Настенька⁠⁠

Она хотела есть. Голод был настолько сильный, что она встала на четвереньки и принялась обнюхивать пол в поисках пищи. Пол был грязный и холодный, в нем смешивались сотни запахов, и еды в том числе. Но ее там не было.

Тщательно обследовав пол, она подползла к деревянной решетке и жалобно завыла. Из глубины дома послышался голос:

- Ах ты черт, да подожди ты! Сейчас принесу! Не вой тут только, заткнись! Она мало понимала из того, что они говорят. Но по интонации она поняла, что нужно молчать, иначе будут бить. Ее вой перешел в тихое поскуливание. Мужчина, от которого сильно разило алкоголем, подошел к клетке и поставил перед ней миску.

- Ешь давай, только быстро. Она взяла миску и быстро втянула ее внутрь клетки и поставила на пол. Жадно набросилась на еду, помогая себе руками. Еда была безвкусная, зато она утоляла голод. Несколько раз ей удавалось попробовать мясо – первый раз, когда пришли чужие люди, что-то говорили и рассматривали ее. Они дали ей соленое мясо, и она ела его в углу клетки. Ела жадно, пока люди не ушли и мужчина не отобрал остатки. Мужчина был недоволен этими людьми. Он не любил, когда кто-то смотрел на нее.

Другой раз она попробовала мясо – настоящее, кровяное, когда сбежала. Мужчина был пьян и не запер клетку, она вырвалась и выскочила в окно. Тогда была зима, но ей не было холодно. От морозного воздуха и простора она одурела, бегала по двору и восторженно выла. Потом через дыру в заборе пролезла к соседям. У нее не было никакого дурного умысла, совсем нет. Но тут она увидела курицу. Ее слабый, недоразвитый мозг связал ее вид с видом еды. Она кинулась на курицу неожиданно, как волчица, свернула ей голову. Выпила кровь, ключом бьющую из разорванных артерий. Потом тут же, в чудом огороде, она разрывала ее руками и жадно ела. Из дома вышла женщина, потревоженная шумом и кудахтаньем кур. При виде такого зрелища она пронзительно закричала и кинулась на нее с лопатой. Бросив курицу, она судорожно металась по двору в поисках убежища, наконец забилась в собачью конуру.

- Ах ты дрянь такая! Ах ты стерва! Курочку мою сожрала, тварь!

С криками женщина кинулась к ее дому, принялась барабанить в окна. Из других домов стали выходить соседи.

- Витька! Забери свою тварь, она мою курицу сгрызла! Кто мне теперь платить будет? Ты же обещал ее не выпускать, вдруг она человека загрызет?

Из дома вышел, пошатываясь, мужчина.

- Да не ори ты так! Она ж сильная – замки сломала все… новые теперь надо ставить, покрепче. Мне самому с ней в одном доме страшно спать.

Вынул ремень из старых грязных штанов, пошел к конуре, куда указала соседка. Вытащил упирающееся, жалобно скулящее существо, лицо которого было перемазано в крови. Огрел пару раз по спине, связал руки за спиной, под одобрительный перешепот соседей потащил в дом. Три дня после того случая она сидела без еды. Но она не жалела. Вкус крови и живого, пульсирующего мяса она запомнила навсегда.

***

- Что вам тут надо? Валите отсюда подобру… - Виктор уже собирался захлопнуть окно, но журналистка вытащила из кошелька тысячу рублей, и он остановился. Такие деньги ему только за месяц заработать. - Мы только посмотрим и все. Поснимаем немного, вы все расскажете. Мы же вам помочь хотим. – журналистка заискивающе улыбнулась. - Ладно, только быстро. Только сразу предупреждаю – буйная она…

Он скрылся в доме, и через секунду дверь распахнулась. Трое человек – журналистка, оператор и ассистент, вошли в темную, пропахшую спиртом и грязью прихожую. Тут было темно. Виктор повел их в единственную комнату. В комнате было немного светлее, всю обстановку составляли старая продавленная кровать на пружинах, с грязным серым бельем и свалявшейся подушкой, стол, под которым стоял штабель бутылок, табурет, древний буфет и огромная русская печь. Узкую стену комнаты полостью занимала клетка шириной около метра. До клетки свет не доходил, и она скрывалась во мраке.

Журналистка опасливо покосилась в сторону клетки. Ей было жутко. Она столько наслышалась от соседей о Витьке и его сумасшедшей полудикой дочери, что девочка представлялась ей монстром из романов Стивена Кинга. Взяв в себя в руки, она повернулась к оператору:

- Саша, начинай снимать.

Бородатый Саша кивнул и закинул на плечо камеру. Катя (так звали журналистку), встала рядом с Сашей.

- Когда будете говорить, смотрите на меня, а не в камеру, - обратилась она к Виктору и протянула ему заветную тысячу. Тот спрятал деньги в карман и кивнул.

- Ну рассказывайте по порядку про дочь, мы потом все сами смонтируем. Просто рассказывайте.

