Нищие кричали мне...
Нищие кричали мне: "Иди ты!
Никогда и не было иначе!"
Нищие залазили в кредиты,
Ради тёлок, имиджа и тачек.
Нищие в проулках колесили,
И вершили славные проделки.
Нищих с потрохами проглотили
К вечеру советские панельки.
Нищие кричали мне: "Иди ты!
Никогда и не было иначе!"
Нищие залазили в кредиты,
Ради тёлок, имиджа и тачек.
Нищие в проулках колесили,
И вершили славные проделки.
Нищих с потрохами проглотили
К вечеру советские панельки.
Не чужестранцу и не иностранке,
Ко всякой несуразице готов,
Я сдал свою квартиру христианке,
Доверил души комнатных цветов.
В окно цветы смотрели на дорогу:
Светило солнце и текла вода.
Они со мною пережили много
И расцветали в страшные года.
Она идёт по жизни не бесстыже,
И молится не в шутку, а всерьёз.
Поставила иконы. А цветы же
Без спроса удалила на мороз.
Ей кажется, теперь светло и ново,
Ей кажется, стал современней зал.
Я христианке не сказал ни слова,
Ни слова христианке не сказал.
Молчалив и мрамор, и гранит,
Ржавой правды незачем бояться.
Старый кнехт на кладбище стоит:
Всем нам здесь придется швартоваться.
Этот кнехт - он копия креста:
Жизнь на море, хлеб и веры долька.
Всё, что кроме дела - суета,
Листья на сырой могиле только.
В этот миг подумаешь о том,
Что закат проглядывает чётко.
И увидишь вдруг зловещий шторм,
Чью-то жизнь, похожую на лодку...
Завтра склон очистят от травы,
Обустроят так, что сердцу мило.
Только кнехт приговорен, увы -
Старая, забытая могила.
Всё на свете отнесут в утиль,
Продадут и переплавят вскоре.
А пока ты вдруг увидишь штиль,
Чью-то жизнь, похожую на море.
Деньги всё диктуют даже тут,
Дорога земля на этом склоне.
Ржавый кнехт, конечно, уберут,
Кто-нибудь здесь будет похоронен...
Занавесившись колючим ельником,
У глухого леса на опушке,
Хорошо бы жизнь прожить отшельником,
Спрятавшись в нутро кривой избушки.
Позабыть навек смешные истины,
Только птичек слушать в полудреме...
И построить коммунизм в единственном,
Но таком спокойном тихом доме.
Самоизолироваться начисто
От любого вируса земного:
Жадности, жестокости, стяжательства...
От всего звериного-людского...
А город исчез. Занавесился снегом.
От взоров случайных укрылись дома.
Но всё озарилось загадочным светом,
Снежинок, снежинок одна кутерьма.
И нет фонарей. И луны. Но скажи-ка,
Откуда он взялся загадочный свет?
Снежинка стучится в окошко, снежинка,
И, кажется, шепчет какой-то секрет.
Весь дом будто ватой окутан умело,
И время мышонком уснуло в стене.
Ты рядом со мною тихонечко села,
Ты просто глядишь на снежинку в окне.
Женский день. Немного грустно.
Я налью себе вина.
На дворе и в сердце пусто,
Только солнце и весна.
За минуту ли, за час ли,
Памяти не дав остыть,
Вспомню всех, с кем был я счастлив,
И с кем счастлив мог бы быть.
Ах, какое безобразие
В нашем культе потребленья!
Слышал я, что где-то в Азии
Есть туземное селенье.
Там лианы тянут линии,
С горизонтами не споря.
Берега умыты ливнями,
Глубины огромной море.
Сколько лодок там причалено,
Столько счастья не найти нам.
Там вскипает кровь нечаянно,
Покоряются глубины.
И в пучину даже мальчики
За жемчужинами лезут.
А туземные ныряльщики
Все с кессонною болезнью:
Награждает море смолоду
Их безумием весёлым.
Я, когда брожу по городу,
Вспоминаю тот посёлок.
Прохожу я улиц линии,
Озарен рекламы светом.
Все мы вроде тех глубинников,
Все немножечко с приветом.
Совершаем несуразное,
Ловим мутное теченье...
Ах, какое безобразие
Скрыто в культе потребленья!
Я родился, где морозный морок
Убивает всякую мечту.
Я родился там, где в минус сорок
Замерзают птицы на лету.
Для кого-то будни - это драма,
Для кого-то будни - это смерть.
Мама, мама, лишь родная мама
Этих птиц пыталась отогреть.
Всё домой замёрзших приносила,
Поливала тепленькой водой,
И не раз кого-то оживила,
Это чудо - воробей живой!
Мама, мама, я сейчас заплачу!
Сколько воробьёв и голубей!
Ты мечтала всё переиначить,
Сделать мир немножечко добрей!
Но не может детство вечно длиться,
И на жизнь я распахнул глаза,
Сам как будто загнанная птица
В стылых переулках замерзал,
Всё пытался отодвинуть драму,
Согреваясь чем-то на пути.
Маму, маму, лишь родную маму
От болезни я не смог спасти.
Только злее становился морок,
И уже никто не ждал чудес
В том краю, где птицы в минус сорок
Очень часто падают с небес.