вика осознавала, что находится в плену очень большого самообмана. Пока, наконец, не поняла, что готова дать своему детству объективную оценку и назвать поступки матери своими именами.

«До того, как я наткнулась на этот блог, я не знала о том, что есть просто вот такие люди и думала, что мама, видимо, все-таки любит меня, но не умеет этого показать. Потому что не может же мама не любить!

Но потом вспомнила: когда я была маленькая, то делала открытку для мамы и подписала «от твоей любимой дочери». Мама мне указала на то, что я не могу так писать, я же не знаю, что именно она чувствует, поэтому надо писать «любящей»…

Тарелка на голове, капуста в карманах

...Когда я родилась, мама была замужем и было ей 18. Детство у нее было не очень хорошее, бабушка прилично пила, и в какой-то момент мама со своим младшим братом оказались в интернате. Подробностей не знаю, мама о детстве рассказывала не очень охотно и не всегда правду. К примеру, она мне говорила, что ее в этой семье удочерили, а позднее, когда появилась необходимость собрать документы родственников за несколько поколений, оказалось, что удочерили бабушку.

Когда мне было четыре, родители развелись, мама уехала в другой город, я осталась жить у бабушки. Ко второму классу мама меня забрала. И началось...

Первый раз бита я была за плюшевого льва. Я приехала к маме, у нее на полке была мягкая игрушка – лев, наряженный в короля. Я взяла его поиграть, за что была довольно основательно наказана и усвоила, что «это мое, трогать нельзя, вот есть у тебя свое – с этим и играй». Физические наказания вошли в систему - за дело и не очень за дело. Ремень, подзатыльники, стояние в углу на горохе или соли.

С личными границами у нас в семье было плохо. Точнее, у мамы они были, а у меня, предполагалось, появятся вместе с зарплатой и собственным жильем.

В детстве у меня была копилка, в которую складывались копейки, найденные на улице, или полученные за сдачу бутылок (опять же, найденных на улице, мама никогда не пила алкоголь). Однажды я захотела купить на эту мелочь продававшиеся тогда коробочки-сюрпризы, в них были конфета и симпатичный браслетик. Залезла в свою копилку (глубоко спрятанную в столе), а она пустая. Спросила маму, где же мелочь, а она ответила: а, выпала, наверное, поищи, у тебя же в столе бардак, наверное, завалилось...

В раннем детстве камнем преткновения была еда. Я вообще много всего не ела и не ем сейчас. К примеру, супы, особенно борщи. И я их не ела. Мама пробовала тактику «пока не съешь – из-за стола не встанешь». Рекорд над тарелкой борща – четыре часа. Иногда я заканчивала обед с этой тарелкой на голове, иногда с карманами, полными капусты. Иногда меня тошнило в тарелку того, что полагалось съесть, но бдение продолжалось.

Та же история с молоком – не могу его пить, сразу рвотный рефлекс возникает. В какой-то период жизни мама решила, что мы обязаны утром и вечером пить продукт жизнедеятельности какого-то лактогрибка, и я давилась, но почему-то пила. Мама всегда говорила, что это как у моего отца с кальмарами, он всегда утверждал, что их не переносит, но вот она сделала ему салат с кальмарами и он съел с удовольствием, еще и добавки попросил. И вот если я молока не замечу – я его полюблю.

В детском саду питание не очень отличалось от домашнего, там я не ела тоже. Взрослые дружно говорили: ну и ходи голодная. Ну я и ходила голодная, в теплое время года подъедая какие-нибудь дары природы. И регулярно отправлялась в больницу то с отравлением, то с гастритом.

Во время визитов в одну из больниц маму не удовлетворила сила моей дочерней любви, она заподозрила, что я радуюсь не ей, а еде, которую она мне привозит. И она перестала приезжать. В больнице был телефон-автомат, с которого дети звонили домой. И вот я звонила домой и умоляла маму приехать. «А почему ты хочешь, чтобы я приехала?» - «Я очень соскучилась» - «Не ври мне, я знаю, есть что-то еще!» - «Я очень голодная.» Как же ржали надо мной эти дети! Но мама через какое-то время приехала.

