v1talya

Окинава...

У молодёжи это сейчас ассоциируется с большеглазыми девочками, улыбающимися со сверкающих пёстрых журналов и каким-нибудь... Как их, чёрт возьми... Аниме и суши-баром?

Так вот знаете что?

Остались ещё те, кто помнит иную Окинаву...

Шёл сорок пятый год.

На троих у нас было две М1«Гаранд» и пять обойм, Кольт без боезапаса, десяток гранат и бесконечное количество трофейных «Арисак» с цинком патронов к ним.

Они жутко бесили меня, но я знал, что мы когда-нибудь перейдём на это дерьмо...

***

— ПРОСНИСЬ, ДЖОНСОН, ТЫ ОБОСР...

Обрывки речи потонули в пулемётной рыгающей очереди Тайп 99. Два расчёта, немного пехоты плюс снайпер, засевший где-то в листьях близлежащей пальмовой рощицы. Вычислить его местоположение не представлялось возможным из-за облаков скрывших солнце и всякий возможный блик от линзы прицела.

Прихватив в руки по гранате, я оставил своих бойцов возле разбитого «Шермана», трусцой пробираясь зиг-загами до ближайшей «паутинки» траншей, наполовину превратившихся в кровавую баню.

На очередном повороте я, едва не столкнувшись с двумя одичавшими японскими офицерами с катанами наперевес, шлёпнулся в грязь...

... Где нос к носу столкнулся с оторванной рукой. На рукаве я обнаружил шеврон 77-ой пехотной дивизии.

Кажется, всё основное гостеприимство досталось им.

— Бойцы! — окликнул я рядового Симпсона и лейтенанта Джонсона, попутно отправляя первую гранату в коридор с засевшими там офицерами. — Добро пожаловать на Окинаву!

Вторая граната улетела уже из-за спины куда-то в сторону врага, и судя по колоссальному взрыву, летящим из-за спины кускам палёной плоти и двум вжавшимся в землю салагам я попал во что-то очень взрывоопасное...

***

— Эй, дедуля! Место уступи.

Как же мерзко это прозвучало. Эти уродцы ещё не зашли, а у меня уже скрипят остатки зубов. Стульев было достаточно, а я занимал самый крайний в тёмном углу. В этом чёртовом пустеющем баре.

Мало им, что ли?

Пальцы привычно подцепили кончик сигары, торчащей из нагрудного кармана.

Куба, пятьдесят пятый год.

Подарок от старого друга — младшего сержанта Билли, сложившего голову в заливе Свиней.

Это было несправедливо.

Я отдал ногу за его жизнь на Окинаве, чтобы Билли взорвался спустя пару лет на Кубе?!

Раз в год на одну сигару в коробе становилось меньше.

Эта была последняя.

— Ты оглох?

Мой ворох воспоминаний был обрушен мерзким басом, на этот раз почти над ухом. Следом на стойку опустилась пёстрая от татуировок рука.

— Ебучая молодёжь, — Проворчал я, посмотрев через плечо на крикуна.

Татуированный хер в кожанке, высокий и плечистый бык, явно привыкший получать всё силой. Слева — какой-то мелкий нагломордый лысый рисоед, а справа — какая-то шалава в пёстром мини с бритым виском. Пришли, цыплята.

— Тебе слуховой аппарат подкрутить? — На ломаном американском спросил азиат.

— Цыц, щенок, — хрипло гаркнул я, — мы таких, как ты на Окинаве прикладом ломали. И я тебя сломаю, если надо.

— Вы посмотрите на него, — осклабился татуированный, — в солдатиков не наигрался. Убийца невинных.

— Да у тебя, старик винтовка уже лет сто не стреляла точно. — Насмешливо пропела шалава.

Пока три урода смеялись, из бокового кармана мне в ладонь выпал родной стальной брусочек зажигалки. «Зиппо» сорок первого года, прошедшая со мной тернистый кровавый путь от учебного корпуса до пурпурного сердца.

Разок чиркнув колёсиком, я наскоро раскурил сигару, разворачиваясь к панкам лицом.

— А ты эксперт? Можешь проверить, — я похлопал по пряжке своего ремня. — наклонись сюда, и моя винтовка прострелит твой поганый рот, шлюха!

***

— Совсем рехнулся, Генри?! Твой сраный окурок за милю в этой темени видно!

Коротким ударом по руке братец Билли умудрился и отправить сигарету в лужу, и вмазать мне по харе. В ответ он получил ладонью по каске, после чего примиряюще поднял руки, позволяя мне закурить новую.

Один — ноль.

Ночь выдалась темнее, чем обычно. Тяжёлый многодневный ливень наконец закончился, и теперь нам оставалось только ждать момента, когда к утру нас прикроет туман, и ринуться в атаку холма, на вершине которого остался один из последних ДОТов. Часть бойцов спала, кто-то писал сраные заметки, или мемуары, которые когда-нибудь кто-нибудь может быть прочитает. Оставшиеся бодрствовать часовые тихо травили байки, или курили тайком от Лейтенанта Паттона, изредка появляющегося на посту.

— Пусть знают, что мы тут, Билли, — ответил я, оглянувшись вверх, в сторону тернистой и витиеватой тропы, размокшей от дождей, — пусть помнят каждую минуту о том, что с рассветом мы уже будем стоять на их трупах. И добивать раненых.

