— Эй, Салли! Во имя всех святых, где тебя носит?
Салли предпочел промолчать. Во-первых, он старался как можно меньше говорить вслух, а во-вторых, когда сеньор Эстебан злился, перечить ему вовсе не стоило.
— Немедленно хватай свою швабру и дуй на второй этаж. Святая Мария, эти туристы просто варвары! Разлили какую-то дрянь возле самой «Атомной Леды»! Знаешь, где это?
Салли молча отвернулся и направился в галерею, но не бегом, а медленно, подволакивая правую ногу, не обращая внимания на то, как сеньор Эстебан клянет его вдогонку за неповоротливость. Необходимости в ругательствах не было — может, Салли и не являлся самым быстрым уборщиком в мире, но уж точно был одним из самых исполнительных и аккуратных.
Взяв по дороге швабру в подсобке, Салли поднялся на второй этаж. План зала ему не требовался: «Атомную Леду» он нашел бы с закрытыми глазами, как и любую другую картину в театре-музее Сальвадора Дали в Фигересе.
Посетителям строго запрещалось проносить с собой еду и напитки, но кто-то, видимо, наплевал на правила. Взглянув на грязный пол, Салли вздохнул. Туристы и экскурсовод старательно обходили темную лужу, но следы успели распространиться вокруг, пачкая паркет грязными дорожками.
— Вы, конечно, узнали женщину на этой картине — Гала, муза и вдохновительница Сальвадора Дали. Пропорции тела безупречны, как у античных статуй, а лицо одновременно буднично и божественно. Хотя она на одиннадцать лет старше Дали…
— На десять лет, — машинально поправил Салли шепотом, выжимая тряпку в ведро.
— Художник не уставал воплощать ее образ на своих самых знаменитых полотнах! Обратите внимание, как гармонично расположены предметы на картине: чтобы соблюсти идеальные пропорции, Дали обратился к венгерскому математику Матиле Гике…
— К румынскому… — пробормотал Салли чуть громче. Туристы начали посматривать на него, впервые заметив скособоченного человека в серой униформе.
Экскурсовод запнулся, метнул в уборщика испепеляющий взгляд, но, не сказав ничего в его адрес, продолжил:
— Посмотрите, сколько труда вложил Дали в эту картину! Как филигранно изображен лебедь, голову которого ласкает Гала…
— Она не трогает лебедя…
Салли не смог удержаться от этой ремарки. Пятно на полу уже исчезло, и нужно было как можно скорее уйти отсюда, но его последнюю фразу услышали, кажется, все. Какой-то турист хихикнул.
— Кто это у нас тут? — экскурсовод лучезарно улыбался, но в голосе его звучал металл. — Вы, кажется, хотели поправить меня, коллега?
Недвусмысленное ударение на последнем слове заставило Салли вжать голову в плечи. Лицо залила краска, но он все-таки сказал:
— «Атомная Леда» написана по принципу «неприкосновения». Ни один предмет не касается другого. Как частицы в атоме: Всё висит в пространстве. Даже море.
Слова давались ему с трудом: правая половина рта почти не двигалась, и речь смазывалась, словно говорил пьяный. У картины воцарилась тишина, нарушаемая приглушенным шепотом и шарканьем ног в других залах.
— Смотрите, и правда! — Девушка, стоявшая к картине ближе всех, показала на нее рукой. — Лебедь находится за Галой, но из-за положения ее кисти кажется, что они соприкасаются!
Туристы завертели головами, посматривая то на картину, то на уборщика, то на экскурсовода.
— Какая похвальная наблюдательность! Это как раз то, что я собирался сказать! Как видите, дорогие друзья, высокое искусство одухотворяет самых… — экскурсовод запнулся, — разных людей. Поблагодарим… как тебя зовут, сынок? — он хищно прищурился, разглядывая табличку с именем. — Поблагодарим Салли, которому стоит вернуться к своей работе, а нам — к своей.
Стиснув зубы, экскурсовод быстро проследовал в другой зал. Туристы засеменили за ним. Салли поднял ведро с водой и направился в подсобку.
— Стойте! — Девушка, поддержавшая его, оторвалась от группы. — Откуда вы это знали? Про неприкосновение?
