Бескрайний лес.
Случилось мне проезжать через Бескрайний лес — так его называли деревенские. Дело было поздним летним вечером.
Я на велосипеде приехал в деревню, чтобы передать бабушке лекарства от сердца, и немного задержался у неё.
— Поздно уже, — говорила бабушка за спиной. — Оставайся ночевать, я тебе ещё чаю налью.
— Мне завтра с утра надо быть на работе.
По правде говоря, на подработке. Я всего лишь студент-второкурсник, и полноценная работа мне всё ещё не положена.
Я бегал вокруг велосипеда, проверяя давление в камерах и руль.
— Только не едь через Бескрайний лес, — снова залопотала бабушка за спиной. — Ночью там опасно.
— Почему Бескрайний? — поинтересовался я, давя на ручки тормозов.
Бабушка поникла.
— Не знаю, так говорят. А ещё говорят, что там легко заблудиться.
Я проезжал сегодня по этому лесу днём и не видел ничего страшного. Да и по лесу ехать до города быстрее, чем в объезд. Из вежливости я улыбнулся и пообещал:
— Хорошо-хорошо, поеду в объезд.
Бабушку такой ответ устроил. Закинув сумку на плечи, я распрощался с ней и двинул к лесу. Отъехав чуть дальше от деревни, я вытащил из кармана банку с таблетками. На ней не было этикетки, и обошлась она мне дороже обычного лекарства от кашля. Говорят, что уже после первой таблетки становится так хорошо, будто заново родился. Ночь, лес, таблетки… Поездка обещала быть интересной.
***
Педали легко поддавались ногам, колёса несли по гладкой, как стекло, дороге. Загадочный лес впереди постепенно вырастал из-под земли. Сначала неуверенно он предстал передо мной монолитной стеной со сверкающими в закатном солнце кронами. Они напоминали бойницы огромной крепости.
Ровная дорога сменилась узкой тропой, усыпанной шишками. Под колёсами хрустели ветки. Я помнил дорогу обратно. Направо, потом налево, а теперь прямо.
Тропинка петляла змеёй туда-сюда. Спустя полчаса на лес морской волной накатила темнота, и в голове промелькнула мысль о том, что я заблудился.
Ехать стало тяжелее, корни толстых деревьев, будто тысячи рук, хватались за колёса. Фонарик, закреплённый на руле, выхватывал новые стволы. Они блестели в свете, словно сталь, и на них не было веток. Деревья постепенно превращались в огромные столбы, похожие на колья.
Я так удивился, что едва ли не влетел в один из таких столбов, но вовремя вывернул обратно на тропинку, оказавшуюся ровной, будто дорога, что привела меня в лес.
Я уже хотел крикнуть в отчаянии, но на тропу вывалился человеческий силуэт. Не мешкая, он побежал передо мной.
— Эй, стой! — крикнул я и не узнал собственного голоса. Сдавленный и охрипший от страха, он напоминал звук динамика игрушечной куклы со старыми батарейками.
Он бежал дальше, и я сделал ещё одно усилие:
— Пожалуйста, стой!
Тот же результат. Стало так холодно, будто в меня вонзилась тысяча игл. На лбу выступил пот, я до боли в ладонях сжал руль.
— Я приведу тебя к выходу, я приведу тебя к выходу… — донёсся пустой голос.
А ноги всё быстрее вращали педали. В глазах мелькали короткие отрывки воспоминаний, всё вокруг пропало, кроме столбов и спины убегающего.
— Я приведу тебя к выходу, я приведу тебя к выходу… — равномерный голос стучал в ушах, будто метроном. В висках била кровь, казалось, я схожу с ума.
Всё окрасилось в ледяной синий свет, краски сгустились. Контуры столбов приобрели отчётливые тонкие черты, будто в комиксе, а память с беспощадной услужливостью подносила отрывок за отрывком…
***
— Но я хотел красный, — расстроено сказал я, ворочая белый под цвет кимоно пояс. Красный — мой любимый цвет.