— Они и так знают, — ответил Билли, рефлекторно похлопав по прикладу винтовки, — ты видел, как они сражаются. Смерть для них — честь. И сейчас они вполне могут ждать момента, когда мы расслабимся, и ударить всем, что у них есть.

— Ты слишком хорошо о них думаешь, приятель, — усмехнулся я, затягиваясь и пуская невидимые в ночи кольца дыма, которые, к сожалению, были незаметны, — днём мы отрезали их пути к отступлению, плюс подорвали склад боеприпасов. Вряд ли у них есть что-то, крупнее пулемёта, иначе бы нас давно похоронили под миномётным огнём.

— Думаешь? — Скептично спросил Билли, усевшись на камень полностью, сложив ноги так, как если бы напротив меня сидел ребёнок, слушающий историю.

Он и был ребёнком. Мой маленький и добрый приятель Билли.

Протянув ему последнюю сигарету, я ответил:

— Они такие же люди, как и мы. Сидят точно так же наверное в ДОТе, и боятся нас. И обсуждают может то же самое.

— Хочется верить. — Сказал Билли, шаря по карманам в поисках зажигалки.

Короткий свист пули и эхо выстрела прокатились по джунглям.

В звенящей тишине я смотрел на отстреленный кончик своей сигареты, гаснущий в луже.

***

Татуированный схватил меня за плечо, занося руку для удара:

— Да я тебя...

Короткий удар сбоку в челюсть ошарашил ублюдка, а следующий удар кружкой по виску и вовсе едва не отправил в нокаут, но бык был слишком крепкий, чтобы упасть. Следующее, что я увидел, это налившиеся кровью маленькие тупые глазки, и блеснувшее в тусклом свете бара лезвие «бабочки», зажатой в холёных пальцах мелкой шлюхи.

Я медленно отложил сигару на пепельницу, разворачиваясь.

— Прекратите!

Сбоку от себя я услышал голос бармена. Новенький Молодой и робкий. Старый бы уже давно их погнал отсюда. Старый помнил меня, своего постоянного клиента. Двадцать лет я спокойно приходил сюда каждый вечер пятницы, и ни одна однодневка не сгонит меня отсюда.

— Заткнись и налей нам джина с соком. — Омерзительно протянула сучка. Татуированный хотел судя по всему извлечь что-то интереснее ножа, спрятанное за пазухой кожанки, но моей руке было привычнее.

Щёлкнув предохранителем своего «девятнадцать-одиннадцатого», я отрезал:

— А теперь, панки, убирайтесь к чёрту, пока я не нашпиговал вашу шалаву свинцом.

Мелкий азиат, всё это время скрывающийся за спиной татуированного, вышел целиком, открывая мне револьвер в левой руке:

— Лучше бы тебе не рыпаться, козёл.

— Чёртов рисоед.

— Как ты меня назвал?!

Я был готов умереть здесь и сегодня. На шестьдесят шестом году после не одного десятка трупов позади ты готов встретить смерть в любой момент, кроме разве что посещения доктора или визита детей.

Два сухих щелчка заставили нас замереть. Меня, бармена и трёх панков.

В тени фигур панков можно было заметить ещё двух человек. В свете тусклых ламп блеснули два Кольта.

— У вас десять секунд, чтобы свалить к чертям, пока мы не вызвали копов. — Сказал левый бородатый мужик в клетчатой рубашке.

Второй, кажется мой ровесник, одетый в деловой костюм процедил сквозь зубы:

— Если придёте сюда в следующий раз, мы не пожалеем пуль.

— Лучше бы вам оставить нашего товарища.

Товарища...

***

Из-за проблем с транспортом короб сигар пришёл вместе с плохой вестью. Наш общий боевой товарищ — капрал Стив принёс жетоны Билли, и молча положил сверху короба с кубинским флагом на крышке.

И где-то минут пять я молча смотрел на два металлические плашки. Пока язык не онемел, я успел спросить:

— Он что-нибудь сказал перед...

Слова захлебнулись в коротком всхлипе.

Твою мать. Молчи. Молчи, Генри. Пожалуйста. Молчи.

Маленький приятель Билли.

Ты всегда умудрялся сказать что-нибудь до боли наивное и простое, доброе и истинное. И я не могу поверить в то, что ты оставишь меня сейчас без своего послания.

Неуверенно взглянув на меня, капрал выдал только одну фразу.

И я засмеялся.

Смеялся отчаянно, громко, надрывно.

Даже жена прибежала с кухни, взволнованно глядя на меня.

Я стучал кулаком по металлическому протезу и смеялся.

***

Спустя какое-то время эти двое пригласили меня к себе за стол у входа, заказав по кружке «Бада».

— Карл Бриггс. Вьетнам, Дананг.

Пробасил Бородатый, пожав мне руку.

Следом, с некоторым трудом протянув через стол жилистую ладонь представился и старик:

— Том Джексон. Корея, Пхохан.

— Генри Уокер. Япония, Окинава, - представился я, спросив обоих: — И давно вы сидели в этом баре?

— Лет двадцать точно. — Ответил Карл.

— Почему мы не встречались ранее? — Спросил я, сделав глоток из кружки.

— Обычно мы ходили по четвергам, а так просто выходной сегодня выпал.