Салли пожал плечами. Какое ей дело до того, что эта работа — его последний шанс остаться в мире, который он любил больше всего на свете.
— Нет, серьезно! — Девушка говорила по-испански с легким славянским акцентом. — Вы очень наблюдательны для…
— …для уборщика, — продолжил он.
— Я не хотела вас обидеть, Салли…
— Меня зовут Сальвадор, но понятно, что уборщики не заслужили полного имени, — Салли улыбнулся. — Не то что экскурсоводы.
Из-за неподвижного правого уголка рта улыбка получилась кривой.
— Сальвадор? Как Дали! Вас назвали в его честь?
— Вообще-то, да. Мои родители…
— Таня! — из другого конца зала девушку окликнул высокий молодой человек. Та помахала ему рукой.
— Простите, мне пора идти! — Она очаровательно улыбнулась и протянула руку на прощание, потом вдруг посмотрела на его ладонь, смутилась и исчезла в толпе.
Салли вернулся в подсобку, размышляя о принципе неприкосновения. Девушка не прикоснулась к нему. Как Гала к уродливому лебедю.
* * *
В крошечной подсобке он поставил швабру на место и, тихо вздохнув, присел на стульчик у окна. Откинулся на спинку: ссохшееся дерево заскрипело, ножки зашатались, но Салли удержался. Шаркнул кроссовкой по полу, скособочился и замер в крайне неудобной позе.
Диего, добряк-охранник, иногда заходивший к Салли, чтобы тот помог ему с каверзными кроссвордами, как-то заметил, что Салли, уместившийся на стульчике, похож на деформированную фигуру с картины «Предчувствие гражданской войны»: «Салли, ты мог бы стать отменным натурщиком для Усача!» — так в музее называли Сальвадора Дали.
Салли совсем не обиделся тогда на шутку и искренне посмеялся вместе с Диего. Вспомнив эту историю, Салли криво усмехнулся. Сегодня хороший день: голова не болела, и он наслаждался покоем, глядя на стену перед собой. Для кого-то просто стена с четырьмя бумажными прямоугольниками, но для Салли на ней умещалась вся короткая история его жизни. Диплом школы искусств с отличием. С фотографии в простой рамке улыбаются родители, Салли между ними в шапочке выпускника ухмыляется широко и непринужденно; далеко на заднем плане расплывчатым серым пятном виднеется их автомобиль — тот самый, в котором через неделю папа не справился с управлением на скользкой дороге. Незаконченный акварельный рисунок Салли, обезображенный черной кляксой: спустя всего месяц после смерти родителей, прямо за мольбертом, он потерял сознание. А вот прилепленное скотчем заключение врача — инсульт. В его-то возрасте!
В подсобке, которая находилась ниже уровня тротуара, всегда оставалось открытым маленькое зарешеченное окошко у потолка. Шорох автобусных шин, вздорное карканье автомобильных гудков, голоса пронырливых торговцев, которые зазывали иностранцев покупать «подлинные копии великого маэстро», и уродливые безделушки по мотивам музейных холстов, чужая речь — всё сливалось в единый пестрый и бурлящий коктейль звуков, пробуждало к жизни. Фантазия нашептывала: нарисуй! И Салли, закрывая глаза, рисовал в своем воображении. Непослушная рука исцелялась в эти минуты. Он водил ею, набрасывая на холсте эскиз, тут же воплощал в масле улицу, по которой катилась река блестящих на солнце красок, карнавальное шествие (музыканты впереди, а позади — чудаки в масках) — все по колено в краске. По обочинам Салли рисовал деревья, тянувшие ветви к седому от палящего солнца небу.
Потом Салли открывал глаза и видел перед собой дрожащую, скрюченную ладонь — точь-в-точь лапка мертвого цыпленка. В такой не удержать кисть, разве что швабру. В эти минуты он уже не ощущал жгучего стыда, как в первый год после инсульта. Он просто опускал дрожащую руку и задвигал картину в самый темный и пыльный угол памяти, где ее никто не смог бы увидеть.
Даже он сам.
* * *
Сквозь полудрему, как в бреду, он различил голоса. Знакомый женский, мелодичный, со славянским акцентом:
— …что это у вас?
Другой — мужской, уверенный, судя по всему, ее спутник:
— Нет-нет, спасибо, мы уже купили сувениры!
