Костюм⁠⁠

- Скажите, папа, а когда все это кончится?

Семен Иосифович посмотрел на молодого человека поверх очков. Он всегда удивлялся выбору своей дочери: как она смогла полюбить этого шлимазла?

- Ой, Беня, шо тебе сказать…. Вроде бы и скоро, но шо-то мне мало верится. Я уже совсем перестал верить во что-либо. Мне уже так все равно, шо аж страшно.

Папа встал со стула и подошел к окошку. Привычный, до рвотных позывов, пейзаж. Как он сам говорил :«Сутулая погода». Его старческий организм совсем перестал переносить эту сырость. Он хотел уехать на юг. Домой. Но, было одно большое «но». Его внук, Йося, поступал в медицинский, и дедушка приехал для помощи. Все-таки, он был все еще врач. Да, и ректор университета был его приятелем. Мало ли что?

Папа снял очки, и повернулся к зятю

- Беня, пусть Йося не надевает черный костюм.

Зять искренне удивился этой просьбе.

- Папа, а почему это? Я как раз собирался купить ему, – недоумевал тот, как беременная старшеклассница.

Семен Иосифович отошел от окна, и сел на диван. Он снял очки и посмотрел на свои руки.

- Мне было 8 лет. Я смотрел в щель между досками почти всю дорогу. Ехали мы два дня. Кое-как мать умудрилась припрятать немного еды, и хоть не сильно голодно было. По приезду, мы долго стояли на месте и двери не открывали. Я, впрочем, как и все, смотрел на перрон. Только я не плакал, как остальные. Всюду бегали солдаты. И из репродуктора играла красивая музыка.

Мое внимание привлек один человек в красивом черном костюме, поверх которого был наброшен белый халат. Он небрежно прогуливался по перрону и отдавал какие-то распоряжения. Когда нас вывели из вагонов и построили в шеренги, я все еще высматривал его. И когда он подошел совсем близко, я выглянул из-за стоящего передо мной старика, и увидел на его костюме череп с костями. Он был совсем не страшный и, даже, смешной. С улыбочкой такой. Он говорил что-то на немецком

и заметил, что я смотрю на него. Он подозвал меня, и я осторожно подошел.

- Erste Jude, der sich nicht fürchtete. Ich hoffe, das die letzte, – сказал он.

Немец взял меня за руку и повел за собой. Мать кричала и звала меня, а я, как зачарованный шел с ним. Офицер сказал, что я похож на его погибшего сына, который погиб под бомбами союзников. Может, это меня и спасло….Мать я больше никогда не увидел.

К моему счастью, лагерь оказался не таким, как Освенцим или Дахау. Мы, в основном, работали. Я работал в ткацком цеху, подсобником, и иногда подшивал немецкую форму. Черную. С теми самыми пиратскими черепами.

Когда нас освободили, всех немцев согнали на центральную площадь лагеря и расстреляли. Я видел это своими глазами, и мне как-то не было жалко никого. Они лежали черной кучей, и проходя мимо, я увидел того самого офицера. Он смотрел в небо своими серыми глазами. И я подумал, что он уже гуляет со своим сыном.

Я был маленьким еврейским мальчиком, наивным и глупым. Глупым оттого, что потерял мать, и я не понимал до конца всего ужаса происходившего там . Лишь спустя некоторое время все осознал, и как-то сразу повзрослел. Каким-то чудом, я попал домой, но в нашей квартире жили чужие люди, и так как все мои родные погибли, да и соседей тоже не осталось, я не смог вернуться к себе.

Меня определили в детдом. В двенадцать лет меня усыновила семья филологов из Одессы. Мой новый папа был переводчиком. В сорок девятом его арестовали. Тот человек тоже был в черном костюме. Папа умер в тюрьме, от открывшейся язвы. Вот так получилось, что от черных костюмов одни сплошные несчастья. Купи ему лучше синий.

Зять встал со стула, и тихо сказал:

- Папа, я не знал. И Ида мне не рассказывала.

Ему стало стыдно. Только он не мог понять почему.

- А я ей запретил.

- Теперь я понимаю, почему она настояла, чтобы на свадьбу я был в бежевом костюме. – сказал тот с интонацией масона на партсобрании.

Он подошел к тестю, и обнял его:

- Простите, папа, – сказал он, боясь заплакать.

- Ладно, все хорошо. Просто я подумал, что стоит тебе все объяснить. А по лагерному номеру, я в лотерею 300 рублей выиграл в семьдесят пятом. Такая себе компенсация….

Семен Иосифович поднялся, и пошел на кухню. Он достал из шкафчика бутылку коньяка, рюмку, и налил. Подойдя к окну, он посмотрел на улицу. Начинался мелкий и противный дождь. Выпив одним глотком налитый коньяк, он открыл форточку и закусил осенним ленинградским ветром.