— Работаете вместе?

— В одном отделе, — улыбнулся Том, — я его начальник.

Я усмехнулся.

— Сидим раз в недельку, вспоминаем былые времена.

— Не расскажешь нам, как было у тебя, Генри? — Участливо спросил Карл.

Я уселся поудобнее, всплеснув руками:

— Шёл сорок пятый год.

На троих у нас было две М1 «Гаранд» и пять обойм, Кольт без боезапаса, десяток гранат и бесконечное количество трофейных «Арисак» с цинком патронов к ним.

Они жутко бесили меня, но я знал, что мы когда-нибудь перейдём на это дерьмо…

Испытывая желание снова и снова засыпать, я опять ложусь и накрываюсь одеялом. Мои веки смыкаются сами собой, как мосты в Петербурге, и я засыпаю в то же мгновение.

Я живу только для того, чтобы спать. Я просыпаюсь утром, чтобы уснуть вечером. И все равно я никогда не высплюсь, моя усталость въелась в мое сердце, в мой мозг, словно столетний дуб, словно тропический плющ, я зеваю даже во сне. Проснувшись, я чувствую, что не спал вовсе.

Время, когда я что-то желал от жизни, прошло, и теперь я просто жил. Бытность текла, как глупое кино — сюжет не менялся годами. Просто сходи сюда, посмотри это, потрогай то, и снова спать. Пока мои сверстники ночами просиживали за компьютерами, гуляли по нашему грязному высохшему городишке, я сладко спал, высматривая в мозгу картинки своего сознания. Я никогда не мог понять той гордости, с которой подросток или юноша рассказывает, что лег в 3-4 часа утра, мне это чуждо. Им всем не хватает времени на жизнь, мне не хватает времени на сон.

И на то с самого начала были причины. Всего две.

И первую звали Лиза. Лиза существовала только во сне. Вторая причина вытекала из этого: вместе с Лизой мы были всюду и всегда. Мы любили путешествовать во времени — она любила.

Лизе было чуждо все, что я видел в ее ровесницах — она носила свое старое пальтишко, какие-то джинсы с дырками и футболку, на которой всегда была написана одна и та же фраза, но постоянно по-разному. Она гласила: "My time — your life". Я не знал, что она значит, Лиза сказала, что украла эту майку из прачечной времен президента Рузвельта.

Это одна из особенностей Лизы. Такие основы мироздания, как время и пространство, волновали ее в последнюю очередь. Ей не требовалось труда найти в каменном веке проводной телефон-автомат, позвонить своему бывшему и сказать, что он и его шмара могут катиться к черту, а в следующую ночь, где-нибудь на орбитальной станции Нептуна, кричать на меня, что я ее не остановил. В такие моменты мне смешно, она щипает меня и идет искать приключения дальше.

Но вот я просыпаюсь, и Лиза тает, как мой сломанный морозильник. Мне приходится варить мягкие развалившиеся от духоты и пыли пельмени, шлепая тапками по мокрому полу. Я хочу спать, пью кофе и думаю о том, когда засну снова. Облик Лизы проявляется перед моими глазами всякий раз, когда я моргаю, и тогда я вздрагиваю, боясь заснуть прямо на ногах. Лиза хмуро смотрит на меня с портрета моего начальника и зовет в прерии Дикого Запада — я зеваю и отмахиваюсь. Она пинает карты в моем пасьянсе на рабочем столе и зовет слушать Леннона — я сворачиваю Косынку и снова и снова пью кофе. Мои веки упругие и пологие — наша секретарша хочет себе такой же упругости задницу.

Лиза никогда не спит. Ей хочется творить безумные вещи, сворачивать горы, топить Санта-Марию с Колумбом на полдороги к Америке и застреливать Ленина, причем последний почему-то оказывается на Кубе образца 14 века. Она тащит меня всюду за собой, попутно рассказывая, чем она занималась в мое отсутствие. Она рассказывает, как играла в карты с Менгеле в Аргентине — я повествую о том, что начальник не принял мой отчет. Она шепчет мне на ухо, что знает, кому Петр Первый хотел унаследовать Россию — я бормочу, что меня облил из лужи автомобиль моего коллеги.

С Лизой я видел падение Гинденбурга, ведь это она, хихикая, щелкнула кремнем своей ржавой зажигалки рядом с дырой в обшивке, с Лизой я тонул на Титанике, причем она мочила ноги в северной Атлантике, сидя на краю двери, а я покуривал, глядя на разламывающийся корпус корабля, и с моих штанин капала океанская вода.

— Раздули трагедию. — разочарованно бурчала Лиза, глядя на взрывы в топливных отсеках и падающих людей. — Вот когда ковчег того еврея разбился об Арарат и всех динозавров разметало по скалам — вот тогда было интересно!

— А по мне в самый раз. — задумчиво пробормотал я, глядя на проплывающие под нашей дверью тела. — Это не так романтично, как мне казалось.

— Гляди! — Лиза указала пальцем на одну из шлюпок, где молодой франт ругался с дамой, которая хотела броситься в воду за покойным мужем. Ее рывки стали раскачивать шлюпку, и старик-миллионер, сидящий в ней, схватился за борта.