«Ты мне больше не дочь, пошла вон»

Ребенком, который до дрожи боится отсвечивать, я стала сильно не сразу. До сих пор не очень понимаю, как получилось так, что ребенок, который с удовольствием пел, танцевал, читал стихи на школьных мероприятиях, вырос во взрослого, которому страшно ходить в спортзал, потому что там крутые тренеры будут ржать.

В третьем и пятом классе я училась в очень хорошей школе. Там были очень приятные учителя, у меня появились подруги, с которыми мы все время устраивали какие-нибудь выступления для класса, гуляли. Я много и с удовольствием читала. Училась тогда еще хорошо. Стала сама писать какие-то мелкие рассказы, и очень мне это нравилось. В школе очень хвалили мои сочинения.

Был случай, когда в школе мы писали сочинение про маму и ее пригласили на собрание, потому что несколько лучших сочинений будут зачитывать, и мое тоже. Мама не пришла.

В какой-то момент мама стала религиозной. Мы ходили на какие-то религиозные собрания. Лет мне было еще мало, чтобы как-то критически оценить проповедуемое, но мне казалось, что сюда можно приходить со своими проблемами, здесь помогут. Вообще, то, что куда-то можно, если что, приходить, был для меня важен - мама любила выгонять меня из дома. Это тоже было наказанием за проступки. Просто «ты мне больше не дочь, пошла вон, уходи и больше не приходи».

Я уходила, бродила, возвращалась и умоляла пустить меня домой. Однажды она выгнала меня ночью, и я пошла к друзьям, которые часто приходили к маме. Их дома не оказалось, я свернулась калачиком на крыльце их дома и уснула.

Проснулась еще ночью и пошла проситься обратно. Оказалось, что меня уже ищет куча каких-то людей, потому что я ушла гулять и не вернулась. Мама обычно не начинала меня искать, поэтому я очень удивилась. У нее в тот момент был молодой человек из этой самой религиозной группы, и он как раз к ней пришел. Мама сказала мне тихо «закрой рот и вали спать», и я ушла. Позднее выяснилось, что все время, что меня искали, я сидела на дереве у дома и глумилась над происходящим.

Подкаты маминого друга

Всякую охоту прибегать к помощи религии у меня отбил ее молодой человек. В какой-то день я валялась в кровати, и вдруг он пришел полежать со мной. Почему-то голый. Меня это как-то не очень смутило, лет еще было мало, о сексуальных взаимоотношениях знала только из того, что слышала по ночам. И мне казалось, что для этого надо быть уже взрослым.

Он взял мою руку и ею стал себя щупать, я перепугалась и пулей вылетела из дома. Когда вернулась – он сказал, что не знает, чего я так перепугалась и давай не будем говорить маме, чего зря говорить, все же хорошо и страшного ничего не произошло. С тех пор я старалась держаться от него и всех этих людей подальше, они больше не казались мне безопасными.

На следующий день я пришла к выводу, что раз он просит не говорить – значит, что-то не так и надо обязательно сказать. Пришла из школы и пошла сразу к маме. Но только я открыла рот, мама рявкнула на меня, что она занята и вообще иди уроками займись. И я решила, что если скажу маме – будет хуже.

Вообще, уверенность в том, что если я о чем-то плохом, что со мной случилось, скажу маме, то будет хуже - была очень сильна. Например, упав с выбивалки так, что металлический прут горизонтально пришелся мне между ног и порядочно мне там все расквасил, я около часа прорыдала в подъезде, прежде чем идти домой, потому что мама будет ругать за испорченную кровью одежду.

Мы очень часто меняли место жительства и, как следствие, мои школы. С какого-то момента мне становилось все сложнее и сложнее вливаться в новые коллективы. Сейчас я не очень понимаю, зачем мы так часто меняли школы. Иногда я могла ездить в школу через полгорода по несколько часов с пересадками, а иной раз сменить несколько школ, потому что ездить далеко, когда от прошлой школы до дома 15 минут, а до новой 5. В школах могла быть разная программа, но кого это останавливало? Если я могла ездить в плохую, то почему не могла ездить в хорошую?