Следующего участника разговора Салли не знал: низкий, хрипловатый, без акцента. Говорил, несомненно, испанец:
— Посмотрите внимательно, сеньорита! Такого вы не купите в обычной сувенирной лавке!
Снова девушка:
— Ух ты! Невероятно! Они выглядят прямо как на картине! Из чего это сделано?
Салли не привык подслушивать или вмешиваться в чужие дела, но поневоле заинтересовался, тем более что обладатель хриплого голоса не внушал ему доверия. Он не любил крикливых торгашей, ошивающихся возле музея, продающих некачественные, а порой и краденые вещи. Что этот пройдоха пытается продать?
Салли поднялся со стула, привстал на цыпочки и заглянул в окошко. Участники разговора предстали перед ним в виде трех пар обуви: бирюзовые босоножки, светлые мужские туфли с квадратными носами и, наконец, пыльные сандалии, надетые на босу ногу. Из сандалий на белый свет смотрели толстые пальцы ног с грязными ногтями.
Салли почувствовал беспокойство: ничего хорошего человек с такими ногами предложить не мог.
— Такого вы больше нигде не купите, сеньорита, уверяю вас! — с жаром заговорил нечистоплотный тип. — Разве вы не хотите оставить себе на память об этой волшебной поездке что-то настоящее, а не просто китайскую штамповку?
— Я же сказал: нет! — резко ответили «светлые туфли».
— Так сколько, говорите, это стоит? — спросила девушка.
Салли знал, как разыгрывается этот сценарий. Она готова что-то купить у проходимца, о чем наверняка пожалеет. Салли не стал ждать развязки, а поспешил за помощью.
Диего нашелся в кафетерии; на сбивчивые объяснения о том, что какой-то подозрительный тип облапошивает туристов возле самого входа в музей, ушло драгоценное время. Диего нехотя согласился пойти и проверить: в конце концов, это его обязанность — следить за порядком на прилегающей к музею территории. Салли же заторопился назад к окошку: на то, чтобы обойти здание вокруг и выйти на улицу, ему потребовалось бы гораздо больше времени.
Пыльные сандалии уже исчезли из поля зрения — на виду остались бирюзовые босоножки и светлые туфли. Они говорили по-русски, и Салли их не понимал: разве что в разговоре несколько раз прозвучало имя Дали. Девушка явно чем-то восхищена. Парень, напротив, настроен скептически и раздражен. Кажется, «бирюзовые босоножки» потратили больше денег, чем хотелось бы «светлым туфлям». Назревала ссора.
Внезапно что-то в разговоре изменилось. Девушка вскрикнула — сначала от удивления, а затем от страха.
Салли был готов выломать решетку и выбраться наружу, чтобы помочь. Где же Диего?
— Сеньорита, с вами всё в порядке? — черные лакированные ботинки Диего появились у решетки, и Салли облегченно вздохнул.
В этот момент ноги девушки подкосились, и она рухнула на асфальт. Ее лицо оказалось прямо напротив лица Салли. Прозрачные голубые глаза, в которых еще недавно светились сочувствие и доброта, казались фарфоровыми глазами куклы.
Ее руки конвульсивно подергивались, сжимая что-то отвратительное — темно-синий сгусток, похожий на кусок блестящей резины. Спустя секунду он растекся вязкой массой по асфальту, запачкав руки и платье девушки коричневыми подтеками. Запахло масляными красками и одновременно чем-то гнилым.
За мгновение до того, как опасный предмет потерял форму, Салли успел разглядеть, что купила обладательница бирюзовых босоножек. Причудливой формы изогнутый циферблат: часы плавились на солнце. Знаменитые «мягкие часы», точь-в-точь как на картинах Сальвадора Дали.
* * *
Прошло несколько дней, но Салли никак не мог успокоиться. Русскую девушку увезли в местную больницу — Диего оперативно вызвал «скорую». Затем всё еще в бессознательном состоянии ее перевезли в стационар в Барселоне. Дальше Диего ничего о ней не разузнал. Салли рассказал охраннику всё, что видел, но, кроме описания его обуви, ничем не смог помочь.
Отныне Салли начал приглядываться к подозрительным людям возле музея и в галереях, но пыльные сандалии на босу ногу ему не попадались. Зато он нашел кое-что другое. Точнее говоря, потерял.