В этот момент дама в слезах и соплях перевалилась за борт, а вслед за ней и вся лодка с брызгами. Лиза захохотала, и я взглянул на ее счастливое лицо. Из всех моих знакомых только Лиза получала удовольствие от чужой боли, и от моей тоже. Когда я видел смерть моего деда на берегах Рейна, она цитировала Гитлера и повредила один из советских танков. Я не виню ее, ведь, в сущности, мне было наплевать на деда. Как и ей.

У нее никогда не было родных. Когда я спросил, кто ее отец, она отвела меня в 90-е и подарила мне граненый стакан, до краев полный дешевого портвейна. Больше о ее родне я никогда не заикался.

Но вот Атлантика гаснет и становится похожей на обшарпанные стены. Я открываю глаза и чувствую, что не закрывал их чуть ли неделю. Лиза оборачивается и видит, как я падаю в ледяную воду, я вижу скрытое в ее глазах удивление, прежде чем они исчезнут еще на 12 часов. Я тщетно пытаюсь посчитать мелочь в ладони — за окном на тройке лошадей несется она, мой дух воли и счастья. Лиза взмахивает кнутом и что-то мне кричит, а я начинаю считать мелочь заново.

Кажется, я начал сходить с ума. Мое лицо расплывается по холодному стеклу, и экипаж Лизы разбивается вдребезги о мусоровоз. Но я знаю, что она жива, что она ждет меня там, куда я так сейчас хочу. Кроме Лизы, у меня никого нет. Автобус встряхивает, все исчезает из моего поля зрения, и я оказываюсь попросту нигде. Неизвестная полянка посреди леса, неизвестный год.

Лиза стоит рядом и смотрит в небо, я перевожу взгляд к звездам. Даже во сне мне хочется спать, и я не понимаю, почему так устаю.

В это мгновение на небе происходит вспышка, и я замечаю огненный шар, прорезающий нашу атмосферу. Лиза зачарованно на него смотрит, а шар летит к нам.

— Тунгуска? — спрашиваю я будто бы себя. Лиза не отвечает — в этом нет необходимости. Шар становится все больше, все ужаснее, и Лиза распахивает свои объятия, надеясь схватить этот чудовищный метеорит, но я хватаю ее и падаю на землю. Шар врезается в землю за нашими спинами и начинает сносить лес. Я приподнимаюсь, все еще не отпуская Лизу, и вижу сквозь ночь охваченные огнем раздавленные деревья и громадный шар, застывший в 500 метрах, пропахав участок земли.

— Эй!

Я оборачиваюсь к Лизе, и моя щека раскаляется под ударом ее ладони.

— Это был мой метеорит! — крикнула она мне в лицо. — Моя комета!

Комета? Я, держась за щеку, взглянул в сторону метеорита и увидел, что он тает. Потоки воды стекали с него, орошая выжженный лес. Лиза топала ногами, пиная ветки и поленья, а я стоял, по-прежнему скрючившись от пощечины, и смотрел, как шар, снесший пол-леса превращается в ничто.

— Я люблю тебя, Лиза. — прошептал я, и она, пнув еще один уголек, обернулась.

— Что ты там сказал? — в ее голосе читалась злость.

Но я лишь молча выпрямился, наконец отпустив свою щеку. На мои плечи падал пепел, я стоял по-прежнему с приоткрытым ртом.

— Я бы хотел остаться с тобой.

Она внимательно на меня посмотрела. Кроме Лизы, у меня никого нет. Без нее любой век тускнеет, как испорченная фотография. Я был всегда только лишь с ней, и мне не нужен был никто иной.

— Иди домой. — сказал она сухо, и я жалко взглянул ей в глаза. Но Лизы уже не было, как и Тунгуски. Был потолок, был запах моей квартиры. Я валялся на кровати, мои остекленевшие глаза, усеянные сетью капилляров, застыли в едином положении. И тогда я понял, что Лизы больше нет.

В тот день я не пошел ни на работу, ни даже в душ. Я не стал варить кофе, я разбил о стену зазвонивший будильник. Ее образ, сердитый и блеклый, стоял у меня перед глазами, но не так, как раньше - он будто бы выцвел и застыл. Я бросил все и лег в кровать, закрыв глаза. Это был первый раз за долгие годы, когда я обрел возможность уснуть без повода.

И тогда я не смог уснуть. Лиза оставила меня здесь, и я сверлю потолок красными глазами. Нет, я не страдаю бессонницей, я не больной - это все она, снова все она. Лиза.

Я не смог. И тогда я поднялся с постели, сев и уставившись в стену. На глаза попался старый календарь за прошлый год, и в голове образовалась идея. Да, Лиза, ты можешь прятаться во сне, в прошлом или будущем, но я найду тебя. И если это случится не во сне, то я сотворю это здесь.

Любимое место и время Лизы — это далекое прошлое. Лагерь Святослава, точнее, привал. Тот самый, на котором его подстерегли печенеги. Я был там не один раз, и каждый из них Лиза пыталась отрезать голову киевского князя, пока этого не сделали печенеги, чтобы хану не достался череп.

— Если сделать из черепа чашу, а потом испить из нее — можно стать великим полководцем. — говорила мне Лиза и бросалась на печенегов с ножом штурмбаннфюрера СС, но они побеждали, отталкивали ее, и тогда я всегда появлялся, чтобы оттащить ее в кусты и увезти в более безопасное место. Почему-то в большинстве случаев это была моя квартира.

