navuh0d0n0s0r

180 лет тому назад сюда прибыл юный натуралист Чарлз Дарвин. Зрелище звериного половодья произвело в нем духовный переворот, следствием которого стали эволюционная теория и пухлая книжка «Происхождение видов». «Всякое предвзятое мнение об этом мире будет превратным»--сказал один фантаст по совершенно другому поводу: он, сам того не ведая, очень точно припечатал Галапагосы и прибывающих сюда визитеров.

Острова лежат точно на экваторе, но думаете здесь жарко? Черта с два: круглый год градусов 20, холодные дожди и туманы.

Полагаете, здесь бушует тропическая растительность? Вовсе нет: она чахлая и остервенело цепляется за вулканическую породу и только сорная трава банан образует дебри.

Здесь безлюдно? А вот и нет: 25 тысяч местного люда создали развитую инфраструктуру и даже многоэтажки здесь водятся, скромные, правда, этажа в 4, но они есть.

Имеется тут чахлый, но интернет, а в глубине больших островов пасутся во множестве коровы. Работы народу хватает: дороги строятся, жилищный бум налицо, скотов разводят (натуральных, а не только туристов). На переправе с островка, где расположен аэропорт, публику встречает безмятежный морской котик.

Он почивает на буйке и на паромную суету не обращает ровным счетом никакого внимания. Неподалеку от Пуэрто-Айора расположен знаменитый Тортуга-Бей, куда ведет тропа, поросшая кактусами—в основном опунцией, которая в здешней своей разновидности очень даже годится на текилу.

В общем, Галапагосы—не монастырь и не зона сплошной трезвости. На обычаях галапагосских черепах доступность текилы и алкопривлекательность этих мест никак не сказывается: в Тортуга-Бей они появляются только сезон яйценесения.

Черепахи несутся в песчанных дюнах, ночами, так что столкнуться с ними—большое везение, гораздо большее, чем столкнуться с игуаной.

Гигантских ящериц здесь множество, они иссиня-черными кляксами марают песок—безучастные ко всему, то ли полусонные, то ли полумертвые. Выглядят они так, словно их окрест порасшвыривал капризный ребенок—как придется, куда придется. Игуаны подслеповаты и топчут друзей-товарищей почем зря. Пробежаться по ближнему, попрать его, придушить маленько—обычный игуаний завод.

Хотя их странности провиденциально объяснимы: жить у океана и оставаться нормальным сложно. Океан Тихий—ужасен, он гипнотизирует человека, как удав: погляди в него—и почувствуешь, что он вглядывается в тебя. Тихий жуток, бездушен и при этом он очень живой: упаси бог человека остаться с ним наедине—растворит, поглотит, высосет душу.

продолжение будет

Вечер на Галапагосах обычно завершается какой-то безумной кэролловщиной, эдаким танцем моржа с устрицами. В центре городка Пуэрто-Айора, который, в свою очередь, является административным центром острова Санта-Круз, люди на пристани отплясывают с гигантскими лангустами—живыми и бодрыми, хотя судьба этих ракообразных не вызывает сомнений.

Таковая будет ничем не счастливее, чем у литературных устриц. Стайка пеликанов ведет себя здесь подобно болельщикам: они окружили торговца рыбой и глядят, как он разделывает морского окуня. Не было ни малейшего шанса, что им перепадет какой-нибудь пустяк.

Они и не надеялись, похоже: ажитация их была совершенно бескорыстной, спортивной, что ли. В конце концов, футбольный гол тоже ни съешь, ни выпьешь, а скольких он сводит с ума?! Лангустов тем временем приговорили к смерти лютой, быстрой, ожидаемой: тех, что не разобрали горожане, свезли в ближайший ресторан—за одного просили по 20-ке гринбэксов, но в общепите станут продавать вполовину дороже.

В общем, предприимчивые туристы запасаются тут же: лангуста покупаешь на пристани и несешь в гостиницу, где тебе его за грош сварят—а сэкономил все одно что нашел. Перелет на Галапагосы из эквадорской столицы Кито длится около 2 часов—с обязательной посадкой в Гуаякиле.