Те разложившиеся сувенирные часы, так странно подействовавшие на девушку, показались ему очень знакомыми. Картину он нашел. Типичный для Дали сюжет: пустынная местность, обожженная лучами каталонского солнца, чахлые ветви деревьев и свисающие с них, будто мокрое белье, растекающиеся циферблаты. Салли когда-то и сам пробовал рисовать подобные сюжеты (впрочем, предпочитая им живописные пейзажи: морские или лесные). Дали чаще рисовал пустынный мир, но с лихвой компенсировал пустоту немалой толикой безумия, высокопарно названной сюрреализмом. На этой картине «мягких часов» было нарисовано много, но не настолько, чтобы Салли не заметил пропажу.
Один из циферблатов отсутствовал.
Зайдя в сувенирную лавку, он под честное слово взял у сеньора Кортинеса буклет с репродукциями. Пальцы дрожали, когда он открыл нужную страницу и сверил рисунок с оригиналом. Так и есть. В правом нижнем углу картины, там, где с нижней ветки свисал еще один «жидкий циферблат», ничего не было. Салли подошел вплотную и миллиметр за миллиметром осмотрел подозрительный участок. Безрезультатно. Словно Дали никогда не рисовал здесь ничего подобного.
Салли не знал, что делать. Сказать одному из экскурсоводов или сеньору Эстебану он не решился — ему и так хватало насмешек. В конце концов, всё могло объясняться просто. Дали рисовал одни и те же сюжеты по-разному. Экспозицию могли обновить. Предыдущую картину сдали на реставрацию, заменили этой.
Только что-то подсказывало Салли, что дело не в реставрации.
Повинуясь скорее инстинкту, чем логике, Салли начал кружить по галереям, всматриваясь в знакомые холсты: причудливый балет слонов на паучьих ногах, растекающиеся сгустки желтой плоти на деревянных подпорках, хищные багровые цветы. Ноги сами принесли его к «Атомной Леде», у которой состоялось памятное знакомство. Гала на картине все так же томно протягивала руку к черноклювому лебедю, море за ее спиной парило в пустоте, несколько книг и измерительных приборов кружили вокруг в идеальной гармонии. Салли присмотрелся внимательнее и почти не удивился, обнаружив, что одной из книг не достает. Более того, на правой ноге Галы виднелась ссадина.
* * *
Салли никому не сказал о своих наблюдениях: у него не осталось людей, с которыми он мог бы поделиться чем-то сокровенным. Даже Диего вряд ли бы его понял. Салли выбрал выжидательную тактику, превратив музей в зону сюрреалистичных боевых действий с неизвестным противником. Между таинственным изменением картин и происшествием с девушкой была связь, и Салли намеревался выяснить какая. Почти всё время он находился в залах, подметая, вытирая пыль, рьяно убирая мусор — сеньор Эстебан даже усмотрел в этом похвальное служебное рвение. Прихрамывая, Салли совершал круговой обход по всем залам музея, начиная с внутреннего дворика с Дождливым Кадиллаком, через центральный зал, мимо гигантского «мозаичного» портрета Линкольна, заглядывая в комнату, где в одной из точек мебель и камин превращались в лицо актрисы Мэй Уэст, и даже наведываясь к могильной плите самого Дали. Салли вглядывался не только в картины: он присматривался к посетителям, восхищенно восклицающим что-то на всех языках мира. Он видел всех — его не замечал никто. В анонимной безликости уборщика имелись свои плюсы.
Несколько дней Салли провел на этом добровольном дежурстве безрезультатно, но потом один из посетителей привлек его внимание — даже не своим поведением, а тем, что это был вылитый Дон Педро из детских комиксов. Дон Педро был карикатурным маленьким неопрятным человечком, устраивающим всем неприятности. Незнакомец крайне походил на него — и ростом, и плотным телосложением, и недобрым взглядом, сверкающим из-под кустистых бровей. В руках он мял пустой пакет из сувенирной лавки. Салли опустил глаза к полу и обомлел.
Грязные пальцы. Пыльные сандалии.