На вольную борьбу родители отдали меня, когда мне было 8 лет. После первого занятия тренер сказал, что к следующему разу нам понадобиться кимоно.
— Вот заслужишь красный пояс, тогда и куплю, — коротко ответил отец. — А пока есть только этот.
— А как его заслужить?
— Спроси завтра у тренера.
На следующий день я так и сделал:
— Я хочу красный пояс!
Мы в зале для вольной борьбы. Все взгляды были прикованы ко мне, семилетнему обнаглевшему до крайности ребёнку. Ребята смотрели на меня удивлённо, а тренер — со снисхождением.
— А ты достоин его? — спросил он серьёзно.
— Да! — выпалил я в нетерпении.
— Посмотрим... Бугдай, подойди сюда.
Дело шло к спаррингу. Бугдай поднялся и подошёл к тренеру, он явно был старше меня. В глаза бросался его красный пояс.
— Ну что ж, — сказал тренер, оглядывая Бугдая. — Если победишь его, получишь красный пояс без экзамена.
Тренер отошёл в сторону, и Бугдай, оказавшийся напротив меня, поклонился. Он это делал с какой-то особой плавностью, будто это было чем-то важным. Я ответил слабым кивком. Мой взгляд скользил то по его смуглому лицу, то по заветному поясу.
Раздалась команда к началу поединка, и мы вцепились в друг друга, будто звери. Я уже начал подумывать завалить его одним решительным толчком вперёд, но не успел заметить, как оказался на мате. Бугдай насел сверху и заломал руку.
Тренер присел рядом с нами, ожидая, что я свободной рукой захлопаю по мату, но я не сдавался.
Боль в руке становилась нестерпимой, из моего горла вырывались отчаянные стоны. Я рванул со всей силы вперёд, и боль стала такой адской, что я на мгновение подумал, что мне оторвали руку.
Следующий месяц контрольных и самостоятельных я пропустил — не так-то и легко писать со сломанной рукой. К вольной борьбе я больше никогда не возвращался.
***
Велосипед нёсся дальше, столбы по бокам переплетались и напоминали решётки. Небо налилось алым светом, а незнакомец становился ближе и ближе.
— Подожди! — крикнул я, и голос ко мне вернулся. Он прозвучал пронзительно, будто крик раненой птицы. На секунду я испугался его.
Незнакомец бежал дальше, земля под нами покрылась маленькими трещинами, будто перед землетрясением. Я настойчиво ехал за ним, в глазах мелькала только чёрная от тени спина.
***
— Альби, тебе сегодня на гитару не надо? — мама мыла на кухне посуду, а я сидел за компьютером.
Я решил соврать:
— Нет, не надо.
Идти не было никакого желания. На улице дождь, как из ведра, а тут галактика в опасности. Время от времени я и сам не понимал, зачем записался на гитару. Первые два занятия ходил, а потом никакого желания, хоть кричи.
— Почему? — с кухни донёсся мамин голос.
— Учитель заболел, — к счастью, уроки были бесплатными. Ничьи деньги в трубу не вылетали, а передвигать деревянные пальцы с аккорда на аккорд больше не хотелось. Тем более они так потом болели…
***
Столбы деревьев пропали. Незнакомец остановился, и я, сдав по тормозам и едва не кувыркнувшись, оказался рядом с ним. Прямо подо мной раскинулся огромный овраг, весь объятый алым пламенем.
— Что за хрень? — спросил я скорее сам у себя и снова не узнал свой голос. Этот вопрос появился давно, но озвучить я его смог только сейчас. Холод сменился адской жарой, будто вокруг меня развели множество огромных костров.
— Смотри вниз, смотри вниз… — забормотал незнакомец. Я поборол желание смотреть на него и уставился в глубину оврага, откуда столбом поднималось пламя. В нём были люди, много людей!
Ночь разорвалась пронзительным криком и резким запахом горелого мяса. К горлу подступил комок, я изогнулся, и бабушкины блины оказались на растрескавшейся земле.