Архипелаг раскинулся в Тихом океане, в тысяче километров от материка. Пузырчатые коричневые скалы, отороченные рыжим мхом—с самолета Галапагосы не выглядят ни живописно, ни привлекательно. Поскольку эквадорцев из соседей не бил только ленивый, даже удивительно, что им оставили это сокровище.

Хотя практической пользы стране от Галапагосов немного, разве что престиж. Но у правительства не болит голова о прокорме островитян, которые харчуются (и довольно сытно) от туристов. Сами острова—они почти независимая держава, даже иммиграционный штамп о въезде-выезде здесь в паспорт всобачивают и визовый сбор в 100 долларов берут

Ближе к вершине—пещеры, где тоже лежат—чуть не сказал «упокоились»--лучшие люди княжества.

Судя по всему, ротация здесь производится чаще, чем в национальном парламенте: покойники всё молодые, недавние, только-только обосновавшиеся.

Вместилище праха забрано решеткой: как я понял, чтобы у усопших сигареты не таскали—публики сюда заглядывает немало и беспорточных-небрезгливых тоже хватает.

В последний путь снаряжают человека обстоятельно, с пониманием, что захотеться ему может всякого: если вспотеет—вентилятор, будет страдать от жажды—груды бутылок с лимонадом. Может, опять же, курнуть приспичит… Наконец, тут же рядом мобила и телефонная книга—если вспомнит обиду и решит с неприятелями доругаться.

Но это еще не могилы высших должностных особ: представители королевской фамилии располагают собственной отвесной скалой с исключительными видами на богоспасаемое отечество—из могил ими Тана Тораджа может быть наблюдаема до самых дальних до окраин.

Подойти, похоронный инвентарь пощупать, сигаретку стрельнуть—с султанскими склепами так не выйдет.

Где-то там, в полусотне метров над долиной, стоят августейшие истуканы и таращат слепые глаза на землю тораджей: говорят, здесь ваятели стараются портретную точность соблюдать, но трудно судить—издали все одно не разберешь.

В султанате живет несколько сот тысяч человек и погребальная изобретательность выглядит несколько избыточной для такого небольшого племени: похоронная коррида,

многолетнее хранение в перенаселенных домах дорогого покойника перед прощанием, дети, которых хоронят в дуплах, безумные склепы, пещерные могилы и вообще это вот все—не очень понятно, как оно сочетается с христианством. Однако, сочетается ведь как-то

Умирать в Тана Торадже—это и приключение, и художественный перформанс, и, вообще, процесс веселый да захватывающий. Понятно, существует целый класс лапотно-беспорточной бедноты, которая самое важное в жизни дело совершает незатейливо, бесхитростно и без огонька. Имущие же сословия, напротив, отдают умиранию всех себя, без остатка.

Мне затруднились сообщить, насколько массовым является совершение похоронных обрядов по разряду «люкс»: для туземцев это, в любом случае, не экзотика, а явление заурядное и рутинное—значит, хоронят так статистически значимое количество тораджийцев. Итак, скальное кладбище находится в десятке километров от столицы тораджийского султаната Рантепао.

На подступах к основному массиву скальных погребений вас встретят изваяния незабвенных покойников 1 к 1-му, с любопытством выглядывающие из склепов. Глиняные старички и старушки в полном традиционном местном аристократическом мундире посиживают себе у окошек и решеток, сквозь таковые за течением жизни наблюдают и, кажется, всем окрест довольны—никаких тебе скептических мин: «О, жестокий мир, о черствые сердца!».

Примечательная особенность: к склепам и гробам не цветы носят, а сигареты. Кто пробовал индонезийское курево, знает, что оно ароматизировано до крайних степеней, словно табак одеколоном поливали: оттого воздух здесь настоян на ароматах офицерского борделя—только там, если верить Гашеку, бывает такой истошный запах.

Но старушки-старички в несколько даже ненатуральную величину—это творческое развитие традиций. А первобытные нравы требовали деревянные гробы приторачивать лианами к скалам, высоко над землей.

Почему? Мне объяснили так: родные, приходя поклониться, молитвенно запрокидывают головы и возводят очи горе, то есть, говорят с небесами. А к моменту, когда лиана перегнивает, как правило, не остается в заводе самих безутешных родственников и безымянные косточки от подножия скалы аккуратно сметают в груды, где им надлежит дожидаться Второго пришествия—тораджийцы, как-никак, все-таки христиане.