«Дон Педро» подошел к знаменитой «Сферической Галатее» — портрету Галы, выполненному из десятков сфер, устремленных к бесконечности. Пройдясь несколько раз вдоль полотна и воровато осмотревшись, мужчина погрузил свою кисть внутрь картины. Салли не мог пошевелиться, ему казалось, что зрение играет с, ним какую-то злую шутку, как в первые дни в больнице, когда весь мир кружился перед глазами, превращая знакомое и обыденное в сюрреалистическую картинку. Иллюзия или нет, рука мужчины на несколько секунд погрузилась внутрь полотна, словно пройдя сквозь зеркало. Казалось, «Дон Педро» шарил на ощупь в стенном шкафу: толстое лицо сосредоточено, над верхней губой капельки пота. Наконец он вытащил руку и быстро сунул что-то в сувенирный пакет. Салли не успел разглядеть, что именно.
Быстрым шагом «Дон Педро» направился к выходу из галереи — Салли едва поспевал за ним. Незнакомец прошагал мимо скульптур на постаменте из автомобильных покрышек и свернул вниз по лестнице в одну из маленьких боковых улочек. Салли почти потерял его из вида, когда «Дон Педро» остановился, чтобы поговорить с туристами. Мужчина и женщина походили на американцев — наверное, из-за одинаковых широких улыбок. Они рассматривали то, что «Дон Педро» вынул из пакета. У Салли мучительно заколотилось сердце.
— Не берите это у него! — закричал он по-английски. Возможно, грамматически фраза была выстроена неправильно, но интонация и растрепанный вид Салли сыграли свою роль: туристы вернули предмет «Дону Педро» и, испуганно переговариваясь, скрылись в переулке.
— Ты кто такой? — скривился незнакомец.
— Я работаю в музее, — Салли ткнул пальцем в нашивку на униформе. — Я видел вас. Вы… воруете вещи.
«Дон Педро» расхохотался раскатистым смехом.
— Ворую? И что же, позволь спросить? Картины? Скульптуры? Чертовы книжки?
— Покажите, что у вас в пакете.
«Дон Педро» хищно оскалился:
— Ну, если ты так настаиваешь, держи! — он выхватил из пакета предмет и швырнул его Салли. Тот инстинктивно поймал его здоровой рукой.
Это был шар — один из множества, нарисованных на картине. По размеру и весу он напоминал подарочные шары на Рождество или на праздник Трех Королей, где внутри стеклянной сферы кружился искусственный снег. Только эта переливалась всеми цветами радуги, а вместо снега в ней всплывали фрагменты картины, иногда лицо Галы, иногда усатое лицо самого Дали… Как будто частичка памяти художника отразилась в шаре.
— Как вы это сделали? Как вынули его из картины?
Незнакомец отбросил напускную веселость — ее сменила злость.
— Подсматривал, паршивец? Вместо того чтобы заниматься своими ведрами и тряпками, шпионил за мной? — он шагнул к Салли, обдав едким запахом пота. — Что ты видел?
— Вы продали девушке часы! Сунули руку в картину! И достали… это. — Салли покосился на шар. Казалось, он нагревается у него в ладони.
— Ну, да, — неожиданно равнодушно согласился незнакомец. — А тебе какое дело? Законов я не нарушал.
Салли на мгновение опешил. Он ожидал, что вор будет оправдываться или попробует напасть на него и отнять магический предмет. Вместо этого мужчина достал из кармана помятый и несвежий носовой платок и вытер себе лоб.
— Можешь представить, как я удивился, когда у меня в первый раз это получилось. Случайно, конечно… Собирался сунуть руку в сумочку одной дамочке, но оступился и угодил рукой в картину… Подумал, что попал в какой-то кисель. Мерзкие ощущения, как и сама картина… Нащупал что-то — и вытащил одни из этих жидких часов. Кстати, они лучше всего продаются.
— Продаются?
— Ну да, туристы просто с ума сходят от всяких штук в стиле Дали. А эти вещи… сам понимаешь… очень в стиле. Я бы даже сказал, они и есть этот стиль. Платят, между прочим, хорошо.
Салли не мог поверить своим ушам. Этот человек говорил о чуде… о волшебстве! И это чудо он попросту продавал?
