Этот пост На Азовстали найден дневник украинского военнослужащего. Как проходили последние недели перед сдачей, напомнил один эпизод из воспоминаний ветерана ВОВ Верникова Самуила Марковича: «Записки военного переводчика» - «Исповедь» бюргера, где, почти также, рассуждал немецкий пленный на допросе. И очень точно Верников С.М. описал слова этого пленного -
Конечно, мы хорошо понимали, что «сердитые» речи Шнитке против гитлеровцев ни в коем случае нельзя принимать за чистую монету. Ведь его «исповедь» — это был попросту «крик души» мелкого хищника, собственника, обманутого в своих надеждах на наживу, завидующего тем, кто имел кошелек посолиднее.
Цитата из комментария Дмитрия Стешина к дневнику:
И никакого осознания своей вины. Никакой попытки задуматься: «А что мы сделали не так, раз нас загнали в эти подвалы, как крыс? В чем виноваты?».
Нет. «Сидельцы» думают только как спасти свои шкуры, ждут вмешательства НАТО, верят в турецкий пароход, который их вывезет, до последнего, до плена.
Заметьте, что этот дневник писал не оголтелый нацист из «Азова». Нет, это какой-то комбатант из нацгвардии. Откомандированный в Мариуполь офицер. Отсидит, и выйдет, видимо, с «чистой совестью», теоретически.
Вот и сама "исповедь":
Выбив гитлеровцев из города Августова и заняв плацдарм западнее Августовского канала, наша дивизия перешла к обороне. Личный состав сразу же приступил к совершенствованию оборонительных позиций, подготовке к броску в пределы Восточной Пруссии.
Много работы было в это время у разведчиков. Немало они доставили и очень разговорчивых «языков».
…Темной декабрьской ночью Кужанов и Воробьев преодолели по льду широкое озеро Нецко, сквозь вражеские проволочные заграждения и минные поля добрались до траншеи, захватили в плен ефрейтора Шнитке из 131-й пехотной дивизии.
Мы, Нарыжный и я, увидели пленного на нашем берегу Нецко, когда он даже раньше разведчиков, буквально ввалился в окоп. Это был весьма тучный человек, лет сорока. Пот заливал его бурякового цвета лицо, взмокшее после переползания по неровному льду озера, которое являлось нейтральной полосой между нашим и немецким передним краем.
Как Шнитке позже сказал на допросе, он спешил изо всех сил не только потому, что наши разведчики велели ему поторапливаться, а более всего из-за того, что боялся: его исчезновение могут с минуты на минуту обнаружить и тогда начнется обстрел озера. А погибнуть не за понюх табаку в конце войны, как размышлял бывший владелец мельницы Шнитке, было совсем ему ни к чему.
К слову, ожесточенный обстрел озера и нашего переднего края действительно начался, но уже после того, как Шнитке и разведчики сидели под прочными накатами блиндажа. Здесь мы провели предварительный короткий допрос пленного, который затем продолжили в нашем домике разведотдела на восточной окраине Августова.
Почти сразу же я обратил внимание на то, что Шнитке чем-то отличается от тех пленных, которых мне приходилось допрашивать раньше. Потом я понял, в чем это отличие. Необычным было то, что Шнитке и не пытался спросить, как это делали другие «языки», «Что со мной будет?» На допросе Шнитке охотно говорил:
— Немецкие солдаты и офицеры, конечно, тайком друг от друга, читают ваши листовки. Там иногда встречаются знакомые фамилии тех, с кем они служили раньше и кто теперь в плену. Их свидетельствам верят, пожалуй, больше, чем давно опротивевшей геббельсовской пропаганде об «ужасах» русского плена.
Словоохотливый Шнитке впервые вслух рассказал нам анекдот, который в то время в Германии передавали шепотом и только на ухо самым близким людям.
— У господа бога спросили: «Что делают в аду с лжецами?». Он ответил: «Их заставляют столько раз поворачиваться кругом, сколько раз они соврали». А что тогда сделают с Геббельсом? «Он будет у нас постоянным вентилятором».
Шнитке хихикнул, как бы говоря этим: вот, мол, о каких откровениях я русским поведал, оцените это по достоинству.
Но ценность показаний пленного, разумеется, была не в анекдоте о Геббельсе, а в тех сведениях, которые он сообщил не только о своей роте и батальоне, но и о системе гитлеровской обороны на берегу Нецко.
По утверждению пленного, за последнее время их 131-я пехотная дивизия совсем не пополнялась людскими резервами.
— Все идет туда, на север, где русские у Гольдапа штурмуют Восточную Пруссию. А от нас требуют строить третью и четвертую линию обороны, так как никто не знает, где и когда русские начнут новое наступление, — так говорил Шнитке.