Кое-где оставшиеся без владельцев саркофаги выставляют вдоль кладбищенской тропки—все-таки почти произведения искусства, которому сотни или даже две лет. Саркофаги странные: вот каково обрести сравнительно вечный, пока не выселят в кучу костей, покой, например, в свином чреве?

Или в крокодильем? А у лучших людей Тораджи могилы, конечно, Ви-Ай-Пи-класса. Но об этом в следующий раз.

ЗДесь об этом и о прочем https://www.youtube.com/channel/UCcg7S4zWBFyAgicqf7N_qaw

Я ходил долиной смертной тени и не убоялся зла. Каждый день этой самой долиной ходят-бродят две сотни тысяч довольно жизнерадостных и вполне дружелюбных людей—будь у них поменьше странностей, среди них вполне можно бы и поселиться: хотя нет, они уж как-то шибко любят экзотически помирать, а, главное, делают это со вкусом и даже чуть ли не с удовольствием.

В общем, лучше туда все-таки туристом и с обратным билетом. По правде говоря, добраться в Долину смертной тени, она же—Тана Тораджа, дело долгое, но не особенно сложное: Москва—Куала-Лумпур (опционально)—Джакарта—Макассар (самый крупный город на острове Сулавеси). Это самолетом.

А дальше—микроавтобусом часов семь: и вуаля—пасалмопевец явно имел в виду именно долину Тана Тораджа, здесь смертная тень на интерьеры с экстерьерами нанесена особенно густо, просто-таки малярной кистью. Хотя живописно здесь, это да.

Область населена, в основном, протестантами: в христиане туземный люд поверстали голландцы, очень неласково и бесцеремонно поверстали—в итоге единобожие тут круто замешано на язычестве с шизофрениченкой, так что и не докопаться до евангельской основы.

Дома здесь строят в виде лодок, вознесенных на сваи: таких нет больше нигде, да и здесь не должно бы—тораджийцев от моря отделяет горная цепь и километров 50 заселенной мусульманскими племенами территории, во все стороны отделяет.

Они уверяют, что лодки в качестве жилищ стали строить предки, которых оттеснили от побережья: черт его знает, но жить в них крайне неудобно—давно пора бы переселиться во что-нибудь кубическое, хотя безумию местной жизни и, главное, смерти эти странные штуки соответствуют весьма и весьма.

Вот жилище, где несколько лет готовились к пышным похоронам бабули-матриарха. Три комнаты, в одной из которых несколько лет ждала погребения обмазанная бальзамами, иссохшая старушка—воля ваша, это не самое уютное семейное гнездо. В коробе, меж корабельных ног, живет домашняя птица.

Еще ниже—привязь для крупных копытных. Про помершую бабушку и ее похороны я рассказывал прежде. В доме она, ясно—не первая покойница: рога на фасаде—это с дедушкиной церемонии, тогда забили и схарчили много быков. Рога—они признак богатства, былого и нынешнего, а также оберег и талисман.

Это Индонезия, товарищ, а потому в Торадже хоть и чистенько, но бедненько: врачи пользуют заговорами и травками, а детская смертность, соответственно, довольно высокая. Чтобы в этом убедится, достаточно выйти в рощу за деревней. В деревьях—дупла, забранные рисовыми циновками.

Там лежат самые недавние младенческие трупики. Тем, что уже пара лет, служат надгробиями заросшие дупла: одно такое дерево, за сотню лет своего существования, становится склепом для десятков ребятишек.

Как во всех первобытных культурах, отношение к детской смертности в Торадже легкомысленное—бог дал, бог взял, а даст втрое больше, ведь контрацепция, как и лекарства, одно—знахАрский заговОр. Тут, в рощице, уже помаленьку съезжает крыша и начинаешь слышать в шелесте листьев всякую чертовщину. Это, однако, только начало—тут, рядом, целые города мертвых: благоустроенные, уютные, безумные

Тут об этом обо всем. Продолжение будет

https://www.youtube.com/channel/UCcg7S4zWBFyAgicqf7N_qaw