Медведь⁠⁠

- Что это за озеро, не знаешь?

Я вздрогнул и нехотя поднял припухшие веки: где-то возле Караболки дорога стала внезапно ровной - что было нехарактерно для трассы АН-7 образца 2013 года - и я, похоже, на несколько минут задремал.

Саня вёл фуру молча, о чём-то, видимо, задумавшись и не глядя в мою сторону.

- А? - спросил я, не желая отпускать накатившую дремоту.

- Вон то озеро, - он показал рукой в правую сторону дороги. - Ты там не рыбачил?

Я, зевнув, приподнялся на топчане и взглянул в заданном направлении.

- Не-а, - не кривя душой ответил я, несколько раздражённый тем, что мой священный сон посмели прерывать подобными пустяками.

- А я рыбачил, - сказал он, помолчав. - Давно. Лет пятнадцать назад.

- Ммм... - протянул я, вроде как и отвечая и спрашивая.

- Не для себя правда.

Я потянулся, упёршись кулаками в стенку со стороны водителя.

- Для медведя. - спокойно бросил он.

Сонливость отступила быстрее, чем фарнаковские понтийцы перед Цезарем. "Длякакогонахренмедведя?!" - было самой очевидной фразой в этой ситуации.

- А медведь тогда у меня жил в стайке. - продолжил Саня.

Я перебрался на пассажирское сиденье, приоткрыл окно и, на всякий случай, закурил. Он молчал, но молчал и я, так как знал, что подобные истории не принято обрывать на полуслове.

Долговечный, как и всё белорусское, МАЗ оставлял за собой Малый Куяш; солнце слепило, возникая в промежутках между деревьями.

- Мне его тогда пацаны принесли, подарили. - Саня нарушил обет молчания. - Мамка его в болоте, говорят, утонула, а его подобрали вот, жалко стало. Куда девать его - много ль один-то сделать он может... Ну я и взял - ты б не взял?

Я быстро смоделировал ситуацию и пришёл к схожему с саниным решениеи выводу: бросить экзотическое животное - не было вариантом.

- А он шкодный такой - бурчит себе, сопит, да мамку глазами ищет. А глаза умные такие, понимающие... Сам чуть собаки побольше - покрупнее только, помохнатей да поприземестей. Я в то время в своём доме с родителями жил, скотину держали, ну я и сколотил ему стайку повыше рядом со скотиной да отгородил как положено.

- Время идёт, а он растёт, как ненормальный. Я ему рыбы-то наловлю, кину штуки три-четыре, а он сразу их не ест, - закопает и ждёт, пока душок от них пойдёт. Умный был, собака, - никогда морду в кастрюлю не совал. Даже в варенье лапу сначала макал, а потом с лапы слизывал. И рыбу ел так же...

- Кормить не страшно было? Зверь-то всё-таки не из самых добрых.

- Страшно, чего уж там. - махает рукой Саня. - Я ж ему кастрюлю всегда сначала кочергой в стайку пропихивал, кочергой обратно забирал за ручку. А потом понял, что он только от резких движений бесится - так сам к нему после заходил, какахи убирал. Медленно так убирал, чтоб не провоцировать - не трогал он меня, не рычал больше даже.

- Скотина не боялась его?

- Боялась, как не боялась? Сосед корову под зад сапогом на пастбище выпинывал - запах чуяла. Старая, говорит Майка стала что ль? То домой не загонишь, то из дома не выгонишь. Матерился...

Мы посмеялись. Я представив, а он вспомнив недоумение соседа.

- Все боялись. Только овцы да бараны не боялись. Не смотрели на него даже.

- Странно.

- Непонятно, ну. Ко мне ж из цирка приезжали челябинские, просили, отдай мол. У нас ручные все растут, домашние с детства, а тут вон лесной, дикий. Настоящий же.

- А ты?

- Послал. Упёрся, не отдам, говорю, и всё. Мой он. Надо, - сами ловите идите, вон лес рядом. Прикипел я к нему. Больно взгляд живой.

- А потом?

- Потом начальник милиции меня к себе вызывает. Зачем, говорит, тебе, Сашка, медведь? Для души, говорю. Скотина - она ж для души или для пользы всегда. А тут, говорю, помрёт и польза будет. Я в журнале читал - из их желчи лекарство делают, сотни долларов стоит. За грамм.

- А он?

- Не положено, говорит, медведя дома держать, бумагу покажи на него. Как так, спрашиваю, у соседа на корову вон нет бумаги, а мне на медведя - заводи, не колышет?

Смеёмся. Саня дух переводит - что-то интересное намечается.

