Сказка про единорога Тристе и не только. Ошибки.
Маленький единорог блестящего черного цвета с золотыми волосами в хвосте и гриве, сидел на берегу реки и наблюдал, как жеребята его возраста купаются в речке. Звали его Тристе Шевалье и было ему на вид не больше десяти лет отроду. Поэтому отец, который сам был благородной белой масти, с такими же как и у сына золотыми волосами, сидел неподалеку за спиной своего чада и вместе с ним степенно наблюдал за тем, как с небес большими тяжелыми хлопьями падал мокрый снег, а в воде, от поверхности которой шел пар, резвились и брызгались кобылки и жеребчики вместе со своими родителями.
- Почему ты никогда не рассказывал мне, что зима для подобных забав подходит ничуть не меньше чем лето? - спросил отца Тристе.
- Тебя подобные забавы никогда не интересовали, - безразлично и холодно ответил отец.
Тристе привык к такому безразличию. Для себя он давно решил, что отец разочарован в нем. Обижен за то, что не получил такого сына которого хотел. Мало того, что у белого жеребца родился черный жеребенок, так этот жеребенок еще и совсем не интересовался ничем из того, что было дорого для отца и не собирался продолжать его дело.
- Не интересовали, - согласился Тристе, понурив взгляд, - но может если бы ты попытался заинтересовать меня, то всё было бы совсем по-другому.
- Тебя интересовала только твоя магия.
Наступило неловкое молчание. Им всегда было тяжело говорить друг с другом, оставаясь наедине.
- Ты знаешь, а я ведь все-таки стал магом, - неуверенно начал жеребенок подняв взгляд от своих ног и посмотрев на далекий горизонт, - Ну, не сильным конечно, тут ты оказался прав, но достаточно усердным для того, что найти в этом деле себе место. Преподаю сейчас в академии для одаренных единорогов. И знаешь, мне даже пророчат место заведующего кафедрой иллюзий. Представляешь? Роззи мной очень гордится. И мама тоже. - Казалось Тристе приободрялся с каждым сказанным словом. - Так что ты был не прав насчет моей кьютимарки. Я смог стать собой не пойдя по твоим стопам. Я же говорил, что счетоводство не для меня. Но правда, как ты мог разглядеть в моей кьютимарке налоговый отчет? - Он перевел взгляд на свой круп, но тот был совершенно пуст. - Ах. Да. Я ведь сейчас еще слишком мал, чтобы иметь кьютимарку. Поэтому ты и со мной.
- Я всегда был с тобой.
- Неправда.
- Это твоя неправда. И только твоя. У меня было множество своих неправд, но...
- Но, кого это касалось, - перебил отца Тристе, - я знаю.
- Не знаешь. Я...
- Знаю, - вновь не дал договорить старшему единорогу младший, - в моей жизни все больше стало появляться неправд, на которые всем все равно.
- И ты вдруг решил из-за этого, что любишь меня?
- Нет. Но кажется, я стал тебе понимать.
Тем временем поднялся сильный ветер. Он стал сдувать снег, относя его куда-то вдаль и единорогам пришлось зажмуриться. Они не видели, как из-под освободившейся от снега земли вместо зеленой травы и цветов стали вырастать скучные остовы мануфактур, цехов и складов, отделяя отца и сына от речки, других пони в ней и веселья, а сама земля покрылась твердой бетонной коркой.
За то короткое время, что творилось волшебство, изменились и единороги. Черный теперь выглядел, как подросток, с кьютимаркой в виде свернутого свитка, перевязанного лентой. А белый стал жеребцом чей возраст приближался к отметкам, после которых жизнь начинает идти на спад. Его отличительным знаком тоже был свиток, но развернутой и с чернильницей рядом с ним. Но сами же жеребцы кажется и не заметили изменений вокруг себя, и продолжили свой раз так, будто ничего и не случилось.