И Виктор стал рассказывать. Про то как пятнадцать лет назад жена родила дочку, Настеньку. Как Настенька странно себя вела, как только стала ходить. Как Настенька бросалась на людей и кусала их. Как Настеньку признали инвалидом и умственно отсталой. Как жена слегла и умерла от постоянного страха перед дочерью (Катя уже знала от соседей, что умерла Наталья, жена Виктора, от пьянки и побоев мужа, но ее смертью никто не занимался). Как Виктор из-за страха перед дочерью (которой на тот момент было пять лет), посадил ее на цепь дома. Потом он смастерил эту клетку. О странных наклонностях Настеньки знали даже в райцентре. Ее не отобрали, а платили Виктору пособие. Брать Настеньку в детдом или интернат боялись (вдруг она всех перегрызет). И Виктор храбро продолжал жить с сумасшедшей, полудикой девочкой, которая за десять лет заточения превратилась в настоящего зверя. Рассказал как она задрала курицу.

- Да-да, соседка нам рассказала уже… А подобные эпизоды еще были?

Виктор замялся.

- Нет, я же ее под замком держал… тогда она вырвалась как-то, да и я грешным делом спал слишком крепко.

Увидев многозначительный взгляд Кати, который она бросила на штабель бутылок под столом, Виктор встрепенулся.

- А что? Легко думаете жить с ней? Да лишь бы забыться и не думать о том, что родный ребенок тебе глотку в любой момент перегрызть может…

- Да-да, я понимаю. Мы можем поговорить с девочкой?

- Поговорить? Да она и разговаривать-то не умеет… Зверь зверем, я ж говорю.

Тем не менее клетку он открыл и вытянул оттуда Настеньку, которая жалобно скулила и жалась обратно, в темноту. Сдерживающая дрожь Катя вся передернулась, увидев девочку. Она ожидала увидеть все что угодно, но только не это.

Это была высокая, тощая девочка. Невероятно грязная, босая, в замызганном рваном сером платье, открывающем исцарапанные серые колени. Ее волосы (судя по всему светлые), были грубо обкромсаны. Ногти на руках обломаны. Девочка испуганно жалась, в ее облике не было и намека на описанные ужасы. Больше всего поразило Катю ее лицо. У журналистки больно сжалось сердце, и слезы подступили к глазам, когда она увидела, что девочка красива. Очень, очень красива, несмотря на свой жалкий вид. Чуть вытянутые глаза, густые брови, тонкий прямой нос, пухлые губы. С неожиданной болью Катя подумала, что родись Настенька в другом месте и у других родителей, она могла бы стать моделью. Ее умственная отсталость, если она и была, не дала никакого отпечатка на ее лицо. Все отпечатки были получены уже потом, после рождения. И глядя в ее глаза, Катя понимала, что и «умственная отсталость» скорее всего была не врожденной, просто ни одна живая душа ничему не учила ее. А ни один ребенок никогда не начнет говорить, если его никто не учит этому. И умственное развитие с родителями-алкоголиками, в глухой деревне, Настеньке получить было не от кого. Катя протянула Настеньке конфету. Девочка жадно схватила ее грязными руками и начала есть прямо с оберткой. Потом Катя достала из сумки банан, очистила его и протянула девочке.

- Вы что, кормить ее пришли? Я вам уже все сказал, еду так оставьте, я покормлю ее сам. Она сейчас нервничать начнет, идите, идите, - неожиданно начал выпроваживать их Виктор. Катя с неожиданной злостью посмотрела на этого человека и поняла, что кроме банана и конфеты, девочке ничего не останется. Виктор почти что вытолкал их за ворота. Журналисты уехали, жизнь пошла по прежнему руслу.

- Вы понимаете, с этим нужно что-то делать! Девочку спасать надо, вы бы видели в каких условиях она живет! Это средневековье какое-то, в их глуши о конвенции о правах ребенка по ходу даже не слышал никто!

Катя раз за разом обзванивала все инстанции. Ее поражало равнодушие чиновников из райцентра, но в столице дело обстояло не так плохо. После выхода передачи Кате удалось поднять большой резонанс. Через пару недель делегация была в райцентре. Под раздачу попало множество чиновников. Все и в деревне, и в райцентре знали, что ребенка держат в клетке, и ничего не делали. Катя чувствовала себя вершителем справедливости, угрожая всем уголовной ответственностью. Все боялись. Закон был на стороне Кати. По истечении месяца на Виктора уже готовилось уголовное дело, а Настеньку ждало место в платном московском приюте для умственно-отсталых детей. Несколько меценатов с удовольствием пожертвовали деньги на содержание Настеньки. Катя готова была петь от счастья. Судьба девочки стала для нее безумно важна.

Начался февраль, когда Катя со съемочной группой и охраной приехали забирать девочку. Виктор проявлял удивительное упорство.

- Забирать вздумали! От отца родного!