- Выгоняй тогда, говорит его. Выгонял, говорю, - обратно идёт. Как так? - спрашивает. А вот так, говорю, лапами. И вообще - я его на цепь посадил, когда он у меня вымахал - куда он денется? Кого обидит? Но тот своё гнёт. Завтра, говорит, ППС-ников к тебе пришлю с участковым, пусть выгоняют. Давай,говорю, и врачей с носилками сразу. А он мне такой: что ж ты в цирк-то не сдал его, Санёк, денег же предлагали?

- Ого.

- Вот-вот. Сволочи, прикинь?! Донесли ведь.

- А дальше что?

- А что дальше? Пришли ко мне утром трое ППС-ников с участковым, знакомые все - с одной деревни ж. Участковый мне: чего, Санька, мол натворил опять? Начальник сказал медведя у тебя конфисковать какого-то. Какого-какого, говорю, ясное дело какого - живого. Тот побледнел аж. Думал, наверное, фигурку я какую-нибудь стащил фарфоровую. Подошли вчетвером к стайке, окружили, руки раскинули - ловить собрались. Ну, думаю, грех ведь на душу брать придётся. А они молодые, зелёные, страшно им - только подходить к нему, а он в стойку становится , лапы поднимает да рычит, аж хлев дрожит. Хватит, говорю, ребят, с ума посходили - на медведя кидаться? Он же одним ударом всех четверых вспорет! Сам, говорят, тогда давай. Нам начальник сказал сфоткать, как мы у тебя медведя конфисковываем. Фоткайте, говорю, красавца, пока он позу не поменял, пускай начальник полюбуется ваш, а я к нему не пойду - задерёт. Так он же, говорят, слушаться хозяина должен! Хозяина? - говорю - ну какой у дикой твари хозяин может быть? Постояли, повздыхали, так и ушли ни с чем.

- Отвязался начальник?

- Щас, ага. К себе вызвал. Слюной брызгал. Я говорю, мол, четверо ребят твоих сделать ничего не смогли - от меня-то чего хочешь? Выгоняй, говорит, и всё. Ну у меня и закипело. Слышь, кричу, тварь бесчувственная! Совсем души у тебя что ли нету? Ну куда вот он щас пойдёт, скажи? В лес? Он в лесу-то не помнит когда был в последний раз. Что там с ним будет? Курил начальник, молчал. Потом глаза поднял. Чем ты, спрашивает, его хоть кормишь-то? Человечиной, говорю, что за вопросы такие? Отчитываться за это ещё должен перед тобой? Махнул рукой. Хрен с тобой, говорит.

- Отпустил?

- Отпустил, куда ж ему деться-то? А мишка совсем уж здоровый стал. Я однажды две банки сгущёнки у двери его оставил. Дотянулся ведь. Разорвал по шву, ещё изрезался весь, пока вылизывал - силищи-то немеряно.

Саня улыбается - ещё что-то вспомнил.

- Я ж его однажды гулять повёл.

- Медведя? Как?!

- Так же, на цепи. Вся деревня смотреть вышла. Он буксует идёт - цепь внатяг. Медленно он не может, всю дорогу под себя подмял. Ну я ближе к стадиону его веду - там лесок рядом. А он сосну увидел, залез на неё и висит там ошалелый, озирается на всех. Толпа собралась. И Фёдоровна тут как тут. А ей восемьдесят шесть лет. Её племянники три раза в день под руки из дома выводят, воздухом подышать - ходить она не может. Где племянники-то, говорю, Фёдоровна? Дак ить на рыбалку с утра уехали - отвечает. А ты тут как? - говорю. Сама дошла. Услышала, дети под окном горланят, Сашка, мол медведя гулять повёл, ставню-то отодвинула, а там такая вот картина. Вот, пришла посмотреть. За сто лет почти не видывала такого...

Солнце скрывается за деревьями. Впереди город зажигает приветственные надписи. Со встречки уже слепит дальний свет.

- И что с ним стало-то?

Саня долго не отвечает. Лицо его становится задумчивым, отчуждённым и каким-то смиренным.

- Повесился, - говорит он.

- Кто, медведь? Как так?!

- Да дети стайку разобрали, доски выломали сверху и дразнить его давай. Он бесился, крутился, вертелся, прыгал на них, ну и цепь вокруг брёвен обмоталась. И вокруг шеи. Он повис, а сделать ничего не может - лапами ни до чего не дотягивается. Я с рыбалки вернулся, смотрю - он окоченел уж.

Город распускал ночные цветы. Здесь недавно прошёл дождь, и асфальт ещё не высох. Я смотрел в лобовое стекло на отражение света фонарей от асфальта и думал о человеке, как выходце из природы, как сдавшемся, капитулировавшем и обособившемся куске гордыни и амбиций.

Мне было стыдно.

Мы приехали.