— Если бы я мог выбирать, — продолжал «Дон Педро», — то вытаскивал бы из картин наличные. Ты не знаешь, Дали не рисовал деньги? Мне все равно, какой он там художник, но с его картинами у меня лучше всего получается. Пробовал работать по Пикассо — одну бесформенную массу добываю, как пластилин. А тут хоть что-то…
У Салли кружилась голова. Шар в ладони нагрелся так, что начал обжигать кожу.
— Я вам не позволю…
Вор сделал шаг вперед — щелкнуло складное лезвие, и Салли почувствовал, как в живот ему упирается острие.
— Я вижу, ты не понял, дружок… Ты мне даром не нужен, но если встанешь у меня на пути или раскроешь рот… — он надавил на лезвие сильнее, — пожалеешь. Видел шрам у той тетки с картины, где лебедь? Она попробовала мне помешать. Пнула ногой. Дура! Только подумай, я же могу ее всю вытащить наружу! Тепленькую. — Вор хищно улыбнулся. — А что, формы у нее ничего, я бы позабавился. Жаль, что здесь это все надолго не задерживается.
Вор резко отступил назад, и в этот момент шар в руке Салли превратился в бесформенную вязкую массу. Запахло гнилью, кожу как будто обожгло огнем. По рукам и одежде Салли потекли мутные потоки грязной жидкости, которая словно разъедала саму душу. Голова закружилась — точь-в-точь как в тот день, когда его хватил удар, и Салли упал.
Лежа на спине, он видел только слепящее ярко-синее небо. Его накрыла тень: черный силуэт «Дона Педро» заслонил солнце.
— Как тебе этот маленький сюрприз? Неприятно, правда? Я тоже в первый раз чуть концы не отдал. Теперь предпочитаю долго не держать эти штуки в руках.
«Дон Педро» сместился в сторону, и луч солнца снова ослепил Салли.
— Лучше бы тебе сдохнуть, сынок. Но если оклемаешься, не переходи мне дорогу. Я этого не прощаю. И к той толстухе на картине я еще вернусь, можешь мне поверить!
Веки не слушались, солнечный свет выжигал Салли глаза. В висках застучало, голова раскалывалась от боли. «Второго инсульта я не переживу», — успел подумать Салли и провалился, в пустоту.
* * *
— Чего это с тобой? Эй, Салли… Салли, ты слышишь меня?
Салли открыл глаза и увидел над собой расплывчатое испуганное лицо Диего. Охранник тряс его за плечо:
— Живой? Ох, напугал ты меня. Что случилось?
Салли вяло шевельнул языком:
— Потерял сознание… Приступ…
Язык слушался, но Салли сразу ощутил странный масляный привкус во рту.
— Вставай.
Диего помог подняться на ноги.
— Святая Мария, — воскликнул охранник, отступая. — Да ты грязный как черт! Что случилось?
Салли оглядел себя. Серая форма была перепачкана краской.
Через двадцать минут, лежа на койке в комнате охраны, куда ему помог добраться Диего — правая нога совсем не слушалась, ненужной обузой волочась за телом, — Салли обдумал произошедшее. И чем яснее прорисовывалась сложившаяся ситуация, тем тяжелее становилось на душе. «Дон Педро» превосходил его во всем: крепок, нагл, самоуверен, а главное, обладал волшебным даром, и никто не поверит калеке-уборщику, если только…
Если только «Дон Педро» не совершит ошибку. Если он и вправду настолько безумен, чтобы мстить женщине на картине, — сделать это при свете дня он не сможет.
Салли не мог усидеть на месте и с трудом выбрался из комнаты. Спустился на первый этаж. Туристы недоуменно глядели вслед хромому человеку, измазанному краской.
Диего стоял возле входа в музей, глазея на голубей, которые дрались за кусок хлеба. По загорелому лицу струился пот.
— Салли? — удивился охранник. — Иди обратно! Я сказал сеньору Эстебану, что ты заболел. Тебе лучше отлежаться.
— Да, — сказал Салли. — Я отлежусь, но… Диего, можно я попрошу тебя об одной услуге?
— Какой?
— Ну, я хочу помочь тебе в ночном дежурстве?
Диего вздернул густые брови. Тихий уборщик впервые за годы службы попросил кого-то об одолжении, а суть просьбы удивляла еще больше.
— Тебе нужны деньги? Поверь, ночным сторожам платят не так много… Какой из тебя охранник?
— У меня все равно бессонница, а лишние деньги не помешают.