- С того момента, когда я только-только перебрался в Кантерлот, поближе ко всей этой магической элите, с первых минут в академии для одаренных единорогов, тогда еще в качестве младшего счетовода, а умел я только считать да обсчитывать, ведь ты очень хотел, чтобы я это умел, и до того самого дня когда тебя не стало я всё делал только ради одной цели: доказать тебе, что я это не ты; показать, что я могу жить так, как решу и захочу сам. Мне были противны твои ночные сидения за бумагами, которые ты вечером тащил домой со своей фабрики. Я. Я ненавидел тебя, за то что когда другие отцы играли со своими жеребятами в хуфбол, ты спал, ссылаясь на на свою постоянную усталость. Я даже твой кабинет ненавидел. Тот в котором мне приходилось сидеть, когда после школы мы шли не домой а к тебе на работу. Потому что он был серым. Серым и пыльным, как и всё здесь.
- И это неправда? - все так же равнодушно спросил белый единорог.
- Неправда. Понадобилось время, чтобы понять, что это всё-таки неправда.
- И в чем же тогда правда?
- В том, что я всего-то навсего хотел, чтобы ты мной гордился. Хотел, чтобы ты хоть раз сказал мне какой я молодец. Чтобы тебе не стыдно было говорить обо мне со своими друзьями, а еще лучше чтобы ты хвалился перед ними успехами своего сына. А еще мне было тебя жаль. Наверное поэтому я и не захотел идти по твоим стопам.
Земля вздрогнула и небольшая промзона начала разрушаться на глазах. Стены рассыпались на отдельные кирпичи, но те не успевая коснуться земли попадали, как будто, в магические поля множества единорогов и начинали танцевать в воздухе, заключенные каждый в сияние своего, неповторимого, цвета. В их танце был свой, понятный лишь его хореографу, порядок. И когда он закончился, на месте унылого производственного тупичка вырос целый квартал Мейнхеттена, в котором тихая жизнь соседствовала с громкими вечеринками.
Белого и черного единорогов не было вовсе. Они растворились в пространстве, оставшись мыслями и словами. А в одном из окон, на которых не было занавесок, горел свет. И каждый прохожий мог увидеть, как ухоженный и празднично одетый земной пони глубокого синего цвета сидит и читает книгу, ожидая свою спутницу. А уже не молодая, но всё ещё прекрасная пегаска, пытается сделать себя еще прекрасней с помощью косметики и украшений. Эту пару наверняка ждали на каком-нибудь шумном мероприятие или светском званном ужине.
- Роззи скучает по дому. По большому современному городу, где жизнь идет так быстро, что у пони уже не остается времени для того чтобы просто остановиться и постоять. Я часто замечаю эту грусть в её глазах. Кантерлот не для неё, все эти единороги, пропитанные снобизмом и живущие в ритме средневековья, ходящие на гонки пегасов, как на рыцарские турниры старины. Но мы никогда не говорим об этом, а я убеждаю себе, что так нужно для моей карьеры и для нашего общего счастья.
- И это неправда?
- Неправда. Понадобилась храбрость, чтобы понять, что это всё-таки неправда.
- И в чем же тогда правда?
- А правда в том, что мне просто нравится так жить. Торопиться по жизни не спеша. И я буду лелеять эту неправду так долго как только смогу, лишь бы сохранить все как есть.
Дома обернулись песком. И эти его тонны рухнули вниз, оставляя в воздухе лишь плотный туман из пыли. А когда она осела, посреди образовавшейся пустыни сидели друг за другом, словно игрушки из матрешки, трое единорогов. Совсем еще маленький белый. Прибывающий в самом расцвете сил, черный. И снова белый, прозрачный, будто уже ушедший за грань.
Маленький белый спросил у черного, почему они раньше не играли в пустыне. А тот ответил, что малыша никогда не интересовали подобные игры.
- Мне кажется, я становлюсь слишком похож на тебя. В своем эгоизме, упертости и безразличие к желаниям близких. И я боюсь этого. Боюсь, что если у нас с Роззи будут жеребята, то я стану для них таким же отцом, каким ты был для меня.