В такие моменты Лиза срывалась и била меня рукоятью ножа, но не так сильно, чтобы повредить голову. Лизе не нравилось, что я не могу вообразить никакого места. Ее это оскорбляло, и в последний раз, когда мы оказались здесь, она налепила на стену его. Этот самый календарь.

Я сорвал его со стены и, упав на колени, принялся тщательно осматривать. Хотя бы знак, хотя бы маленькая зацепка, и я устремлюсь к тебе, Лиза, как Курск ко дну Баренцева моря, как дикий камикадзе в тщетное пике, и найду, будь уверена.

Октябрь обведен красным. Это просто, и я было начинаю воображать красный переворот, но пустые рамки реальности сдерживают меня. Я не могу никуда пойти, и тогда мне приходится думать. Вариант нашелся лишь один — Мавзолей. Натянув ботинки и схватив ключи, я бросился навстречу темноте, хоть и не понимал, утро, вечер или ночь на дворе. Без работы сложно улавливать смену дня и ночи.

Лишь чудом в почти полном забвении я добрался до площади. Машина осталась далеко позади, брошенная среди других, а я просто спешил войти в последнее пристанище Ленина. Там Лиза оставила бы подсказку, я верю в это. Но Лиза ведь только вымысел — говорит мне рассудок, но я тут же это забываю. Я люблю Лизу, и она поймет это, когда я найду ее здесь, вне сна.

Охранник уснул. Его сладкая дрема оказалась совершенно беспробудной, и я без проблем прошел мимо, звякнув ключами. Что снилось ему? Быть может, грызущий ногти Керенский, ожидающий вторжения большевиков в зал заседаний? Или римский сенатор, бросившийся помогать Цезарю и погибший вслед за ним? Я совсем этого не знал, но я знал, что передо мной вождь, а в нем должна быть подсказка.

Самая явная подсказка из всех возможных. Я стоял и с приоткрытым от усталости ртом смотрел на вождя социалистической революции, голова которого была скрыта большой золотой шапкой Мономаха.

— Ирония Лизы... — прошептал я и принялся думать. Эта шапка — лишь восточная подделка, и принадлежала она московскому царю. Под рукой Ленина лежала книга, и, приглядевшись, я узнал в ней Библию. Лиза явно перестаралась с иронией — я чуть не рассмеялся. Но эта подсказка оказалась решающей — теперь я знал, чего ты хотела, милая Лиза.

Уверенным шагом я направился в Покровский собор. Загадка несложная — творение Ивана Грозного для Бога. Но что именно я должен был найти? Для этого я взял с собой библию Ленина и подошел к двери. Она оказалась заперта, и тогда я не нашел ничего лучше, чем постучать.

И мне открыли.

Спустя пять минут я следовал за престарелой монахиней. Она была молчалива, доносились лишь наши шаркающие шаги. Я крепко держал Библию и думал о Лизе. Я вспоминал, как она предложила Генри Форду поесть с ней конины, и они оба рассмеялись над шуткой, которую я сначала не понял. То, что я знал теперь, меня не удивляло. И теперь я был убежден, что она ждет меня.

Монахиня открыла мне дверь, и я спросил ее о Лизе. Мое время — твоя жизнь, перевел я ей, и она позволила мне продолжить. Монахиня все знала, и Библия в моих руках окончательно убедила ее в том, что перед ней — именно я. Забавно, никто другой не прошел бы, даже мой начальник, а он дружит с мэром.

Я думал и о том, куда меня вели. Мы спускались все ниже и ниже, свеча в ее руке уменьшалась. Я почувствовал, что хочу спать, но теперь не мог себе этого позволить. Не здесь, не сейчас. Лиза, я помню, как ты в мундире Колчака ныряла в прорубь под залпы ружей, а затем выныривала уже в Атлантике на самом Моби Дике. Для тебя не было границ, и ты делала вымысел действительным. Я был там, я метал гарпун, а ты гнула его в скрипичный ключ.

Я думал и не заметил, как монахиня дошла до дверей. Сюда явно давно никого не пускали — слишком затхло и пыльно.

— Прошу вас... — она протянула руку, и я дал ей свою Библию. Положив ладонь на дверь, монахиня открыла Писание и принялась читать на непонятном языке. Такой был у ацтеков, жреца которых Лиза принесла в жертву статуе конкистадора. Или у галлов, с которыми она жарила римских гусей... Я устал так, что позабыл о важном.

Тем временем монахиня закончила читать, и в двери что-то щелкнуло. Скрипнул засов, и она отворилась. Резкий свет ослепил меня, и я закрылся руками. Наконец глаза привыкли, и я понял, что этот свет исходит от золота. Монахиня ввела меня в зал, полностью вылитый из чистого золота.

Но что это было? Я понял почти сразу. Далекие ряды золотых шкафов, полностью забитых старинными книгами. Я медленно шагнул и почувствовал, как катится по моей щеке слеза. Эта библиотека... Я знал о ней, и я верил, и я говорил о ней с Лизой, и она САМА сказала, что это лишь миф! Но вот она, вся, настоящая, со всеми книгами и тайнами — библиотека Ивана Грозного!