- Вы не понимаете, что в приюте девочке будет легче? Там все условия, там ее вылечат… - о том, что Виктор тоже скоро будет отдыхать на казенных харчах, Катя умно умолчала. Виктор еще не знал об уголовном деле.

- А мне на что жить? Так хоть пособие ее…

Кате стало мерзко. Так вот почему он ее в приют сам не отдал – пособие… Чтобы быстрей разобраться с делом, она молча сунула ему в ладонь купюру в пять тысяч. Виктор тут же открыл клетку. Хорошая цена за дочь.

Катя вывела девочку, усадила на кровать. Настенька вертела головой, но была безвольна, как кукла. Катя протерла ей руки, лицо и ноги влажными салфетками (вода была только ледяная, из колодца), потом одела девочку - теплые колготки, джинсы, свитер, куртка. Настенька ошалело скулила, но не сопротивлялась. Катя молча причесала ее, увидела вшей, не удивилась. Во время причесывания Настенька начала издавать звук вроде мурлыканья. А потом неожиданно посмотрела на Катю совершенно осмысленно, и вдруг хрипло, с каким-то бульканьем, сказала:

- Мама.

Это было единственное слово, которое умела говорить Настенька. И первое слово, сказанное ею за десять лет.

Когда они приехали в деревню, валил снег. Сейчас же снег перешел в настоящую метель. В Москве такого Катя давно не увидела, а тут – обычное дело. О том, чтобы ехать на машине, не могло быть и речи. Их группе ничего не оставалось, кроме как найти хороший дом, чтобы переночевать там.

На другом конце деревни их приняли радушно, да и заплатили за ночь они хорошо. О том, что за девочка с ними, Катя решила умолчать – там более что Настеньку в лицо почти никто не видел, хотя знали о ней все. Тем более что девочка шла молча, вела себя тихо. Ужинали Катя с Настей вдвоем в комнате, чтобы никто не видел, как Катя кормит подростка с ложечки. И купала она Настеньку тоже тайком, поражаясь состоянию ее тела. С одной стороны, девочка была худая и недоразвитая, с другой – у нее была сильно огрубелая, нечувствительная кожа, и сильные руки (оттого что она ползала на руках все время). Настенька больше ничего не говорила, не сопротивлялась, только улыбалась, обнажая маленькие плохие зубки. У Кати сжималось сердце при мысли о том, какой бессердечной тварью надо быть, чтобы называть этого ребенка монстром.

Легли спать на разных кроватях. Катя укрыла девочку, поцеловала в лоб, не удержавшись. Настенька закрыла глаза, улыбаясь. Катя легла к себе и уснула счастливая.

***

Она открыла глаза. В темноте она видела не хуже, чем при свете – ее глаза привыкли к постоянному мраку. Она видела Маму на другой кровати – она знала, что причесывала ее только Мама, но почти не помнила этого, просто знала. Чувства переполняли ее. Ей было тепло. Тело не болело. Она была почти не голодна. Ее всегда затуманенный разум слегка прояснился. Она откинула одеяло и оглядела себя. Вот руки, а вот ноги. Ее куда-то увозят. Увозят от Него. При воспоминании о нем она сжалась и тихо заскулила. Она ненавидела его и боялась. Он ассоциировался с болью, голодом и страхом. Но Он же кормил ее. Он был выше ее. Он руководил ею.

Теперь же она вдруг поняла, что больше неподвластна Ему. У нее теперь есть Мама, ласковая Мама. Подчинятся Маме не страшно, Мама не обидит. А Он обижал. Злость переполнила ее вердце, но первый раз это не было бессильная злость. Она была сыта и сильна как никогда. Она чувствовала силу в руках и ногах. Она знала, что на этот раз она сможет справится с Ним. Сколько раз она хотела кинуться на Него, но Он был сильным, а она слабой. А теперь она тоже сильная.

Она вскочила и кинулась в окно. Стекло порезало ее, но боли она не чувствовала. Слышала за спиной крик Мамы, которая проснулась и кинулась к окну. Но она уже летела прочь, перемахнула через низкий забор, бежала туда, куда вел ее нюх и память. Она помнила дорогу, по которой они шли. Бежала на руках и ногах, разбрызгивая кровь. И вот она у дома. Ее дома. Она поняла это. Дверь была приоткрыта, как и ворота. Через минуту она уже была в комнате. Он валялся на кровати с закрытыми глазами. Вокруг валялись бутылки, на столе еда. Она молча стояла и смотрела на Него. Он видимо почувствовал и открыл глаза.

- Настя… что ты тут…

Она не дала ему договорить. Она кинулась на него, как собака, и вцепилась зубами прямо в горло. Он закричал, и от крика кровь забила еще сильней, хлынула ей прямо в рот. Он пытался оторвать ее, но она все глубже впивалась в его плоть, грызла и отрывала куски. Крик перешел в хрип, и Он затих уже навсегда. Она продолжала пить его кровь, оторвала кусок мяса. Этот вкус не сравним ни с чем.

Теперь Настенька точно знала это.

Автор: Кристина Musteline Муратова