Два способа отвадить друзей

Мама ненавидела людей. У нее бывали какие-то друзья, с которыми она приятно общалась. Вообще, она довольно легко сходится с людьми и всегда получается приятной, умной и героической женщиной в их глазах. Одна тянет ребенка, работает, да ребенок еще очень непростой. Я все время была у этих друзей очень непростым ребенком, с которым только так и надо.

Если у меня появлялись хорошие друзья, мама ежедневно вдалбливала мне в мозг мысль о том, какие они плохие, уродливые, как плохо поступают. До определенного момента это отлично работало, и общение с друзьями сходило на нет.

Про своих друзей она говорила ничуть не лучше, я и по сей день не могу понять, как они могут дружить, если она о них так говорит и думает. Сейчас я понимаю, что та же ненависть к людям прививалась и мне, потому что неоднократно она мне рассказывала, что все вокруг мудаки и моральные уроды. Такому же обесцениванию подвергались мои любимые занятия.

Лет в 14 я научилась не рассказывать ей о вещах и людях, по-настоящему важных для меня. С занятиями было сложнее, потому что нельзя же не говорить о том, где ты и чем занимаешься. К шестнадцати опытным путем выяснилось, что очень даже можно, если хочешь, продолжать любить кого-то или что-то. И убедить меня в том, что моя любимая музыка отвратительна, автор любимых книг ничтожество и так далее, стало сложнее.

Все к тем же 14 годам маме стало сложно объяснить мне, что мои друзья очень плохие, и она изобрела новый способ. Как-то я пришла к подруге, а ее отец отвел меня в сторону и говорит: «Вчера мне позвонила твоя мама и попросила больше не пускать тебя к нам в дом. Я не знаю, что это было и какие у вас отношения, вы с дочерью дружите и все в порядке. Просто постарайся не говорить ей, что ты у нас». Я сначала похолодела, стало страшно, что меня сейчас с позором отсюда выставят. Я очень любила у них бывать, родители девочки тоже вроде любили мои визиты. И по совету этого папы я перестала говорить маме, что я у них. Возможно, этот чужой папа поступил совершенно неправильно и непедагогично, зато совет был хороший.

У меня в переходном возрасте появилось много друзей и просто знакомых. Тогда были популярны блокнотики на замочках, и я страстно такой желала. Не для дневников, вести дневники мне казалось очень опасным, но просто иметь что-то свое на замочке. И вот мне такой подарили. Я сдуру выписала туда телефоны друзей. В какой-то момент я нашла этот блокнот с вырванным замком и частью страниц. Прибежала к маме со слезами, но она сказала, что не знает, кто это сделал. А через несколько лет я обнаружила этот листочек у нее.

Немного вернусь к школам. Пятый класс был просто прекрасным. В шестом меня перевели в другую школу, гимназию с углубленным изучением немецкого языка. Пришлось ходить к репетитору, чтобы там учиться. Дети меня не очень хорошо приняли, я к тому моменту была зажатой и боялась отвечать на уроках и знакомиться. Училась я уже не так хорошо, но и в троечницу не превратилась.

Был момент, что я получила плохую оценку и вздохнула в классе, что мама меня убьет за нее. Учительница почему-то решила, что убить не убьет, но накажет и поговорила с мамой. Мама, придя домой, сказала, что раз я жалуюсь на побои, то надо, чтоб было на что жаловаться и избила меня. Так мне стало понятно, что другие люди не должны узнать о том, что дома у меня что-то может быть не так, а то будет хуже.

Потом другая школа. И вот тут было уже совсем не весело. Это вообще был самый опасный район города, а конкретно это школа – для самых отмороженных детей. На уроке дети могли встать из-за парты, сказать учителю «да пошел ты на хуй» и уйти гулять. Бывали вещи вроде как собраться в раздевалке и избить незнакомую девочку. Но мягенько, чтобы никто ничего не заметил.

Там я проучилась всего четверть. Потом другая школа в том же районе. Я выдохнула с облегчением, но рано. В первый же день одноклассники мне объявили, что вот тот класс (в первой школе), из которого меня забрали, расформировали из-за моего ухода, а там были их друзья и теперь они не могут учиться. И я за это отвечу.

