Спасибо деду за Победу!
Вчера вечером зашел к своему деду, 92-летнему старику, которому через неделю исполнится 93. Дед никогда не звонит сам, не хочет навязываться. Никогда ни на что не жалуется — наверное, просто не умеет. Он живет один, бабушка уже давно умерла. И вот сели мы с дедом, налили по 50 грамм, и он вспомнил, что в живых не осталось ни одного его одноклассника. Потом оказалось, что и институтские товарищи, те, с которыми куролесил по молодости, все ушли. Ушли друзья, коллеги, армейские товарищи, все родственники-одногодки. Дед остался один со своей старостью.
Дед сидит у окна на кухне и смотрит на высоченные березы — некоторые давным-давно он посадил сам. Видит он уже плохо, но силуэты различить может. Бог подарил дедушке ясный ум, и сейчас это его достояние и проклятие одновременно. Достояние — потому что до сих пор он может удивляться чудесам, которые происходят вокруг. Я объясняю деду, что такое интернет, рассказываю про электромобили, демонстрирую, как с помощью Skype могу мгновенно связаться с любой точкой мира. Дед улыбается: «Вот чудеса!» — и грустнеет. Проклятие заключается в том, что он так же отчетливо понимает, что вся эта фантастика уже не для него. «Родиться бы лет на 30 позже, — говорит дед. — У меня сейчас был бы весь мир в кармане!».
Мы начинаем фантазировать на эту тему, но очень скоро приходим к выводу, что если бы и была такая возможность, то дед бы ей не воспользовался. Потому что тогда случилась бы катастрофа.
В 1941-м, 22 июня, 19-летний спортсмен Саша Корсак, случайно оказавшийся в пионерском лагере под Минском, вывез 300 детей в эвакуацию. Что с ними бы случилось, если бы не мой дед? Страшно представить. В 1942-м на передовой в Сталинграде настал момент, когда в роте моего деда не осталось ни одного санитара. Дед, знакомый с азами медицины, взял сумку санитара и ежедневно вытаскивал раненых однополчан, таких же 20-летних пацанов, как и он сам, с поля боя. «Куда же ты прешь под пули? Жизнь не дорога?» — спрашивали его. Дед признается мне: было очень страшно, но еще страшнее было слышать крики о помощи и ничего не делать. Скольких спас? Да кто ж там будет считать. Многих!
Родись дед на 30 лет позже, он не стал бы преподавателем и тренером целой плеяды белорусских пловцов. Вернувшись с войны на костылях, с 40 осколками в ногах, много раз побеждал в чемпионатах республики. После, спустя полвека, в чемпионате мира среди ветеранов в Мюнхене он на дистанции 5 км завоевал «бронзу».
Вот цена тридцатилетней молодости моего деда — сотни жизней, в том числе и моя, и огромная, титаническая работа, увенчавшаяся многими яркими достижениями. Посовещавшись, я и дед пришли к выводу, что платить такую цену нельзя.
Дед сидит у окна на кухне и смотрит на высоченные березы — некоторые давным-давно он посадил сам. Видит он уже плохо, но силуэты различить может. Бог подарил дедушке ясный ум, и сейчас это его достояние и проклятие одновременно. Достояние — потому что до сих пор он может удивляться чудесам, которые происходят вокруг. Я объясняю деду, что такое интернет, рассказываю про электромобили, демонстрирую, как с помощью Skype могу мгновенно связаться с любой точкой мира. Дед улыбается: «Вот чудеса!» — и грустнеет. Проклятие заключается в том, что он так же отчетливо понимает, что вся эта фантастика уже не для него. «Родиться бы лет на 30 позже, — говорит дед. — У меня сейчас был бы весь мир в кармане!».
Мы начинаем фантазировать на эту тему, но очень скоро приходим к выводу, что если бы и была такая возможность, то дед бы ей не воспользовался. Потому что тогда случилась бы катастрофа.
В 1941-м, 22 июня, 19-летний спортсмен Саша Корсак, случайно оказавшийся в пионерском лагере под Минском, вывез 300 детей в эвакуацию. Что с ними бы случилось, если бы не мой дед? Страшно представить. В 1942-м на передовой в Сталинграде настал момент, когда в роте моего деда не осталось ни одного санитара. Дед, знакомый с азами медицины, взял сумку санитара и ежедневно вытаскивал раненых однополчан, таких же 20-летних пацанов, как и он сам, с поля боя. «Куда же ты прешь под пули? Жизнь не дорога?» — спрашивали его. Дед признается мне: было очень страшно, но еще страшнее было слышать крики о помощи и ничего не делать. Скольких спас? Да кто ж там будет считать. Многих!
Родись дед на 30 лет позже, он не стал бы преподавателем и тренером целой плеяды белорусских пловцов. Вернувшись с войны на костылях, с 40 осколками в ногах, много раз побеждал в чемпионатах республики. После, спустя полвека, в чемпионате мира среди ветеранов в Мюнхене он на дистанции 5 км завоевал «бронзу».
Вот цена тридцатилетней молодости моего деда — сотни жизней, в том числе и моя, и огромная, титаническая работа, увенчавшаяся многими яркими достижениями. Посовещавшись, я и дед пришли к выводу, что платить такую цену нельзя.
Самое страшное в глубокой старости - это одиночество хороших воспоминаний. Нет ни души, кто кроме тебя помнил бы те яркие образы молодости, когда жизнь била ключом и был на всё готов. У детей и внуков другие молодость и детство. Им можно рассказать о своих днях, но они лишь выслушают, но не вспомнят.
"а помнишь?", "а, да, а потом мы", "вот смеху то было, да?", "точно, здорово было" - всего это не будет уже. Никогда, вообще никогда.
Эта память уже не отличима от фантазии, которую знаешь только ты, в которой живешь один. И приходит грусть: неужели это всё, ведь я еще так хочу жить, и пусть куча болячек и слышу плохо, и вижу, но так много еще желания чего-то делать, идти, ради чего-то, ради кого-то. Но природа неумолима, ей безразличны люди в отдельности. Останется лишь добрая память.
И вот, сидя у окна, этот человек смотрит на уходящий дальше мир и не так много ему остается выбора. Только вспоминать. И верить в лучшее.
Почаще бы патриотизм на пикабу поднимали такими историями. А не "что там у хохлов".
Восхищаюсь такими людьми!
«Гвозди бы делать из этих людей – крепче бы не было в мире гвоздей» Н.С. Тихонов