Я шагал по ее полам так же смиренно, как Колумб пред испанской королевой. Каждым шагом я выражал почтение и смиренность пред ее величием. Но... Неужели это конец пути?

— Простите... — еле слышно я обратился к монахине, — А где же... она?

— Цифры. — загадочно сказала она. — Ищи на планете цифр. — и монахиня, развернувшись, направилась к выходу. Планета цифр? Я начал лихорадочно вспоминать. Однажды мы с Лизой были на борту французского самолета в 39-ом. Она цитировала Наполеона и колотила пилота по плечу. Вспомнив об этом, я нахмурился. Цифры, французы... Моя голова меня не слушалась, но в действительности все оказалось иначе, чем было на самом деле. Я вспомнил, о чем это.

Сент-Экс. Чертов Маленький Принц! Я спешно зашагал по указателям к нужному шкафу и...

— Что тебе нужно здесь?

Я застыл. Это зрелище наяву вонзилось в мое сердце раскаленной шашкой. Между шкафами была навалена куча древних драгоценных книг, и прямо на ней сидела ОНА!

— Лиза! — выдохнул я и шагнул к ней, и она прекратила читать, шумно захлопнув книжку. Я остановился. Лиза проворно соскочила с кучи и встала напротив меня. Теперь я увидел те самые слова.

— Тебе здесь незачем быть. — сказала Лиза. — Уходи.

Но я не хотел и не двигался. Я смотрел на фразу, украшавшую ее футболку, и не верил. Может, я уснул по дороге...

— Иди отсюда. — грубо продолжила она, и я узнал Лизу. Злость. Она умела злиться, но за что? Я... Стойте. "Мое время — твоя жизнь".

Я понял. Я понял!

— Лиза, я понял! — радостно воскликнул я, и она подняла бровь. Я подошел к ней, переводя взгляд то на ее глаза, то на эту фразу. — Мы так долго гонялись во времени, что я совсем запутался, но теперь — теперь я понял! Я понял, что ты искала, Лиза, когда путешествовала от начала времен до Судного дня!

Лиза смотрела мне в глаза, и в них отражался блеск золота. Я улыбался, ведь я понял.

— Твое время, Лиза — это моя жизнь! — улыбнулся я и поднял руку. Я хотел коснуться ее и поставить точку. Я был слеп, не видя рядом с собой того, кто действительно может изменить мир.

Она стояла безмолвно и смотрела себе под ноги. Я хотел коснуться ее, но в последний момент она сказала:

— Значит, мой поиск закончен.

Свет. Я ослеп, это случилось снова. Мои глаза зажмурились сами собой, и я... Я все потерял. Золото, книги и... и Лизу.

Глаза открылись и увидели потолок. Я был в своей постели. Все было кончено — так я подумал, но лишь потом осознал, что это не мой дом. Не моя дешевая квартира. И не мое воображение.

Боль в руке, что мигом ударила мне в мозг, означала, что ее отдавили. Я повернул голову на бок и увидел Лизу. Живую. Настоящую.

Лиза спала. Впервые в своей жизни.

1) Учиться чему-нибудь, и хотеть учиться. Не смотреть американского кина. Если тебе кто-то рассказывает про аномалии — не переводить тему на хабар. Думать о чём-нибудь, кроме денег, иначе кишки по веткам разбросает.

2) Знай множество анекдотов, но рассказывай одни и те же. Научись осуждать одну и ту же юмореску, а уже через пару минут хвалить и смеяться над ней.

3) Остерегайся костра. Очень часто случайно выходит, что кто-то сгорает в бочке с огнём. То есть, ты пилил-пилил в Зону, обошел блокпосты, одолел кучу мутантов, собрал десятки артефактов... И тупо сгорел в бочке. Прям как медведь в машине. Так себе смерть для крутого матёрого сталкера в экзоскелете.

4) Если ты идешь по аномалии, и она тебя уже калечит, но на тебя палит главный герой — продолжай с невозмутимым видом переть дальше. Авось, пронесёт. Ни в коем случае не отбегай.

5) Осмотри свой внешний вид. Если на тебе синий комбинезон, а на КПК значится, что ты во фракции наёмников — не забудь перед смертью попросить водички.

6) Всегда впрягайся за товарищей. Обязательно расстреливай даже тех, кто по ним попал случайно. Но помни: если кто-то подталкивает огнеопасную бочку к твоим товарищам, а затем взрывает её — игнорируй. Ничего необычного не произошло.

7) Если ты обладаешь достаточным чувством юмора, то застрянь перед смертью в текстурах. Даже после того, как твоя энпээсовая душа отправится к разработчикам, тело твоё будет тусить и дрыгаться в такт одной ему известной музыке.

8) Даже если ты только что выдвинулся небольшой трусцой, начинай тяжело дышать. Пусть все в округе знают: ты бегаешь превосходно, а твоей дыхалке можно только позавидовать.

9) Научись одному из главных фокусов: доставать гитару из кармана. Это только кажется сложным, но многие умеют проделывать такой трюк. Вот и ты научись.

10) Имей на примете кучу лёгких заданий, которые ты не выполнишь из-за ленивости задницы.

11) Если у тебя есть брат или очень близкий друг — попробуйте стать элитой сталкеров: научитесь 24/7 говорить "Проходи, не задерживайся" и "Тебе сюда нельзя".