Я доучилась здесь до девятого класса — с перерывом на одну четверть, потому что мама меня перевела в платную школу «по знакомству». К концу четверти знакомство иссякло, и я вернулась обратно, где к подколкам присовокупился еще и этот перевод. С какого-то момента я поняла, что могу просто не ходить в школу и не ходила. Когда об этом узнала мама – высекла проводом удлинителя.

Уроки гитары и английского

В какой-то момент мы жили в коммунальной квартире с общим туалетом. Кто-то там за собой не смывал, соседка решила, что это я и сказала моей маме, чтобы та со мной поговорила. О, мама поговорила. Она влетела в комнату, схватила меня за волосы и поволокла на общую кухню, захватив ремень. Там швырнула меня на пол и сказала соседке: «Вот тебе ремень, накажи ее сама». Соседка в ужасе уставилась на нее со словами: «Вы что, все не так страшно, просто все теперь знают и будут смывать, зачем наказывать». Мама ответила «Да? Ну тогда я сама» и отлупила меня прямо там.

Вообще, в этой коммуналке была самая жесть. У мамы завелся мужчина. Я таким периодам радовалась, потому что ей становилось не до меня, да и некоторые из них говорили ей, что так наказывать ребенка нельзя. Но быстро после этого пропадали.

И вот появился новый мужчина. А я тогда захотела научиться на гитаре играть. Мама сказала, что делай что хочешь, меня не впутывай. Но гитару купила. И этот ее мужчина стал мне помогать учиться играть. Он сказал, что играть надо по два часа в день обязательно, и он будет следить. И этот гад следил! Доследился до того, что я бросила к чертовой матери эту гитару.

Он был моложе мамы, считал себя отличным гитаристом, знатоком английского языка и психологии. Часами мог сидеть над книжками по психологии и что-то бубнить, делая в них пометки карандашом. Книжки эти он регулярно покупал, какие-то жутко дорогущие, и прикасаться к ним было запрещено. Причем покупать он их активно начал тогда, когда стал жить с нами. Благополучно избавив нас от таких «излишеств», как одежда, книги, телевизор, компьютер, мебель, а потом — и приличное жилье. Когда мы с мамой все-таки сбежали от него (а мы именно сбежали), то сбежали мы уже из частного дома без отопления и воды. Там была печь, которую надо было дровами топить, а за водой надо было ходить в школу напротив.

Он хотел меня воспитывать, и она ему в какой-то момент разрешила. Он объявил, что так наказывать детей нельзя. Взялся за мою учебу. У меня тогда внезапно обнаружились способности к математике. Как-то учительница нашла подход, и внезапно математика стала простой и понятной. Я делала уроки, но мамин мужчина говорил, что мало и показывал в учебнике, что я должна решить вот отсюда и досюда по математике, английскому и немецкому.

С английским мы тогда и познакомились. Не было никакого понимания языка, как строятся фразы, зачем нужны артикли, что за множество времен. Никто не спешил мне объяснить. Мне выдавался оксфордский учебник английского, и надо было сделать упражнения вот отсюда и досюда. Да я даже условий задачи не понимала, билась со словарем над этими упражнениями.

Первые несколько раз, когда я не справлялась, меня просто ругали и обзывали тупой. Потом начались наказания. Детей же избивать нельзя, но он вычитал в своих книжках по психологии, что можно немного бить ремнем по попе. Наказания заканчивались тем, что я сжималась в комок и прикрывала руками голову. И если я не успевала (а я никогда не успевала), то он хватал меня за руку, тащил в центр комнаты и бил ремнем со всей дури. Я пыталась прикрыться, но дури у него было много, поэтому у меня регулярно были огромные синяки на заднице, ногах и запястье свободной руки. Я кричала, но как-то без толку.

На какой-то из съемных квартир пришли соседи и сказали, что если вопли ребенка не прекратятся, они вызовут службу опеки. Ну, вопли он прекратил, но не прекратил бить. Потом бить начал не только за то, что тупая, но еще и за опоздания, за то, что много съела и так далее. Мама же делала вид, что ничего не происходит. Хотя я звала ее на помощь в эти моменты.

