Дорога Смерти в Боливии: путь, на котором немногим меньше мертвых, чем живых⁠⁠

Боливийская Дорога смерти была закрыта десять лет тому назад—кажется, едущим вверх еще позволено ею пользоваться, но не поручусь. Теперь вниз—только на велосипеде. Вообще этот проселок был предназначен для того, чтобы с четырехкилометровых высот везти людей и грузы к высотам нулевым—из города Ла-Паса в городок Коройко. Убивала эта дорога, с точностью бухгалтера и неумолимостью маньяка, по 300 человек в год, начиная с середины 30-х, когда ее построили.

Ла-Пас—город-пустыня: тут, на 4 километрах, только анемичная лама-гуанако прокормится, да и та будет ходить-качаться. Ла-Пас, при этом—почти столица: тысячи тонн грузов и десятки тысяч людей должны сюда прибывать и отсюда убывать каждый день. Вот этот проселок и обслуживал город, собирая дорожный налог трупами. Сейчас по нему носятся мушиными роями только велосипедисты, но и они бьются—говорят, человек по 20 в год. Не удивительно: велик мне дали, к примеру, с действующими лишь иногда тормозами—по счастью, я грохнулся еще на асфальте, ДО съезда на проселок, чудом не разбив ни одну из трех своих камер.

Вообще, это было, наверное, самое странное путешествие в моей жизни: проделать на велике путь, который обычно совершают на самолете—за считанные минуты из заоблачной стужи попасть в тропическую влажную жару. Пронзив пару раз облака; въехав в дождь не ПОД, а СКВОЗЬ грозовую тучу; промокнув под водопадом, который сотней метров выше был еще лишь туманом. Хотя это задним числом отмечаешь странности: при езде отмечаешь задницей только кочки, которых на 63-х километрах было ровным счетом 15 491-а—кто не верит, может пересчитать самолично. На старте—градусов 5 тепла, пронизывающий ветер, лежат озера синие в пыли горных плато. Группу нашу человек из 6 доставили сюда на микроавтобусе: я сразу съехал далеко в хвост—мало того, что тормозов больше не было, чем они были; вдобавок, их приторочили к рулю, а «Орленок», на котором я в 83-м последний раз катался, тормозил полуоборотом педалей назад.

От начала и до конца ехали сквозь воду, так что я твердо теперь знаю: врут, будто у нее 3 агрегатных состояния—больше их, больше. Есть еще вода, льющаяся за шиворот; вода, проникающая в уши и ноздри; вода, впитывающаяся в подушечки пальцев; вода, которая скапливается в штанинах и тысяча разных других вод— они различаются степенью своей гнусности, одна мерзее другой, и, какую ни возьми, следующая будет много отвратительнее. Дорогой смерти оттого так лихо и едут: из адского холода в адскую жару сквозь дьявольскую мокрядь—если смерть разлучит вас со всем этим, оно будет только в радость.

Дорога тряская и вечно петляет: ее строили взятые в плен во время войны Чако парагвайцы—вот уж отомстили так отомстили, урон живой силе противника 80 лет наносили и наносить продолжают. Где-то уже на подъезде к городу Коройко, в нижней трети дороги, полагается делать ритуальный снимок со вздыбленным велосипедом на краю пропасти, на скальном навесе.

У дьявола, которого здесь бесперебойно кормят душами, наверное, есть тайное соглашение с туркомпаниями, такой себе пакт Молотова-Риббентропа: «Что сверзилось—то мое, но прочему обеспечу декоративную дымку!». Финал заезда прозаичен как любой другой финал: Коройко—большая деревня, жиреющая на туризме. Похороны здесь теперь редкость, но жизнерадостным Коройко не назвать. Хотя Дорога смерти стоит того, чтобы по ней скатиться—хотя бы чтоб взбодриться, чтоб мир заиграл красками: сквозь истошную местную зелень не всякий счастливо продирался, а тебе вот повезло… Ну, про Боливию еще много потом будет—она не только самое странное, но и самое красивое место на Земле.