- И это...
- Неправда! Неправда. Понадобилась твоя смерть, чтобы понять, что это всё-таки неправда.
- И в чем же тогда правда?
- Я боюсь, что наши дети будут похожи на меня.
После еще долго в пустыне царила тишина, но Тристе всё же решился нарушить её власть и повернулся к своему отцу. Впервые с начала их разговора:
- Знаешь. Я так много не сказал тебе пока ты был жив. И я очень жалею об этом. Я...
Где-то в Кантерлоте, в одном из множества особняков, посреди ночи, резко проснулся и открыл глаза, еще молодой и подающий неплохие надежды, черный единорог по имени Тристе Шевалье. Рядом с ним на большой и мягкой постели спала верная спутница его
жизни.
- Я люблю тебя, - прошептал Тристе слова, которые не успел сказать во сне.
Роззи улыбнулась и пролепетала что-то совсем невнятное и тихое. А сам единорог еще долго пытался заснуть, пока таки не провалился в сон без сновидений.
Окончание в комментариях.
- Почему ты никогда не рассказывал мне, что зима для подобных забав подходит ничуть не меньше чем лето? - спросил отца Тристе.
- Тебя подобные забавы никогда не интересовали, - безразлично и холодно ответил отец.
Тристе привык к такому безразличию. Для себя он давно решил, что отец разочарован в нем. Обижен за то, что не получил такого сына которого хотел. Мало того, что у белого жеребца родился черный жеребенок, так этот жеребенок еще и совсем не интересовался ничем из того, что было дорого для отца и не собирался продолжать его дело.
- Не интересовали, - согласился Тристе, понурив взгляд, - но может если бы ты попытался заинтересовать меня, то всё было бы совсем по-другому.
- Тебя интересовала только твоя магия.
Наступило неловкое молчание. Им всегда было тяжело говорить друг с другом, оставаясь наедине.
- Ты знаешь, а я ведь все-таки стал магом, - неуверенно начал жеребенок подняв взгляд от своих ног и посмотрев на далекий горизонт, - Ну, не сильным конечно, тут ты оказался прав, но достаточно усердным для того, что найти в этом деле себе место. Преподаю сейчас в академии для одаренных единорогов. И знаешь, мне даже пророчат место заведующего кафедрой иллюзий. Представляешь? Роззи мной очень гордится. И мама тоже. - Казалось Тристе приободрялся с каждым сказанным словом. - Так что ты был не прав насчет моей кьютимарки. Я смог стать собой не пойдя по твоим стопам. Я же говорил, что счетоводство не для меня. Но правда, как ты мог разглядеть в моей кьютимарке налоговый отчет? - Он перевел взгляд на свой круп, но тот был совершенно пуст. - Ах. Да. Я ведь сейчас еще слишком мал, чтобы иметь кьютимарку. Поэтому ты и со мной.
- Я всегда был с тобой.
- Неправда.
- Это твоя неправда. И только твоя. У меня было множество своих неправд, но...
- Но, кого это касалось, - перебил отца Тристе, - я знаю.
- Не знаешь. Я...
- Знаю, - вновь не дал договорить старшему единорогу младший, - в моей жизни все больше стало появляться неправд, на которые всем все равно.
- И ты вдруг решил из-за этого, что любишь меня?
- Нет. Но кажется, я стал тебе понимать.
Тем временем поднялся сильный ветер. Он стал сдувать снег, относя его куда-то вдаль и единорогам пришлось зажмуриться. Они не видели, как из-под освободившейся от снега земли вместо зеленой травы и цветов стали вырастать скучные остовы мануфактур, цехов и складов, отделяя отца и сына от речки, других пони в ней и веселья, а сама земля покрылась твердой бетонной коркой.