Началось лето. Нам выдали учебники на будущий год заранее. И мужчина решил, что летом надо все равно учиться. Стал давать больше упражнений. Я не успевала и была порота. Кстати, на лето задали кучу литературы, я стала читать с удовольствием, но это удовольствие быстро просекли и прекратили.

И вот в какой-то раз я снова не успела выполнить задания, и он начал меня бить. Он обычно бил долго и со вкусом, а мама, как обычно, ушла на кухню. Я стала кричать и звать ее. Но она прибежала с палкой в руках и несколько раз прошлась по мне этой палкой, приговаривая: «Будешь меня еще звать? Будешь орать?». Так повторялось какое-то время, пока звать маму я не перестала. И стало понятно, что мама помогать не станет.

За время его помощи мне с учебой я скатилась на тройки — и их-то мне ставили из жалости. Школа сменилась, учительницы по математике больше не было в моей жизни, и я просто перестала ее понимать. Немецкий тоже. Английский стал для меня настолько сложным, что я лет до двадцати его просто не понимала. Мозг отключался - и все, никакие объяснения не помогали.

Был случай, когда мама убеждала меня... покончить с собой. В картину мира «психолога» я вписывалась как-то временно, он планировал завести с мамой своих детей. Сначала мама начала беситься и периодически говорить, что за его внимание со мной она бороться не собирается, и если я не перестану его завлекать, то она сама меня удавит. Я недоумевала, завлекать это чудовище у меня в мыслях не было, да и никого я завлекать тогда еще не хотела. И вот мама начала подходить ко мне перед сном, поправляла одеяло и шептала на ухо: «Если завтра по дороге домой ты не спрыгнешь с какой-нибудь крыши, я тебя во сне удавлю. Будет лучше, если ты сделаешь это сама». Засыпать было страшно. Да и вообще все время спать было тяжело. Часто, когда мама бывала в плохом настроении, я просыпалась и не могла уснуть.

«Я знаю, что ты за гадина»

Мама часто меня оскорбляла. Называла тупой, страшной, дебилкой. Она каким-то непонятным для меня образом менялась постоянно – то любящая и заботливая мать, то какой-то чужой монстр. В раннем детстве мне казалось, что мою настоящую маму украли инопланетяне, а это замена, которая плохо работает и надо просто подождать, пока мне вернут маму. Я даже отправлялась на поиски и долго бродила по улицам.

В детстве частенько бывало так, что я натыкалась на свою фотографию, всю исчерканную ручкой. В какой-то момент она попросила меня найти какой-то номер в ее мобильном и я увидела, что я записана в ее телефоне как «дура».

Еще когда я училась в седьмом классе, и с нами жил ее мужчина, появилось правило: хочешь что-то себе – заработай и купи. Я продавала туалетную бумагу. В это время у меня завелась подруга в магазине, взрослая женщина, работавшая в отделе сувениров. Я могла быстренько продать свой запас туалетной бумаги и торчать у нее полдня. Она здорово помогала мне советами и просто разговорами. Потом отдел закрылся и я не знала, где ее искать. В то время с деньгами у нас было плохо, и мама отправила меня на рынок продавать мои же книги, когда-то мне подаренные.

После нашего побега от этого мужика мы жили у ее подруг. Подруги все как одна меня не любили. Одна как-то подошла и тихонько прошипела: «Мне твоя мама про тебя все рассказала, я знаю, что ты за гадина, только попробуй обидеть меня или мою дочь».

После девятого класса мама уговорила меня пойти в техникум. Я не очень-то сопротивлялась, мама всегда говорила, что вот исполнится 18 – вали на все четыре стороны и делай что хочешь. Я как-то сразу поверила и просто ожидала окончания учебы, как раз после техникума уже можно идти работать и я буду совершеннолетняя, а с университетом еще буду ограничена в возможностях.

В техникум я поступила на бюджет. После того, как вывесили результаты, я прискакала к маме на работу и гордо объявила, что вот, бюджет. Мама подняла глаза и спокойно сказала: «Я тебе не верю, ты мне врешь».

Продолжение следует...