Навсякий - пожарный.
С детства он был слабым, хилым мальчиком. Его часто шпыняли взрослые и обижали ровесники. Имя его было объектом для насмешек. Мать его не уточняла о причинах выбора такого имени, говорила только, что так хотел покойный муж. Впрочем покойным он был не всегда, периодически отец Навсякия становился летчиком, доставляющим продукты в нищую, голодающую Африку или героическим покорителем северных пустынь, воюющим с неведомыми белыми медведями в три раза крупнее привычных Навсякию, бурых, от которых всегда можно откупиться водкой или балалайкой. Навсякий с детства любил баловаться со спичками, жег сухую траву и тополиный пух. Баловался таким образом не только он, но и вся деревенская детвора, однако в силу слабости своего организма, Навсякий медленно бегал и был единственным кто сполна получал за такие проделки. Его ругали и иногда даже ощутимо били, но мальчик несмотря ни на что продолжал интересоваться огнем и стоически переносил наказания за свое увлечение. Так что несмотря на свою физическую неполноценность, он рос волевым и упертым молодым человеком.
Решение о выборе профессии пришло к Навсякию неожиданно. Однажды, когда Навсякию только испонилось 16 годов, ночью его растолкала мать. Она что-то причитала про деревенскую конюшню и про клячу их Бурку. Через окно, на стену, дергаясь, падали лучи отсветов. Пожар. Моментально сообразил парень и как был, в одних трусах, подаренных мамкой на день рождения, с модной надписью Daчё Gaббана, выскочил во двор. В воздухе тянуло гарью. Навсякий кинулся на со двора и как мог быстро побежал в сторону конюшни. У конюшни Навсякий согнулся пополам, уперся в колени и стал бороться с отдышкой. Деревянное строение весело трещало обьятое пламенем. Ворота были выбиты, но рухнувшие горящие балки мешали проходу и не давали увидеть что творится внутри. Из конюшни раздавались жуткое ржанье табуна, растерянно-испуганное мычанье стада, во главе с гордостью деревни, быком производителем Семеном, да отчаянный мат пастуха-конюха Митрича. Народ столпился перед конюшней и уже прекратил попытки потушить её. Мужики мрачно курили, бабы-дуры голосили. Отец Никодим, собрав вкруг себя самую преданную свою паству, десяток престарелых бабок и юродивого Васютку, молил бога о прощении раба божьего Митрича. Изначально отец Никодим молился о чуде, дабы разверзлись небеса над конюшней, да потушили адово пламение, потом он постарался урезонить конюха крича ему что, негоже так выражаться и что пусть лучше покается, покуда силы есть. На что Митрич, человек обычно незлобивый, послал его по матушке и туда, куда воспитанные священнослужители не ходят, чем нанес оскорбление святому отцу. Святой отец однако повел себя достойно, соотвественно высокому званию духовного лица и религиозного лидера деревни. Он не стал вступать в дискуссию с обезумевшим конюхом, а просто тут же начал читать заупокойную по его заблудшей душе. Мужики глядя на такое, сгоняли за литром и принялись выпивать за "покойничка". Покойник, тем временем, продолжал орать, материться и, судя по звукам, бегать по конюшне из одного конца в другой.
Навсякий отдышался, понял что предпринимать мер для тушения пожара никто не собирается и решил действовать. Он выхватил из рук у одного из мужиков телогрейку, схватил с ближайшего забора чьи то сохнущие штаны и полотенце, запихал все это добро в ведро с водой, видимо оставшееся после попыток односельчан потушить пожар, затем быстро напялил это обмундирование на себя, обмотал голову мокрым полотенцем и кинулся сквозь огонь в полыхающие ворота. Бабы заверещали. Отец Никодим вздохнул и перекрестился. Мужики не чокаясь, молча выпили. Навсякий ворвался в конюшню, пробежав как какой нибудь йог по углям и горящим головням. Конюшню заволокло дымом. Парень пригнулся и прикрыв рот концом полотенца огляделся. Лошади бились в своих закутках, коровы жалобно мычали. Где-то, сквозь треск поленьев и гул пламени, раздавались матюки Митрича. Семён привязанный к столбу, молча стоял понурив рогатую голову. Навсякий, не обращая внимания на свои обожженные ступни, схватил висящий на одном из загонов серп и перерезал веревку которая держала Семёна. Бык недоуменно посмотрел на него. -Ничего, ничего.-парень потрепал быка по голове. Потом схватил горящее полено и ткнул им гордости деревни прямо в причину гордости. Глаза Семёна мигом налились кровью, он взревел и с места перешел в галоп. Пронесясь по конюшне, ошалевший от боли, дыма и страха, бык производитель просто вынес вставшую у него на пути стену и унесся куда то в пола, прихватив на рогах бревно из стены. Навсякий бросил головню и начал открывать двери закутков державшие лошадей. Перепуганные копытные метались в закутках не решаясь выбежать из горящего строения. Их спасителю пришлось пинками выгнать вожака, за которым, по счастью, весь табун ломанулся на свободу. Коровы, даром что скотина, только и ждали пока их отвяжут, выскакивали из пожара побыстрее скакунов. Хряк Васька спал. Навсякий пытался его распинать, но тот не поддавался, в итоге спаситель животных со всей дури дернул его за хвост, Васька с визгом вскочил и вылетел на улицу через пламенеющие ворота. Навсякий как ненормальный бегал по конюшне и пытался найти, внезапно притишего Митрича.