12) Если у тебя есть учёная степень — начинай разучивать перед зеркалом фразу: "Да-да?". Главной сложностью будет произносить её по сотне раз подряд. Это обязательное условие для изучения аномалий в Зоне.

Этих базовых знаний, в целом, достаточно для какого-никакого, а всё же выживания в Зоне. Удачи, НПС!

В метро так многолюдно.

Я возвращался домой после учёбы, уставший, разбитый, выжатый, как лимон.

Стеклянные голубые глаза девушки напротив. Столько тоски. Длинные волосы цвета пшеницы, угловатые ключицы под лямочками длинного хлопкового платья. А на запястьях шрамы, как от верёвок или наручников. Известное дело. Слышал, это не проходит.

Почему вообще человеку так нравится заниматься самобичеванием? Откуда эта противоестественная страсть к насилию там, где её быть не должно?

А кто у нас здесь? Бедолага в строгом костюме и пропитавшейся летним потом рубашке. В неудобных узких туфлях из кожзама — не он ли звонил мне сегодня и предлагал купить стиральную машину по акции?

Зверски прожорливый монстр — этот город, никого не оставит первозданным. Все мы проходим через его жернова, ежедневно, оборот за оборотом, пока не потеряем все свои уникальные грани. И не станем подходящими. Идеально гладкими, без шероховатостей, такими, какими ДОЛЖНЫ БЫТЬ.

Я смотрю на ребёнка, который плачет от жары. На его безликую мать, которая выглядит слишком уставшей даже для того, чтобы испытывать стыд. Вот бы поезд прямо сейчас взорвался. Самое время.

Раньше меня страшила перспектива погибнуть в теракте, я даже старался избегать поездок в центр, будь то час пик или будни. Боялся, что маман огорчится (что ей некого больше пилить, лол). А сейчас я так хочу спать, что совершенно всё равно. Взрывайте. Я готов. Хоть высплюсь.

*

Душераздирающий скрежет тормозов. Свет успевает погаснуть до того, как все мы летим вперёд, словно кегли, вопреки законам гравитации. Кто стоял, кто сидел, мы все. Сильный удар виском о поручень, острый угол чьей-то сумки под ребро и нога подворачивается. Сверху на меня обрушивается целая лавина из охающих тел, я ловлю себя на идиотской мысли, что чувствую запах страха. Он не такой, как запах пота или немытой кожи. Он какой-то другой, пусть и очень похож. Как будто физически острее.

В отражении дверей успеваю заметить собственное лицо — осунувшеесе от недосыпа. Могло ли мне присниться произошедшее? Разумеется. Но я надеюсь, это не сон. Потому что я не хочу просыпаться.

*

Открыв глаза, я обнаруживаю, что кто-то не без усилий оттаскивает меня в сторону. А здесь, оказывается, больше места, чем казалось в толкучке. Даже кислород откуда-то появился.

Жаль только, не появилось освещения. Аварийного даже нет. Я всегда представлял, что в таких ситуациях загораются какие-нибудь красные лампочки или типа того. Однако сейчас единственным источником освещения стали телефоны в руках ошарашенных пассажиров.

Всё как в тумане — я слышу голоса, эхом проносящиеся сквозь моё бумажное тело. Кажется, ударился головой, кажется, у меня кровь. Горячая и липкая река, что как будто много лет обтачивала угловатый участок черепушки, пока не получилось гладенькое ухо. И кто-то пытается открыть двери, а быть может, выдавливает окно. Не могу понять. Мир перед глазами плывёт и рябит пульсирующими волнами. Однажды меня угостили марочкой. Ощущения почему-то очень похожие.

— Боже, да очнись же!

Чей это голос?

— Ты живой вообще?! — кажется, женский. Не без труда разлепив веки, я каким-то образом догадался, что передо мной та самая девчонка со следами на руках. Что ей нужно? Дайте мне отдохнуть.

— Вставай, ну же! Давай поднимайся! Говорят, тоннель обесточен, всех пассажиров эвакуируют!

— Интересное дело... Они хотят, чтобы мы шли по тёмному тоннелю вслепую? А если электричество резко включат? Помню, знакомый диггер пояснял за напряжение контактного рельса. 825 вольт. Недурнец, если захотелось человечинки на гриле. Только мне, пожалуйста, кого-нибудь посочнее и почище. Того визжащего личинуса, например, в собственном соку. Боже, что я несу...

Я осознал, что говорю всё это вслух, когда незнакомка уже помогала мне выбраться из вагона.

— Говорят, в критической ситуации человек открывает в себе супер-способности! Кажется, я человек-мудак. Приятно познакомиться. А ты?

— У тебя шок, дружище, — говорит кто-то рядом. Или мне оно только показалось?

Моя безымянная помощница вступает с кем-то в диалог, мне дают какую-то тряпку, видимо, чтобы остановить кровотечение. И мелькание световых вспышек вдали говорит о том, что мы последние. Я бреду, запинаясь, а девочка чуть ли не тащит меня на хрупкой тоненькой спинке. Чувствую косточки её хребта через холодное платье и, кажется, снова проваливаюсь в тягучий гамак черноты.

