Серов
Кому суждено стать художником, тот композитором не станет. Даже если он и родился в семье известных музыкантов. Талант, раннее знакомство с современными течениями в живописи, различающиеся своими воззрениями на художественное творчество учителя (И.Е. Репин и П.П. Чистяков) сделали из сына композитора универсального живописца, который своим творчеством являл переход русской живописи из века XIX в век XX.
Первые шаги в искусстве Серов сделал под руководством Репина и целых десять лет был одним из деятельнейших участников передвижных выставок. Таким образом, Серов является как бы плотью от плоти реальной школы 70-х годов, «стасовской» школы,
и, однако же, стасовского, передвижнического в нем никогда не было ни на йоту. Мальчиком он несколько лет прожил в Париже и Мюнхене, в такую эпоху, когда западный натурализм только что достиг зенита и находился в полной силе.
Замечательно, что и самые первые серовские картины уже красивы. Уже в них с изумительной непринужденностью разрешены чудесные аккорды, уже в них выразилось стремление к гармоничности целого. Никогда Серов не пытался рассказывать, пояснять, забавлять. Он не стыдился своего призвания живописца; он не порывался к более «полезной» деятельности, а весь отдался разрешению чисто живописных задач, зато и достиг в этом направлении полного успеха.
Нет ничего труднее, как говорить о таких художниках, каковы Левитан и Серов. Описывать словами прелесть их живописи невозможно. Красочные созвучия еще менее, нежели музыкальные, поддаются описанию и определению. Впечатление от серовских картин — чисто живописного и, пожалуй, именно музыкального свойства, недаром он сын двух даровитых музыкантов и сам чутко понимает музыку. Искусство Серова вовсе ничего не имеет в себе литературного, описательного. Его основные черты: простота и непосредственность. В Серове нет даже каких-либо нарочитых намерений, хотя бы чисто красочного, живописного характера. Нельзя поэтому описать ни его гамму красок, ни его колористическую систему. Если поискать в старом искусстве художников, однородных с Серовым, то не придется останавливаться на Рембрандте, на Тициане и тому подобных субъективистах, создавших себе вполне определенную красочную систему, а невольно придут на ум Халс или Веласкес, их отнюдь не предвзятое отношение к видимому миру, их объективный взгляд на жизнь, их увлечение одной красочной действительностью. Картины Серова удивительно красивы по краскам, не будучи написаны «в красивом тоне». На картинах Серова все ясно, светло и по тому самому хорошо, красиво.
В особенности его Портрет Александра III стоит целого исторического сочинения. Серов написал императора через четыре года после его смерти, но художник по памяти прекрасно, с изумительной правдой, со всеми характерными особенностями передал внушительный и полный значения облик Царя-Миротворца, его добродушную тонкую усмешку и холодный, ясный, пронизывающий взор.
Серова, в сущности, и считают у нас портретистом; но именно деятельность этого мастера лучше всего подтверждает, что художники последнего фазиса русской живописи плохо укладываются в рамки и категории. Серов никогда не был профессиональным портретистом, специалистом по портрету. Те, кто считает его за такового, недостаточно компетентны. Трудно найти, даже во всем творении Левитана, что-либо более поэтичное и прекрасное, полнее синтезирующее своеобразную прелесть русской природы, нежели «Октябрь» или «Баба в телеге» Серова. По своей прямо классической простоте, по непосредственности впечатления, по искренности такие картины должны встать рядом с лучшими произведениями старых голландцев и барбизонцев.
«Баба в телеге» прошла на выставке незамеченной, и, правда же, нельзя винить публику за то, что она проглядела этот шедевр, так как трудно найти что-либо более скромное, тихое и незатейливое по эффекту. Однако ж недаром эксперты считают эту картину одним из величайших созданий мастера. Если бы у нас к живописи было бы столько же любви, как к музыке или к кинематографу, то эта скромная, маленькая картинка Серова сделалась бы классической, так как в ней больше России, больше самой сути России, нежели во всём Крамском или даже Шишкине.
За последнее время Серов несколько раз принимался за исторические темы. Он создал в своей крошечной картинке: «Елизавета и Петр II на охоте» — такой перл, такую тонкую иллюстрацию XVIII века в России, что ее можно поставить рядом с лучшими картинами Менцеля. Один осенний чисто русский пейзаж с кургузой в синее выкрашенной церковкой, на фоне которого скачут охотники в ярко-красных мундирах, вызывает в нас яркое представление о всей этой удивительной эпохе, о всем этом еще чисто русском, по-европейски замаскированном складе жизни…
Есть художники по преимуществу живописцы и есть художники-рисовальщики. Серов был тем и другим — большим живописцем и исключительным рисовальщиком. Серов-рисовальщик, быть может, даже сильнее Серова-живописца.
Таких неудержимых, страстных рисовальщиков в русском искусстве XIX века было только двое: Репин и Серов. Последний перенял у своего учителя страсть к рисованию, найдя свой собственный стиль рисунка, единственный, неподражаемый серовский стиль. Рисунки Репина и Серова не были только частью их живописи, одним из ее слагаемых, они не были и подготовительными работами для картин, как это мы видим у любого другого великого мастера.
В творчестве Репина немало примеров, когда, собираясь писать портрет масляными красками на холсте, он так увлекался рисунком, что уже забывал о поставленной задаче, превращая рисунок в самоцель. Серов подходил к портрету иначе, не переключаясь с живописи на рисование, а ставя себе с самого начала задачу чисто графическую — сделать портрет-рисунок.
Две основы системы К.С.Станиславского — поиски характерного и переживание воплощаемого образа — были основными требованиями, предъявлявшимися и Серовым своему искусству, да и всякому подлинному искусству вообще. Все остальные искания, волновавшие его на творческом пути, были только дополнительными и производными от этих двух.