За то короткое время, что творилось волшебство, изменились и единороги. Черный теперь выглядел, как подросток, с кьютимаркой в виде свернутого свитка, перевязанного лентой. А белый стал жеребцом чей возраст приближался к отметкам, после которых жизнь начинает идти на спад. Его отличительным знаком тоже был свиток, но развернутой и с чернильницей рядом с ним. Но сами же жеребцы кажется и не заметили изменений вокруг себя, и продолжили свой раз так, будто ничего и не случилось.
- С того момента, когда я только-только перебрался в Кантерлот, поближе ко всей этой магической элите, с первых минут в академии для одаренных единорогов, тогда еще в качестве младшего счетовода, а умел я только считать да обсчитывать, ведь ты очень хотел, чтобы я это умел, и до того самого дня когда тебя не стало я всё делал только ради одной цели: доказать тебе, что я это не ты; показать, что я могу жить так, как решу и захочу сам. Мне были противны твои ночные сидения за бумагами, которые ты вечером тащил домой со своей фабрики. Я. Я ненавидел тебя, за то что когда другие отцы играли со своими жеребятами в хуфбол, ты спал, ссылаясь на на свою постоянную усталость. Я даже твой кабинет ненавидел. Тот в котором мне приходилось сидеть, когда после школы мы шли не домой а к тебе на работу. Потому что он был серым. Серым и пыльным, как и всё здесь.
- И это неправда? - все так же равнодушно спросил белый единорог.
- Неправда. Понадобилось время, чтобы понять, что это всё-таки неправда.
- И в чем же тогда правда?
- В том, что я всего-то навсего хотел, чтобы ты мной гордился. Хотел, чтобы ты хоть раз сказал мне какой я молодец. Чтобы тебе не стыдно было говорить обо мне со своими друзьями, а еще лучше чтобы ты хвалился перед ними успехами своего сына. А еще мне было тебя жаль. Наверное поэтому я и не захотел идти по твоим стопам.
Земля вздрогнула и небольшая промзона начала разрушаться на глазах. Стены рассыпались на отдельные кирпичи, но те не успевая коснуться земли попадали, как будто, в магические поля множества единорогов и начинали танцевать в воздухе, заключенные каждый в сияние своего, неповторимого, цвета. В их танце был свой, понятный лишь его хореографу, порядок. И когда он закончился, на месте унылого производственного тупичка вырос целый квартал Мейнхеттена, в котором тихая жизнь соседствовала с громкими вечеринками.
Белого и черного единорогов не было вовсе. Они растворились в пространстве, оставшись мыслями и словами. А в одном из окон, на которых не было занавесок, горел свет. И каждый прохожий мог увидеть, как ухоженный и празднично одетый земной пони глубокого синего цвета сидит и читает книгу, ожидая свою спутницу. А уже не молодая, но всё ещё прекрасная пегаска, пытается сделать себя еще прекрасней с помощью косметики и украшений. Эту пару наверняка ждали на каком-нибудь шумном мероприятие или светском званном ужине.
- Роззи скучает по дому. По большому современному городу, где жизнь идет так быстро, что у пони уже не остается времени для того чтобы просто остановиться и постоять. Я часто замечаю эту грусть в её глазах. Кантерлот не для неё, все эти единороги, пропитанные снобизмом и живущие в ритме средневековья, ходящие на гонки пегасов, как на рыцарские турниры старины. Но мы никогда не говорим об этом, а я убеждаю себе, что так нужно для моей карьеры и для нашего общего счастья.
- И это неправда?
- Неправда. Понадобилась храбрость, чтобы понять, что это всё-таки неправда.
- И в чем же тогда правда?
- А правда в том, что мне просто нравится так жить. Торопиться по жизни не спеша. И я буду лелеять эту неправду так долго как только смогу, лишь бы сохранить все как есть.
Дома обернулись песком. И эти его тонны рухнули вниз, оставляя в воздухе лишь плотный туман из пыли. А когда она осела, посреди образовавшейся пустыни сидели друг за другом, словно игрушки из матрешки, трое единорогов. Совсем еще маленький белый. Прибывающий в самом расцвете сил, черный. И снова белый, прозрачный, будто уже ушедший за грань.