Второе пробуждение оказалось мало приятнее приятнее первого. Но несмотря на то, что голова чудовищно гудела, я более или менее соображал, что происходит. Удивительно было обнаружить, что я всё ещё передвигаю ногами, опираясь на плечо незнакомки посреди кромешной тьмы. Голоса ушедших пассажиров практически стихли, однако мы продолжали идти на тусклый мелькающий свет их телефонов.

— Очнулся-таки! Всё, мне нужно отдохнуть, ты, дружок, не пушинка, знаешь ли!

Я невольно улыбнулся. Она пытается шутить.

Мы останавливаемся, я осторожно ощупываю последствия удара на голове — кажется, повязка намертво присохла к волосам.

— Сколько мы уже идём? Куда? — почему-то теперь говорить настолько сложно, что я едва заканчиваю фразу — её и не слышно.

— Понятия не имею, — отзывается моя... спасительница. — Просто идём за всеми. Народ в панике: кто-то сказал "Экстренная эвакуация", и все ринулись на выход. Но мы вроде идём от силы минуты две, скоро покажется станция.

Две минуты?! А казалось, прошло уже несколько суток... Эко ж я котелком приложился!

— Мне надо позвонить домой, сказать, что я в порядке. Маман наверняка уже в курсе и жутко волнуется!

— Попробуй, но связь тут не ловит, это уже выяснили. Ща, ты не волнуйся, из тоннеля выйдем и позвонишь.

— Блин, так странно, смотри, — я показываю вперёд, хотя очертания моей руки ей вряд ли видно. — Мы движемся по тёмному тоннелю на свет, даже не зная, настоящий ли он. Как в той всем известной аналогии. Свет в конце тоннеля, сечёшь, о чём я?

— Мы просто отстали от группы. Я не хотела тебя бросать, а остальные были слишком напуганы, чтобы дожидаться. Так что свет настоящий, не сомневайся в этом.

— Да ладно тебе, дай пофантазировать! Прикинь, если мир существует только вокруг большого скопления людей. Вот просто представь: Мир строится вокруг скопления абстрактной жизни, а там, где её не чувствует, просто стирается до ничем не заполненного небытия. Поэтому человек так стремится к социуму и боится одиночества. Иначе это типа может привести к тому, что в один прекрасный момент ты окажешься в некой пространственной лакуне без возможности добраться до материальной опоры и выбраться в бытие. Понимаешь, да?

— Понимаю, что у этой теории слишком много собственных "лакун", чтобы в неё можно было легко поверить. Отшельники, например. Или интроверты, которые, наоборот, стремятся к уединению.

— Ну-у... это просто. Они чувствуют отторжение мира и реализуют программу по самоуничтожению. Не так. По самоизоляции. Чтобы не мешать никому.

— Вот ведь фантазёр, — усмехнулась моя проводница. — Ну что ж, тогда давай попробуем ускориться, а то ещё чуть-чуть, и свет исчезнет. Как мы тогда выберемся из небытия?

— Воооот! Шаришь! Идём!

Так, слово за слово, мы действительно вышли на станцию. Нас встретили полицейские, врачи, таксисты да и просто случайные зеваки, снимающие на телефоны наше эпическое возвращение в материальный мир.

Я избегал их вопросов, хотя на меня вообще почему-то не особо обращали внимание. Думал, сейчас набросятся, но во всеобщей суматохе мы с моей храброй спутницей выбрались из метро на поверхность.

Солнечный свет после этого жуткого давящего чрева Мегаполиса казался каким-то мультяшно-нереальным, резким и преувеличенным. Мир окатил волной звуков и цветов, а я всё жмурился и едва сдерживал тошноту. Наверное, всё-таки потерял больше крови, чем следовало.

Благо, я живу совсем недалеко от этой станции. Девушка без имени предложила меня проводить, дабы убедиться, что я не свалюсь без сознания где-нибудь посреди проезжей части. Ну а я и не против, разумеется.

Мы быстро дошли, поднялись на этаж, где я с удивлением обнаружил, что дверь в квартиру открыта.

Мама сидела в угловато-сгорбленной позе и хрипло дышала, как обычно дышат после тяжёлого изнурительного плача.

— Мам!

В новостях по телевизору говорят про нас, надо же, оперативно сработали!

"Среди жертв происшествия восемнадцать пострадавших с травмами средней тяжести. Один человек погиб"

— Вы получите государственную компенсацию в течение этой недели, — из кухни вышел полицейский. Его глухой голос доносится до меня будто издалека. Мама на меня не реагирует.

— Мам! Я дома! Боже, что сейчас было, это про нас говорят!

Но она всё продолжала тихо сидеть.

Я бросился к ней, чтобы обнять, но мои руки прошли насквозь. Я в ужасе отшатнулся, мужчина в форме окинул мою маму болезненно-сочувственным взглядом и покинул квартиру, не обратив на меня ни малейшего внимания.

— Мама! МАМА, ПОСМОТРИ НА МЕНЯ!

И пока осознание произошедшего медленно подкатывало к горлу, я увидел свою "спасительницу", безучастно облокотившуюся на стену.

— Прости, не хотела тебе сразу говорить. Обычно это вгоняет в панику.

— Что???! Нет, нет, нет, это невозможно!

— А теперь ты всё увидел сам, — она зевнула. — Ничего, привыкнешь скоро. Все привыкают. Добро пожаловать.