И, продолжая, он рассказал о том, что солдаты 131-й дивизии со страхом прислушиваются к гулу моторов, если он раздается в тылу, за их спиной. Все боятся обхода русских танков. Особенно сдают нервы у тех, кто был в окружении в Белоруссии и чудом выбрался из «котла».
— Да, все мы со страхом ждем прорыва, нового наступления русских.
Тут Шнитке чуть ли не с видимым удовольствием поправил сам себя:
— Я уже не жду, своего дождался, а они пусть там ждут.
Допрос был уже фактически закончен. Нарыжный кратко сообщил по телефону в штаб корпуса важнейшую часть показаний пленного. Теперь оставалось только дождаться автомашины и отправить Шнитке в разведотдел корпуса, к подполковнику Рытову. А пока что я заканчивал обработку протокола допроса пленного. Нарыжный наносил на карту ставшие теперь известными новые запасные позиции противника.
Пленный сидел уныло, обхватив толстыми пальцами колени и сосредоточенно рассматривал носки своих замысловатых «бурок» — хлипкого подобия валенок, внизу чуть обтянутых кусочками кожи.
Молчание нарушил Нарыжный. Он пытливо посмотрел на пленного, потом отрывисто сказал мне:
— Спроси-ка у него, что он сейчас думает? По-честному только пусть отвечает. А если не хочет, может не говорить.
Шнитке выслушал вопрос. Ответил не сразу. С шумом выдохнул воздух из своих надутых барабаном щек и сказал:
— Скажу я правду. Только ответ длинный будет.
— Ничего, — проговорил Нарыжный, — время у нас пока есть. Вот и послушаем.
И Шнитке начал:
— Сейчас я вспомнил свою компанию. В нашем городке мы много лет подряд собирались вместе: владелец ликерной фабрики, хозяева радиомастерской, продовольственного магазина, прачечной-химчистки и я.
Пить пиво собирались каждую неделю в ресторанчике гостиницы «Белый олень». Ну, разумеется, владелец гостиницы тоже был в нашей компании.
Следовательно, шестеро нас было. Вспоминаю, как мы за Гитлера глотки драли. Ведь фюрер обещал нам, мелким предпринимателям, помощь и защиту от крупных монополий, концернов, снижение налогов, дешевые кредиты.
Вначале казалось, что дела у нас действительно лучше и лучше идут. Когда началась в тридцать девятом году война с Польшей, а потом и на Западе, то товары пошли в Германию потоком, и нам, конечно, немало перепадало. Мы не задумывались, откуда зерно, сало и другое берется. У нас есть, нам хорошо — и это самое главное.
Но «хорошо» продолжалось недолго. Наших сыновей призвали в армию, в сорок первом и до нас добрались: сначала одного призвали, потом другого. Оставшиеся, если и собирались в «Белом олене», то о фюрере и войне старались не говорить. Пили пиво, играли в карты и болтали о пустяках. А думали каждый об одном: «Только бы не меня следующего призвали». Но призвали в конце концов всех. Кого после боев под Москвой, меня — после Сталинграда. Трое из нашей компании уже убиты в России. Теперь вот и я в плену.
А хозяева концернов, кого Гитлер обещал к рукам прибрать, сидят себе в Германии, в тылу, в таких бомбоубежищах, что им никакой налет не страшен. А нас всех — на фронт.
Шнитке со злостью даже кулаком стукнул по своему жирному колену. Потом мотнул головой и добавил:
— Впрочем, что теперь жаловаться. Гитлер нас обманул, но мы и хотели быть обманутыми. Когда богатства Европы текли в Германию, мы радовались, чуть не до потолка прыгали. Сами и виноваты, что теперь война на пороге самой Германии.
Шнитке говорил о том, что особенно подавленное состояние у солдат родом из Восточной Пруссии и Померании. Они высчитывают, сколько километров осталось советским войскам до их мест.
— Наши солдаты, — продолжал пленный, — грабят и мародерствуют в прифронтовых немецких городах и селах.
Когда я перевел слова Шнитке, разведчик Воробьев, который вместе с Кужановым слушал допрос пленного, с омерзением проговорил:
— У нас грабили мирных людей. У себя дома остановиться тоже не могут.
Шнитке испуганно повернулся в сторону Воробьева, попросил:
— Если можно, переведите, что сказал солдат.
Перевел. Шнитке низко опустил голову. А потом чуть слышно сказал:
— Да, страшно это признавать, но русский солдат прав…
Наш разговор был окончен. За окном уже нетерпеливо урчал мотор, прибыла автомашина. Время отправлять пленного в штаб корпуса. <...>
Источник: https://www.rulit.me/books/zapiski-voennogo-perevodchika-rea...