Маленький белый спросил у черного, почему они раньше не играли в пустыне. А тот ответил, что малыша никогда не интересовали подобные игры.
- Мне кажется, я становлюсь слишком похож на тебя. В своем эгоизме, упертости и безразличие к желаниям близких. И я боюсь этого. Боюсь, что если у нас с Роззи будут жеребята, то я стану для них таким же отцом, каким ты был для меня.
- И это...
- Неправда! Неправда. Понадобилась твоя смерть, чтобы понять, что это всё-таки неправда.
- И в чем же тогда правда?
- Я боюсь, что наши дети будут похожи на меня.
После еще долго в пустыне царила тишина, но Тристе всё же решился нарушить её власть и повернулся к своему отцу. Впервые с начала их разговора:
- Знаешь. Я так много не сказал тебе пока ты был жив. И я очень жалею об этом. Я...
Где-то в Кантерлоте, в одном из множества особняков, посреди ночи, резко проснулся и открыл глаза, еще молодой и подающий неплохие надежды, черный единорог по имени Тристе Шевалье. Рядом с ним на большой и мягкой постели спала верная спутница его
жизни.
- Я люблю тебя, - прошептал Тристе слова, которые не успел сказать во сне.
Роззи улыбнулась и пролепетала что-то совсем невнятное и тихое. А сам единорог еще долго пытался заснуть, пока таки не провалился в сон без сновидений.
Окончание в комментариях.
А высоко над Кантерлотом, на темном ночном облаке, прижавшись друг к другу боками, лежали две сестры-аликорны. Одна светлая, а одна темная. Хотя в ночной тьме обе они были скорее серыми.
- Зачем ты его разбудила? - спросила белая сестра темную, - Пусть бы поговорил с отцом. Мне кажется, что это очень важно для него.
- Тия, - угрюмо, с нотой наигранного недовольства, ответила тёмная, - когда я согласилась показать тебе свою работу ты обещала, что не будешь вмешиваться. Ты же помнишь, правда?
- А я и не вмешиваюсь сестренка, - высунула язык светлая, - просто спрашиваю. Это же мне позволено?
- Позволено, - смягчилась и улыбнулась темная, - Тия, он говорил не с отцом, а с самим собой.
- Ну и пусть бы говорил. Это же сон. И он был бы счастлив исправить прошлые ошибки. Пусть и таким странным путем.
- Некоторые ошибки нельзя исправить, сестра. Пони думают, что в мире грез можно всё. Можно пережить любовь, на которую они когда-то не решились. Искупить грехи, перед теми, кого они уже никогда не увидят. Победить в битве, от которой они однажды трусливо сбежали. Но я не собираюсь им в этом потакать.
- Но почему, Лу?
- Потому что это поможет им понять цену совершенных ошибок, несказанных слов и потерянной любви. Поможет им больше не совершать ошибок, не молчать и любить. По крайней мере мне очень бы хотелось, чтобы так и было.
Светлая сестра вдруг обняла крылом темную и прижалась к ней еще сильней.
- В чем дело, Тия? - рассмеялась темная.
- Лу, - лукаво улыбнулась светлая, и прикусила губу, глядя в глаза вовсю улыбающейся сестре, - Я...
В замке Кантерлота, в своей спальне, посреди ночи, резко проснулась и открыла глаза, вечно молодая богиня солнца по имени принцесса Селестия. Никто уже давно не называл её просто Селестией и титул стал неотъемлемой частью имени.
Она встала с постели и вышла на балкон, чтобы увидеть то, что и ожидала увидеть. Прямо над ней висела большая белая луна, на поверхности которой отчетливо узнавался рисунок головы единорога.
Если не секрет,сколько времени заняло ее написание?
Заливай свои сказки-притчи куда-нибудь.
Как-то нечестно, что их только мы можем читать.