Диего пожал плечами.
— Ну, если сеньор Эстебан разрешит…
* * *
Проходя по длинным коридорам ночного музея, рассматривая картины, Салли размышлял о волшебных предметах с картин. Какая же сила заключена в них, что даже простое прикосновение в нашей реальности столь опасно? Нужно быть безумцем, чтобы собирать их ради выгоды. И нужно быть еще большим безумцем, чтобы пытаться противостоять искателю опасных сокровищ.
Салли заскрипел зубами. Это несправедливо! Он столько молился Святой Марии о чуде, об исцелении, так почему волшебный дар достался тому, кто менее всего этого достоин? Хорошо хоть лопнувший радужный шар оставил его, калеку, в живых… А ведь даже та девушка, которая прямо-таки светилась здоровьем, едва жива осталась.
Ему казалось, что это неспроста. Салли воображал, будто музей, который он так любил — со всеми безумными и гениальными загадками, тайнами, искаженной реальностью, — принял его, сломанного человека, в свою странную семью: младшим братом, защитником.
Где-то наверху, на втором этаже, раздался грохот, вскрик, кто-то негромко выругался. Салли замер. Где же Диего? А ведь в этом и заключался план — компенсировать свою слабость поддержкой друга-охранника… «Какой я дурак, — подумал Салли, спеша к лестнице. — Я ведь только услугу сделал вору! Вместо охранника ему придется иметь дело с калекой!»
У подножия лестницы он нашел Диего: охранник дышал, но был без сознания; его пояс с оружием и рацией пропал. В это время со второго этажа раздался отчетливый женский крик. Не раздумывая, Салли рванул вверх по лестнице, не щадя свою больную ногу.
Он подоспел к «Атомной Леде» как раз вовремя. Вор уже засунул руку в картину по локоть. Поверхность картины покрылась рябью, так что невозможно стало различить детали полотна, но Салли показалось, что на мгновение из глубины возникла женская белая рука. Гала!
Салли секунду колебался, вспоминая холодный укол под ребра, но решительно сорвался с места, налетел на вора и попытался оттащить его от картины. «Дон Педро» отмахнулся от него, как от мухи. Нога подвела Салли, он упал на мраморный пол. Изнутри картины вновь раздался сдавленный женский крик и еще какой-то хлопающий звук… Удары лебединых крыльев?
Вор отскочил от рамы, тряся правую руку.
— Черт, эта тварь меня ущипнула! Ну, держись! — он выхватил складной нож, щелкнул лезвием и ткнул им, как рапирой, в глубь картины. В тот же миг на пол выплеснулось немного красной жидкости — очень похожей на ту, что когда-то Салли вытирал возле картины. Женский крик прозвучал еще пронзительнее… и тут из рамы возникла голова лебедя с иссиня-черным клювом.
Салли только сейчас пришло в голову, что лебедь на картине Дали таких же размеров, как и сама Гала. И, кажется, он рвался наружу.
Огромная птица открыла клюв и издала звук, который Салли никогда не слышал прежде — гортанный, свистящий, грубый. Черные перепончатые лапы заскребли по полу. Лебедь выбрался из картины целиком и бросился на оцепеневшего вора.
«Дон Педро» едва увернулся от хищного птичьего клюва и ринулся в боковую галерею. Салли знал, что второго выхода оттуда нет. Когда он вбежал в зал, кошмарный лебедь уже загнал «Дона Педро» в угол. Вор делал угрожающие выпады ножом, но птица оказалась юркой. А из картин, вывешенных в зале, вразнобой посыпались самые невероятные предметы: жидкие циферблаты, бесформенные сгустки, подпорки-рогатины, пульсирующие сферы. Комната больше не была темной — ее залил ровный оранжевый свет. Музей куда-то исчез: Салли и его противник оказались в совершенно другом месте. Словно выполнив свою работу, белый лебедь грузно взмыл в ослепительное синее небо и пропал. Далеко впереди у горизонта проступили высокие утесы. Оглянувшись, Салли увидел, как вдалеке вышагивают на паучьих лапах огромные слоны.
Они оказались в мире Сальвадора Дали.
Сорри, но целиком рассказ не влез. Продолжение тут:
http://www.leningrad.su/makod/show_product?n=446