Народ вздрогнул когда раздался громкий удар и стенку конюшни вынесло с жутким ревом. Тлеющее бревно в темноте улетело куда-то в поле. Вскоре, вслед за бревном вылетел табун и плотной группой умчался куда-то вдаль. У половины наблюдающих отвисли челюсти, у некоторых выпали из зубов папиросы. Бабы заткнулись. Если бы не треск от пожара, да не монотонные молитвы со стороны Никодимовой паствы, наступила бы гробовая тишина. Повисшее затишье прервал чей то радостный голос. -Ай, да Навсякий, ай, да сукин сын !!! - молчание прорвало галдежом толпы. Кто-то захлопал. Тут раздался визг и из ворот вылетел хряк Васька, пробежал по двору, раскидав всех встречных и в итоге остановился перед отцом Никодимом, который глядя на несущегося на него свина, замер и начал судорожно креститься. Бабки сочли этом деянием божьим и активнее забормотали молитвы. Свин понюхал землю и неторопливой трусцой двинулся к ближайшему огороду. Народ засмеялся и уставился на горящую конюшню, они ждали возвращения героя. Раздался скрежет и крыша ушла внутрь строения, языки пламени взметнулись вверх. Вторично шокированная толпа смолкла. В этот раз тишину нарушил вопль матери Навсякия, она с криком и в слезах кинулась к пылающим остаткам, мужики побросали стаканы и метнулись ей наперерез, схватив ее и не давая сигануть в пламя. Отец Никодим обнял её за плечи и начал что-то шептать на ухо. Женщина постепенно утихла, осела на землю и так и осталась молчая содрогаясь от плача. Никто не услышал звон разбиваемого стекла. Навсякий, заблокированный у стены обвалившейся крышей, выбил небольшое окошко. Подтянул к нему, найденного тут же, полузадохнувшегося Митрича. Собрав всю свою волю в кулак, он смог приподнять вялое тело конюха и постепенно вытолкать его в окно. Затем сам кое как высунулся и выпал на мягкое. Мягкое судрожно вздохнув пришло в себя. Навсякий откатился с Митрича и обессиленный лежал, жадно хватая свежий воздух. Кое как отдышавшись он перекатился на живот, встал на четвереньки и схватив спасенного за шкирку пополз к людям.
Мужики стояли сняв и прижав к груди кепки, кто-то просто смотрел в землю, не находя в себе сил смотреть на огромный костер ставший могилой для двух соотечественников. И если Митрича никто особенно не жалел, то Навсякий на их глазах стал героем которого они не забудут. Отец Никодим, убедившись что мать Навсякия больше не предпримет попыток самосожжения, но оставив возле нее бабулек, которые тут же вцепились в нее цепкими обезьяньими пальцами, отошел в сторонку и закурил. В тени стены что-то шебуршало. Священнослужитель зажег еще одну спичку и поднял её на вытянутой руке, стараясь осветить источник шороха. К нему качаясь и покачиваясь полз Навсякий. От него валил пар вперемешку с дымом, верхушка тюрбана из полотенца неторопясь тлела. Он упорно полз подтягивая одной рукой Митрича, дотянувшись до Никодима, Навсякий рухнул лицом в грязь и замер.
В течении двух дней вся деревня собирала по окрестным лугам, полям и лесу свою скотину. Митрич быстро пришел в себя и самолично загнал весь табун на огороженный участок поля. Ваську нашли в ближайшем огороде, нагло дрыхнущим посреди разоренной грядки. Хозяин Семёна поначалу пытался предъявить Навсякию претензии за обожженные места гордости быка-производителя, но мужики быстро обьяснили ему что коли не Навсякий, то справляли бы всей деревней тому быку поминки и главным блюдом стал бы сам Семён. Матушка Навсякия, к счастью, оказалось сильной женщиной, быстро пришла в себя, умом от пережитого не тронулась и теперь хлопотала вокруг сына который лежал с обгоревшими ногами, но повышенной самооценкой и желанием когда нибудь стать "пожарником".