Незнакомец больше не говорил, что приведёт меня к выходу. Теперь, когда внизу горели сотни, его маска благих намерений спала.
Я всмотрелся в одного из мучеников. Изуродованное лицо покрылось чёрной коркой, а стеклянные широкие глаза смотрели на меня. Мой живот сворачивался, будто выжимаемая половая тряпка, к глазам подступали слёзы.
Я изогнулся в новом приступе, но желудок уже был пуст. Я нашёл смелость ещё раз глянуть на мученика. Внизу стоял я в обгоревшем белом кимоно с чёрным поясом! Я кинул взгляд на других. Они все были мной. Кто-то с гитарой, кто-то, сидя на камне, сосредоточенно склеивал самолёт.
— Да, это ты, — услышал я голос и упал на руль велосипеда.
— Но как? Почему это? — я вспоминал уроки в воскресной школе, а потом воскликнул: — Это ад?!
— Твой персональный, — спокойно ответил голос. — Там внизу — талантливые люди. Композиторы, спортсмены, гитаристы, актёры, художники, инженеры, военные, писатели. Есть даже священник.
— Но почему они — это я? — обессиленно спросил я. — Это всё ты устроил?
— Я? — удивился голос. — Это я должен был спросить, что ты тут устроил. Зачем ты похоронил столько гениальных людей? — он сорвался на гнев: — Почему они горят, а ты, жалкое подобие человека, здесь, над ними? — я молчал, а незнакомец продолжал: — У тебя нет ничего! Ты бесполезный робот, ищущий достатка. Ты кукла, умеющая только жрать и спать! Твоя душа уже сгорела, а ты превратился в животное, а из этого леса могут выбраться только люди.
— Но почему?
— Потому что такому мусору на земле не место! Ты мог бы заниматься чем-то серьёзным, а не учиться крутить гайки за гроши.
— Но кому-то всё равно надо крутить гайки, — ответил я, равнодушно глядя в пламя. — Не всем же заниматься искусством.
— Не всем, — спокойно согласился он. — Но у других людей есть дети, хобби, они стремятся узнать что-то, а тебя не волнует ничего.
— Я простой студент, какие дети? — я глядел в огонь на скрипача, бегающего по оврагу в поисках смычка.
— Маленькие! Плаксивые и надоедливые! Но тебя не волнует даже это, чего там говорить о высшем искусстве?
— Кто ты?
— Лесник. И всякому мусору в моём лесу не место.
Он промолчал, но потом резко сказал:
— Езжай в овраг. Я обещаю, что больно не будет.
Комок снова подступил к горлу, я упорно замотал головой.
— Езжай! — приказал он.
— Пошёл ты! — я быстро развернул велосипед и помчался по лесу, обгоняя ветер. Я твёрдо знал, что если буду ехать в одном направлении, обязательно выеду.
— Не уйдёшь! — эхом разнёсся по лесу голос. — Ты уже труп!
Тропинок не было, я петлял вокруг столбов, но упорно мчался вперёд. Я был преисполнен желанием жить. Ноги крутили педали, руки сжимали руль, глаза выискивали всё новые бреши между столбами-деревьями. Я выживу!
***
Утром в деревне в одном из домов раздался звонок. Пожилая Алла Фёдоровна сняла трубку.
— Алло? А, это ты, дочка.
В трубке торопливо, запинаясь от волнения, говорила женщина:
— Мама, Альберт у тебя?
— Нет, — удивилась Алла Фёдоровна. — Он вчера уехал, сказал, что ему на работу надо.
— Его до сих пор нет.
— Что-то плохое случилось, — почуяла неладное Алла Фёдоровна. — Надо звонить в полицию.
Его нашли только через две недели. Он лежал на спине в глубоком овраге, широко раскинув руки. Рядом покоился разбитый велосипед и пустая сумка. Никто вначале и не приглядывался к странным таблеткам, которые нашли у парня в кармане.
Когда люди обратили внимание на его лицо, то решили что он, должно быть, и не понял, когда пришла смерть. На нем были написаны странное отчуждённое спокойствие и холодная решимость.